Книга: Недоделанный король
Назад: Глава 1. БОЕВОЙ РАЗВОРОТ
Дальше: Глава 3. РУХНУВШИЙ С ДУБА

Глава 2. ФЕОДАЛЬНЫЕ ВЫБОРЫ

Тренькал, тренькал я струнами, пока не вспомнил…
Директриса наша музейная, по жизни во всем подражала незабвенной Антоновой, директору Пушкинского музея в Москве, даже в прическе и стиле одежды. Только вот не было в ней железного характера бывшего офицера НКВД молодость положившей на розыск вывезенных фашистами из СССР художественных ценностей.
Но антоновскую идею ‘’Декабрьских вечеров’’ в музее слямзила у той и проводила исправно. И публику сортировала так, что в нашей губернии попасть на эти ‘’Декабрьские вечера’’ к нам в музей считалось билетом в истеблишмент региона. Какие интриги вокруг этих весьма недешевых билетов разворачивались… куда там разным мадридским дворам.
Нам, самим музейным руководителям, если не место на галерке, то приставной стульчик на этой культурной программе всегда был положен, зато безвозмездно.
Как-то выцепила директриса через федеральный Минкульт нам заезжего гастролера из Испании. Гитариста — виртуоза с пышной седой гривой на голове и седой же бородкой — эспаньолкой как у старого идальго в ‘’Собаке на сене’’. Что мужик с гитарой вытворял… Даже представить себе такое было невозможно, что обычная акустическая деревяшка может страдать и радоваться с такими эффектами. На том концерте я впервые узнал, что для гитары много писал Паганини, тот самый который Николо, скрипач-виртуоз. Первым отделением у маэстро была гитарная классика, а вторым он играл мелодии народов Испании. Последним номером он еще и спел. Плохо пел, но с душой. И музыка была проще. Зато пел стоя, как гимн.
Все эти концерты мы конечно из аппаратной записывали в хорошем качестве. И часто копия такой записи служила дефицитным толкачом для чего-нибудь музею нужного у чиновников из ранга ‘’недопущенных’’ на эти концерты губернатором с директрисой.
Эту запись потом, дома, я и сам часто крутил. Настроение повышала.
Вот и сейчас я тужился вспомнить ту композицию с песней, подбирал ее на гитаре. Благо у меня Флейта иноходец — разве, что покачивает меня в седле немного вправо-влево, но не трясет.
И тут меня просто пробило. Я осознал вдруг, что тот испанец с музейного концерта единственную свою песню пел нам на эускара. На васконской мове, которую я тогда вообще не знал.
А как звали того виртуоза? Я и не припомню сейчас. Давно это было.
На второй день пути в дымке стелющегося от моря дождя, окруженная убранными желтыми полями и еще зеленеющими перелесками показалась искомая Герника.
Квартирьеры, высланные заранее вперед, встретили наш отряд на окраине города и виновато развели руками: на постоялых дворах мест нет. Никаких. В частном секторе тоже. В городе фестиваль, аншлаг и столпотворение. Прямо Вудсток. Не то, что окрестные деревни, даже луга вокруг города практически все заняты под шатры. Старшины Басконии слетелись сюда не одни, а каждый со свитой и слугами. И все при оружии. Свиты у многих сеньоров поболее, чем у меня.
А тут еще дождик стал накрапывать — осень же. Хорошо, что не ливень, но все равно неприятно.
— Поехали в церковь, — приказал я, и тихо пробормотал себе под нос. — Заодно и помолимся.
Пока ехали городом до храма, дождь усилился и улицы опустели. Все же мокрая страна Баскония, вроде юг, а льет с неба как в средней полосе России после бабьего лета.
Церковь, типичная для этих мест архитектуры без особых излишеств, стояла недалеко от того самого дуба — кряжистого векового дерева облепленного по корням ярко зеленым мхом. Между церковью и дубом — площадь. Не везде даже замощенная.
Конюхи остались мокнуть на площади вместе с верховым и гужевым транспортом отряда, а все благородные и приравненные к ним поднялись по двенадцати каменным ступеням в храм.
Несмотря на то, что месса давно закончилась, в церкви было многолюдно, но все же не так, чтобы нам не досталось сидячих мест. Пусть и не самых престижных.
Снять с себя потяжелевший мокрый плащ — это уже кайф. Кинуть его на лавку. Придавить сверху шлемом. Мысленно пожалеть своих оруженосцев, которым все это железо, что на мне сушить, чистить смазывать и пидарасить до серебряного блеска.
Вот на фига мне Куба с табаком, когда курить вредно? Нужна Бразилия с гевеей. Каучук нужен для непромокаемой плащ-накидки, точно такой же, как у моего дяди Бори — офицера была. Сверху габардиновая, снизу резиновая. Длиной в пол. С большим капюшоном, чтобы на фуражку налазил. И две прорези для рук. Вот и помоги мне Боже, раз уж я в твоем храме о цией гумке молюсь. О непромокаемом плаще, да о подметках резиновых. Как же мне тут много не хватает, Боже! Элементарных вещей…
— Сын мой, видится мне, что тебя раздирают страсти и не дают покоя. Поведай о них. Облегчи свою душу, — услышал я над ухом приятный баритон, говоривший на окситане.
Я от неожиданности вздрогнул. Вроде к богу обращался, а в ответ…
Кто там?
В проходе надо мной возвышался патер в серой рясе францисканца. Лет сорока, кряжистый, высокий и широкий. Всем патерам патер. Такого в первый ряд баталии с двуручным мечом только ставить, а он тут вином причащается, а пастве не дает, сцуко.
Вином… Мда…
— Горячего вина после прохладного дождя жаждет тело мое, святой отец, — пожаловался я ему. — А о том, чем страждет моя душа, знает только мой духовник, что посредничает между мной и Всевышним.
И чрез паузу извинился за свою резкость. Все же этот священник добра мне хотел, а ему грубить в ответ.
— Простите, падре.
Священник недоуменно дернул головой, но умный перец — решил пока не нарываться, видя на груди мальчишки шитый золотом большой герб Наварры.
— Благословите, святой отец, — встал я со скамейки и склонил голову.
— Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь, — прошептал святой отец, начертав большим пальцем правой руки на моем лбу знак креста.
Я склонился и поцеловал протянутую ко мне тыльной стороной ладонь.
Священник действительно был огромный — на голову выше меня. Чуть склонив голову, он скосил глаза на скамью и увидел на ней мой шлем с короной.
— Вы принц Вианский? — высказал он свое предположение.
— Пока да, падре. Я дон Франциск, некоронованный пока еще рей Наваррский.
— И вам негде остановиться, ваше величество? Так?
— Вы проницательны, падре. Не ожидали мы, что в городе будет так тесно от приезжих людей.
Патер только возвел очи горе.
— Что поделать, ваше величество, сегодня тот редкий день, когда съехались все три Генеральные хунты нашей земли. Такое нечасто тут бывает. В будни Герника городок скучный.
— Вы баск? — спросил я священника, перейдя на эускара.
— Нет, ваше величество, я родом из Руссильона, — ответил священник, так же свободно перейдя на васконское наречие. — Меня зовут отец Жозеф. Но тут я уже почти десять лет служу викарием и считаю эту землю своей, как и свою паству — своим народом. Вы можете остановиться у меня. Скромно, но зато под крышей. В городе сейчас даже для вас не найдется места, раз вы приехали на такой праздник без уведомления.
— Вряд ли, падре… — усомнился я. — Вряд ли у вас найдется место для полусотни людей и еще большего количества лошадей и мулов.
— У вас есть шатры, ваше величество? — поинтересовался святой отец
— Конечно. Как не быть.
— Ваши люди не побоятся ночевать рядом с кладбищем? — задал францисканец новый вопрос, интересный такой.
— А что, у вас покойники тут ночами гуляют по освященной земле? — удивился я несказанно, припомнив гоголевский байки про панночку и Вия.
— Что вы, ваше величество, — запротестовал служитель культа, — просто у людей есть разные суеверия, которые никак не выбиваются из их голов светом истинной веры. Одно из них — боязнь кладбищ по ночам.
— Я это знаю, падре. И не только этот страх составляет распространенные суеверия. Любую красивую женщину остальные женщины считают ведьмой, только потому, что в ее присутствии мужчины на них не смотрят, — усмехнулся я.
Падре покачал головой. Не то в согласии со мной, не то в раздумье над моими словами. С ходу не понять.
— Тогда я бы попросил вас, ваше величество, следовать за мной, — пригласил меня святой отец. — Ваших людей приведет служка. Не беспокойтесь.
— Пусть тогда ваш служка найдет сьера Вото. Он наш походный маршал, — предупредил я францисканца. — Он где-то тут недалеко от входа расположился.
Отец Жозеф с легким поклоном поставил передо мной на стол кубок, парящий горячим фиолетовым вином. Нос тут же уловил запах пряностей — гвоздики и корицы. Балуют меня. Вино неразбавленное, хотя для глинтвейнов хорошее вино лучше разбавить первоначально водой, чтобы умерить плотность напитка, а потом уже греть. А такое как подали можно пить только очень мелкими глотками. Проверено в прошлой жизни, когда я как-то сдуру сделал глинтвейн не из дешевого кислого ‘’Саперави’’, а аж из ‘’Негру де Пуркар’’.
— Воздай вам Боже, падре, за вашу доброту, — поблагодарил я священника, забирая цилиндрический оловянный кубок, почти стакан.
— Рад служить вашему величеству, — ответил мне священник, поклонился и снова ушел на кухню.
Но, прежде чем пить горячее вино, я погрел о горячее олово ладони, глядя, как Филипп убирает чистить снятый мной юшман*. Котта уже висела невдалеке от камина, чтобы быстро не терять влагу, иначе покоробится на сукне золотое шитье герба. Я остался в одном колете с привязными рукавами. Но его уже легче было просушить просто на теле. Не снимая.
Паж притащил мои домашние туфли, и нагнулся снять с меня сапоги, как я остановил его.
— Позже. Я еще схожу, посмотрю, как люди устроились. И это… Марку нашему горячего вина отнесите, а то продрогнет на крыльце морда чернявая.
Парадная комната в доме викария просторная с высоким потолком. Большим камином, в котором сейчас полыхало, ударяя жаром, три приличного размера бревна. Мебель простая, но надежная, можно сказать грубая. Из дуба. Раньше — в будущем, во времена исторического материализма подобную мебель делали для вокзалов по заказу родного советского Министерства путей сообщений. Только здесь вместо лака используют горячий воск.
Вроде и теплая тут осень, как в сентябрьском Крыму, но дождливая. И ладно бы прошел дождик — порадуемся солнышку. Нет, висит в воздухе какая-то мокрая пыль, охотно впитываемая одеждой. Холодная, что характерно.
Младший Базан принес мои пистолеты, укрытые от влаги плащом. Положил их справа от меня на табурет и этим же плащом их накрыл.
Я его поблагодарил взглядом и кивком.
Вицеконде не говоря ни слова, с веселой улыбкой отвесил мне глубокий придворный поклон с растопыркой руками.
— Заряжны, сир, — кивнул он на табурет с пистолетами.
— Дон Сезар, отнесите на кухню два меха вина из наших запасов, — приказал я ему. — Один сами с Филиппом и Микалом выпейте подогретого погорячей. Не хватало мне, чтобы кто-то из вас простудился. Второй подарите викарию. Да… и Марка не забудьте оделить.
— Будет исполнено, сир, — снова поклонился мне эскудеро, и, мигнув Филиппу, дав пажу подзатыльник, выгнал всех из комнаты.
Но одному посидеть, попить-посмаковать видно была не судьба. Нарисовался Микал.
— Сир, шатры поставлены. Как заселять прикажете?
— Ты, Марк, Филипп, Сезар и паж здесь со мной. Остальных пусть распределит сьер Вото. В том числе и в мой шатер пусть дон Саншо заселяется. Я ночую тут.
Микал поклонился и повернулся выйти, но я досказал вдогонку мелькнувшую мысль.
— Отхожее место организуйте там, где возможно на отшибе, попонами загородите. Потом закопаем. Все же на ночь не в лесу встали.
— Будет исполнено, сир. Хотя… какой там здесь город? — скривил валет презрительную мину. — То ли дело у нас в По.
— Какой бы не был. Мы тут в гостях. Вести себя прилично, чтобы я за вас не краснел.
Не успел я в одиночестве выхлебать и треть кубка, как снова вошел викарий с двумя служанками на прицепе, которые принесли нехитрую еду и, накрыв стол льняной скатертью, расставили ее на столешнице. На три персоны. После чего с поклоном удалились.
— Не окажите ли, ваше величество, вы нам честь разделить трапезу со скромными служителями церкви.
— Охотно, падре. А кто будет третьим? — указал я на лишний куверт.
— Настоятель нашего храма отец Васко, — и лукаво улыбнувшись, добавил. — Он баск. А ваших пажей и валетов покормят на кухне, если вы не возражаете.
Я жестом показал, что так даже лучше. Уже понял, что два церковных волка сейчас мне устроят милый перекрестный допрос, замаскированный под застольную беседу. Не стоит им заранее обламывать кайф.
— А вот и я. Прошу меня простить за некоторое опоздание, но в моем возрасте это простительно, — пришамкивая несколько скрипучим голосом нахально по-латыни заявил сухонький старичок, спускавшийся по лестнице со второго этажа, шаркая по доскам сандалиями на босу ногу.
В деснице дедок держал резной посох, а шуйцей опирался на перила. Одеяние его состояло из серой рясы некрашеной шерсти и подпоясан он простой пеньковой веревкой. Благообразный такой старичок — божий одуванчик. Лысый как коленка. С жесткими глубокими морщинами на лице. С выцветшими, но от этого не менее цепкими глазами.
Я встал и произнес ритуально.
— Благословите меня, святой отец, на деяния угодные нашему народу.
А людей-то, народу. Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.
Впереди меня шествовал отец Жозеф, держа в руках большой деревянный крест без изображений.
За ним я, в короне, мантии и орденской цепи.
За мной Микал с гитарой.
Потом дон Саншо
За ним церковные служки.
В торжественный день как по волшебству распогодилось. Ярко светило солнце на голубом небе. Даже слегка влажный ветерок был теплый и ласковый.
Под дубом представительный кастильский гранд в черном бархате с золотой вышивкой уже закончил читать буллу о всеобщей нобилитации Басконии, дарованной его королевой. Без паузы он развернул следующий свиток и стал с него зачитывать доверенность от Изабеллы Кастильской о наделении его правом дать необходимые клятвы от ее имени. Поелику супруг ее далеко отсюда воюет с франками в Руссильоне, а сама она для дальней дороги недомогает, пребывая в бремени и просит народ Бискаий, Алавы и Гипускоа ее в этом простить.
Имя кастильского посла на слух я так и не разобрал особо за гулом толпы. Только титул — конде, и концовку его фамилии… что-то там неразборчиво… и Пенья-Велес. Посмотрел, оглянувшись на Микала, но тот только пожал плечами. Ну да, откуда раб знает всех грандов соседнего королевства.
Читал граф с листа по латыни. И я подумал почему-то, что это он косяка упорол. Тут с народом на васконском говорить надо, на родном языке. Потом, подумав еще малехо, понял, что нет. Читал граф, как на пергаменте было написано. Косяк это того, кто эту бумагу составлял, а граф просто работает попугаем.
По нарядной толпе прошел шелест.
— Отец Жозеф… Отец Жозеф…
Падре в ответ только выше вскинул несомый им крест.
Толпа разом осенила себя крестным знамением.
Кастильский граф, глядя на это, недовольно поморщился, но тоже перекрестился. Недоволен он был не религиозным трепетом толпы, а тем, что его прервали.
Нас пропустили под дуб, где кастильские вельможи вежливо раскланялись с нами, хотя если судить по тем взглядам, что они на нас бросали, убили бы нафиг еще на подходе к городу, если бы знали. Убили и съели, чтобы следов не оставлять.
Отец Жозеф поднял крест и толпа смолкла.
— Дети мои, сегодня у нас большой праздник, — торжественно объявил священник. — Нам под Отчим деревом присягают великие монархи в том, что они будут соблюдать наши древние фуэрос. Основу жизни нашей. И по древнему обычаю мы должны для начала внимательно и молча выслушать всех претендентов, прежде чем приступим к выборам нашего сюзерена.
По жесту священника кастильские вельможи нехотя освободили место, а отец Жозеф повернулся ко мне.
— Прошу вас дон Франциск под Отчее древо.
Пестрая нарядная толпа синхронно проводила меня глазами. В первых рядах стояло несколько женщин в смешных высоких головных уборах из белого полотна, напоминающих лебединые шеи. Солидные такие матроны, в возрасте. Эти меня еще с любопытством рассматривали и как мужчину.
Чувствовал себя я эти несколько шагов перед тысячей глаз просто дурацки. Некуда было девать руки, во рту пересохло, по телу пробежала предательская дрожь, как перед трудным экзаменом. Впрочем, я сейчас именно экзамен сдаю. На соответствие должности короля. Меня же, в отличие от моего тела этому никогда не учили. Наоборот, в прошлой жизни всегда старались затоптать во мне любые амбиции. Начиная со школы. Считали наши учителя, что предел наших мечтаний находится за заводской проходной.
А тут…
‘’Выбери меня, выбери меня, птица-счастье завтрашнего дня…’’
Мое молчание некоторые присутствующие на площади расценили по-своему.
— Что ты нам скажешь по поводу той знатности, которой нас одарила Исабель? — раздалось из толпы на латыни, без привычного уже мне титулования меня, что характерно.
Приготовленная мною ‘’тронная’’ речь моментом улетучилась из головы.
— А что я могу сказать? Это же вас, а не меня ей одарили. Если бы меня, то я бы обиделся, — огрызнулся я всей толпе сразу на эускара, чтобы выделись себя из претендентов.
— Почему? — выкрикнул тот же ехидный голос, перейдя на васконскую мову.
О, Господи, и тут без Щукарей не обошлось. За что мне это?
— Когда и так знатного одаряют знатностью, то это оскорбление, — ответил я, — так как усомнились в знатности наших предков. Но вы как хотите, так и поступайте. Это же ваш выбор, а не мой.
А сам подумал: ‘’Ну, вот я сам и попалился, сейчас мне ткнут в нос тем, что я хоть и знатный, но всё же франк и завернут мне лыжи обратно’’.
В сторонке кастильскому гранду тощий мужичонка что-то втолковывал в полголоса, сблизив головы. Видимо переводил. Впрочем, на мужичонке золотые шпоры и рапира на боку. Так что, несмотря на тонкие ножки, он совсем не мужичонка — кабальеро.
А гранд ехидно так улыбался, поглядывая на меня искоса.
Стою, смотрю на толпу и припоминаю давным-давно читаную книжку Лебона ‘’Психология толпы’’, которая по преданию была настольной, что у Ленина, что у Троцкого. Помню оттуда только, что сумма критически настроенных индивидуумов собравшись вместе, становятся единым некритическим организмом — толпой, с общими на всех страстями и психологическими механизмами. Человек в толпе делает то, чего бы в одиночку просто постеснялся бы сотворить. Толпа живет не мыслями, а эмоциями и примитивными лозунгами.
— И это все что ты нам скажешь, твое молодое величество? — заявил высокий насмешливый голос, заглушенный общим взрывом смеха.
Смеялись и кастильцы.
Даже отец Жозеф по-доброму улыбался.
Только Микал и Саншо стояли как в воду опущенные, переживая, по их мнению, мой позор.
— Что ты нам пообещаешь? — донеслось до меня другой нахальный голос сквозь тихий гул сотен полушепотом переговаривающихся людей.
— Ничего, — ответил я, и, слегка обнаглев, добавил. — И не собираюсь ничего вам обещать. У вас и так все в фуэрос прописано и я не собираюсь их нарушать. Под дубом сказано.
Протянул руку и Микал вложил в нее гитару.
— Я лучше вам спою.
И запел, то, что по дороге припомнил с того ‘’Декабрьского вечера’’ в музее. А голос мне достался сильный, бархатный, обертонами богатый. Может и не так я все припомнил, что в девятнадцатом веке сочинили, отсебятины добавил, но…
Герники Отчее дерево
Васконами всеми любимое.
Молим тебя все о плоде твоем,
О, дерево наше святое.
Посеял Господь здесь свой желудь
Взрастил наше дерево вечное.
Не падай вовек, крепким будь.
Ведь вместе с тобою и мы пропадем.
Пока Бискайя свободна
Пока мир царит между нами
Пока пять сестер* в единстве
Поддержим тебя, не падай священный наш дуб.
Встав на колени, мы молим
Тебе вечной жизни у Бога.
И если попросим от сердца
Останется дерево Отчее жить.
Срубить чужаки замышляют
Залог наших прав и чести.
И только единство позволит
Для внуков его сохранить.
Ответило Отчее древо: Бдите.
С меня вглядитесь окрест.
Единством сестер фуэрос спасите
И это ваш сладкий крест.
стихи Хоше-Мария Ипаррагирре (1765–1815),

 

вольный перевод с эускара Юрия Борисова.
Люди молчали. Никакой реакции. ‘’Народ безмолвствует’’.
Смотрели мы друг другу глаза в глаза как через бруствер, усугубляя напряжение. И эту тенденцию, что есть я — такой красивый, и есть ОНИ нужно было ломать. Сделать так чтобы они прониклись тем, что ‘’мы одной крови…’’.
— Эускара Херриа та батасуна! — воскликнул я напоследок, не найдя ничего лучшего в качестве лозунга.
Поклонился народу, и ушел обратно в храм. Не оглядываясь. Теперь от меня уже ничего не зависит.
Уже в портале собора спросил догнавший меня Саншо.
— А пятая сестра кто такая?
— Гасконь, — ответил я ему.
— А?… Ну, да, конечно, — согласился со мной кантабрийский инфант после некоторой заминки. — Что теперь?
— Теперь нам остается только молиться, — вздохнул я и пошел по проходу на самые козырные места. — Все равно они сделают, так как им выгодно, а не так как нам хочется.
— Или нужно найти нечто такое, чтобы им стало совсем невыгодно, — усмехнулся Саншо собственной шутке.
Нужно, конечно нужно, кто бы спорил, только вот что?
Преклонив колени на специальную косую скамеечку, уперся локтями в узкую столешницу, сложил молитвенно ладони и навалился на них любом и носом. Так, по крайней мере, со стороны не видно, что я на самом деле делаю: сплю, молюсь или о Ленкиных прелестях мечтаю — успел, однако, соскучиться.
Как я устал за эти несколько минут под дубом. Ужаснах… Такого провала в моей жизни никогда еще не было. В прошлой жизни, я имею в виду. С моим-то опытом выступлений на разнообразных конференциях, симпозиумах и партсобраниях. Хоть бы, какая движуха была от этой сиятельной толпы трех Генеральных хунт Басконии, и то легче бы было, даже если бы тухлыми яйцами эти депутаты меня закидали. А то вообще никакой реакции на такого красивого меня. Действительно что ли к богу обратиться за помощью… Как там командир моего сына говорил на проводах моей кровиночки в Чечню? В окопах атеистов не бывает.
Снял корону, положил ее под руки между локтями. Тяжела ‘’шапка Мономаха’’ в прямом смысле. А уж в переносном…
Вот так вот досижу тут до мессы, недолго осталось. Потом мессу отсижу. ‘’Париж стоит мессы’’. Только мне не нужен Париж, больно грязный он город сейчас. Герника в этом отношении намного лучше. И даже стен не имеет — Отчий дуб ее защита.
Основной зал храма быстро наполнился людьми. Звуки шлепали под сводами нефа. Сзади накатывал обычный бубнёж рассаживающихся перед мероприятием людей.
И вот под сводами зазвенели первые латинские слова, призывающие добрых католиков к молитве.
Отец Жозеф и служка с серебряным колокольчиком. Колокольчик, судя по чистоте звука из Малина привезен. Малиновый звон.
Впрочем, пора осенять себя крестным знаменем, а потом можно немного расслабиться, хоть на время. Пока окружающие сосредоточены на собственном спасении и не сканируют меня.
Рядом что-то бормотал про себя в молитвенно сложенные ладони дон Саншо. Ему тоже от бога что-то надо. Каждому их сидящих здесь что-то от бога нужно. И в отличие от меня они действительно в него веруют. Как и в действенную силу молитвы.
Вздохнул я и припомнил застольный допрос святых отцов в доме викария.
Когда мы остались втроем, хитрые францисканцы поначалу стали меня прощупывать на предмет моего отношения к богу. И вроде как обошел я и этот участок минного поля. А то хитрый он — настоятель, аки змий. Перед трапезой вместо краткой застольной молитвы стал читать ‘’Символ веры’’* и внимательно смотреть на то, как я за ним повторяю четкие латинские формулировки. Но потом я включил ‘’необразованного виконта’’ искренне верного матери нашей католической церкви и в делах веры полностью согласного с собственным духовником. Вроде проскочило. А там бог его знает, что они себе в отношении меня напридумывали.
— Ваше величество, — проскрипел отец Васко, усевшись, — какого ваше мнение о том, кто должен заведовать инквизицией под вашей короной: доминиканцы или францисканцы?
Вот так вот прямо с ходу в лоб, а я тут совсем не при делах. Где инквизиция и где губернский музей? Я даже разницы между ними не знаю, кроме того, что они носят рясы разного цвета. То ли дело в Православии, там монахи все одинаковые.
— А разве Святая инквизиция не прерогатива ордена доминиканцев? — удивился я.
Я этим вопросом в прошлой жизни как-то не заморачивался. Прочел пару книжек для общего развития и все. Да и давно это было.
— Монахи нашего ордена, ваше величество, руководят инквизиционными трибуналами в Провансе, Венссене, Форкальке, Арле, Эмбрене, Далмации, Богемии и в Папской области Италии, — проскрипел отец Васко, просвещая меня темного.
— И… — протянул я, словно не зная, что сказать, а на самом деле поощряя старика высказаться полностью.
— И… — усмехнулся настоятель, — честно говоря, ваше величество, мы опасаемся, что под короной Кастилии Томас Торквемада установит свои порядки и здесь. А он там очень круто взял, — добавил отец Жозеф. — И, похоже, не собирается на этом останавливаться и распространяет власть своего трибунала на Арагон, благо обе эти короны в унии.
— Я еще не рей, святой отец, чтобы ставить перед собой такие задачи. К тому же на это есть в Наварре мой дядя — кардинал. Это его прерогатива, как примаса нашей церкви.
— Не скажите, ваше величество, — проскрипел отец Васко, — это далеко не праздный вопрос о том, кто именно станет главным инквизитором короны. А главное — чьим ставленником он будет. И интересы чьей короны охранять.
— Я смотрю, святой отец, у вас разные подходы к духовной инквизиции с доминиканцами. Никогда об этом не задумывался, — снова включил я любознательного дурачка. — А чем разница? Вы же делаете с ними одно и то же дело во благо матери нашей римско-католической церкви.
— Это так, ваше величество, но у нас несколько разные подходы к работе трибуналов инквизиции. Мы стремимся к выявлению истины, а не к устрашению населения. И действуем более мягкими методами, хотя с откровенными еретиками мы не менее жестки. Это вы должны были видеть у себя в Фуа, который двести лет назад был просто рассадником катаров, а теперь там повсеместно добрые католики, — просветил меня отец Васко. — К тому же у нас тут практически нет маранов и морисков, против которых направлено острие инквизиции Кастилии. Так, по крайней мере, говориться в папской булле об особом производстве кастильской инквизиции. Вот мы и хотим знать ваше мнение по этому поводу.
При этом отец Васко очень хитро на меня посмотрел.
Если я правильно его понял, то у меня появляется пространство для торга. Политика, везде политика. Поесть нормально не дадут. Да отдам я им место главного инквизитора, лишь бы только Торквемада в Наварру не сунулся — тут наши взгляды совпадают, но при этом что-то вкусное с них обязательно стрясу. Я не я буду.
— Ваш орден найдет достаточно профессоров для создания полноценного университета в Беарне? — выдал я ответную лобовую атаку.
— Вы хотите иметь все четыре факультета, ваше величество?
— Естественно. Чем мы хуже других?
— С богословием и свободными искусствами* у нас проблем не будет, ваше величество. Сложнее с хорошими легистами и медиками. Но, думаю, со временем и этот вопрос будет решен.
— Есть одно но, святой отец. Я желаю, чтобы юристы изучали в моем университете кроме римского права еще и наши фуэрос. Мне нужны больше практики, чем теоретики. Люди, умеющие не ломая наших традиций вплетать современные веяния в ткань юстиции, не нарушая при этом традиций. Особенно в хозяйственном праве, которое сейчас революционно изменяется по миру. Чтобы был некий резервуар, откуда я мог бы черпать кадры своей администрации на местах, судей и прокуроров.
— Если мы пойдем друг другу навстречу, то, думаю, препятствий в римской курии к созданию университета не будет. Тем более, как я слышал, вы уже открываете морскую школу в Сибуре. Кто ее духовно окормляет?
— Капеллан шато Дьюртубие. Он не уехал с бароном в Шампань. Одновременно он окормляет орден Горностая, в котором я — командор.
— Я знаю его, — вмешался в наш разговор отец Жозеф. — Достойный пастырь. К тому же учен. Закончил Сорбонну.
— Это то, что нужно для суеверных моряков, — согласился с ним отец Васко. — Он из какого ордена?
— Он премонстрант, — улыбнулся я. — Но вы мне так и не объяснили толком разницу между вами и ‘’псами господними’’*
— Франциск и Доминик были сверстниками, ваше величество. Их учения выросли одновременно от противостояния с катарской ересью, — вступил в концерт сильный голос отца Жозефа. — Но если святой Доминик жаждал власти, то святой Франциск имел стремление к отказу от всякой власти, сражаясь с грехом и искуплением внутри себя.
— Мне трудно поступать как мой святой тезка, — посетовал я несколько напоказ. — Власть мне предписана с рождения и это мой крест, возложенный на мои рамена Божьей милостью. К сожалению сопряженный с обязательными грехами желаю я этого или нет. Что вы хотите от меня услышать, святые отцы, как думает юноша по прозвищу Фебус или, что думает принц Франциск, готовясь надеть на свое чело корону Наварры?
Священники переглянулись между собой. Отец Васко даже головой дернул, словно у него шея затекла. А я продолжил.
— Чтобы я не думал, главного инквизитора нашей церкви назначит папа в Риме, как глава Священного трибунала, — попытался я съехать с опасной темы. — Меня больше волнует образование народа и внятная христианская проповедь с амвона приходской церкви. Половина приходов в Басконии занята иностранцами, не понимающими свою паству из-за плохого знания народного языка. А сам народ не только не знает латыни, он вообще неграмотен.
Отец Васко с деланной укоризной посмотрел на отца Жозефа, покачал лысой головой, на которой забегали зайчики от свечей и как добрый дедушка попенял ему.
— Отец Жозеф, что-то мы забыли о гостеприимстве и о том, что наш гость голоден. Откушаем же, в сей праздничный день, что Бог нам послал.
Перекрестил яства и подал нам пример, разделывая вареную рыбу на крестьянском обливном глиняном блюде, попутно оделяя нас ее кусками.
— Очень вкусно, — заявил я, когда расправился со своей порцией. — Но я бы при варке этой рыбы добавил бы в кастрюлю лаврового листа.
— У нас не Беарн, — ответил мне отец Жозеф. — Лавр употреблять как-то не принято.
— Так можно же сам лист не есть, — пожал я плечами, чем вызвал тихое хихиканье обоих святых отцов.
— Он также говорил поварихе, — кивнул отец Васко на отца Жозефа, — именно теми же словами. Но стряпуха ему не поверила. Ей хватило одного раза как следует разжевать лаврушку из супа, чтобы вынести ей вечный приговор об изгнании. Так что с этим мы давно смирились, ваше величество. Смирение — доля монаха.
Назад: Глава 1. БОЕВОЙ РАЗВОРОТ
Дальше: Глава 3. РУХНУВШИЙ С ДУБА