Прошло несколько дней, и в Гандапур прибыл гонец, весь в золоте, с приглашением от принца Дунду.

Буркьен сначала думал вежливо отказаться от приглашения, так как после смерти жены избегал многолюдных собраний, однако, не желая портить добрых соседских отношений, а главное, лишать детей удовольствия, о котором они так мечтали, дал слово приехать в Битур.

Андре и Берта были в восторге.

– Одно только мне не нравится, – заметил Андре, – придется облечься во фрак и щеголять в таком неподходящем костюме на блестящем восточном празднике.

– А по-твоему, лучше вырядиться тебе плантатором, – засмеялась Берта, – а мне дикаркой с перьями на голове и поясом из листьев.

– Зачем же непременно плантатором! – с досадой возразил Андре. – Но согласись, нелепо ведь в самом деле надевать фрачную пару скучного черного цвета, когда к нашим услугам красивый костюм туземцев. Или, по-твоему, широкая шелковая одежда индусов и золотой тюрбан не пойдут мне?

– И как еще пойдут! – согласилась Берта. – Но ведь ты знаешь, англичане считают неприличным наряжаться европейцу в индусское платье.

– Что нам за дело до англичан! – горячо воскликнул юноша. – Они оттолкнули от нас туземцев своей манерой относиться ко всему с условной точки зрения приличия или неприличия. Вместо того чтобы жить с ними в дружбе и согласии, как это делали первые завоеватели Индии французы, они то и дело создают между собой и туземцами разные социальные перегородки, забывая о том, что в минуту опасности все это приведет только к лишним для них затруднениям. Зачем нам, франко-индусам, следовать их примеру? На месте отца я бы поступал не как англичане, а как наш дедушка Гектор Буркьен, умевший соединить интересы Франции и Пейхвахов.

– Да ты никак вздумал бунтовать против своего законного правительства и, что еще хуже, против отца! – смеясь, погрозила ему пальцем Берта. – Как бы вы ни были красивы и привлекательны в костюме раджи, господин революционер, а все-таки на этот раз придется вам облачиться в ненавистный черный фрак.

– Ты права, сестричка, – весело промолвил Андре, чмокнув Берту в щечку. – Болтаю что-то несуразное… Однако мы с тобой сегодня еще не навестили Мали и его подругу, несравненную Сапрани.

– Меня нисколько не тянет посмотреть еще раз на его змею, – сказала Берта. – Все ее заслуги ничуть не примирили меня с этими противными гадами… Да вот и сам Мали идет к нам.

Мали действительно медленно направлялся к дому, опираясь на длинный красный посох. Андре с Бертой побежали навстречу своему старому другу.

– Мали, Мали! – закричали они в один голос. – Нас пригласили на праздник в Битур!

– Я не могу дождаться, когда мы поедем! – воскликнула Берта, хлопая в ладоши. – Говорят, праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Днем нам покажут фокусников, танцы баядерок, а вечером состоится блестящий бал.

– Да будет проклят Дунду со всеми своими празднествами! – проворчал старик.

– Полно, полно, Мали, – промолвил Андре, – я знаю, ты недолюбливаешь принца. Что и говорить, нехорошо он поступил, бросив тебя больного и израненного на произвол судьбы, а все же мне кажется, принц уж не такой дурной человек, а только легкомысленный и тщеславный.

– Кто похитил у тигрицы детеныша, не должен забывать, что у тигренка отрастут со временем когти, – произнес загадочно Мали.

– Поэтично сказано, да не совсем к делу, – улыбнулся Андре. – Тебе все рисуется в мрачном свете. Вот недавно нашли наши люди рано поутру перед своими хижинами кем-то подброшенные мучные лепешки, по-здешнему чапати, а ты и давай пророчить разные страсти. По-твоему, находка эта означала призыв к мятежу. «Пробил час, – будто так надо понимать призыв, – запасайся каждый хлебом и в путь-дорогу». И как же ты ошибся – лепешки съели собаки, а наши рабочие все остались на своих местах, никто и не думает уходить.

– Не всякому человеку, у которого есть глаза и уши, дано видеть и слышать! – торжественно изрек старик.

– Ну вот, опять пошли загадки! – с досадой проговорил Андре. – До свидания, Мали! Завтра расскажем тебе, как мы веселились в Битуре, может быть, перестанешь хмуриться.

И, взяв сестру за руку, побежал домой, оставив Мали проклинать, сколько ему угодно, своего врага, принца Дунду.

Наконец наступил день праздника, ожидаемый с таким нетерпением. Семья Буркьен отправилась на разукрашенной французскими флагами лодке в Битур, расположенный на том же берегу Ганга, где находился и Гандапур, только несколько выше по течению. Чудесно было плыть среди живописных берегов по широкой многоводной реке. Любуясь красивыми видами, молодые люди весело болтали и смеялись, и только старый Буркьен всю дорогу молчал и казался чем-то озабоченным.

Недалеко от Битура Буркьены догнали целую флотилию лодок с гостями. Дальше поплыли все вместе, и стало еще веселее. Но вот лодки обогнули высокий бугор в том месте, где река делала крутой поворот, и взору гостей предстал дворец принца Дунду. Из уст сотен гостей вырвался единодушный восторженный крик.

Трудно вообразить себе что-нибудь более грандиозное и в то же время более воздушное и изящное, чем этот дворец. Весь из белого и розового мрамора, он тянулся вдоль берега своим легким кружевным фасадом с балконами, башенками и колоннадами; резная мраморная лестница спускалась широкими ступеньками до самой воды. Над величественным зданием развевалось множество разноцветных шелковых флагов. Индусы в пестрых живописных нарядах толпились на террасах, устроенных над самой рекой, усеянной множеством лодок, каждая с позолоченной кормой и с развевающимся флагом на высокой мачте. Ослепительное южное солнце заливало горячими лучами всю эту яркую, красивую картину и придавало ей что-то волшебное.

Когда флотилия с гостями причалила к мраморным ступеням дворца, толпа приветствовала ее радостными кликами, а в саду грянул бравурный марш. Вопреки правилам индусского этикета принц Дунду сам принимал на берегу гостей, любезно приветствуя их. При виде Буркьена он просиял и поспешил к нему навстречу.

– Благородный сирдар, очень счастлив видеть вас и ваших прелестных детей. Несмотря на ваше обещание, я не смел надеяться, что вы ко мне пожалуете. Но поверьте моему слову, праздник был бы для меня не в праздник, если дворец наследника Пейхвахов не удостоил бы своим посещением потомок одного из преданнейших приверженцев.

– Времена эти миновали. Теперь нет более Пейхвахов, а сам я скромный помещик и только, – ответил Буркьен.

Ничего не сказал Дунду, взял под руну Буркьена и стал подниматься по мраморной лестнице. Андре с Бертой шли позади и делились впечатлениями.

– Обрати внимание, Андре, – говорила девушка, – мы ведь идем по настоящим кашемирским шалям.

– У богатых индусов повсюду так принято, – ответил Андре. – Шали служат у них только ковром; они берут их с собой, чтобы расстилать на мраморных плитах, прежде чем на них сесть… А посмотри, как пышно разодеты гости! Вот этот, например, в доспехах из железа и золота, чем не средневековый рыцарь? А тот, что с ним рядом стоит – в шелковой одежде, – точь-в-точь придворный Генриха Третьего.

– Жаль, что мы не можем видеть принцесс, – заметила Берта. – Воображаю, сколько на них золота и драгоценных камней.

– Ишь, чего захотела! – засмеялся Андре. – Его светлость Дунду-Пантрао не настолько еще цивилизован, чтобы позволить принцессам и придворным дамам появляться перед нашими нечестивыми взорами. Впрочем, тебя, может быть, и проведут на женскую половину.

Не переставая болтать, они незаметно поднялись по лестнице и, миновав стоявших шпалерами слуг с опахалами из павлиньих перьев, очутились в чудесном саду. Вымощенные розовым мрамором аллеи с деревьями в цвету. В воздухе витал аромат распускающихся цветов. По узким каналам, выложенным мозаикой, изображавшей рыб и цветы, журчали звонкие ручейки и вливались в отдельные бассейны, из которых били фонтаны тысячами струй.

В конце сада высился великолепный павильон; сотни алебастровых колонн поддерживали его купол. В павильоне был сервирован завтрак, фрукты и индусские шербеты. Лишь только гости уселись за стол, из резервуаров на крыше полилась широкими потоками вода, образуя вокруг павильона прохладную стену, переливавшуюся на солнце всеми цветами радуги.

После завтрака гостей пригласили во дворец. Их ввели в огромные парадные залы. Стены этих залов, разукрашенные сверху донизу золотыми арабесками со вставленными в них бесчисленным множеством крохотных зеркальных стеклышек, сверкали тысячами огней. Из залов гости прошли в галереи миниатюр, далее в покои, специально устроенные для послеобеденного отдыха, с мраморными стенами, украшенными мозаикой из драгоценных камней.

Осмотрев все достопримечательности дворца, гости собрались в обширном зале, где обыкновенно давались представления. Когда все разместились по местам, слуги подали дамам розовую воду в серебряных кувшинах, а мужчинам – кальяны с благовонным табаком.

По индусскому обычаю представление началось научем, танцем баядерок. Науч не есть танец в том смысле, как мы его понимаем, а скорее полурелигиозная церемония. Баядерки в длинных шелковых чадрах кружились медленно и грациозно, напевая монотонную мелодию под аккомпанемент флейт, цимбал и тамтамов. Танец этот не произвел большого впечатления на Андре и Берту, точно так же, как и фокусники, сменившие баядерок. Но что действительно их привело в восторг – это знаменитый танец яиц, чудо ловкости индусских акробатов. Молодая, сильная, ловкая танцовщица выходит на сцену с большим ивовым колесом на голове и корзиной яиц в руках. На равном расстоянии одна от другой к колесу подвешены нитки с петлями на концах, затягивающимися с помощью бусинок. Музыка играет какую-то монотонную мелодию, и танцовщица принимается кружиться волчком. Улучив удобный момент, она берет из корзины яйцо, кладет его в петлю, и петля мигом затягивается. Благодаря центробежной силе, развиваемой ни на секунду не прекращающимися быстрыми движениями танцовщицы, нитка с яйцом вытягивается и принимает горизонтальное положение. Одно за другим вкидываются танцовщицей яйца в петли, и в конце концов вокруг ее головы образуется оригинальный ореол. С этого момента танцовщица начинает вертеться с такой головокружительной быстротой, что едва можно различить черты ее лица. Наступает самый критический момент: одно какое-либо неловкое движение, секундная остановка – и яйца вмиг разобьются. Теперь вопрос, как прекратить танец, сохранив в целости яйца? Есть только один способ – вынуть яйца тем же порядком, каким они были вложены, но для этого требуется еще больше ловкости. Наша танцовщица вышла с честью и из этого затруднительного положения. Быстрым, уверенным движением она поймала одну из ниток, ловко вынула из петли яйцо и положила его в корзину. Таким же точно образом вынула она одно за другим яйца из петель, ни одного не разбив.

По окончании представления вошли камергеры с золотыми жезлами и пригласили гостей в столовую. Огромный стол, сервированный по-английски, весь был заставлен редкостными цветами и блестел дорогим хрусталем и массивным серебром. Рассказывали, что радушный хозяин ничего не пожалел, чтобы как можно лучше принять гостей, – повара были из Калькутты, а фрукты и провизию привезли из Бомбея.

Верный обычаю страны и свято чтя религию предков, запрещающую разделять трапезу с неверными, принц не сел за стол с гостями, и только когда обед близился к концу, вошел в столовую; следом за ним слуга нес на подносе золотой кубок. Наполнив кубок шампанским, принц высоко его поднял и громко провозгласил:

– Миледи и джентльмены, за здоровье нашей всемилостивейшей государыни королевы Виктории!

Словно электрический ток пробежал по залу. Все встали как один и с возгласами «да здравствует королева!» подняли свои бокалы.

– За здоровье генерала Вейлера, – провозгласил опять принц, – и за доблестную его армию!

В ответ на эту здравицу раздалось троекратное «ура». Были и другие тосты, также сочувственно принятые. Генерал Вейлер в свою очередь предложил тост за здоровье любезного хозяина, «надежду молодой Индии». Наконец очередь дошла до Буркьена; он нехотя встал и, бросив выразительный взгляд на принца Дунду, произнес, отчеканивая каждое слово: «Господа, за забвение прошлого и за лучшее будущее!» В ответ на этот тост раздались жидкие аплодисменты. Майор Патерсон наклонился к соседу и шепнул: «Хорош Буркьен, а еще француз!» И сам поднял бокал за здоровье дам Англии и Индостана. Этот тост был сопровожден громом аплодисментов.

Тут веселые звуки оркестра известили гостям о начале бала. Не ошиблась, видно, Берта, когда говорила, что праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Гости перешли в большой зал, и вскоре счастливые пары понеслись в вихре вальса.

Лишь один Буркьен не разделял общего веселья. Прислонившись к мраморной колонне, он печальным взором глядел на блестящую молодежь, беззаботно отдававшуюся веселью. Вдруг кто-то прикоснулся к его плечу.

– А вы, сирдар Бурхан, почему не танцуете? – любезно спросил принц.

– Не к лицу мне веселиться, – ответил Буркьен. – Да и не такое теперь время.

– Что вы хотите этим сказать, сагиб? – с живостью спросил Дунду.

– Вы и без меня это отлично знаете. Пока мы здесь беззаботно веселимся, над старой Индией собираются темные тучи. В воздухе так много скопилось электричества, что вот-вот разразится гроза. Каждый день приносит предсказание одно мрачнее другого, и надо только удивляться слепоте нашего правительства, не сознающего близости опасности. Право, есть отчего прийти в отчаяние.

– Ну, это вы напрасно говорите, сагиб. Уверяю вас, все ваши страхи плод расстроенного воображения. Решительно не понимаю, в чем вы видите мрачные признаки. Уж не пресловутые ли лепешки тому виной? Помните те самые, о которых так много говорили и смеялись у генерала Вейлера… Поверьте мне, владычество англичан так упрочилось, что ничто не в силах поколебать его. Разве вы можете хоть одну минуту сомневаться в преданности Англии наших вождей? И разве я сам – сын Пейхвахов не смирился перед англичанами и не заявил открыто перед всем народом, что никогда не буду против них враждовать? Не присягал ли я еще на этих днях в верности королеве Виктории и в знак нерушимости клятвы не возлагал ли рук на голову священной коровы? Нет, нет, не тревожьте себя напрасными сомнениями, – ваши дети могут спокойно веселиться.

Буркьен недоверчиво покачал головой.

– Не сомневаюсь в вашей верности, принц, – ответил он, – но этого еще недостаточно, чтобы рассеять мои опасения. Смейтесь сколько вам угодно над таинственными чапати, но для тех, кто умеет вникать в смысл событий, они полны грозного значения. Кроме того, я получил известия гораздо более тревожные, прямо-таки удручающие, и положительно отказываюсь понимать, как может генерал Вейлер оставаться спокойным.

– Известия! – протянул принц. – И какие же это известия?

– Один из моих друзей сообщает, что бенгальские стрелки в Серампуре месяц назад взбунтовались и убили всех своих офицеров.

– Это давно всем известно, – перебил его Дунду, – теперь там все успокоилось.

– Правда, но зато возникли серьезные беспорядки среди сипаев в Патне и Агре и, если верить письму моего друга, мерутские сипаи идут на Дели.

– Вот как!.. Значит, это форменный мятеж! – воскликнул принц. – Плохо дело: ничтожной горсти европейцев не справиться с этими батальонами.

– Они будут бороться до последней капли крови, – убежденно проговорил Буркьен. – Каждый сумеет исполнить свой долг и, если нужно, умереть на своем посту.

– Но вы-то сами неужели станете на сторону англичан? – пылко воскликнул принц. – Пользуясь всеобщей любовью и уважением среди населения, вам опасаться нечего, мало того, победа индусов еще более упрочила бы ваше благосостояние. Помните, с каким успехом ваш дед сражался против англичан?

– Мой прадед, как доблестный воин, сражался в честном бою, но так же, как и я, никогда не согласился бы стать во главе шайки мятежников, которые борьбу за восстановление своих мнимых прав начинают с грабежей и убийств.

– Вы благородный человек, сирдар! Если у англичан много таких союзников, как вы, им бояться нечего. Но повторяю, ваши опасения ни на чем не основаны, и мы успеем еще много раз повеселиться в Битуре, прежде чем ваши предсказания сбудутся.

Пожав руку Буркьену, принц удалился, а Буркьен, у которого на сердце по-прежнему было неспокойно, пошел пройтись по саду.

Чуть не всю ночь продолжался бал. Уже близился рассвет, когда гости разместились по лодкам и отправились к себе домой в сопровождении оркестра и целой флотилии лодок, красиво убранных разноцветными флагами.

Радостные, возбужденные пошли Андре и Берта спать. Блеск и великолепие праздника произвели на них такое сильное впечатление, что им казалось, будто все ими виденное было не наяву, а во сне.