“Каждый за себя”, – снова пришло мне в голову, когда на следующее утро я сидел в больнице и глядел на других пациентов. Мы все собрались тут, на первом рубеже диагностики, как спортсмены на стартовой линии. У кого-то, может, найдут онкологию, всякие опухоли, а кому-то повезет проскочить. Будь на здоровых некая квота, мы бы сцепились и дрались, как псы, чтобы попасть в избранники. Но решал слепой случай, так что бороться бесполезно. Тут “каждый за себя” означало, что все мы одиноки перед лицом судьбы. Я ужасно боялся потерять прежнюю жизнь. Все, что раньше казалось обычным (когда я жил себе без всяких болячек), предстало в новом свете. Тогда я не понимал своего невероятного счастья, теперь же те часы и дни представлялись мне блаженством. Скованный болью и страхом, я давал себе слово, что если когда-нибудь выкарабкаюсь, то уж буду наслаждаться здоровьем на всю катушку.

На этот раз жена не смогла поехать со мной, и слава богу. Если вдруг на снимках обнаружится что-то плохое, мне не хотелось бы, чтобы об этом кто-то знал. Нет ничего хуже, чем рассказывать другим о своих несчастьях, а потом еще, чего доброго, их же и успокаивать. По гороскопу я Скорпион, замкнутая натура. Храню все в себе, никого не посвящаю в свои дела, держусь всегда в сторонке и в тени. Вот и вчера не рассказал Элизе, что случилось на работе. Отделался пустыми отговорками: все хорошо, все прошло нормально; да и нетрудно было утаить правду – она сама тотчас заговорила о другом. Она и спросила-то об этом решающем для меня совещании только из вежливости – так уж принято: вас спрашивают, как вы провели день, а ответа практически не слушают. Мы с Элизой постоянно парили в этом облаке любезности, где так легко не касаться ран друг друга. Мне не стоило никакого труда скрывать свою жизнь от окружающих. Они никогда не проявляли к ней чрезмерного интереса. А я еще и чуточку себе подыгрывал: дескать, не потому отмалчиваюсь, что до меня никому нет дела, а потому, что сам люблю скрытничать. Задай мне кто-нибудь хоть раз вопрос о чем-то личном, всерьез желая получить ответ, – я расскажу ему всю жизнь – от и до. Завидую иной раз благодушным эгоцентрикам, способным говорить о себе часами.

Минут через пять меня вызвали к рентгенологу. В отличие от его вчерашнего собрата, держался он довольно сухо. Даже не взглянул на меня – только дал указания, что делать. Я уговаривал себя, что так и должно быть. Этот врач занимается чисто технической стороной обследования. Диагноз уже установлен, а рентген – просто обязательная процедура, незачем тратить время на пустые расспросы. В общем-то меня вполне устраивало, что все делается так вот бесстрастно. А кроме того, молоденькая ассистентка рентгенолога, видимо стажерка, время от времени застенчиво мне улыбалась. Что искупало холодность врача. За несколько секунд я понял: она им безмерно восхищается. Должно быть, еще и это заставляло его входить в образ недосягаемого медицинского светила; может, без нее он был бы самым приветливым человеком на свете. Но юная девушка восторженно наблюдала за его работой, и под этим взглядом он становился другим, так что теперь было не понять, каков же он на самом деле.

Положение больного и без того неприятно, а тут еще мне надо было прижаться спиной к холодному, лучше сказать, ледяному экрану и не дышать. От страха я совсем отупел и, верно, выглядел как умственно отсталый – переспрашивал самые простые вещи. Например, никак не мог понять, когда задерживать дыхание. Дышал и не дышал невпопад. Было досадно – снимок получится негодный – и стыдно, что я такой бестолковый пациент; ведь каждому больному хочется подчеркнуть, какой он хороший клиент, некоторые даже пытаются шутить – этакими непринужденными притворяются. Но это не про меня. Я раскис и сдался: лучше бы мне сразу объявили, что я неизлечимо болен, и прекратили эту изощренную современную пытку. Да, пытка – слово подходящее. Рентгенолог отдавал мне распоряжения из-за зеркального стекла, он меня видел, а я его нет, – так полицейский-садист ослепляет жертву ярким светом, оставаясь невидимым. Приказывал повернуться то левым, то правым боком, будто фотографировал задержанного преступника. Что ж, может, мне и приговор скоро вынесут. Команды следовали одна за другой, а потом прекратились. Мне почудился шепот. Наверно, врач делился с практиканткой – анализировал, что он там увидел. Но почему без моего участия? Я, по его милости, стоял полуголый, притиснутый к холодному экрану, пока он умничал перед студенткой, которая ему годилась в дочери. Меня подмывало спросить: “Все в порядке?” – сказать не важно что, лишь бы напомнить о своем присутствии. Но я не посмел. Ужасно злило, что я попал на рентгенолога со стажеркой, я был психологически не готов служить учебным пособием. Пусть себе этот доктор соблазняет девушку, пускай везет ее на выходные в Венецию или в Гамбург – мне все равно, только бы сейчас они вспомнили обо мне. Процедура затягивалась. Дожидаясь своей очереди, я рассчитал, сколько примерно длится сеанс рентгенографии – мой явно превышал средний показатель.

Наконец рентгенолог вышел из своей кабины:

– Придется сделать повторную серию снимков.

– Повторную? Зачем?

– Для полной ясности.

– А что там?

– Да ничего. Просто… один снимок смазан… мне нужно уточнить.

– …

– Не волнуйтесь, это быстро.

И не успел я ничего ответить, как он снова скрылся. Нет ничего тревожнее, чем когда вам говорят “не волнуйтесь”. Ну, я старался все-таки не психовать и сохранять спокойствие. Паниковать ни к чему. Он хочет уточнить… но что, что уточнять-то?

– Сделайте глубокий вдох… а теперь не дышите.

– …

– Отлично, вы делаете успехи.

Я не ослышался! Он сказал это с юмором. Но нет ничего тревожнее, чем когда с вами шутят, а дело серьезное. Хорошо ему умничать – а мне становилось все хуже! Не было сил терпеть. Вся обстановка действовала на нервы. Сколько мужчин и женщин побывало в этом кабинете, сколько людей стояли тут поодиночке, раздетыми, как я, и ждали приговора? Сколько их входило сюда спокойно, а выходило в смятении? Я с этим врачом не знаком. Он мне никто, я ничего о нем не знаю, и вот в его руках моя судьба. Он всю жизнь занимается тем, что приносит дурные и добрые вести. Чем не демиург? Я, например, на такое не гожусь. Если бы я увидел на снимках что-то ужасное и должен был сообщить пациенту в лицо о скорой смерти, то просто дал бы деру. Но мой рентгенолог никуда не бежит и бежать не собирается.

– Можете одеваться, – сказал он из кабины.

Уже хорошо. Одежда – хоть какая-то защита. Врач подошел ко мне и объявил:

– В целом, судя по снимкам, у вас все нормально.

– В целом?

– У вас болит в нижней части спины?

– Ну да… вот здесь…

– Я, откровенно говоря, ничего страшного не вижу. Но немного повыше того места, что вы мне показываете… есть какое-то пятнышко.

– …

– Посмотрите сюда… – Он показал мне один из снимков.

– Не вижу.

– Пятнышко незначительное. И неопасное. Неужели не видите?

– Да, действительно, вижу.

– Причин для беспокойства нет. Но все же лучше бы сделать МРТ.

– Что-что?

– МРТ. Чтобы получить более четкую картину, чем на рентгене. Это позволяет визуализировать опухоли, если они имеются.

– Опухоли? Почему?.. Вы думаете, у меня опухоль?

– Да нет. Я говорю вообще. Скорей всего, у вас просто соприкасаются два позвонка.

– Не очень-то вы, кажется, верите в такой диагноз.

– Ну что вы!

– …

От этих слов, которые наложились на не стихающую двое суток боль, у меня подкосились ноги. Стало дурно. Я хотел прислониться к стене, но и она оказалась зыбкой. Рентгенолог послал стажерку принести воды, а сам подошел поближе и сказал:

– Послушайте… это самое обычное исследование. Оно позволит окончательно удостовериться, что у вас все в порядке…

– …

– Как оно наверняка и есть…

Но уверенности в голосе я не услышал – просто он пошел на попятный, чтобы я не грохнулся в обморок у него в кабинете, а то он выбьется из графика и у него сорвется план трахнуть молоденькую практиканточку в обеденный перерыв. Я не сошел с ума. Что-то в этом докторе настораживало. Его манера не договаривать фразы, словно оставляя многоточия между словами, – все это неспроста, так говорят только те, кому есть что скрывать: скандальное прошлое, тайные мысли. Откуда в нем такая беспардонность? Разве можно так запросто бросаться словом “опухоль” и делать вид, будто это пустяки! Я спросил, когда нужно сделать эту МРТ.

– Чем раньше, тем лучше. Скорее… отделаетесь.

– Вы это честно говорите, или на самом деле это срочно, но вы не подаете виду?

– Честно. Чтобы вы скорее успокоились.

– …

– Вы ничего не почувствуете. Это похоже на кабину солярия, – сказал он, посматривая на практикантку – она вернулась со стаканом воды в руках.

Я оделся за ширмой. Этот тип меня будто контрастным душем окатывает. То говорит, что все прекрасно, то вдруг оказывается, что при этом необходимо новое исследование. Он тоже хочет “уточнить диагноз”. И он произнес слово “опухоль” – одно из самых жутких слов, какие мне известны. Мне представлялось, что во мне сидит паук. Я еле справился с рубашкой. Каждую пуговицу застегивал по минуте. А выходя из кабинета, наткнулся на стажерку. Она широко улыбнулась и сказала:

– Он всем рассказывает про солярий, чтобы снять напряжение.

– …

– Понятно, что вы нервничаете. Когда болит спина, это очень изматывает.

Все это – не переставая улыбаться. Я попытался тоже улыбнуться, но у меня свело челюсть. Стало неловко за то, что я о ней плохо думал. Разумная, добрая, старательная девушка. Она пошла дальше, а я проводил ее взглядом и неожиданно залюбовался: до чего красивая спина.