Глава 4. ЛОЙОКОЛЛА
Горы с каждым днем становились все выше и застили на юг все большее пространство неба, несмотря на то, что дорога также поднималась по предгорьям. И утром третьего дня мы увидели на взгорке небольшой замок Лопесов — Лойолу. Даже не замок в нашем представлении, а так — башню, типа ингушской, только потолще и побольше. И просторный двор каменной стеной огорожен. С плоской башенкой над воротами.
Но до него еще надо было доехать часа полтора-два. Так что торопиться уже не стали. Ехали шагом, жалея животных.
Встречного пожилого крестьянина везущего на ослике две больших вязанки хвороста мы спросили.
— Это ли дом Лопесов? — указав на замок.
— Он самый, ваши милости, — ощерился тот щербатым ртом, — Лойоколла.
— Не понял? — опешил я. — А где тогда Лойола?
— Это одно и то же название, — просветил меня кантабрийский инфант, — Лойола по-кастильски это же самое, что Лойоколла на эускара.
Дон Саншо весь этот поход находился рядом со мной как пришитый и постоянно, как только выдавалась удобная минутка, порывался развернуть меня на дорогу в По, но я отрезал, что без свидания со своим эскудеро Иниго ничего вообще делать не буду, потому как для меня это дело чести. И инфант от меня временно отстал со своими матримониальными потугами. Зато у него прорезался другой интерес.
— Я что все хотел спросить… — терся инфант своим жеребцом бок о бок с моей кобылкой. — Это правда, Феб, что ты вытряхнул бискайскую хунту на четверть миллиона суэльдо?
— Правда, — ответил я. — Только, к моему сожалению, не суэльдо, а мараведи.
— Тоже неплохо, — хмыкнул Саншо. — Это столько же сколько с них получил Фердинанд в прошлый раз?
— Больше, — усмехнулся я довольно.
— Больше? — удивился инфант. — Насколько больше?
— На целый мараведи больше, — заржал я.
— Даже так… — почесал Саншо затылок. — Как бы Фердинанд не обиделся.
— Если обидится — значит дурак, — заключил я. — Значит он не политик, не король, а тупой рубака. Я ему нужен. Он с Францией воюет уже сколько лет? То-то… Я ему сейчас естественный союзник, как и он мне. Вот увидишь, он мне еще сам денег даст, лишь бы я с Пауком воевал. Правда, только после моей коронации. До нее вряд ли. Я бы на его месте так и поступил. А ты это к чему спросил про деньги?
Саншо сделал значительное лицо и просветил меня неразумного.
— Я это к тому, что здесь в предгорьях Гипускоа ты можешь недорого нанять приличное количество прекрасных хинетов. Их даже вооружать не нужно. Они наймутся со всем своим оружием и конями. Но вот в искусстве конных маршей по горам и ущельям, разведке и преследовании врага им нет равных на всех Пиренеях. Сейчас как раз они возвращаются домой отдыхать и проматывать заработанное от Изабелы после летней кампании в Севилье или Кордове. Не все, но многие соблазняться наняться к тебе до следующего военного сезона на юге.
— Ты рекомендуешь?
— Рекомендую, — кивнул в подтверждение своим словам инфант. — Тем более что в Наваре, в твоей меснанде легкой конницы нет.
— А как у них с дисциплиной? — спросил я о главном.
— Так себе, — честно ответил Саншо. — Но можешь пообещать командиру, что повесишь именно его в случае проступков его подчиненных. Главари у них в авторитете.
И я припомнил, что Цезарь Август Октавиан, ‘’сын бога’’, постоянно утверждал, что пользуется не прямой властью — ‘’потестас’’, а косвенной — ‘’ауторитас’’, однако умалчивая о своей военной власти — ‘’империи’’.
И минут с двадцать мы с Саншо обсуждали этот вопрос. Является ли монаршая власть совмещением всех трех этих терминов или все-таки она что-то другое.
— Не всегда у монарха есть авторитет, — прервал наш диспут мой новый капеллан. — Авторитет не приложение к родословной, каждый его заслуживает лично. Или не заслуживает. Однако, сир, пришла пора молитвы.
Даже не молитвы, а исполнение мной епитимьи. Отец Жозеф, наверняка по собственной вредности, оттого что сдернул я его с теплого места, задействовав непробиваемый административный ресурс епископа, с ходу взял дело окормления моей души в свои могучие руки и не отпускал уже. Его не волновало пешком я, верхом ли, на привале или только из кустиков явился, оправимшись. Время пришло — тверди латинские молитвы. И те, которыми меня нагрузил монсеньор за грех гордыни и те, что достались мне в наказание за прелюбодеяние от падре из Эрбура. Да не как пономарь торопливо пробубнеть, а читать их с чувством с толком с расстановкой. От сердца. Иначе ждет меня персональная проповедь, во время которой весь отряд двигается шагом. А времени у меня не так чтобы много, можно сказать — вообще в обрез, вот и приходится стараться, чтобы не вылететь из графика. Король это вам не лобио кушать, король — это обязанности, обязанности и еще раз обязанности. Не всегда приятные.
Зря я, что ли этот рок-н-ролл кручу по землям басков? Представьте себе только на секунду, что я сразу с корабля ломанулся в По. Сам, только с Микалом, Саншо, горсткой ближников и тремя сотнями золотых в кармане. Ну и… Что меня там ждет? Кому подчиниться гвардия, мне или маман, которая пока в Беарне официальная регина? Вот то-то же. А так я уже оброс вполне людьми с оружием, которые его применят против тех, на кого Я укажу. Даже против маман. И хинетов, этих местных казаков с фронтира, обязательно найму не меньше сотни. Хотя бы для психической атаки на собственных придворных. У хинетов репутация еще тех отморозков. А эти еще и баски.
Напрасно историки утверждали, что в средневековье жизнь текла медленно. Да я тут за две недели столько виражей намотал, столько дел сотворил, что иным и на годы хватит. А куда деваться? Жить-то хочется. По хроникам меня отравили. Но я уже сколько дел наворотил, что боюсь с этими хрониками мне уже не никак не состыковываются. Впрочем, хроники гасконские весьма скупы на подробности. Так что вполне можно ожидать, что и до отравления могут всадить в мой организм четверть метра хорошо заточенной стали. Что ни разу не радует. Главное, не угадаешь с какой стороны прилетит.
Кто меня встретит в По?
Неясно.
Кто будет мне верен из тех, что охраняют двор?
Не знаю.
Так что хожу и стелю солому, даже не там где планирую упасть, а тупо везде ровным слоем. А это совсем нерационально. Ресурсы нужно концентрировать на острие главного удара. По крайней мере, так учил отец стратегии фон Клаузевиц, которого тут не знают, а Николо Макиавелли только еще первые черновики марает к своему знаменитому ‘’Государю’’. Скандал готовит. Напишет откровенно то, что все политики делают, но в чем никогда не сознаются аж до двадцатого века. Аморально, видите ли.
Морально соблюдать Божий мир, как повелел римский папа. С понедельника по четверг воюем, друг друга зверски режем, а с пятницы по воскресенье вместе вино пьем и по маркитанткам млядовать ходим после воскресной мессы. Только в Реформацию в войнах с протестантами забудут про Божий мир, как забыли давно его в войнах с мусульманами. Морально государю соблюдать христианские заповеди и ценности, которые не совместимы с политикой изначально, поэтому тут реальная политика делается втихаря.
И вообще сейчас время революционное. Переход от феодализма к абсолютизму. К концентрации государственных ресурсов. Иначе невозможна ни постоянная армия, ни регулярный флот. Ни нормальная разведка с контрразведкой. В этой тенденции, что Луи Паук в Турени, что Иван Великий в Москве, что Фердинанд Католик в Барселоне — все одним миром мазаны — объединители. И никто из них не гнушается ничем для достижения своих целей. И они, и дети их, и внуки будут давить оппозицию и ее ‘’феодальные свободы’’ как смогут и чем смогут. И чем сильнее фронда, тем кровавее будет ее принуждение к миру. И ведь у всех земли объединены в перспективе в многонациональные государства. И после феодального вопроса будет решаться национальный вопрос. В России и Испании его решили на религиозной почве, во Франции подошли с точки зрения шовинизма — запретили на всей территории Франции все языки кроме лангедойля, того на котором говорил сам Луи Двенадцатый, ныне герцог Орлеанский и его двор. Им так было удобнее.
А якобинцы конца восемнадцатого века добавили. И так добавили, что ‘’коренные языки’’ и говорящие на них народности Франция со скрипом признала только в 1982 году. Так что французы известные шовинисты. Впрочем, в нацизм, как те же немцы, они умудрились не скатится. Может просто потому, что немцы сильно опоздали с объединением.
Мне же достаточно только не отдать франкам народ, говорящий на васконских диалектах, а объединить его, хоть реальных предпосылок — экономических в первую очередь, для такого объединения еще нет. Как и самого единого языка. В наличие девять диалектов языка басков и гасконский язык — тот же эускара слегка подпорченный окситаном. Суржик по сути. А письменный язык только еще предстоит создать. Чувствую себя просто свидомым укром. Но те просто по жизни опоздуны. То, что нормально в веке пятнадцатом совершенно неприемлемо в двадцать первом.
Но это моя стратегия и цель, а вот тактика пока в тумане войны. Такая мешанина в моих мозгах, что просто порой руки опускаются. Куда бечь? Кого хватать? Брожу как в потемках там, где моей тушке все должно быть ясно и понятно. Просто на рефлексах. Потому я и изображаю из себя, черт его знает кого, но пока мой многозначительный вид и двусмысленные ответы прокатывают. Надолго ли?
Слава богу, что отец Жозеф в душу ко мне не лезет с принуждением меня к исповеди, памятуя, что у меня свой духовник есть. Есть, наверное, где-нибудь. Не может не быть. Только я его не знаю пока. Надо у Микала поинтересоваться, где этот крендель обитает и с чем его едят. Сразу его увольнять или, чуток погодя, удавить по-тихому.
Вот еще один мой окромилец — отец Жозеф. Этот вообще колоритная фигура, а в походе он меня впечатлил так просто до глубины души. Хоть и знал я, что в молодости монах воевал, но… одно дело ожидать, совсем другое воочию видеть как он привычно себя чувствует в походной обстановке. Как может парой соленых слов поднять настроение бойцам и заставить их с радостью делать тяжелую работу. Настоящий комиссар. Повезло мне.
Падре пришел к отправке отряда полностью собранный в дорогу с двумя крупными пегими мулами — я таких еще не видал. Конечно они не рыцарские дестриеры по размеру, но очень большие животные. Все правильно. Даже моему боевому андалузцу такой корпусный и тяжелый всадник как отец Жозеф был бы не под силу. Да и вроде как не по уставу монаху-францисканцу на лошадях кататься.
Второй мул был у него вьючный и нес как поклажу самого священника, так и поклажу его помощника — молодого монашка, что прислуживал святому отцу при богослужениях в поле. Я не говорил о нем, не? Тоненький такой хухусик пятнадцати лет с цыплячьей грудкой, соплей перешибить можно. Ряса на нем как парус хлопала при ходьбе. А выбритая тонзура на светлых волосах в придачу к конопушкам на скулах выглядела просто смешно. Наивный еще. Надо ли догадываться, что этот монашек быстро стал в нашей банде объектом для незлобивых шуток и розыгрышей, которые он сносил со стоическим смирением. Звали монашка брат Иероним, потому как обеты малой схимы он уже поторопился принять.
Этот монашек передвигался на черном ослике с белой мордой. И как оруженосец за рыцарем таскал за падре большой деревянный крест, который они устанавливали там, где вся наша банда должна была молиться богу. И несмотря на то, что до этого я особого религиозного рвения за своими богохульниками и скабрезниками не наблюдал, эти импровизированные моления под открытым небом не вызывали у бойцов никакого недовольства. Наоборот, многие радовались, что не остались без духовного окормления в походе и воздавали за это хвалу почему-то не отцу Жозефу, а мне, своему сюзерену, который озаботился не только об их желудках, но и об их душах.
Они и исповедоваться к капеллану добровольно ходили по вечерам в сторону от лагеря. Приходили потом к кострам с сияющими просветленными лицами с искрой в глазах. Меня аж зависть брала.
Прохладный ветер нес по дороге палые листья, крутя из них небольшие смерчики. Кони фыркали, всхрапывая, и все норовили прибавить шагу, чуя постой и полные ясли зерна. В лесу летали между деревьями паутинки. Еще день-два и начнется активный листопад
Несмотря на осень, трава ярко зеленела. На лысых пригорках паслись овцы. Отар пять по видимой округе, сопровождаемые крупными собаками и пастухами, неспешно гуляющими за неторопливыми животными. Пастораль.
Вицеконде де Базан в сопровождении трубача из свиты дона Саншо, резво ускакали вперед требовать от благородных Лопесов приюта для меня и инфанта, как то и полагается по рыцарским понятиям.
Когда мы с Саншо подъехали к замку, то посередине настежь распахнутого воротного проема стоял невысокий господин. Одет он был в бежевый колет оленьей кожи, из-под которого выпростались наружу широкие рукава и большой воротник белой батистовой рубахи, умеренные по размеру черные пуфы и черные же шоссы. Башмаков на нем не было. Шоссы были подшиты рыжей кожаной подошвой. На боку болталась длинная рапира со сферической чашкой гарды. На груди лежала золотая цепь исустно соединенная из звеньев в виде букв ‘’S’’. Коротко стриженые волосы прикрывал свисающий на уши берет из черного бархата. Борода и усы его были аккуратно подстрижены. А взгляд… Взгляд такой не стыдно было иметь и кастильскому гранду, который обладал правом не снимать перед королем шляпы. На вид было ему лет двадцать пять, и был он похож на актера Михаила Казакова, если тому бороду приклеить.
— Ваше величество, я сеньор этих земель Мартин Лопес де Рекальдо де Оньяс-и-Лойоколла, — представился он с легким поклоном. — Прошу вас оказать мне честь быть моим гостем.
Произнеся эти слова, сеньор Лопес твердо взял под уздцы мою кобылу и ввел ее, вместе со мной по-прежнему восседающим в седле, во двор своего замка.
Оглянувшись, я увидел, что все остальные спешились, не проходя ворот и, отдав коней слугам, вошли во двор пешими. Даже отец Жозеф.
Немного подумав, я понял, что мне в этом доме оказывают нехилые почести.
Знакомые валлийские стрелки, которых я услал сюда с деньгами для Иниго, подбежав, приняли повод Флейты из руки дона Мартина, одновременно поздравляя меня с прибытием. Морды у них были шалые и они, услуживая мне, нетерпеливо стреляли глазами в сторону своих соплеменников, толпившихся у ворот.
Я спешился.
Оказавшись со мной лицом к лицу, хозяин замка еще раз мне поклонился, и, выпрямившись, сказал.
— Хочу поблагодарить ваше величество, за то серебро, что вы прислали на лечение моего брата. Мы хоть и одна из самых знатных семей в Гипускоа, но, увы, не самая состоятельная. Прошу пройти дом. Вам с дороги будет предложено молодое вино этого урожая.
И показал рукой на вход в башню.
Но прежде чем пройти я позаботился о ближниках.
— Дон Мартин, прикажите распорядиться, где встать на постой моим людям. Мы так спешили, что весь обоз оставили в Гернике.
— О них позаботятся, ваше величество, — снова поклонился старший Лопес.
Осталось только войти в башню. Я не оглядывался, но и не сомневался, что Саншо увязался за мной.
Комната моего оруженосца находилась на втором этаже башни. Она была темной и прохладной. Единственно узкое окно-бойница давала достаточно света, чтобы все рассмотреть, но недостаточно для нормальной жизни. Обставлено помещение скудно. Главным предметом мебели являлась большая потемневшая кровать с резными столбиками для балдахина, но без самого балдахина. Когда-то лет так двести назад такая кровать, скорее всего, являлась предметом роскоши. Но не сейчас.
Раненый эскудеро валялся на ней, покрытый пестрым лоскутным одеялом и… играл на мандолине. Надо сказать весьма мелодично терзал этот щипковый инструмент зажатым между пальцами костяным медиатором. Глаза его при этом были закрыты, а лицо одухотворенно, как у Гарика Сукачева на джейм-сейшине.
Со мной случился разрыв шаблона. Или как там по-научному — когнитивный диссонанс. Ну не вязался у меня образ юного рыцаря с мандолиной, хоть тресни.
Я поднял руку, чтобы остановить хозяина этого дома, который решительно направился прервать музыцирование моего эскудеро, и жестом призвал всех к молчанию. После чего с удовольствием дослушал композицию, которая мне очень понравилась. До этого момента я не считал мандолину инструментом способным на сольные партии. Талантливый парень этот Иниго.
С последней нотой эскудеро открыл глаза и увидел меня.
— Сир? Я так рад видеть вас, — заявил без улыбки юноша, откладывая мандолину в сторону. — И счастлив, что вы почтили мои раны своим присутствием. И одновременно я в безмерном горе, оттого, что не могу больше служить вам на военном поприще.
Похоже, это действительно сильно огорчало Иниго, потому как из уголка его глаза побежала предательская слеза.
— Иниго, ты по-прежнему на моей службе, — заверил я юношу. — Просто временно находишься на излечение от ран. Когда ты выздоровеешь, я найду твоим способностям достойное применение, поскольку твоя служба в качестве эскудеро у меня закончилась.
Юноша зримо огорчился, но ничего не сказал. Видимо он уже успел смириться с тем, что будущность его — удел инвалида. А кому нужен оруженосец-инвалид.
Я с шелестом обнажил эспаду из ножен и, подойдя вплотную к кровати, опустил конец клинка на плечо юноши.
— За проявленную тобой храбрость и героизм. За выполнение опасного поручения в тылу врага и за спасение моего корабля в морском бою, жалую тебя Иниго Лопес из Лойолы званием кабальеро. Носи с честью.
После чего убрал шпагу и положил на его грудь заранее приготовленные золотые шпоры.
— Увы мне… — потряс Иниго этими шпорами, как младенец погремушками.
Шпоры в его руках мелодично звякнули.
— Я так об этих шпорах мечтал, сир, а теперь, когда моя мечта сбылась, мне их даже одеть некуда. Нет ли у вас с собой, сир, романов о великих кабальеро, чтобы я мог утешиться хотя бы их подвигами, если не могу больше свершить свои. Лежать пластом это так скучно.
— Нет, Иниго. Я как-то не подумал о том, что тебе сейчас больше нужна духовная пища. Но я тебе пришлю книги, с первой же оказией, — пообещал я.
— Только не присылайте мне, сир, ‘’Амадиса Галльского’’, я его еще служа при вашем дворе в По наизусть выучил, — с кривой улыбкой уточнил свою просьбу Иниго. — Но можно и его… Если ничего другого не подвернется.
Подошедший к нам дон Саншо, блеснув единственным глазом, заявил.
— Я никогда не сомневался в тебе, Иниго. Гордись. Ты, наверное, самый юный кабальеро на Пиренеях, если не брать особ королевской крови.
И инфант положил ему на грудь золотую печатку без гравировки. Интересно он его специально заказывал и с собой все это время носил?
— Печать кабальеро на этот перстень, надеюсь, закажешь граверу сам, — пояснил свой подарок инфант.
Ну да, у меня самого такая же печатка на мизинце, только вот беарнские быки на ней гравированы на плоском рубине. Ну, так это печать принца, а не бедного кабальеро.
Оставив по просьбе отца Жозефа его наедине со скорбящим ранбольным, мы вышли в трапезную, где суетилось несколько женщин откровенно крестьянского вида, накрывая на стол, что бог послал. А бог послал нынче бедному идальго из Лойоколлы стол, за который не стыдно посадить и короля. Ну да, хозяйство-то натуральное. Оброк крестьяне приносят натурой. Если и есть у Лопесов какой-нибудь дефицит, то только живые деньги.
Помолясь под руководством брата Иеронима приступили к трапезе. Из моих людей за этим столом только ближний круг сотрапезничал с нами.
Я поинтересовался у хозяина: где остальные мои соратники.
— Слуги ваши на конюшне, ваше величество, — ответствовал мне дон Мартин. — Спать будут на сеновале под крышей, рядом с вашими лошадьми. Стрелков расположили на лугу перед воротами. Им шатры выдали. И баранов живьем пригнали для пропитания. Вино, чеснок и хлеб им отсюда принесут. С ними все в порядке. Попробуйте лучше это седло барашка, приготовленное с чесноком, черносливом и горными травами. Моя повариха в этом искусница, скажу, не хвалясь, а только констатируя факт.
— Что с лекарями для Иниго? — задал я интересующий меня вопрос. — Они осматривали его? Я хоть и не осматривал его ноги, но уверен без врачебного вмешательства он так и останется лежать пластом.
Одновременно я подвинул к себе блюдо с этим седлом барашка и отрезал от него приличный шмат мяса в коричневой корочке жаркого, приготовленного на живом огне.
— Да его осматривал местный лекарь, но раны Иниго выше его искусства. Завтра прибудут вызванные мною из Виттории знаменитые на всю страну басков костоправы. Они известили меня письмом, — заверил меня дон Мартин. — Как только ваши лучники привезли серебро, так я сразу и послал к ним гонца. Еще раз примите мою благодарность, ваше величество. В ином случае у меня бы просто не хватило средств на их услуги.
— Не стоит меня постоянно благодарить, дон Мартин. Это была моя обязанность сеньора перед моим вассалом.
— Как прикажете, ваше величество, — склонил голову на бок идальго, изображая поклон.
В это время нам налили вино. Мне наливал Микал, дону Мартину молоденький мальчик лет десяти. Видимо, его паж, я не стал уточнять. Обсуждались вопросы важнее.
— Я слышал от Иниго, что ваша семья была правителями всей этой земли? — поменял я тему разговора, потому как, право слово, мне стало неудобно, что меня постоянно благодарят за ту малость, которую я только и мог оказать раненому на моей службе оруженосцу.
— Да, ваше величество, когда-то наши предки были конде всей Гипускоа, но с тех пор много воды утекло и многое изменилось. Но и сейчас мы — Лопесы, входим в состав четырнадцати семей, что составляют Генеральную хунту Гипускоа.
— Я вас не видел в Гернике под дубом.
— Мне пришлось пропустить эту сессию хунты из-за ранения брата. Я даже не знаю, что там решили с моим голосом, который я отдал большинству на совете.
Пришлось просветить.
— Я избран сеньором Бискайи, а вот хунта Гипускоа решила, что я ей не подхожу в качестве сеньора. Молод слишком. Но и Изабелле постановили, что должна являться лично под Отчее дерево, как заповедано издревле, если желает снова быть избранной вашей сеньорой. Так что ваша бегетерия на сегодняшний день от всех независима и живет без сеньора, как сама хочет.
— Ни для кого не секрет, ваше величество, что и с сеньором мы живем как сами того хотим, — нахально улыбнулся дон Мартин.
— Дон Мартин, а ваши хинеты уже вернулись с юга? — встрял в наш разговор дон Саншо, уводя нас от скользкой политической темы.
— Да, уже подтягиваются, — подтвердил дон Мартин. По вильям гулянки сплошняком, — и добавил с осуждением. — Деньгами сорят.
— Будут ли среди них желающие наняться на межсезонье? Дон Франциск бы нанял их.
Да, Саншо, когда захочет, бывает убедителен.
— Надо спросить, — ответил хозяин замка. — Сколько вам нужно всадников, ваше величество, — повернул он ко мне голову.
— Центурии, думаю, будет достаточно. Максимум полторы, — ответил я.
— Вряд ли в моих землях их столько наберется. Придется кидать клич по соседям. Я распоряжусь.
В трапезную вошел отец Жозеф. Огляделся, взглядом спросил у хозяина разрешения сесть за стол и в молчании принялся за трапезу, прошептав перед этим краткую застольную молитву персонально для себя.
Утолив первый голод, он ответил на немой вопрос дона Мартина.
— Ваш брат исповедовался, причастился святых даров и соборовался. Теперь он готов не только к операции, но и предстать перед Господом нашим. Когда приедут лекари?
— Должны завтра, — ответил дон Мартин неуверенно.
— Это хорошо, — удовлетворился капеллан. — Правильный настрой у Иниго за это время не ослабнет. Страдания, выпавшие на его долю, ввергли юношу в некоторое уныние, в связи с невозможностью продолжить военную стезю. Он понимает, что есть и другие достойные поприща, но… он так стремился стать кабальеро, что просто не думал о них. Хотя с его образованием он вполне может занять достойное место в гражданской администрации рея. Но не желает этого. Так что в душе у юноши кризис, не находящий катарсиса.
— У меня и одноногие алькайдами служат, — вмешался я.
— Это так, — подтвердил Саншо, — все верно. Но есть одно но… Молодые кабальеро такую службу рассматривают не как службу, а как синекуру. Молодым подавай подвиги и славу. А какая слава в том, чтобы сидеть в глуши охранником фортеции с гарнизоном в дюжину престарелых инвалидов. Там же никаких развлечений. Вот люди в возрасте обремененные семьей такую службу ценят. А Иниго для такого слишком юн и слишком романтичен.
Дон Саншо с высоты своих двадцати лет убежденно считал себя уже умудренным жизнью опытным ветераном.
— Дон Мартин, — снова вмешался в наш разговор капеллан, — слуги мне сказали, что у вас дома есть духовные книги в доме. Это так?
— Есть, — подтвердил хозяин. — ‘’ Жизнь Иисуса Христа’’ картезианского монаха Лудольфа Скасонского в кастильском переводе и один том из ‘’Жития святых’’ Симеона Метафраста на латыни. Остались от нашего среднего брата Перо, когда тот готовил себя к духовной стезе. Сейчас он возглавляет приход в святого Себастьяна в Астении. И это все. Никаких рыцарских романов, которые требует себе Иниго, у нас нет.
Хозяин замка разочарованно развел руками.
— Я бы посоветовал вам все же дать ему эти книги, — наставительно посоветовал отец Жозеф. — Может их чтение если не утешат молодого кабальеро, то хотя бы развлечет и отвратит от скорбных мыслей. Не говоря уже о том, что это будет душеспасительное чтение. Все лучшее занятие, чем днями смотреть в потолок и играть на мандолине.
После обеда я прошелся до хозяйской конюшни проведать своих лошадей. С конями надо дружить, если хочешь, чтобы и они к тебе отнеслись по-доброму в трудную минуту. Поэтому я прихватил с собой две хлебные горбушки круто посыпанные солью: для Флейты, и для моего боевого андалузца, который почему-то имел английскую кличку Драм. Флейта встретила меня приветливым ржанием, а Драм обратил внимание, только когда началась раздача вкусняшек.
— Сначала девочке, — примирительно произнес я, отводя в сторону его черную морду и дождавшись когда камарга все сжует с моей ладони, повернулся к боевому жеребцу.
— Теперь тебе, привереда, — охлопал я андалузцу могучую шею, одновременно подставляя ладонь с горбушкой под его губы.
Кони были ухожены, накормлены и вычищены. Аж блестели. Даже копыта были подрезаны от лишних наростов и все разболтавшиеся подковы поставлены на место. Надо дону Мартину похвалить его конюхов. Или это мои так расстарались?
По конюшне раздавался приятный для уха вкусный хрум лошадиных челюстей, перемалывающих овес. Прекрасная музыка, любимая мной с юности. Когда я учился в МГУ, то подрабатывал ночным конюхом на Олимпийском конноспортивном комплексе в Зюзино. Помню, когда мне, тогда еще зеленому первокурснику предложили эту подработку, я поначалу даже носом покрутил, потому, как желал устроиться дворником — тем служебную жилплощадь давали, даже в таких домах, как сталинские высотки. Естественно в коммуналке большой, но как-никак свой закуток, куда можно девушку привезти на ночь. А с этим тогда при социализме были большие проблемы. Не с девушками, а с местом их имения.
А когда все же я попал на конюшню, то пропал. Лошади, это такие волшебные животные. С ними можно даже дружить, как с людьми. По вечерам в обязанности конюха входила кормежка лошадей овсом. Большая алюминиевая тележка-короб полная овса. Катишь ее вдоль денников и отсыпаешь в каждую кормушку совком по утвержденному рациону. А кони терпеливо ждут раздачи, разве что нетерпеливо пофыркивая. Но стоит тележку хоть на пять сантиметров провезти за пределы денника, как моментом раздается возмущенное ржание, типа: куда, а мне?!!! Так вот раздашь всей конюшне овес и наслаждаешься ‘’вечерним хрумом’’.
А с девушками получилось даже лучше, чем в коммуналке. По крайней мере, в конюшне никто не оспаривал душ, именно тогда когда был нужен. Один раз принимали конский душ вдвоем с девочкой. Такая комната, в которой с потолка льется струями по большой площади. Как под дождем. Там и повторно совокупились под струями же. Потом она долго набивалась на повторный сеанс конского душа. А у меня уже другая пассия была — постоянная. Из соседней конюшни девочка-конюх.
Да и в коммуналку на ночной поход еще надо суметь незнакомую девушку соблазнить. Там все ясно. На ночь приглашают — трахать будут. Не все так сразу готовы. А на ночные покатушки на лошадке — легко. Это вроде как культурное мероприятие. Потом уже в мозгу у приматной самки срабатывали психологические пороговые значения. САМА пришла ко мне на конюшню. НОЧЬЮ. Ну а после того как полчаса-час на манеже она активно клитор потрет о седло с высокой передней лукой… Иной раз до дивана в дежурке не добредали, осаживаясь совокупляться на сеновале прямо в конюшне, после того как коняшку с манежа обратно в денник поставили и расседлали. А что, для мегаполиса сеновал большая экзотика. Захочешь, не враз найдешь.
Вот такие вот воспоминания от первой молодости. Пора к Ленке возвращаться, однако.
Сеанс ностальгии оборвал шум со двора.
Выглянув из конюшни, увидел, как довольно упитанную матрону дон Мартин снимал с седла. Седло на мулице было интересное: по трем сторонам оградка на балясинах — все ноги на одну сторону. И никаких крюков подколенных как на седлах-амазонках. Как бабы на таких сооружениях катаются, ума не приложу.
Вместе с матроной прибыло еще четыре человека. Все на мулах.