К Элизе я нагрянул без предупреждения. Прошло уже больше месяца, как я ушел из дома. Я помедлил у двери, точно прошлое преграждало мне путь. Сколько раз я бездумно взбегал по ступеням, нащупывая в кармане ключи; ключи, которых у меня больше не было. Позвонив в дверь, я заявлю о себе в новом качестве – в качестве гостя. Я не захотел предупреждать, что зайду. Есть вещи, о которых не объявляют заранее, некоторые поступки нельзя как-то заблаговременно обговорить. Только на крыльце мне пришло в голову, что ее может и не быть дома. А что, если она вообще не одна? При мысли о подобном раскладе я замялся в нерешительности. И тут Элиза сама распахнула дверь:

– Чем ты тут занят?

– Я…

– Ты прошел под окнами пять минут назад. Только не говори, что все это время не решался нажать на звонок.

– Нет. То есть… да. Боялся тебе помешать, вот и все.

– Ты мне не помешаешь. Я читала. Зайдешь?

– Да.

Знакомая гостиная. Но как-то в ней уныло. Я мельком огляделся. Все по-старому. Ни дать ни взять мавзолей нашей любви. Повсюду царило прошлое. Я был уверен, что Элиза все-все переменит после моего отъезда, в особенности же свою жизнь. Разлуке нередко сопутствует ветер свободы. Хочется пить, гулять, убеждать себя, что снова нахлынула молодость. Но ничуть не бывало. Дом был погружен в безрадостный полумрак. Только возле кресла неярко горела лампа. Элиза читала толстенный роман – и это тоже не говорило о счастье; когда люди счастливы, они читают короткие романы; стремление зарыться в толщу страниц выдает слабость. Я молча опустился на диван. Чуть погодя Элиза заметила с улыбкой:

– Ты сидишь и молчишь. Вообще-то, когда куда-либо приходят… объясняют, зачем пожаловали.

– Да, извини. Я хотел с тобой поговорить.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Не откажусь.

Она вышла на кухню и вернулась с бутылкой вина. По пути она щелкнула выключателем, и резкий свет обнажил наши лица.

– Устала, – сказала она. – Вчера очень поздно вернулась.

– …

Всего пара секунд – и от моих домыслов не осталось камня на камне. Я-то думал, что у меня прибавилось проницательности и трезвой зоркости, а оказалось, снова промахнулся. Элиза, показавшаяся мне безутешной, на самом деле всего-навсего вымоталась. К тому же при свете стало видно, что гостиная не блещет порядком. Кое-где даже валялись неприбранные вещи, была разбросана одежда. Ревностная чистюля, Элиза теперь давала себе поблажку. Эта простая деталь указывала на крупные перемены.

– Правда? Ты вчера… засиделась? – пробормотал я по меньшей мере минуту спустя.

– Ну да, Поль завел мне страничку в фейсбуке, и мне написал один бывший одноклассник.

– …

– Забавно было с ним повидаться.

И снова я пришел к выводу, что все у всех одинаково. Такой уж цикл: люди встречаются, теряют друг друга из виду, а теперь пошла мода на встречи годы спустя. Со временем понимаешь, что чем дальше, тем сложнее сходиться с людьми, и начинаешь отыскивать старых знакомых. Тактика современного одиночества.

– Странно, – сказал я.

– Что странно?

– Я тоже повидался со старинной знакомой. С Софи Кастело.

– Ты никогда мне о ней не рассказывал.

– Мы вместе учились в школе. Она стала сексологом.

Почему я тотчас же это выпалил? Что Элизе с того, что Софи Кастело – сексолог? И тут я вспомнил, что с тех самых пор мы больше не виделись. Софи начисто вылетела у меня из головы. Хотя посидели мы тогда замечательно. Пообещали друг другу, что будем время от времени встречаться, но за тем обедом других подземных толчков прошлого не последовало. Со старыми знакомыми приятно повидаться – разочек. Но даже если вы нашли общий язык, вряд ли удастся раскочегарить отношения после столь долгой разлуки. Лихорадочный интерес поддерживается любопытством: кто кем стал? Как сложилась жизнь? Но как только все пересказано, радость от встречи делается несколько натужной.

– Вряд ли вы надумаете встретиться еще раз.

– Это почему же? Я прекрасно провела вечер.

– Не сомневаюсь. И о чем вы с ним говорили?

– Да ни о чем. О себе.

– Интересно, что ты ему наговорила о нас, о нашем браке, о нашем разводе.

– …

– …

– Знаешь, – вдруг сказала она, – я не рвусь заводить новый роман.

Уж не на Полину ли она намекала? Нет, я был уверен, что Алиса не обмолвилась ей и словом. Или она что-то почувствовала? Вполне возможно. Я вспомнил, как она пошутила в больнице, когда меня хотели подержать под наблюдением: “Спросили бы меня. Уж у меня-то больше всех скопилось наблюдений”. Под взглядом Элизы я чувствовал себя как на детекторе лжи. Она могла читать во мне, но я старался закрыть книгу, приняв как можно более непроницаемое выражение лица.

Да нет. Она сказала это просто так, без всякой задней мысли. Это я, как одержимый, всюду ищу подковырки, тогда как по большей части слова выражают именно то, что сказано. Элиза не рвалась заводить новый роман. Наверняка она именно это и имела в виду, только и всего. Она хотела почувствовать себя свободной, и ничего больше. И покончила с нашим прошлым в надежде на свободу. А не на новую любовь. Люди расстаются, чтобы вернуть себе свободу, – такова ужасная правда. Брак сковывает. Как бы там ни было. Он сковывает нас, вынуждая делить жизнь с другим. Выражением “совместная жизнь” все сказано: супруги делят одну жизнь пополам. Рано или поздно неизбежно наступает минута, когда каждому становится тесно в своей половинке. Мы задыхаемся, хватаем ртом воздух и вот уже мечтаем выйти на волю. Наши дети, наше прошлое – вот в чем была наша совместная жизнь, а теперь мы с ней жили наособицу. Но я не верил, что можно так запросто отмахнуться от двадцати лет, проведенных бок о бок. Вся моя жизнь так или иначе была связана с Элизой. Наши общие воспоминания сплошь и рядом вклинивались в мое настоящее. По правде сказать, нашему роману не хватало концовки. Любовь между нами выдохлась, но я еще чувствовал дыхание Элизы рядом с собой, в то время как мне хотелось начать новую главу своей жизни.

– Ты так и не соизволил объяснить мне, зачем пришел, – заметила она.

– Я разобрался с очень и очень многим. И спине полегчало.

– Да, заметно. Ты держишься прямо, расправил плечи. Красавец да и только.

– Э-э… спасибо…

– Итак?

– Осталось уладить только одно.

– Что же?

– Наше расставание.

– В каком смысле?

– Уж слишком вежливо мы с тобой разошлись.

– …

Наконец-то я облек в слова то, что чувствовал. Наш роман сошел на нет очень гладко, точно свеча догорела. А мне, чтобы жить дальше, нужна была развязка погрубее, разрыв, разлом. Нечто, имеющее ощутимую форму, чтобы оттолкнуться и взять разгон. Неужели это так странно?

– Я хочу, чтобы мы разругались.

– Что?

– Давай, осыпай меня упреками. Выйди из себя. Найди, к чему прицепиться.

– Но…

– Начни хотя бы с мусора.

– Какого еще мусора?

– Тебя бесило, что я никогда его не выношу. Самое время выкрикнуть мне это в лицо. Скажи, давай: тебя достало, что я никогда не выношу мусор.

– Да плевать мне на мусор.

– Нет, это очень важно. Ну разозлись! Скажи мне, что я махровый бездельник, ленивая скотина. Не знаю там, придумай! Заведи ссору!

– Но я не могу…

– Да ты ничего не понимаешь. Ну и бестолочь. Раз так, я сам возьмусь за дело.

Я шагнул к Элизе и влепил ей увесистую пощечину.

– Ты что! Спятил, что ли?!

Элиза так и застыла, держась за щеку. Удар вышел основательный. Не перегнул ли я палку? Мы стояли не шевелясь, пока она не обрела наконец дар речи:

– Так вот, значит, что тебе нужно… ладно же… я скажу тебе, что у нас было не так. Все твои минусы перечислю. Могу даже разораться, коли уж тебе этого хочется.

– …

– Ты размазня. Ты редкостная размазня. До чего же тяжело жить с такой тряпкой, как ты. В жизни таких не видела. И вдобавок ты жуткий тугодум. Тянешь и тянешь резину, прежде чем что-то решишь. Иной раз думаешь, уж не придурок ли он, часом.

– …

– Слышишь? Я думала, что ты придурок!!!

– …

– Ну что, годится?

– Годится. Но чтобы уж окончательно расплеваться, нужно еще разбить что-нибудь, идет?

– Идет.

– …

– Начну-ка я с твоих пластинок. Раз уж ты оставил их здесь.

– Погоди, не надо!

– Еще как надо! Осточертели мне пластинки этого придурка!

Элиза ринулась в нашу бывшую спальню. Я припустил следом. Она схватила пластинку. Запись с концерта Джона Колтрейна в Японии. Очень редкая вещь.

– Нет, только не эту… прошу тебя!

– …

Она посмотрела на меня в упор и расколотила пластинку с такой яростью, какой я прежде за ней и не знал. В отместку я подбежал к ее шкафу, достал и разорвал ее любимую блузку. Потом бросился на кухню. И перебил все тарелки. Элиза взяла на себя стаканы и блюда. Кухня стала похожа на поле битвы. Пол был усыпан битым стеклом. Тогда Элиза распахнула холодильник и стала пулять в меня яйцами. Я еле устоял на ногах.

– Все-все, сдаюсь! – Я поднял руки. Она подошла ко мне, и мы заключили друг друга в объятия.

– Ты был прав, – прошептала она, – мне тоже полегчало.

Мы долго стояли так, обнявшись, посреди всего этого разгрома, уверенные, что теперь-то у нас достанет сил жить друг без друга. В нашей истории была поставлена точка.