5
Визит к родителям не только не успокоил меня, но, наоборот, только растревожил. Одно хорошо: я готов был окончательно признать, что абсолютно их не понимаю. Отец с матерью – парочка НЛО, и, возможно, моя тяга ко всему основательному – реакция на их сумасбродство. Я выучился серьезной профессии, я рано женился, я стал порядочным семьянином – словом, как я вижу теперь, всегда стремился строить жизнь на рациональных началах. У родителей же был какой-то странный сдвиг, редкий и притом неуловимый. Нужно принимать их как есть, и, может, со временем я даже научусь смеяться над их безобидным чудачеством. Во мне забрезжила надежда, что наши отношения удастся утрясти. Наверняка это важнейший шаг к развязке всех узлов.
Меж тем спина все не проходила. Хуже того, за порогом отчего дома меня пронзила острая боль. Нервное напряжение, скопившееся за время нашего разговора, теперь отозвалось жуткими спазмами. Я не ожидал, что боль нахлынет с такой яростью. Еще мгновение – и земля ушла у меня из-под ног. Я судорожно зашарил рукой в воздухе, ища, за что бы ухватиться. К счастью, поблизости оказался фонарный столб. Перед глазами все плыло, но в тумане мне померещилась человеческая фигура. Я попытался взмахнуть рукой, и это движение потребовало каких-то сверхчеловеческих усилий. Никто не шел мне на помощь, призрачный силуэт оказался плодом моего воображения. Я продолжал озираться в поисках спасителя, но никого не было. Родители жили на отшибе, в пригороде, застроенном редкими домиками, словно погруженном в этакую социальную эвтаназию. Время рассыпалось на отдельные мгновения, меня закружил водоворот мыслей, как персонажа Мишеля Пикколи из “Мелочей жизни” в момент аварии. Я пробормотал что-то нечленораздельное, глядя, как ширится передо мной вход в сияющий туннель. На меня хлынула бледная, но ослепительная желтизна, смешанная с неправдоподобной лазурью южных морей. И я рухнул, теряя сознание от ошеломительной боли: она вышла из берегов и захлестнула все мое существо.
Очнулся я в карете скорой помощи. На лице была кислородная маска. Интересно, что привел меня в чувство как раз мерный шум насоса, а не суета и беготня, которые, по идее, этому предшествовали. Сидевший рядом молодой парень улыбнулся мне во весь рот:
– Все будет хорошо. Не волнуйтесь.
– …
– Вам стало дурно. Мы везем вас в ближайшую больницу.
– …
– Можете сказать, как вас зовут?
– …
– Как вас зовут? Вы не помните?
– Спина болит… – наконец выдохнул я.
Его лицо вселяло уверенность. Обнадеживало, как улыбки стюардесс, когда самолет попадает в болтанку. Выживем мы, не выживем – так легко поверить, что это зависит от выражения их лиц. Если этот парень улыбается, значит, самое страшное уже позади. Он, верно, радуется, что я пришел в себя. Радуется и, главное, переводит дух. В больнице молодой медик в знак прощания положил руку мне на плечо. Он передавал меня в другие руки. Видно, сам он только доставлял больных. Странно думать, что я никогда больше не увижу человека, принявшего мой первый вдох по воскресении. Он стал ближайшим свидетелем одного из переломных моментов моей жизни и вот теперь уезжает навстречу другим, тоже незнакомым людям, чтобы разделить с ними не менее яркие переживания. Я ведь так и не сказал ему, как меня зовут, – еще не сообразил, когда очнулся. Из небытия все выныривают безымянными. Он тоже не назвал мне своего имени; но лицо его еще долго потом вставало у меня перед глазами.
Через пару часов я уже вытянулся на больничной койке, в одной палате со стариком, лежавшим практически без движения. Он не шелохнулся даже при появлении нового соседа в моем лице. У него была удивительная борода, черная, густая, холеная, шелковистая, плохо вязавшаяся с его обликом. Я попытался завязать разговор – безуспешно. После того паренька из “скорой” он был вторым статистом сегодняшнего дня. Одно его присутствие – как и присутствие всех тех, кто повстречался мне в этот день, – обеспечило ему почетное место в моей памяти. В нас постоянно сочится по капле беспамятство, вымывая воспоминания, но отдельные дни застывают чередой неизгладимых образов. Так вот, каждая деталь тех нескольких часов, каждый пустяк, каждый промелькнувший в коридоре человек – все намертво врезалось мне в память. Что для нас важно, а что нет, решает именно она, наша память. И уж конечно, я никогда не забуду врача, который вошел в палату:
– Как вы себя чувствуете?
– Ничего.
– С вами первый раз такое случается?
– Да. Не знаю, что произошло. В последнее время меня часто мучили боли…
– Бывает, что вполне терпимые, но многократные приступы вдруг вызывают серьезное недомогание. В какой-то момент чаша переполняется…
– …
– Я запросил вашу карту… изучил описание снимков, томограмм, что вы делали на днях…
– И что обнаружили?
– И обнаружил, что у вас ничего нет.
– Быть этого не может. Мне так плохо. Наверняка у меня что-то серьезное. Врачи просто недоглядели. Разве люди теряют сознание вот так, ни с того ни с сего!
– Вполне, если боль очень сильная.
– Я больше не могу!
– Понимаю… но некоторые люди всю жизнь мучаются спиной.
– …
– Послушайте… потерять сознание, конечно, не шутка. Не хочу тревожить вас понапрасну – ведь результаты МРТ не оставляют сомнений.
– …
– Но все-таки день-другой я подержу вас под наблюдением.
Я ничего не ответил. Слова “некоторые всю жизнь мучаются спиной” меня добили. И потом, эта его непоследовательность: сам сказал, что у меня ничего нет, а теперь хочет подержать меня под наблюдением. Очень неуютное выражение. Мы не насекомые. Я не в пробирке. Пусть меня лечат, пусть выслушивают, раз надо, но только не наблюдают. И тут за моим соседом по палате пришли двое санитаров с носилками. Я не совсем понял, то ли ему предстоит операция, то ли его переводят в другую больницу, – во всяком случае, я больше я его не видел. Кровать, на которой он лежал, осталась пустой. В следующие дни я не раз глядел на нее, раздумывая, точно ли у меня был поначалу сосед. В конце концов, он здорово смахивал на привидение.
Через некоторое время (точнее не скажу) явилась моя жена. То есть моя будущая бывшая жена. Ну, то есть Элиза.
– Я приехала, как только мне позвонили.
– Очень мило с твоей стороны.
– Как ты себя чувствуешь?
– Ничего… это все спина… скрутило посильней… и я потерял сознание… ничего страшного.
– Но почему ты не сказал мне, что спина все еще тебя беспокоит?
– Я думал, что уже проходит.
– Думал он!.. Свинтус ты, ей-богу. Молчит, молчит. И вот во что это выливается.
– Да все в порядке, правда…
Элиза присела на краешек кровати. Здорово же она перепугалась. Давно не видел, чтобы она так за меня переживала. В какой-то миг у меня промелькнуло: а что, если эта история снова нас сблизит. Вполне вероятно. Я падаю на улице, и в одиночку мне не подняться. Вспышка боли была как бы окриком тела. Она побуждала нас хорошенько подумать. В том, как Элиза примчалась ко мне, в том, как сидела теперь рядом, мне виделась любовь. Но я ошибался. Это было проявлением привязанности, а не любви. Переход от одного чувства к другому подчас так коварно неуловим, что мы идем по границе, не зная, где мы – уже в Швейцарии или еще во Франции. Некоторые живут так годами, в полной неясности, в душевной неразберихе. Если у меня явная склонность к расплывчатости, то уж Элиза умеет все расставить по полочкам. У нее-то слова всегда найдут свою смысловую ячейку, а у меня они бы годами блуждали вокруг да около.
Чуть погодя, когда я в красках расписывал, что произошло, Элиза вдруг прыснула.
– Ты что?
– Да ведь это случилось сразу после твоего объяснения с родителями. Я так давно его ждала! Ждала, чтобы ты наконец все им высказал.
– Вот как?
– Я всегда пыталась тебя расшевелить.
– Думаю, они просто чокнутые. В любом случае теперь я решил все списывать на это.
– Ты и сам немножко чокнутый. У тебя все не как у людей.
– У меня?
– Да ты посмотри на себя. Когда у тебя болит спина, доходит до обмороков.
– И ты еще не все знаешь.
– А что такое?
– Да нет, в общем, ничего. Я бы так хотел, чтобы боль унялась.
– Бедный мой…
– Они подержат меня под наблюдением…
– Вот как?
– Да. Врач не слишком обнадеживает. Вид у него был неуверенный.
– Спросили бы меня. Уж у меня-то больше всех скопилось наблюдений.
– Очень смешно…
Мы поговорили еще немного обо всем и ни о чем, почти забыв, что находимся в больнице. Ни дать ни взять крепкая пара, благополучно преодолевшая разлад. Но это был не наш случай. У нас не было никакого разлада, и мы ничего не преодолевали. Элиза чудесно выглядела, и я подумал: вот за кем надо бы понаблюдать. А вовсе не за мной. Вдруг то, что представлялось мне поверхностной болтовней двух готовых расстаться людей, показалось исполненным особого значения. В самом нашем согласии было что-то прискорбное. Не нравилось мне это согласие. И у меня невольно вырвалось:
– Ты кого-нибудь встретила?
– Что-что?
– У тебя появился кто-то другой?
– Да нет… нет… Конечно же нет.
Вскоре она поднялась и сказала, что завезет мне кое-что из одежды. Мы еще помогали друг другу. По старой памяти. Я наивно полагал, что наш разрыв пойдет мне на пользу. Что это лишь часть того, что я ныне переживаю: тотального пересмотра всех ценностей, который нужен, чтобы мне стало легче. Но я ошибался. Жизнь без Элизы пугала меня, особенно сейчас, когда она вышла и оставила меня одного.
Я провалялся в палате несколько дней. И, как всегда, стоило мне попасть в руки медиков – все прошло. Меня просвечивали на рентгене, брали анализы крови, проделывали еще черт знает что, предусмотренное страховкой, но ничего нового не обнаружили. Спина не напоминала о себе, как, впрочем, и все остальное: больница была мирком на обочине, и вся жизнь здесь вертелась вокруг приемов пищи. Я ел кашки, смотрел по телевизору всякую дребедень, и, признаться, не так уж мне было плохо.
