28 декабря Кузьма проснулся сразу от нескольких мыслей, которые как-то были слиты в одну. Во всяком случае, связь между ними была, и прямая, и не прямая: Богородица помогает; сегодня отъезд из шкатулки; Новый год через три дня. Отсюда следовало… Нет, не следовало, а все это вытекало из того, что Соня позвонила и обещала приехать. Но приехать когда? И как она успеет до Нового года сделать визу? Это невозможно, и она до Нового года не приедет. Кузьма попытался поверить в этот очевидный факт. Но не поверил. Потом что Бог есть и Богородица помогает. Посмотрел в крохотное зеркальце в душевой, увидел свой диковатый и пристальный взгляд, бледное лицо с отпечатком подушки на щеке. Подумал: «Глаза безумные, и свежий шрам пунцов». Дал себе пару пощечин и отправился в номер к Блюхеру, который пообещал через пятнадцать минут быть в стекляшке. Туда Чанов и отправился.

Ему улыбнулся черный баскетболист на раздаче, Кузьма сел за тот же стол, что и вчера. И подумал: «Как быстро возникают привычки… а зачем? Сегодня уедем». Сквозь стеклянную стену в рваном тумане проглядывали горы. «Так было до меня и будет после», – вечная мысль пролетела. В то же время, как в октябре на Ленинградском вокзале, кто-то натягивал лук, и этот лук был – он сам, Кузьма. Стрела, которая вот-вот сорвется, был он же. «Улечу-у-у-у», – подумал он. За спиной раздались шаги, стул слева скрипнул, рядом с Чановым сидел Кульбер.

– Здравствуйте? – по-французски грассируя и повышая голос к концу приветствия, как бы спрашивая, произнес Кульбер и добавил с улыбкой: – Са ва?

– Са ва… – рассеянно отозвался Кузьма, и вдруг, опомнившись, обрадовался, как старинному другу, которого нечаянно встретил через много лет. – Как вы, Николай Николаевич?

– Очень хорошо! Очень! Знаете, я выспался, я читал Поля Валери и писал дневник, я пил вино с Марго… Осенняя пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса… У нас здесь полгода осень, осень и осень.

– А у нас только девять месяцев зима, остальное все лето, лето и лето…

Это пришел Блюхер.

– Василий! Привет! – Кульбер снова просиял глазами и улыбкой. И предложил:

– А не зайти ли нам в бар, не выпить ли настоящего кофе?

И они дружно переместились в темноватый и уютный сектор стекляшки, где стояли круглые столы и барная стойка – с кофе-машиной, ликерами, винами, коньяком и пожилым барменом в пикейном пиджаке.

– Василий, я давно обещал показать вам коллайдер… – Кульбер пригубил кофе и оглядел с победным видом своих молодых друзей. – Думаю, и вам, Кузьма, будет интересно побывать там. Ваш отец, если не ошибаюсь, был физик? А вы?..

– По образованию я историк, хотя…

Блюхер не дал Кузьме договорить:

– Хотя сейчас мой друг Кузьма Чанов – издатель.

– Да-да, Василий, вы мне говорили… Издательство «Марко Поло»…

Чанов посмотрел на Блюхера, тот и глазом не моргнул, был серьезен и невозмутим. А Кульбер продолжал:

– Я забыл, как будет называться журнал, который вы начинаете издавать?

– «Фонарь»! – ответил Василий Василианович. – Проект мой, но мы с Кузьмой…

– Николай Николаевич, не в названии дело, – внезапно вмешался Кузьма Андреевич. Он почувствовал кураж и на лету перехватил инициативу. – Мне нравится буква «Ф», в ней есть Фосфор, и Физика, и Философия, и Фауст… Эта буква к нам из латыни пришла, в древнерусском ее не было. – «Да кто же это во мне вещает!» – думал в то же время Чанов, продолжая и дальше с интересом слушать себя. – Не знаю, насколько глубоко Василий посвятил вас в нашу затею, но вам бы понравилась концепция Блюхера. Синергетика – вот ключевое слово, определяющее главный вектор нашего проекта. Однако само слово «синергетика» нам не хотелось бы превращать в название журнала…

– Ну да, – подхватил Блюхер. – Это ведь не журнал для научных ученых, скорее – познавательный.

– Для творюг! – внезапно брякнул Чанов.

– Как-как?.. – переспросил Кульбер, глядя светлыми своими глазами прямо на Кузьму.

Блюхер расхохотался и пошел к стойке заказывать коньяк.

– Ну, это современный русский сленг, не от слова «тварь», а от слова «творчество». – Кузьма спокойно выдержал взгляд Николая Николаевича. – То есть журнал будет отвечать интересам интеллигенции, творческой в самом широком смысле…

– Я понял, понял! Что ж, очень забавно… и ярко. А «научные ученые» – тоже сленг?

– Конечно! – бодро отозвался Блюхер, он принес в ладонях три больших бокала, сжимая их, как пирамиду на бильярдном столе. На донышках бокалов-шаров плескался коньяк. – Я даже думаю, что в русском варианте журнала (а он будет выходить и на английском) мы заведем раздел специфического околонаучного юмора … с толковым словарем научного сленга в разных областях знаний…

– Статьи в журнале будут интересны и филологу, и физику. Мы заведем и отдел поэзии. Стишки будем печатать… – Кузьма взял бокал и пригубил. Коньяк был очень кстати.

– Стишки… – повторил Кульбер вслед за Чановым. – Нечто подобное в СССР было, я помню! «Знание – сила», потом «Химия и жизнь»… Потом «РТ»…

Видно было, что Николаю Николаевичу все нравится и даже волнует. Однако не так уж он был прост. Нет-нет да рассеянное, поэтическое сияние его голубых глаз обострялось до проницательной зоркости. «И что же он видит?..» – подумал Кузьма.

Странно, но новоявленный издатель Чанов не чувствовал перед Кульбером ни малейших угрызений совести. Хотя, когда Блюхер блефовал в аэропорту Шереметьево и даже на Дубровке, Чанову, особенно «после», становилось не по себе. А сейчас он как-то очень сам вдохновился. Как будто он просто правду – еще самому себе неизвестную – но именно правду транслировал. «Ладно, – думал он, – поглядим еще… может, все и станет правдой. После… после…».

Они выпили за журнал про синергетику для творюг и научных ученых с рабочим названием «Фонарь» – и вернулись в сегодняшний день.

Блюхер посмотрел на часы и сказал Кузьме, что вот-вот здесь будут Кайо, Кафтанов и еще один человек – они договорились встретиться по поводу проекта GRID.

– Думаю, будет нескучно. Останешься?

Кузьма кивнул. Он уже слышал это слово, «ни хера не гридится» – говорил здесь же Блюхер Славе из Гатчины… И еще вспомнил, что когда-то давно он подцепил в трамвае от двух юнцов словечко «обгрейдить». Может, это было типа обгридить?..

Блюхер решительно допил коньяк и спросил Николая Николаевича:

– Вы уже завтракали?

– Я никогда не завтракаю.

– Тогда пойду перехвачу чего-нибудь.

Кульбер и Чанов остались вдвоем.

– Какая легкая походка, – задумчиво произнес Кульбер, провожая глазами улетающего Блюхера. – Вы давно знакомы?

«Давно», – хотел ответить Кузьма, но сосчитал, удивился и сказал:

– Меньше трех месяцев. А вы?

– Года четыре назад он опубликовал любопытную статью «Игра и интуиция с точки зрения теории множеств», которой в CERN заинтересовались, и Василия пригласили приехать на конференцию. Не могу сказать, чтоб в CERN был специальный информационно-аналитический отдел, скорее – сарафанное радио…

– У вас хороший русский.

– Я бывал в России не раз, работал по нескольку месяцев – в Дубне, в Протвино, в Академгородке… Кроме того, я люблю русскую литературу. И моя мать русская, она родилась в одиннадцатом году под Тулой. Училась уже во Франции, умерла, когда мне исполнилось двенадцать, но мой первый язык – русский. В значительной степени благодаря этому меня позвали работать в CERN.

– И давно?

– Почти сразу после Сорбонны, как только защитил диссертацию по Вольтеру. Не удивляйтесь, для CERN это не слишком странно, дух синергетики витал здесь с самого начала… но вначале особенно важен был мой приличный русский. Физики и математики русской школы – это была моя персональная зона ответственности. Во времена «холодной войны» возможность переводить как с русского, так и на русский, а также желание ездить по стране, понимать советских людей, причем не только научных ученых, но и слесарей, шоферов, милиционеров, продавщиц, жуликов и бюрократов – были важны. И для меня лично это было захватывающе, я просто купался в языке! Я, знаете, полюбил советских, именно полюбил. О, это было очень важно, особенно тогда… – Кульбер сделал паузу и допил кофе. – Мне нравится то, что сейчас круг моих обязанностей я определяю сам. Я круглосуточно этими обязанностями занимаюсь, сам их придумывая… Это моя жизнь.

«Круглосуточный клуб. Короче Крук…» – подумал Чанов про CERN. Он слушал Николая Николаевича с той самой глубокой симпатией, которую испытал в первый же день за садово-приусадебным столом на его дачном участке.

Он слушал, но время от времени выпадал из мерного течения голоса Кульбера, внезапно ощущая себя… ну, как будто ветхими ножнами, в которые вложен сияющий обоюдоострый клинок – мысль о Соне Розенблюм. Однако Кузьма не доставал этот опасный клинок из ножен. Только повторял про себя: «Все будет, как будет».

Они снова заговорили про CERN, Кульбер помянул Роберта Кайо:

– Обратите на него внимание и даже, если получится, возьмите интервью.

В зону бара с просторов стекляшки почти одновременно, но с разных сторон стали подтягиваться участники встречи: слева маленький японец с взлохмаченными колючими волосами, справа – Кафтанов в клетчатой куртке. А через общепитовский зал от вращающейся двери шел еще один человек. Чанов смотрел, как он на ходу снимал куртку с капюшоном, протирал очки, оглядывался по сторонам … Почему-то на него было интересно смотреть. Как в кино – длинный-длинный проход неизвестного персонажа, который может стать героем сюжета…

Роберт Кайо не сразу увидел коллег, с которыми пришел поговорить. Он оглядывал полупустые ряды длинных столов, помахал кому-то в очередь на раздачу… Кульбер пошел ему навстречу. Через несколько минут прилетел и Блюхер.

Все разговаривали по-английски. Прозвучало слово Грид, и Блюхер обратился прямо к Кайо, тот оторвался от созерцания дождя за стеклянной стеной, глянул на Василия поверх очков, выслушал и начал негромко отвечать. Блюхер слушал и вначале улыбался с добродушным своим, очень хорошо известным Чанову коварством, а потом забыл улыбку, оставил ее кочевать по просторной своей роже, но стал серьезен и ловил каждое слово. Потом заговорили все сразу, и Роберт ответил всем сразу и каждому в отдельности… Кузьма не понимал, о чем шла речь на английском, но, пожалуй, хотел бы понять.

Потом общий разговор распался, Кульбер с Кайо по-французски беседовали о сорте роз, который есть в садике Кульбера, и мадам Кайо хотела бы посадить такие же в своем садике…

– Простите, – обратился Чанов к Кайо, и в тот же миг Кульбер его перебил:

– Это вы меня простите, Кузьма, я вас не познакомил…

Познакомил и сразу оставил. «Птичка-ткач… вот кем Кульбер работает в Церне, – подумал Чанов. – Ткет гнезда для идей»…

Кузьма слегка напрягся и заговорил с Кайо первым:

– Простите мой французский, но английский я не знаю совсем. Что такое Grid?

– Grid значит «решетка»… – Кайо скрестил пальцы на обеих руках.

Кузьма улыбнулся:

– На языке глухонемых это значит «тюрьма».

Кайо с интересом глянул на Чанова и ответил:

– Конечно, в каждой тюремной камере на окне есть решетка, однако она пропускает воздух и свет…

– Но не пропускает на волю человека. Я правильно понял?

Кайо рассмеялся, а Кузьма как-то успокоился – его поняли.

– Логично! – продолжил Кайо. – С человеческой свободой в мире становится все хуже. В нашем случае Grid следующая после Интернета ступень развития Всемирной паутины… Grid – переход к коллективному сомышлению компьютеров, находящихся в любой точке планеты. Так что это вроде бы скорее свобода, чем тюрьма. Человек все больше перестает зависеть от своей телесной оболочки… Во всяком случае – на первый взгляд…

– А на второй? – спросил Чанов.

– Ну, да, могут возникнуть проблемы… Мощность Grid нельзя описать как сумму мощностей отдельных компьютеров. Процесс сомышления не линеен. Grid позволит совершить такой скачок, что информационные технологии… а затем и любые технологии… выйдут из-под контроля. Человек, возможно, окончательно и трагически перестанет понимать, чем же и для чего он на самом деле пользуется… – Кайо посмотрел на Кузьму, едва заметно улыбнулся и спросил по-франко-английски: – Ву-з-ете О’кей?

– Да не больно-то о’кей, – пробормотал Кузьма по-русски и перешел опять на французский. – Для меня все понятное в технологиях закончилось паровозом. А даже ваш Интернет – пусть самый простой – вещь уже вовсе не человеческая…

Кайо, похоже, был очень доволен.

– D’accord! Согласен. Я рад, что среди нас присутствует нормальный человек.

– Других нет? – спросил Кузьма и оглядел сидящих за круглым столом.

– Есть. Вы не первый. Первый – я. Второй Кульбер, но он колеблется.

– А мой друг Блюхер?

– Да он-то, возможно, Grid как раз и запустит в широкое обращение нормальным людям на погибель!

Кайо улыбнулся не Чанову, а снова куда-то вдаль.

– Но вы же всем этим руководите…

– Нет. Я консультирую и наблюдаю. Мы вместе с Тимом разработали когда-то Интернет для CERN. Представляете, что значила мгновенная передача мысли на расстоянии – почти телепатия – для физиков, математиков, инженеров, работающих над общей задачей в разных концах планеты?.. Это было так соблазнительно удобно. И практически необходимо… А потом на презентацию приехал Билл Гейтс, мы знакомы давно… Билл разобрался в принципах нашего с Тимом «маленького сачка для ловли головастиков», уехал… И невероятно быстро превратил сачок во Всемирную сеть Майкрософт. Заработал миллиарды. Но я не думаю, что Интернет сделал человечество лучше и счастливее. Переизбыток информации порождает безумие… как нечистоплотное обжорство ведет к завороту кишок. Все дело в скорости… – Роберт задумался, а Кузьма навострил уши, немедленно вспомнив Крук, «Паука» и рассуждения Вольфа о скорости. – …скорость имеет значение. Книгу пишет человек для человека, в ней скорость письма практически совпадает со скоростью чтения, и пропорция эта не менялась за последние шесть тысячелетий. А Интернет для биологического человека – информационное обжорство. Легкость и скорость получения любой информации и дезинформации ведет к неврозу, если не к безумию. Даже тренированный, подготовленный мозг не в силах осмыслить этот космос.

– Душа не принимает… Вот вам и Черный квадрат… – пробормотал Чанов по-русски.

Роберт удивленно вскинул брови, задумался на миг и продолжил:

– Освоение, упорядочение Интернета постепенно все-таки происходит… Человечество приспосабливается, как-то находит в Космосе свое, человеческое… Но Grid – это информационный пылесос нового порядка… – Роберт говорил совершенно спокойно, только очки посверкивали. – Ему предназначено решать совершенно абстрактные, нечеловеческие задачи…

Кузьма как бы продолжил мысль Роберта:

– И бесчеловечные тоже…

– Я не знаю, – Роберт посмотрел на Кузьму просто и печально. – Никто ничего не знает. Пока известно одно: Grid действительно нужен именно для CERN, иначе весь проект теряет смысл. Значит, ему быть. Объемы информации, которую ежесекундно будут улавливать и транслировать детекторы БАКа, – превышают все, с чем когда-либо имело дело человечество… а не то что частный человек… Нашему воображению все это чуждо. То есть по-человечески, чувственно – мы не сможем проникнуть в суть изучаемых явлений. А пользоваться этими явлениями вслепую?.. Мне лично все это уже не слишком интересно… Это понятно?..

– То есть в этой игре программа собирается держать человека за болвана…

– О, вы играете в старый покер? – Роберт снова внимательно глянул на Кузьму.

– Нет. Но я играл в Паука, есть такой занудный компьютерный и карточный пасьянс. Очень быстро начинаешь чувствовать, что не ты играешь, а тобой играет программа. А перестать – не можешь. Но выход, знаете, нашелся! Даже два.

Роберт оживился и сказал:

– Это интересно!

– Первый выход нашел как раз вот он, – Кузьма кивком головы показал на Блюхера. – Василий смастерил программу, которая сама играет в Паука. А потом эта программа коротко отчитывается за проделанную работу перед владельцем компьютера. То есть Богу – Богово, кесарю – кесарево, технологии – технологию, а живому – жизнь…

Роберт Кайо уставился на Кузьму, перевел взгляд на Блюхера и как-то счастливо, по-детски и раскатисто рассмеялся. Все на них посмотрели. Кузьма обратился к Блюхеру:

– Василий, моего французского не хватает. Расскажи, как твой комп играл в Паука сам с собой!.. Это ведь, наверное, можно и с вашим GRIDом устроить?.. Чтоб не зазнавался!

Василий перевел на английский, все заулыбались, а японец закивал головой и стал о чем-то по этому поводу страстно и серьезно говорить. Кузьма склонился к Кайо и продолжил с ним французский разговор.

– Второй, совсем-совсем простой и человечный способ борьбы с Пауком продемонстрировал один… старый поэт из Санкт-Петербурга. Он… – Кузьма остановился, поняв, что опять-таки его французского – языка не хватает, «я даже слово туфта перевести не смогу…».

Однако продолжил:

– Вы понимаете, Роберт, это настоящий поэт, так что я не смогу хорошо его перевести. Но вот что он говорил о скоростях: «И девять женщин живого ребеночка за один месяц не родят».

Кайо снова рассмеялся, на этот раз тихонько. Кузьма же почувствовал тоску – по Вольфу и по русскому языку. И сказал Роберту, как бы себе в утешение:

– Этот поэт скоро сюда приедет.

– D’accord! Если получится, познакомьте нас!

И Кайо снова стал смотреть в далекую прозрачную стену. Там солнце пробило облако, и видно стало, как сверкает снег на плавных склонах Юры…

– Бон! – сказал возвратившийся в кресло рядом с Чановым Кульбер, глаза Николая Николаевича победно сверкали. – Ваш друг не улетит с вами в Москву! Он останется здесь!.. Придется вам начинать журнал «Фонарь» одному.

Затем объявил по-английски:

– Джентльмены, нам пора на коллайдер!

Кайо и японец остались в баре. А Кульбер и Кафтанов вместе с Кузьмой и Василием вышли из стекляшки и сели в белый микроавтобус с голубой надписью CERN на борту. Автобус выехал за ворота и отправился… вообще-то, во Францию.

Дорога была сухой и чистой, даже скучной, через пограничный пост микроавтобус проскочил без остановки. Далше шел такой же, как в Швейцарии, лес, дальше его сменило непаханое поле… Дорога свернула в поле. Вдали синел сплошной забор, из-за него торчали яркие, как детские кубики, строения, а еще дальше высилась ажурная черная вышка – лифт в шахту. Кульберу, Кафтанову и Кузьме с Васей за забором выдали белые каски. «Как на Дубровке…» – поежился Чанов, вышел из автобуса, вдохнул чистого воздуха, и что-то кольнуло на дне вдоха.

Вблизи детские кубики превратились в гигантские металлические коробки-ангары, в которых собирали детекторы. Эти штуковины были похожи на турбины какого-нибудь Днепрогэса (только без лопастей) или на тысячекратно увеличенные роторы-статоры в школьной лаборантской комнатке – еще и с бездной мелких подробностей. Внутри детекторов, как муравьи в недрах огромного цветка, шныряли рабочие в синих робах и разноцветных касках. Напряженная работа шла почти бесшумно.

Кафтанов с воодушевлением принялся объяснять, показывая пальцем то влево, то вправо, то вверх. Кузьма с удовольствием смотрел на этого солидного, немолодого дядю с каской на макушке, как-то было видно, каким славным мальчиком был он в детстве… Во всяком случае Кузьма – видел. Еще он снова вспомнил про подзорную трубу, интересно, что разглядывал Кафтанов на склонах Юры?.. Может, у него там домик в складке между холмов? И жена в окно смотрит…

Отдельные детали конструкций Кафтанов называл «вон та железяка», поглядывая на Кузьму, да и на Васю снисходительно, как морской волк на экскурсию пионеров в машинном отделении крейсера «Аврора». Кузьме это было приятно. Как-то по-человечески было. Кафтанов рассказывал про контуры сверхпроводимости, про жидкий гелий и про «базоны Хиггса», которых пока что никто не обнаружил, но ЗДЕСЬ попытаются поймать. Рассказывал про антивещество, про черные дыры, про юность вселенной и гравитацию… Объяснял попутно и с тем же энтузиазмом технические подробности: что детектор ATLAS собирают пока что на поверхности, а когда он пройдет стендовые испытания, его снова разберут и отправят грузовыми лифтами на сто метров под землю (Кафтанов указал пальцем себе под ноги). И только после в одном из залов коллайдера соберут детектор заново. И уж тогда (если все сойдется и не обнаружатся «лишние детали») запустят в рабочем режиме…

Кузьма собирал когда-то для бабушки Таси часы-ходики из конструктора, купленного отцом. Отец считал, что детям надо дарить не игрушки, а инструменты или заготовки для реальных вещей. Только когда бабушка умерла, Кусины ходики остановились – некому стало поднимать гирьку в форме еловой шишки… А «лишних деталей» при сборке, помнится, было порядочно…

Чанов охватил взглядом это чудовище – детектор ATLAS. Уж при его-то сборке-разборке-сборке лишних деталей наверняка обнаружится вагон и маленькая тележка.

Где-то рядом рабочий уронил отвертку, и экскурсанты услышали вполне внятное: «Еб твою…». Сказано было негромко, но с душой. «Ну, ладно…» – удовлетворенно подумал и как-то внутренне встряхнулся Чанов. А Кафтанов ухом не повел. Во всех ангарах все было в равной степени грандиозно и чисто. «Разные цвета касок скорее всего имеют принципиальное значение, а вот люди – вряд ли, – подумал Чанов. – Впрочем, это ведь как в хоре – качество голосов отдельных исполнителей не столь важно, главное – стройность, гармония, когда каждый слышит себя и всех… А каски – опознавательные знаки, желтые для дискантов, синие для басов… У нас белые. Мы – гости». Через час экскурсия вошла в просторный скоростной лифт, и он с легким свистом понесся в недра Юры. Уши заложило. «Лечу мимо геологических слоев, где жили динозавры…» – успел серьезно подумать Кузьма, вспомнив Пашу Асланяна… Приехали. Экскурсия двинулась по длинному, экономно подсвеченному коридору без дверей, вполне инфернальному, что не помешало Чанову думать попросту, утешительно и здраво, в ритме дыхания и ходьбы: «Никогда и никуда живой человек, пока жив, из себя не выскочит. Какие бы сверхчеловеческие задачи ни осуществлял. Мужик отвертку уронил – огорчился и своему личному детектору-руке сказал, что о нем (о ней) думает… Вот оно – истинное, человеческое отношение к технологии… Но информация – это действительно серьезно… Булгаков проговорился: «рукописи не горят». Информация – не горит, она остается, перетекает, ветвится… Вот бы о чем с Кайо побеседовать… А этот ГРИД, это РЕШЕТО… страшно?.. Вот бабушка Тася всю жизнь муку сеяла решетом, «гридом» вашим… А русское слово «решать» – не от решета ли?! Все эти суперкомпьютеры и гигантские детекторы – пальцем сделаны, как и бабушкино решето. По образу и подобию. Старая затея…». Кузьма сейчас же увидел живые бабушкины руки в веснушках, вздохнул поглубже, и на выдохе из него выскочило: остальное – туфта.

Он заметил, что отстал от спутников, и пустился догонять. Но неожиданно, резко и упрямо выскочил из программы, свернул из тоннеля на лестницу, ведущую вверх. И оказался на галерее вокруг круглого, как аквариум, необъятного, полного света и звуков, зала. Кузьма посмотрел с галереи вниз с чувством, какое испытал во втором классе на экскурсии в планетарий. Даже Блюхер выглядел бы здесь мелковато. То есть он уже именно вовсе никак не выглядел, затерялся. А пионер Кусенька и вовсе отстал от экскурсии, и похоже, навсегда… Вдруг среди десятков снующих внизу желтых и красных касок он увидел три белые, Кафтанов, Кульбер и Блюхер. Нет, ему не захотелось найтись, он не стал спускаться, но отправился по галерее вдоль стены, вдоль огромной окружности, дошел до небольшой площадки, нависшей над залом, на ней и остановился.

В стене над площадкой, в солидной металлической оправе зияла круглая дырка размером с детский кулачок. Кузьма в нее заглянул. В ней было чернехонько. «Ни зги не видать!» – сказал он себе и приложился к дырке ухом. Из черной бесконечности доносился отчетливый звук, как будто кто-то шуруп в металл вкручивал… Чанов оторвал ухо от дырки и снова глянул с галереи в зал. Внизу прямо под ним стояли, задрав головы, трое в белых касках, а рядом с ними собралось еще человек пять – в разноцветных. Кузьма помахал им рукой. Ему тоже стали махать, а один, скорее всего Кафтанов, что-то коротко прокричал. Голос прозвучал гулко, неразборчиво, но Кузьма не догадаться не мог и спустился по ближайшей лестнице в зал.

Пока спускался, ему на ум неожиданно пришла одна очень важная и тревожная мысль: «Работает ли здесь, в толщах юрского периода, мобильный телефон?..» Наверняка – нет!

Эта догадка его потрясла куда больше гигантских детекторов. Он понял, что, оказывается, ждет – каждый миг ждет телефонного звонка от Сони Розенблюм.

Экскурсия продолжилась. Кафтанов даже похвалил Кузьму, издателя журнала «Фонарь»:

– Вы отыскали ключевой объект в этом зале. Отверстие, к которому вы прикоснулись, и даже заглянули – как раз то самое! Через него пойдет пучок движущихся частиц невиданной доселе энергии. Их скорость составит 99,9 % от скорости света… Отсюда они вылетят, столкнутся с мишенью, и осколки вещества попадут на детектор. Пока что в зале пусто, но здесь и будет происходить самое главное, ради чего мы работаем… Пошли дальше…

И они пошли в главный тоннель, где была проложена бесконечная серебристо-синяя труба – для частиц, летящих почти со скоростью света. В нее-то Чанов и заглядывал – вот она, кроличья нора, вид сбоку.

Но Чанов толком уже не мог ни видеть ничего, ни думать, его мучил один вопрос: настало ли то время, то загадочное «завтра вечером», о котором вчера ночью возле ржавого орешника говорила Соня?.. Кузьма вытащил мобильник – хотя бы время посмотреть. И услышал над ухом:

– Мобильный сигнал сюда не поступает. Ждешь звонка? – спросил Блюхер.

– Хотел время посмотреть. У тебя есть часы?

Вася опустил глаза на циферблат своих «Командирских» часов и ответил:

– Четверть седьмого… Она что, пообещала позвонить?

Оба остановились.

Кузьма дождался, когда Василий снова поднял опущенный взгляд.

– Да, обещала. – Он посмотрел Блюхеру в глаза. – Ты вчера слышал наш разговор?

– Конечно. Дверца брякнула так, что я проснулся.

Кузьма продолжал смотреть на Блюхера пристально и холодно. Но ничего противного в Васе не обнаружил… печаль, пожалуй.

– Скажи, а Дада – тоже ждет Соню? – спросил он Блюхера и подивился своему сдавленному голосу.

– Дада?! – Блюхер «сделал большие глаза», но Чанов ему не поверил. Вася это понял и объяснился: – Ну ты совсем… Да если Соня приедет, Давид тут же куда-нибудь смоется. Даже догадываюсь, куда. В монастырь уйдет. Ведь он же чуть не умер, вспомни!

– Ты считаешь – от любви?

Совсем уж это было глупо, ведь ясно же, что Блюхер дурака валял. Но Кузьме сейчас было совсем все равно, а Блюхер печально покачал головой:

– Думаю, как раз оттого, что не полюбил… Он был не только… ею отвергнут… он и сам себя отверг. – Василий вздохнул. – Потому что, Кузьма Андреич, Соне ведь нужна любовь… только любовь… Только. Ни больше ни меньше. Давид понял, что любви как раз не знает… ему не дано.

Чанов остался стоять столбом. А Блюхер почти побежал, чтоб догнать неутомимого Кафтанова и легкого Кульбера. Когда Чанов догнал спутников, он услышал, как Блюхер говорит им:

– … я тут бы и поселился до самого пуска… Но ведь сегодня нам необходимо съехать из гостиницы …

– Жаль, – огорчился Кафтанов, – мы побывали только на одном из финишей, а я хотел показать вам то место, которое можно назвать стартом. Оттуда частицы материи начнут разгоняться по кругу. Всего километров десять отсюда, но можно вызвать электромобиль…

– Раз Василий принят в CERN, то он еще не раз все увидит… – вмешался Кульбер. – Что касается Кузьмы Андреевича, то мы, кажется, и так его впечатлили достаточно?

– Безусловно! – бодро отозвался Блюхер, поглядев на Чанова.

Они выбрались на поверхность. Там наступили сумерки. Забравшись в микроавтобус, Кузьма заглянул в мобильник: пропущенных вызовов не было, никто не звонил. Когда приехали к Церну, Кульбер сказал:

– Вот, друзья, я записал вам адрес недорогой гостиницы на берегу Женевского озера, под Лозанной, на окраине города Веве… Попросите номера с видом на озеро, – он передал Блюхеру листик с надписью «Hostellerie Bon Rivage». – Вася, как устроитесь, сбросьте мне номер факса в отеле. Завтра до обеда я отправлю вам официальное письмо.