Глава 11. ЗАЛП «АВРОРЫ»
Красные каблуки гулко стучали по каменным плитам тронного зала, разбивая ровный гул перешептываний придворных «шлепающим» отзывом под сводчатым потолком. Слегка дребезжали золотые шпоры в такт моим шагам. Если сознаться, то я нарочно топал, для вящего драматического эффекта. Свита моя, входя, без лишнего шума рассредоточивалась вдоль стен зала в обе стороны от двери. Я уже перестал удивляться, как люди, обвешанные разнообразным железом, могут так тихо двигаться.
Только дон Саншо, амхарцы, бастард, Марк, Микал, легист и два приближенных к инфанту рыцаря следовали за мной.
На мне на всякий крайний случай был надет юшман, поверх него — красный бархатный налатникс гербом Наварры из нашитых золотых цепей, перехваченный в талии золотым парчовым поясом. На шее — командорская цепь ордена Горностая с ее большой короной на подвесе. Сбоку на перевязи шпага, за спиной дага. Спереди, за поясом, шикарно украшенный пистолет. В руке я держал шестопер — чисто потому что часто не знаю я, куда девать руки при публичном общении. Так и шел, постукивая в такт шагам шестопером по ладони левой руки.
Гул затих, и вся толпа в зале уперлись глазами в мою золотистую шевелюру, словно увидели привидение.
— Да, да, сеньоры, с того света иногда возвращаются, если Господь милостив, — сказал я, чтобы как-то разрядить обстановку.
Красивая женщина лет сорока сидела на троне с прямой высокой спинкой, поставленном на возвышении из трех ступеней, покрытых дорогими коврами, прихваченными для устойчивости позолоченными бронзовыми прутами. На ней было новомодное бургундское платье, открывающее для обзора плечи, но еще скрывающее полушария высокой груди. Рукава платья оказались не привязанными, а уже пришитыми — прогресс, однако. Ткани дорогие и тяжелые. На ее голове угнездился укороченный эннен со свисающей длинной кисеей из некрашеного муслина. И куча драгоценностей везде, где только можно. Диадема, удерживающая эннен. Тяжелые висюльки серег. Глухое жемчужное ожерелье на шее вместе с низким колье и грудь с большим кулоном. Браслеты, удерживающие рукава. Перстни на каждом пальце. Все это невообразимо блистало в ярких отсветах начинающего свой спуск светила, пробивающихся в окна.
М-да… И это моя маман? Впрочем, кто еще тут может сидеть на троне? Только регина. Однако я о ее вкусе лучше думал. Тем хуже для нее. У нас теперь кроме политических, еще и эстетические разногласия.
Так и захотелось отчаянно нахулиганить и заявить: «Которые тут временные — слазь! Кончилось ваше время». Но я сдержался. Встал напротив ретины и, не говоря ни слова, стал пристально смотреть ей в глаза.
Мой сын, мы все счастливы видеть вас в добром здравии, — наконец произнесла вдовствующая принцесса Вианская, Беарнская и Андоррская, не выдержав пытки молчанием и отведя взгляд. — Чего же вы ждете? Падите ко мне в объятия.
Ее взор вновь вспыхнул, и она с показным радушием развела руками.
Я жду, маман, когда вы освободите мое законное место, — жестко заявил я.
И все присутствующие в зале неподдельно ахнули. Скандал, однако.
Ты, наверное, забыл, МОЙ СЫН, что я тут законная ретина?
Я этого только и ждал. Ну не совсем этого, но чего-то вроде. Власть по первому требованию не сдают. Улыбнулся мило этой женщине, полуобернулся и сказал:
Маэстро, ваш выход.
И легист не подвел. Хорошо поставленным голосом он зачитал заранее составленное экспертное заключение семи докторов римского права (шло перечисление имен и университетов) о дезавуировании давнего решения Генеральных штатов Беарна и Фуа о регентстве маман до достижения мною шестнадцати лет, как противоречащего древним фуэрос страны (шло перечисление конкретных фуэро и их статей), согласно которым я и есть законный совершеннолетний государь с четырнадцати лет. В полном своем праве. То есть уже почти год. Если быть точнее — десять с половиной месяцев.
И все подданные короны Беарна должны немедленно принести дону Франциску присягу, если не хотят быть объявлены мятежниками, — закончил рокотать красивый баритон Капулетти под сводами зала.
Регина встала и решительно заявила:
Я об этом первый раз слышу.
МАМАН, прогоните своего советника по юстиции, — съехидничал я, — как безграмотного. Государь должен в первую очередь соблюдать наши древние права и привилегии — как свои, так и чужие. Не так ли, сеньоры? — повернулся я к толпе придворных.
Возражений не последовало. Все склонили головы. То ли в согласии с моими словами, то ли в ожидании того, как дальше будет развиваться кризис власти в стране.
Это хорошо, что вы встали, МАМАН, — сказал я ей с небольшим поклоном, и протянул ей руку. — Я помогу вам спуститься с небес на землю. Обопритесь на меня.
За трон в это время зашли все четверо амхарцев, как бы случайно оттолкнув от этого символа власти какого-то расфуфыренного перца. Они разом обнажили мечи и положили их на плечи. Вот такие у меня теперь рынды.
Опершись о мою ладонь, регина, уже бывшая, величаво сошла с тронного возвышения. И встала рядом со мной. Ростом она была почти с меня. Чтобы смотреть в ее карие глаза, мне не нужно было задирать или опускать свой взгляд.
И я рад вас видеть в добром здравии, маман, — сказал я и поцеловал ей руку. — Всегда ваш любящий сын и ГОСУДАРЬ.
После чего поднялся по ступеням и сел на трон.
Что сказать?.. Трон — это всего лишь очень неудобный стул. И ничего больше.
Итак, сеньоры, по какому поводу у нас сегодня столь представительное собрание? — спросил я.
Мы выдаем твою сестру замуж, — ответила маман.
Причем сказала она это как о деле уже решенном, а не решаемом.
Очень интересно… — заметил я. — Но к чему такая спешка? Не подождав меня?
На это маман не ответила.
И, кстати, а кто этот счастливый жених? — продолжал я пытать слегка смущенное собрание.
Из толпы придворных вышел престарелый щеголь и, куртуазно поклонившись, сказал:
Ваше высочество, позвольте представиться — сеньор Алан д’Альбре конт де Го, де Кастр и де Перигор, виконт де Лимож, де Тарта и д’Акс. Я и есть жених несравненной виконтессы Екатерины.
Дон Саншо если бы мог, то поразил бы меня молнией из своего единственного глаза.
Я ему сделал неприметный знак, и он понял, что ему еще не время выступать. Просто запастись терпением. Слово принца тверже стали.
Вы? — удивился я наигранно. — Жених Каталины? Именно вы, а не ваш сын?
Именно я, ваше высочество.
Как интересно… — протянул я. — И как вам такое желание могло прийти в голову? Вам же сто лет в обед исполнится.
Я, конечно, сильно преувеличивал. Претенденту на руку’ сестры было где-то за сорок, но вид он имел сильно потасканный, так что выглядел старше.
Это воля моего сюзерена, руа франков Луи. — И жених снова поклонился трону.
Вот-вот… именно трону, а не мне. Это же какой талант надо иметь — выразить все одним движением спины. При этом невозмутим как слон. Что ж, в таком случае поддадим перчику…
То есть, как я понял, сами вы жениться не хотите, а только исполняете волю вашего монарха? Так? — И не удержавшись, я хохотнул. — Конечно, ну как я сам не догадался! С малышкой Каталиной вам бы пришлось кого-нибудь нанимать за деньги, чтобы в этом браке появились дети. Но если монарх приказал… Воля монарха всегда свята. Даже если у жениха женихалка не стоит…
Да как ты смеешь, мальчишка… — вдруг вскричал наконец-то оскорбленный д’Альбре и вытащил из ножен шпагу. — Да я тебе уши обрежу!
Тут на подмостки выступил бастард, который с неуловимой грацией сделал два длинных приставных шага в его сторону. Как оказался фламберг в руке Арманьяка, никто не заметил, но… два звяка… кольцевое движение лезвием — и шпага сеньора д’Альбре улетела в камин. А сам он стоял, вытянувшись на цыпочках, потому как кончик волнистого клинка шпаги Арманьяка упирался ему под нижнюю челюсть.
Еще полдюжины придворных успели обнажить за это время шпаги и сделали шаг к бастарду.
Стоять! — крикнул я как можно суровей. — Первый, кто сделает еще один шаг, окажется на плахе.
Стрелки у стены подняли заранее заряженные арбалеты, что моментально охладило у всех наступательный порыв.
А Марк в подтверждение моих слов показал свой страхолюдный топор и плотоядно улыбнулся, сверкнув крупными зубами.
Повернулся я к этим дворянам и понял уже, что это и есть посольство франков. Потому как остальные — свои, доморощенные — отступили от них на несколько шагов, и бретеры оказались в центре внимания. И как бы в пустоте.
Вы арестованы, сеньоры. Сложите оружие добровольно. И тогда никто не пострадает от стрелы или болта. Иначе ваше поведение будет рассматриваться как нападение на священную особу монарха.
Некоторое время ощетинившаяся шпагами шестерка аристократов переглядывалась между собой. Потом самый старший из них — по возрасту, бросил шпагу на каменный пол. Со звоном. А вслед за ней — дагу. Поклонился мне и произнес:
Жан-Анри, конт де Бриссак; я ваш пленник, сир, — и встал, сложив руки на груди, гордо вздернув голову.
Красавец. Гордец. Подлинный аристократ.
Остальные бузотеры последовали его примеру. Звенели шпаги о камень и каждый представлялся:
Конт Гийом-Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад, ваше высочество. Ваш пленник.
Конт Пьер де Монбазон. Подчиняюсь силе, но не праву. Ваш пленник, сир.
Шевалье Пердика де Лесток. Ваш пленник, сир.
Виконт де Келюс, Арман-Жак-Франсуа, сир. Ваш пленник.
Конт Антуан де Клермон-Тоннер, лейтенант Дофинэ. Ваш пленник, сир.
Я кивнул каждому из них и сказал уже всем… вот не иначе как черт дернул меня хулиганить:
Очень приятно было познакомиться с вами, сеньоры, столь оригинальным способом. Но лучше было сделать это мирно, за кувшином хорошего вина. Я — дон Франциск, рей Наварры, первый этого имени, Божьей милостью суверенный принц Беарна и Андорры, конт Фуа и Бигорра, сеньор Бискайи и Гипускоа.
Все кроме д’Альбре, все еще «висевшего» на кончике шпаги бастарда, поклонились мне, намного глубже, чем раньше.
Ваше величество…
Сеньоры… — вернул я им ритуальную фразу. — А теперь кто-нибудь проводите их в башню и смотрите там у меня, чтобы у них было в достатке еды и сидра. А также нашего великолепного гасконского вина. Пока мои люди гостят в башне у Паука, я не смею предоставлять его людям меньшее гостеприимство.
Я догляжу, сир. — Бастард убрал шпагу от горла несостоявшегося жениха и поклонился мне.
Когда франков уводили, я задержал свой взгляд на стройной фигуре молодого графа де Сада. И понял, кто именно из франков поедет к Пауку выручать моих людей. Мало ли как дальше все сложится, но представить Францию без того, что она является родиной садизма, я никак не могу. Это все равно, что Украину оставить без приоритета в мазохизме[1]. Культурное преступление.
Сир, кто эти люди, что стоят у вашего трона? — спросил импозантный мужчина средних лет, разве что небольшого росточка, где-то чуть больше полутора метров.
Представьтесь, — потребовал я.
Но, сир… — удивлению этого человека не было предела, — я капитан дворцовой стражи Жан-Арман дю Пей- ре, барон де Труавиль. Ваш покорный слуга.
Почтительный поклон в мою сторону.
Теперь узнаю вас, барон, — нашел я выход из щекотливой ситуации. — Верных слуг я всегда узнаю. Достойная фамилия, достойный древний род из предгорий.
В это время в зал вошли отец Жозеф и фра Иероним.
Посему вам, барон, первому и присягать нам. Вот и святые отцы как раз вовремя. Что же до вашего любопытства, то у моего трона стоят кавалеры ордена Святого Антония Великого, спасенные мной из сарацинского плена. Теперь они моя почетная стража как командора ордена Горностая.
И я положил обе ладони на плоские подлокотники трона. Ща… опять все руки обслюнявят… Но воленс-ноленс… и это… ноближ-оближ… Потом помою, тайком, чтобы не обиделись.
После того как Труавиль обслюнявил сначала крест в руках отца Жозефа, а потом мою правую длань, нестройно поначалу, а потом все настойчивей придворные вошли в движение: чуть не отталкивая друг друга, но все же соблюдая показное вежество, потянулись присягать. Верные вассалы принца Беарнского.
И вскоре без присяги в зале остались только бывшая регина и тот щеголь, которого амхарцы отпихнули от трона.
Воистину щеголь, потому как в отличие от экономных провинциальных гасконцев одет он был не только дорого, но и по последней бургундской моде. А Бургундский Отель в это время был для европейской аристократии тем же, что Париж и Милан в моем прошлом-будущем — объектом для подражания. К тому же если у моего тела волосы сами кудрявятся, то этот перец явно свои завивал. А морду гладко брил. И драгметаллов на нем с камушками навешано не меньше килограмма. Даже цепочки, от длинных носков туфель к коленям, отсверкивали золотом.
А вы, мон сьер, чего ждете? — спросил я его прямо.
Я не ваш вассал, — ответил он гордо. — И не имею намерения вам присягать. Мой сеньор — сам папа римский.
Что ж… тогда отведите его… как его… — протянул я.
Одар де Тараскон, шевалье, — тихо подсказал возникший у трона Микал. — Из папской области Авиньон. Фаворит вашей матери.
Я кивком поблагодарил своего номенклатора, который хоть и прокололся с Труавилем, но появился вовремя в сложной политической ситуации.
Проводите шевалье де Тараскона в башню к остальным франкам, — обратился я к сержанту-палатину.
Сержант поклонился, пряча в усы довольную улыбку, махнул рукой двум стрелкам и направился к щеголю.
Вашу шпагу, сьер, — протянул он к нему руку.
«Видать, тут фаворита не очень-то и любят, — подумалось мне. — И это очень хорошо. Появилась наконец хоть какая-то педалька для давления на маман. Все же она почти в два раза старше любовника. А это симптом…»
Нет! — воскликнула маман. — Остановите это беззаконие, сын.
Я поднял руку, и все остановились.
Кстати, матушка, — заметил я ровным голосом, — вы мне также еще не присягнули. Или вы тоже вассал другого государя?
Вдовствующая принцесса подошла к трону, встала коленями на его ступени, вложила свои руки в мои ладони и прошептала так, чтобы не слышали остальные придворные:
Хотела бы я быть уверена, что ты знаешь, что делаешь, сын…
И затем вслух громко оттарабанила слова клятвы верности, как будто заранее их учила наизусть именно к этому моменту.
Я поднял ее с колен и сам встал. Поцеловал в губы мать моего тела, как то предписывал протокол.
Маман горестно шепнула мне после поцелуя:
В монастыре ты остался бы жив, сын, и даже стал бы кардиналом, возможно — и римским папой, а так… Храни тебя Господь, ибо больше некому.
По ее щеке покатилась робкая слезинка. Но она твердо повернулась, отошла на прежнее место и встала около своего щеголя.
Мы можем быть свободны вместе с шевалье? — спросила она напряженно.
Да, маман. Я вас не задерживаю. Только позовите сюда Каталину. Виконтесса также должна дать мне присягу. Ей вскоре становиться наваррской инфантой. Она должна к этому подготовиться.
И тут глухо бухнула во дворе бомбарда.
Когда мы входили в По, то все у нас было организовано по ленинской науке революции: мосты, почта, телеграф… Сержанты подсказали, как все это сделать оперативнее и быстрее, какими маршрутами. И ключевые места указали, где лучше ставить пикеты. А с моим планом захвата города покровительственно согласились, что сойдет. Ведь никто в По ничего подобного не ожидал. Даже меня хоть и ждали, но не так скоро, ибо хинеты всех гонцов перехватывали еще по пути.
Посольство франков разместилось все в одном месте — в бывшем Тамплиерском отеле, хорошо укрепленном, вот только от него отходили всего две улицы, а с другой стороны был крутой обрыв к реке. Эти улицы мы и перекрыли двумя веглерами — «дракончиками» с десятком мосарабов при каждом. С прикрытием из пикинеров-негрил.
Одного залпа аркебуз мосарабов оказалось достаточно, чтобы франки крепко заперли ворота и не отсвечивали больше. Хотя потерь они не понесли.
«Дельфина» я взял с собой. А третьего «дракончика» поставили на угрожающем секторе у единственного моста через реку. Мост узкий — даже каменной картечью с него всех сметет на раз. А уж дальнобойной чугунной…
И по всему городу разослали патрули хинетов всадников по десять. Наши глаза и уши. Ну и за городом часть их оставалась с той же целью — всех перехватывать: и тех, кто сюда, и особенно тех, кто отсюда.
Всех основных сил у меня с собой теперь только полсотни мурманов. Да беарнские стрелки, что присягнули вслед за сержантами. Рыцари дона Саншо. Пять аркебузиров последнего призыва. Всё. Много это или мало… не знаю… Все равно больше нет.
Эрасуна со своими знакомцами-сержантами обеспечили нейтралитет палатинов охраны замка. А воротники — отдельное подразделение охраны воротной башни, не участвующие в нашем заговоре, просто пропустили меня как своего принца. Даже мост опустили сами, едва меня завидев. И приветствовали сердечно радостными криками. От души. Совсем не ожидая, что принц едет собственный замок штурмовать.
Мы неторопливо, со всем обозом, въехали во двор и там рассредоточились.
Прямо за воротами, на брусчатке, прикрученная к толстой дубовой колоде, лежала бомбарда дикого калибра, дюймов как бы не двадцать. Сваренная из толстых железных полос, она была покрашена почему-то в синий цвет.
Я показал на нее мэтру Пелегрини:
Что это за чудо, мэтр? Прямо-таки царь-пушка.
Это дробомет, сир, — пояснил лейтенант-артиллерист бастарда, оставленный при мне для руководства моим не шибко-то опытным пушечным расчетом.
А почему он тут валяется? — удивился я. — Только дорогу загораживает.
Бомбарда лежит на правильном месте, сир, — пояснил пушкарь. — Ее предназначение — ударить большим зарядом картечи, если противник уже вломился в ворота. Больше такие орудия ни на что не годны. Один выстрел — вот и вся ее задача. Судя по манере набивки обручей, ковали ее в наваррской Туделе.
При этом мэтр Пелегрини размахивал руками, указывая направления и директрисы. Ну не могут итальянцы разговаривать. Свяжи их — и они как немые.
Оглянулся и увидел, что в проходной башне воротников уже сменил десяток моих мурманов, впрочем обращаясь с пленными вежливо. Только оружие отобрали, а так даже пивом угостили.
Остальные четыре десятка судовой рати растеклись по замковым дворам и службам — берут все под контроль. Кивнул головой: пока все идет по плану. Гуд. И хорошо еще, что без крови.
Мэтр, зарядите эту бомбарду на всякий случай, хоть камнями.
Слушаюсь, сир, — поклонился итальянец.
Да, кстати, а почему бомбарда такая синяя?
Этой краской, сир, кавалеры и доспехи красят от ржавчины.
Вона оно как… — удивился я. — Действуйте, мэтр.
Спешился и поднялся по лестнице на балюстраду, а оттуда — в тронный зал. Вроде так по чертежу. Предполагалось всех с дворца туда согнать для присяги, но они и так там все были на месте. И посольство Луи тоже. Удача пока летела впереди меня.
И вот эта бомбарда и жахнула, введя всех в тронном зале в ступор.
Сорвался с трона. Во дворе дым вонючий все застил. Ничего в окно не видно.
Арбалетчик отодвинул меня от оконной ниши:
Сир, вам тут не место, ибо опасно.
Благодарю, воин, — вежливо ответил ему, хотя и был раздражен такой бесцеремонностью.
Оглянулся на амхарцев и Марка, не отстающих от меня ни на шаг, и бросился во двор.
Когда ухнула эта царь-бомбарда, то в воротном туннеле моментально образовалась куча-мала из людей и лошадей, накрываемая белесым пороховым дымом.
С гулким стуком за нападавшими наконец-то опустились герсы, отрезая их от моста и вообще от города.
Стрелки этот завал взяли на прицел. А младший Крупп развернул в их сторону «Дельфина» и стоял с зажженным трутом в руках. Все ожидали только моей команды.
Когда развеялся вонючий пороховой дым, из кучи искалеченных людей и лошадей с трудом поднялся рыцарь в иссеченном синем налатнике и с обломанными перьями шлема. Ни герба, ни клейнодов не разобрать. Он поднял забрало армета и крикнул:
— Ваше высочество, мы все ваши пленники! Надеюсь, вы не останетесь недовольны выкупом. Но умоляю, окажите нам помощь незамедлительно. — И осел на мостовую.
Всего у дюжины нападавших конников погибли сразу три лошади первого ряда, и еще шесть пришлось потом добить, потому как им каменной картечью переломало ноги. Три коня остались невредимы — их закрыли собой передние ряды. Разве что по доспехам камнями попало.
Трое рыцарей были наповал убиты дробом с пробитием доспехов, но они закрыли собой от снопа картечи остальных. Только один оруженосец из задних рядов был убит в висок куском гравия, что рикошетом от стены попал ему точно под срез капелины.
Три бакалавра и пять эйкюэ остались живы только благодаря своим великолепным готическим доспехам. Но помяты они были изрядно, и каменной картечью, и последующей за выстрелом бомбарды свалкой тяжелых коней. У двоих поломаны ноги. У троих — руки. У еще одного — и рука, и нога одновременно. Остальные получили очень сильные ушибы и что-то вроде контузии. Глаза, по крайней мере, у всех были ошалелые. А один рыцарь стал к тому же плохо слышать.
Случилось то, что всегда случается, когда даже самый хороший план сталкивается с реальностью. Вмешался его величество Случай. Эти гасконские рыцари свиты д’Альбре в свободную от охраны посольства смену решили оторваться в городском публичном доме при бане. Откупили заведение, как говорится, на спецобслуживание, потому никто про них нам даже стукнуть не смог — не ведал.
Осажденная в отеле посольская свита умудрилась незаметно послать в баню пешего слугу, спустив его со стены над обрывом. И этот храбрец, ловко обойдя по дворам и крышам наши засады, протырившись в городе между патрулями хинетов, ворвался в бордель и призвал отрывающихся в гедонизме рыцарей Альбре к оружию и спасению самого посольства, которое находится во дворце. И самого их сеньора.
Зная свою службу, рыцари поехали в дом греха в доспехах и на боевых конях, чтобы, в случае чего, сразу быть во всеоружии. Вот им и пригодилось. Правда, не всем.
Разогнав проституток и немедля облачившись в доспехи, рыцари поспешили во дворец. Гасконцы не знают слова «трус». Увидев открытые ворота замка и опушенный мост, кавалеры с оруженосцами построились в колонну по три и, опустив забрала, галопом пошли в атаку, решив взять ворота наскоком «на копье».
Решетку мурманы опустить не успевали, и мэтр Пелегрини принял всю ответственность на себя, поднеся горящий трут к запальному отверстию бомбарды.
Как там было у Окуджавы: «Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась…»
Вот кровь и окропила мой приход к власти в Беарне…
Случайная кровь… Но кто будет разбираться — случайно это произошло или намеренно… Теперь надо крепко думать о том, как этот инцидент вывернуть к вящей пользе.
Моей пользе.
Сиречь к пользе государственной, а не абы как.
Толпа придворных немного рассосалась в тронном зале. И то, сколько забот сразу навалилось: и организационных — как всех понаехавших прокормить и разместить, и медицинских, и тюремных… Остались, видно, только самые бездельники, которым нечем полезным заняться. Но и их приставим к делу — дайте только срок. А сейчас пусть поработают массовкой.
Около трона стояла тоненькая девчушка, сцепив ладони опущенных рук. За ней маячили две тетки монструозного вида. «Каталина», — догадался я. И тут же это имя мне шепнул и Микал. И дуэньи ее. Церберы девичьей невинности.
Снова сев на трон, я обернулся к сестре. Улыбнулся. Девочка того стоила. Просто прелесть какая скромница. Такая же золотовласая, как и я. Кареглазая. Лицо узкое, и нос лишь чуть-чуть длиннее, чем хотелось бы.
Милая Каталина, ты знаешь, зачем тебя сюда позвали с женской половины?
Да, братец, мама сказала, что я должна тебе принести присягу за свои виконтства, — с готовностью откликнулась она.
Да, милая сестрица, ты все правильно поняла.
А ты меня не отдашь замуж за старика? — с подозрением и надеждой спросила Каталина, пристально глядя в мои глаза.
Нет, не бойся. Этот старик за свою дерзость уже сидит в башне, — поспешил я ее успокоить, — он не достоин тебя.
Как чудесно! — Виконтесса от радости даже запрыгала на месте и захлопала в ладоши. — Я тебя люблю, Феб.
Какой она все же еще ребенок! Впрочем, ей только двенадцать лет… Ну, двенадцать с половиной. Действительно ребенок. Ей еще в куклы играть, секретики в саду закапывать, но… в эти времена таких девочек вовсю замуж отдают. Какие темпора — такие и морес.
Девочка подошла к трону, поднялась по ступенькам, встала на колени и вложила свои руки в мои ладони. Посмотрела мне в глаза и с улыбкой произнесла:
Смотри… не обмани меня. Ты мне обещал молодого жениха и знатного.
Молодой будет, обязательно. И знатный. Даже красивый, — широко улыбнулся я, — обещаю.
Придворные тоже заулыбались. Что за прелесть эта Каталина, одним своим видом поднимает настроение. И чувствуется, что во дворце ее любят.
Тогда-а-а… — протянула девочка ноту и, видимо вспомнив, что надо говорить, затарахтела тоненьким голосочком: — Я — донна Екатерина де Фуа, виконтесса де Кастельброн, де Марсан, де Габардан и де Небузан, вручаю тебе, Франциск, принц Беарна, конде Бигорра и конт де Фуа, свои земли и самое себя под защиту и покровительство и обещаю быть тебе верной, не умышлять против тебя никаких козней, ни против людей твоих, ни против замков твоих. Быть тебе верным вассалом по всем нашим законам… И вообще быть верной, вот.
И смотрит на меня ожидающе карими глазищами.
Я — дон Франциск де Фуа и Грайя, Божьей милостью суверенный принц Беарна, конде де Бигорр, принимаю твою клятву верности и обещаю во всем быть тебе защитой и покровителем, таким, каким бы был тебе наш отец. Нарекаю тебя, Екатерина де Фуа, моей прямой наследницей до того срока, пока у меня не появятся свои дети. Встань, сестра моя.
Каталина поцеловала мою руку и встала с колен, а я — с трона, и мы скрепили наши клятвы поцелуем. Целоваться сестра не умела.
После чего я взял ее за худенькие плечи и повернул лицом к залу.
Вот твой жених, сестренка. Молодой, знатный, красивый и герой — дон Саншо Лоссо дела Вега, инфант Кантабрии. Первый сын и наследник дюке Сантандера. Все как я тебе обещал. Слово принца тверже стали.
Вечером был пир. Как положено. Помолвка все-гаки владетельных особ, а не абы что. Тем более что все приготовления к такому пиру были сделаны заранее под д’Альбре. Не пропадать же добру… к тому же все затраты на празднество понес Беарн. Паук по своей жадности прислал маман только советы.
Каталина была если не счастлива, то рада. Это на ее лице читалось каждым. После старика… Ну это для нее, двенадцатилетней, старика — порушенному жениху было едва за сорок. Вполне нормальное возрастное сочетание для Средних веков… Так вот после старика даже одноглазый, но молодой, статный и более знатный дон Саншо пошел за первый сорт. Тем более она его хорошо знала с детства. И к тому же женщины, даже такие мелковозрастные, как Каталина, всегда чувствуют, кто их любит, а кто — так… интересуется. А Саншо Каталину любил.
Маман сидела за столом рядом со мной и периодически шипела на меня рассерженной кошкой. Все порывалась по привычке совместить пир с политикой.
Мой брат никогда тебе этого не простит, Франсуа… — шипела она мне в ухо.
Ну да… мать в искренней заботе о своем сыне. Так и поверил… Три раза.
Руки у него коротки, — ответил я. — Пусть он сначала с Анжу разберется. Да и здоровье у него в последний момент стало далеко не то. Анжу у него под боком, а Беарн далеко.
Он еще и тебя переживет… — шикнула маман мне в ухо, чтобы не слышали другие, — все его болезни — только хитрость, и ничего более.
Неужели даме Мадлен не хочется счастья собственной дочери? — сбил я слегка тему.
Кто и когда интересовался личным счастьем принцесс? — парировала маман. — Меня также никто не спрашивал, хочу ли я замуж за Гастона. Слава Создателю, твой отец не был неотесанным деревенским мужланом, и я смогла его полюбить. Только он чересчур был кабальеро… от того и погиб на бессмысленном провинциальном турнире, ничего не дающем для политики страны.
Маман, давайте праздновать. Для политики у нас еще будет достаточно времени. А вот когда мы еще сможем порадоваться за сестру? — осадил я ее порывы.
Встал, поднял кубок и провозгласил:
Саншо, Каталина, вы хоть поцелуйтесь. Теперь вам это можно, так как вы официальные жених и невеста.
И прикусил язык, потому как сильно захотелось по привычке крикнуть «горько», а уместно ли это на католической помолвке, я не знал.
Молодые встали, робея перед многочисленным благородным собранием. Каждый как кол проглотил. Так же скованно повернулись и мимолетно клюнули друг друга в уста. И так же сели, не сгибая спин.
Но маман все не унималась:
Некие кастильские партии при поддержке португальского двора сватают тебе в жены инфанту Хуану Бельтранеху. Все же у нее есть права на кастильский престол. Это немало.
Даже не рассматривается, — парировал я. — Это же готовый конфликт с Изабеллой. НАМ оно надо? С Кастилией надо дружить. Я итаку Изабеллы две бегетерии в Басконии отжал по случаю. Так, мимо проходя. К тому же Бельтранехе за тридцать уже. Совсем старуха. Ей скоро родилку на кадилку в монастырь сдавать, а не о браке думать.
Я тоже так считаю, — согласилась маман, — и уже отказала им, аргументируя твоим малолетством. Но еще есть Арагон, у которого также на тебя матримониальные планы.
И кого же хочет подложить под меня дон Фернандо? — Стало уже интересно.
Свою младшую дочь, тоже Хуану, — со значимостью сообщила дама Мадлен.
Безумную, что ли? — неожиданно вырвалось у меня.
Откуда ты взял, что она безумная? Ей всего два года… — удивилась маман.
Мля… вот так и прокалываются Штирлицы. Пришлось выгребать:
А как еще назвать девочку в пеленках? Умной, что ли? С таким браком можно и подождать, пока младенец вырастет. И главное — выживет.
Тут такая сложность, сын, что моей свекрови еле-еле удалось выцарапать Наварру из рук арагонского рея. Боюсь, что таким браком дон Фернандо желает вернуть наши земли под свою корону. Так что не лучше ли было бы тебе помириться с моим братом? Луи — хороший противовес Фернандо…
Опять двадцать пять… Вроде только что о невестах говорили. Так что я решил информацию о португальской графине попридержать. Не поймет маман неявных выгод, а главного секрета я раскрывать ей не стану. Ни за какие коврижки.
Думаю, матушка, вам надо еще пройтись частой гребенкой по владетельным домам Европы. Брать в жены соседку мне пристало только в том случае, если она принесет мне солидное приращение земель, не иначе. Что нам отдаст Фердинанд?
А ты вырос, сын, — удивилась маман. — Стал мудрым.
Маман, вы из-за своих любовников не заметили не только, как я вырос, но даже как я рос, — укорил я ее.
Не будем о грустном, сын. — Маман съехала со скользкой темы. — Все же сегодня у малышки Каталины самый значимый праздник, который только может быть у девочки.
«Ну не будем, так не будем», — подумал я и оглядел стол.
Из значимой публики за столом отсутствовали на празднике только легисты — у них особое задание: как можно быстрее выявить по гасконским фуэрос невозможность применения на наших землях салического права. А то еще у меня дядя есть — Жан де Фуа, виконт де Нарбонн, второй сын Гастона Четвертого и королевы Элеоноры, человек с большими амбициями и активными профранцузскими настроениями. Так что легистам пахать и пахать, а не праздновать. Дворянство мантии просто так не дается, его еще заслужить надо.
А во дворе замка пировали люди попроще — все те, на кого не выпал тяжкий жребий во главе с бастардом караулить в эту ночь посольство у Тамплиерского отеля. Остальной город был от возможных противников уже зачищен.
Так вот там уже до песен дошло. «Паук Луи уехал на войну…» громко пели несколько раз подряд, перемежая хоровое пение надрывным хохотом. А потом: «Я женюсь! Я женюсь, сказал Луи…» То-то я в зале шута не вижу… Ему с солдатами во дворе пьянствовать больше по кайфу. Но дело свое дю Валлон знает туго. Смешные песни про Луи Французского должны разойтись широко.
Ночью меня сильно удивила Ленка, которая не только обжила мои холостяцкие покои, создав в них некое подобие уюта, но и подготовила мне для пользования подарок бастарда.
Вот тебе и дура…
Впрочем, подарок хоть и оказался девственным, аки утренняя роса, но с дефектом. Кто-то над девочкой уже серьезно потрудился, сделав ей обрезание клитора. А так — красава, всем хороша, только фригидна. Бревно бревном. Так что поработал я дефлоратором, да и спать завалился — день был длинный и муторный.
Устал я.
А ведь все только еще начинается…
