Когда «завтра» наступает, оказывается, что это уже «сегодня». Общеизвестный, но удивительный факт. Когда это происходит? Сознание не поспевает схватить.

Чанов встал в восемь. Он посмотрел в окно и огорчился: всю панораму, открывшуюся ему прошлым утром, закрыла белая завеса тумана, точно так же, как предыдущей ночью по дороге в Веве озеро и горы прятала черная тьма. Он огорчился не за себя, а за Соню: когда он ее сюда привезет, ей будет не понятно – зачем. Туман – он везде туман.

Кузьма натянул штаны и свитер, взял полотенце, спустился в садик, еще более влажный, чем накануне, как бы заплаканный, съел хурму, упавшую рядом с качелями. Пошел к воде, подумал с минуту, глядя на клубящийся туман. И, не спеша раздевшись догола, складывая одежду на влажный потемневший лежак, вошел по щиколотку в воду. Она казалась не такой уж холодной. Кузьма вздохнул, сильно оттолкнулся и ласточкой полетел… Сделал под водой десять сильных взмахов, вынырнул и… оказался в густом, беспросветном тумане… нос к носу – с лебедем. Лебедь был огромен. И смотрел красным глазом с высоты напряженно выпрямленной шеи. Лебедь заранее знал, чувствовал – кто-то большой и посторонний движется к нему под водой. Лебедь был готов отразить нападение. Он поднял крылья и заслонил полсвета. Вытянул шею вперед и, раскрыв клюв, зашипел.

Кузьма, хватанув воздуху, ушел под воду. Сердце его колотилось, как бывало в детстве, когда в Хмелево улепетывал от теленка, или клевачего петуха, или шипящего гуся… Снизу, из-под воды, он увидел, как быстро-быстро заработали лапы лебедя, птица гребла подальше от чужого, отвратительно голого водоплавающего. Кузьма всплыл, его обдали брызги, поднятые мощными крыльями, лебедь тяжко оторвался от воды и, шелестя, скрылся в тумане.

Кузьма остался один. Развернулся внутри точки, в которую попал, и понял, что не знает, где берег. Вода была абсолютно тихая, поверхность ее отражала туман и больше ничего. «Где все?» – задумался Кузьма, но думать было холодно, и он поплыл. Он ждал, что через десять гребков перед ним замаячит темная полоса берега. Ничего не замаячило. Сделал еще несколько гребков, потом снова повернулся и поплыл баттерфляем, выныривая и снова ухаясь в воду. «Может, я плыву вдоль берега?..» Кузьма опять поменял направление, поплыл брассом. Он не паниковал, он чувствовал, как в детстве у речки Незнайки, что кто-то видит его, несмотря на туман. И этот кто-то, про которого бабушка Тася сказала – Бог, – испытывает и наблюдает.

«Ну, хорошо», – подумал Кусенька и перевернулся на спину.

Он не чувствовал холода, вернее, холод был не важен. Он подумал о Соне, подумал о маме, подумал о Блюхере, как бы представил себе каждого из них там, где они сейчас есть, во внутренней, какой-то особой, его собственной системе координат. Ему открылось вполне реальное, безразмерное, но компактное пространство, в котором есть эти трое, и он тоже. Мама была как бы по правую руку от него, он увидел, как она стоит на кухне и смотрит в окно на Ленинский проспект. Кусенька сказал ей: «Мама, я здесь, с тобой». Потом увидел Блюхера, который тоже смотрел в открытое окно своего номера, и позвал: «Вася, куда это я подевался, сходи на берег, проверь-ка…» А Соня, как и сам Кузьма, пребывала в тумане, но в отличие от него волновалась, боялась чего-то, и он ей в самое ухо сказал: «Все будет хорошо, я тебя жду, скоро встретимся»…

В белом молоке тумана, далеко-далеко, но прямо над его лицом пропотело маленькое голубое окошко. Проступило небо… «Туман опускается, – подумал Кузьма. – День будет солнечным». Он прочел вслух короткую бабушкину «Богородицу» и попросил: «Помоги мне, Матерь Божья, заступница, встретить Соню и в свой срок вернуться к маме и сестре. Они меня ждут. Аминь».

Перевернулся на живот и поплыл не спеша. Остановился, прислушался. И услыхал, как вода еле-еле плещет обо что-то. Он поплыл на этот плеск и скоро увидел серую тень неведомо чего, белое пятно колыхалось на ее фоне. Он подплыл ближе и понял, что это не земля темнеет, а конец волнореза, белое же пятно – опять лебедь…

Кузьма поплыл вдоль волнореза и очень скоро – увидел сначала сквозь воду дно, а потом и землю – впереди.

На берегу, у лежака, рядом с одеждой Кузьмы на корточках сидел Вася и ел хурму.

– А я подумал, куда это ты подевался… Не холодно?

Кузьма не ответил. Вышел, вытерся полотенцем, оделся и спросил:

– Ты завтракал?

– Нет еще. Вот разве хурмой… – ответил Вася.

– Пошли!

И они побежали к отелю.

После завтрака Кузьма снял для Сони номер рядом со своим (почему-то он никак не мог привести ее прямо в свой номер) и спросил молоденького турка-портье, где можно купить цветы. Турок французского в отличие от немецкого не знал, и Кузьма сконструировал такую абракадабру:

– Во ист ди Розенблюм фром юнген Фрау?

Сошло. Турок протянул Чанову проспект с картой Веве, на которой был обозначен красным квадратом отель, и чиркнул крестик фломастером, отмечая ближайший цветочный магазин. Кузьма сбегал за три квартала и купил десять белых роз. Девять попросил поставить в номер к «юнген фрау», а одну прихватил с собой. Заглянул к Блюхеру и спросил:

– Ты поедешь в аэропорт?..

Блюхер сидел в кресле. Он осмотрел Кузьму, остался недоволен.

– Мог бы и побриться… Нет, я не еду. Буду ждать вас здесь. Долго не шляйтесь. Не забудь про подарочки, сегодня Новый год…