Поиски

Никто не заметил, что томительная сила Эроса, истинного владыки Эллады, породила печали в душе Антенора. Ту самую печаль, что живет в каждом настоящем художнике, изнемогающем в усилиях понять, ухватить, удержать мимолетное, создавая вновь и вновь отблески, изгибы и всплески прекрасного, на миг открывающиеся глазам и сердцу смертного. Они исчезают быстро и навсегда, растворяясь в привычных глазу и сердцу чертах обыденного, теснящегося кругом мира…

Борьба с таинственными, непонятными, но неизбежными законами смерти и времени, с вечным изменением мира, с быстротой утраты того, что мило, а мило художнику только прекрасное, столь часто оказывается бесплодной. Не хватает божественного вдохновения, меркнет свет, художник, жалкий и измученный, простирается на земле без сил и желаний, полный отчаяния…

Антенор был истинным сыном Эллады и высшее выражение красоты видел в прекрасном и желанном теле женщины. Женщины, имеющей столь великую власть над лучшими мечтами мужчины, что одно ее появление превращает пустыню в ароматный сад.

«Но в чем тайна этой власти? Что такое красота женского тела?» – без конца раздумывал Антенор.

Искусный ваятель, он хорошо знал, что ничтожнейшая разница в изгибе линии способна превратить прекрасное в безобразное или, наоборот, сделать очаровательным. Почему же эта разница то некрасива, то дивно ласкает взгляд и осязающие пальцы? Почему красивы только немногие соотношения, а бесчисленные остальные безошибочно отвергаются даже невежественным человеком? Есть красота, нравящаяся немногим, но есть и такая, перед которой склоняется любой мужчина, которой восхищается женщина, застывает в изумлении ничего но ведающий юнец…

Как понять эту истинную, безусловную красоту женщины, созданную богами как высший дар, утешение и счастье для смертного сына земли?

Как создать ее воплощение в статуе, более прекрасное, чем Урания, более зовущее и властное, чем Анадиомена Праксителя, более очаровательное, чем Аэлла-амазонка у Леохара?..

В памяти Антенора возникли эпизоды его периэгезы: в знойной дымке ливийских берегов, в чистом ветре Крита, в темной зелени кипрских рощ.

Шествие красивых гетер в прозрачных одеждах или совершенно обнаженных на набережной Александрии… Танцы влюбленных одна в другую женщин на укромных полянах Лесбоса… Бег нагих девушек с факелами во время Тесмофорий. Хоровод очищения красотой – Гормос – на площадях лаконских городов… Тайные празднества Посейдона и Коттито на Крите и в Микенах…

И везде, как символ чистого Эроса Эллады, далекой от варварского стыда перед красотой, нагая молодость, гордая, нестесненная, стройная и уже только этим красивая…

В святилищах древних, разрушенных храмов, на стенах больших пещер, на откосах гладких скал Антенор не раз встречал уцелевшие изображения: статуэтки, фрески, очерченные глубокими бороздами рисунки. И в те далекие времена поклонялись женщинам, служили их красоте. Древние не достигли искусства Эллады, хотя в верных линиях, правильных расчетах объемов безошибочно замеченной пропорции угадывались настоящие, вдохновенные богами мастера. Вначале Антенору казалось грубым и несовершенным иное понимание красоты женщины, о котором говорили изображения древних.

Но постепенно молодой скульптор понял, что художники далекого прошлого своим тысячелетним опытом постигли многое, и хотя не смогли передать гармонию форм тела, но оказались ближе к тому, чтобы выявить сущность женского очарования, чем он, наследник мастеров Эллады.

Антенору показались бледными и невыразительными скульптурные каноны Эллады, созданные и утвержденные великими ваятелями: Поликлетом, Мироном, Лисиппом, Фидием.

Творцом образа женщины стал Поликлет, взявший моделью знаменитую бегунью Левкофрис. Лакедемонянка с узкими бедрами, широкими плечами и грудью, с броней толстых мышц вокруг талии, показалась Поликлету истинным соответствием идеалу эллинского мужа, созданному им в статуе Копьеносца.

Поликлет ошибся, стремясь к сходству там, где требовалась противоположность. Но влияние великого мастера сделало свое дело, создав моду…

Даже Пракситель, вначале изваяв свою Анадиомену по чудесному, гибкому и сильному телу своей возлюбленной, знаменитой гетеры Фрины, потом изменил статую, поддавшись установленным требованиям.

Рассказывали, что это стоило ему любви Фрины, которая стала покровительницей безвестного художника из Ионии. Тот сделал с красавицы-гетеры статую Афродиты-Астарты, ни в чем не уступавшую прославленным творениям Эллады. Фрина велела отлить ее из серебра и подарила храму Афродиты в Пафосе.

Узнав об этом, Антенор впервые увидел путь к решению мучившей его задачи. Афродита-Астарта… Соединение древнего знания Крита и Востока с искусством Эллады, сочетавшее понимание жизни, Эроса и Красоты с умением воплотить его в камне и металле.

Как же случилось, что в Элладе, где царствуют Эрос и женщина в своих двух чудесных ипостасях, богини и умной прекрасной гетеры, художники еще не создали образ, передающий все очарование, власть и могущество женщины? Образ, который заставлял бы замирать от восхищения, томиться прекрасной печалью, бесстрашно устремляться в неизвестную даль…

Образ, воплощающий могучее плодородие матери-земли, вечную силу возрождения, бессмертие грядущего потока жизни, вечную борьбу за обладание, выковывающий в мужчине самые лучшие и сильные качества…

Как далеки от этого образа юные, острогрудые, смелые девушки эллинских скульптур… еще не женщины… цветки, а не плоды. Только недавно поэты эллинского народа стали поспевать вместо мирта, символа девичьей юности, гранатовое яблоко, символ прекрасной женской груди. Гранат – ройя… прекрасногранатная, прекрасногрудая Каллиройя…

И Антенор всей силой своего воображения и поразительной, не упускающей даже мгновенной подробности памятью художника создал свою Каллиройю.

Такой, какой увидел впервые на морском берегу в грохоте воли бурного утра…

Массивные валы росли, заворачивались, маслянисто сверкая на солнце и расплескиваясь широкими пенными разливами на крутом и плотном песке. Антенору, плывшему от Фоонтова мыса, надоело бороться с волнами. Он быстро скользнул к берегу, улучил момент и очутился на песке, по колени в убегающей воде. Художник не заметил, что несколькими мгновениями раньше сюда, в это защищенное от ветра место, устремилась одиноко купающаяся девушка. Она отошла от пенных заплесков, изогнулась, чтобы выкрутить косы, но с легким испугом выпрямилась, когда из пены ревущего моря перед ней возник Антенор.

Они застыли друг перед другом, обнаженные, словно бог и богиня на пустом берегу.

Дыхание молодого скульптора остановилось. Неведомая была той самой моделью, воплощением древнего канона женской красоты, о которой он так долго мечтал, даже не представляя свой идеал во всем его совершенстве!

Капли воды блестели на гладкой, загорелой до смуглости коже. Груди девушки в безупречном соответствии с идеалом канона, чуть более низкие, чем правильные полушария, напряглись, как широкие опрокинутые чаши. Потемневшие от холода соски поднялись вверх своими кончиками и казались гранатовыми звездами на розовом золоте загара.

Точеные сильные руки невольно прикрыли грудь и треугольник лона неизменным жестом Анадиомены, но не могли спрятать ни тонкой гибкой талии, ни крутых изгибов широких бедер, резко суживающихся к круглым коленям.

Невероятно стройные ноги незнакомки показались скульптору тщательно выточенными из слоновой кости. Не слишком тонкие, но ни на волос толще, чем требовалось, чтобы это сильное тело могло быстро и легко бегать… даже будто излишне изящные по сравнению с мощью бедер и грудей. Как эти тонкие щиколотки, мимо которых неслись струйки воды и взбаламученного песка…

Антенор взглянул прямо в лицо девушке и понял, что она еще полна дерзкого задора после победной игры с волнами. Но в удивленном взоре больших темно-голубых глаз вспыхнули искорки гнева. Прямые узкие брови сдвинулись. Антенор покорно, с тоскливым вздохом, отвернулся к морю и отступил на шаг.

Спустя мгновение, ничего не слыша из-за мерного гула моря, скульптор внезапно ощутил ужас потери, но, чтобы не спугнуть девушку, побоялся обернуться.

– Где ты, не уходи, я хочу поговорить с тобой! – вскричал Антенор и сразу успокоился, услышав сквозь шум волн ее звучный голос.

– Я отойду за скалу, чтобы одеться. Одевайся и ты…

– Не могу, – снова встревожился Антенор, вспомнив, что его несложное одеяние лежит далеко отсюда, на большом камне мыса, – я должен принести одежду вон оттуда, подожди меня!

– Мне нужно идти!

– Подожди, я без одежды, я плыл издалека, мне очень нужно поговорить с тобой… как… как… жить… Умоляю, подожди!

– Нет, – в ответе девушки послышалась насмешка, и Антенор рассердился.

– Пусть будет по-твоему, но я буду с тобой говорить, хотя и так… – он провел рукой по груди.

– Я помню, ты шел нагим в венке победителя под взглядами тысяч людей… А здесь только я одна, – неожиданно рассмеялась девушка, – жди, я сейчас позову…

Антенор оглянулся. Дивное видение исчезло, вода смыла с песка маленькие следы ступней.

Кто она? Новая гетера? Девушка знатного рода? Жена кого-нибудь из вновь приехавших в Афины из Александрии, Кносса или Милета? Все эти возникавшие друг за другом предположения скульптор отвергал сразу. В ней нет и отзвука той покорности желанию, которая столь ощутима в гетере. Самые надменные и богатые гетеры не станут купаться в бурю в удаленной бухте.

Девушка знатного рода никуда не ходит без подруг и рабынь.

Загорелое тело незнакомки говорит о Кноссе или Александрии, где загар не считается недостатком…

А ее речь! Настоящая аттическая, без резкости Спарты или ионической певучести.

А ее голубые глаза – редкий знак Посейдонова рода, совсем как у Афины-Тритониды!

И она знает его! Видела его победу на празднике Посейдона, восторженное чествование народа… Значит, она афинянка?

Загадка осталась неразрешенной. По зову девушки Антенор приблизился, полный благоговения перед ее красотой.

Издалека. Осторожно скульптор начал прояснять свою цель. Было трудно высказать все из-за нехватки слов, но вдруг художник убедился, что девушка понимает его с полуслова. Окрыленный Антенор забыл обо всем…

Грохотали волны, ритмически шуршала катящаяся вниз галька.

Они лежали на плотном песке, гудящем. Как медный лист, сблизив головы, чтобы говорить без усилий.

Но художник видел только большие глаза, доверчиво открытые и потемневшие от работымысли – в них ощущался интерес. Иногда незнакомка отворачивалась и устремляла взгляд поверх камней и волн в хмурящуюся тучами даль. Тогда Антенор рассматривая ее прямой нос, короткий и закругленный, полураскрытые губы небольшого рта, спутанные ветром пряди густых волос, наполовину скрывавшие щеку и маленькое ухо.

Антенор говорил об исполненной им в поисках вдохновения периэгезе, о древнем идеале красоты, о воплощении Эроса, духа Эллады в женщине… Вздрогнул от похолодевшего ветра, увидел собирающиеся над морем тучи и рассмеялся. Каллиройя, так звали незнакомку, улыбнулась в ответ открыто и просто. Ощущение внезапно возникшей близости не исчезло, а усилилось, когда Каллиройя простилась красивым жестом руки. Она предложила Антенору свой плащ, но скульптор отказался. Каллиройя стояла на берегу, пока Антенор, сбежав по песку, не ринулся в бушующие волны и не преодолел их, выдержав первые, самые опасные у камней, удары. Скульптор беззаботно поплыл к едва видневшемуся вдали мысу Фоонта. Он наслаждался борьбой с бурей, ощущая прилив радостной силы… так много обещала неожиданная встреча с Каллиройей.

Антенор был убежден, что сама Афродита снизошла к его тоске и исканиям, послав долгожданное воплощение его грез.

Ни одного мгновения не думал Антенор, что ему может не понравиться что-либо в Каллиройе, – порукой тому была неколебимая уверенность в своей ниспосланной богиней находке.

Ему не пришлось разочароваться в последующие дни и встречи, несмотря на строгую взыскательность художника. Сдержанность движений, прямая и легкая походка, теплота рук, слабый и свежий запах тела – все было чудесно в девушке, все нравилось Антенору. Скульптор не уставал любоваться молодой женщиной, когда она в час свидания подходила к нему издалека. Каллиройя несла так открыто и гордо свои высокие и крепкие груди, что они казались летящими впереди тела. В ее походке безошибочно узнавалась дочь приморской Эллады, наследница поколений здоровых людей солнечных побережий, любящих наготу и чистоту омываемого морем тела!

Она была дочерью того мира, который с незапамятных времен, уходящих через древний Крит в божественную легенду Атлантиды, принимал открыто и превращал в безграничную радость неизбежную необходимость Эроса. Радость острого понимания желания, сплетенного с ощущением мужской и женской силы, противоположных и стремящихся друг к другу, равных в своей мощи. Радость рождения здоровых и красивых, желанных детей любви…

И действительно, Каллиройя, ласковая и гордая, открытая и недоступная, казалась богиней среди людей иного мира, с трусливой оглядкой крадущихся к чудесным дарам Эроса… Среди женщин Азии, сгибающих плечи, чтобы спрятать свою грудь, как нечто постыдное или безобразное.

Очень скоро Антенор понял, что любит Каллиройю, что побежден Эросом с небывалой силой.

Прошло полмесяца со дня первой встречи.

Девять раз они виделись на берегу любимого обоими моря, но Каллиройя пока не стала ни возлюбленной Антенора, ни его моделью, и лишь загадочно улыбалась в ответ на просьбы художника. Убедить Каллиройю позировать ему стало самым важным для Антенора. Идея статуи с особой силой загорелась в художнике после встречи с живым воплощением древней красоты. Упорство девушки было непонятно Антенору. Он уже знал, что Каллиройя афинянка, но родилась на Крите, что она не гетера, но живет одна после того, как была замужем. Такие женщины в Элладе встречались нечасто. Тем привлекательней она казалась скульптору.

У Каллиройи не было родных. На вопрос Антенора она печально улыбнулась и сказала, что предпочла не приводить в дом быков, а быть унесенной, подобно Европе…