29 июля, ночь
Паша очнулся с одной-единственной мыслью: «Какой же я осел!» А как назвать человека, умудрившегося повернуться спиной к маньяку-убийце, до того ясно показав ему, что все о нем знает? Ослом его только и можно назвать. Потенциально дохлым ослом, если уж быть совершенно точным.
А теперь он сидел со связанными руками и связанными ногами на полу в кухне Иванового дома и любовался, как Иван, одетый в синие джинсы и расстегнутую серую рубашку, шьет для него саван. Золотой крестик покачивался на его шее, отражая свет одинокой лампочки под потолком.
Паша поднял голову, по его лицу что-то потекло.
— Господи, — сказал Иван, кинув взгляд на своего пленника. — Кровь…
Он привстал со своего места, склонился над Пашей и вытер ему лоб своим носовым платком.
— Я так понял: ты меня утопишь, — произнес Паша невнятно.
— Ты мне выбора не дал.
— Я уже о тебе все следователю сообщил. По дороге сюда.
— А что же до сих пор ОМОНа нету?
— Приедет.
— Вряд ли. В любом случае меня тут уже не будет.
Шитье свое Иван только начал, значит, у Паши времени осталось минут двадцать.
— Расскажи мне, — попросил Паша, — почему двух девушек так и не нашли, а Ираиду на пляж выбросило?
— Не там вы искали, — спокойно ответил Иван, снова принимаясь за работу. — Я их в лодке от причала увозил, подальше в море. Там и опускал в воду вместе с битыми бильярдными шарами. Они тяжелые — десять штук кинешь, и уже мешок не всплывает. А в последний раз — не получилось. Сторож на причале новый, молодой. Он ночью не спит, лодку не уведешь у него.
— Зачем ты их убивал?..
— Кого? — искренне удивился Иван, скользнув взглядом по лицу Паши.
— Девушек.
— Я никого не убивал. — Он снова сосредоточился на шитье.
— Но…
Помолчав с минуту, Паша решил продолжить разговор:
— А где тела их хранил?
— Под винзаводом есть хранилище для вин, в каменной глыбе вырублено. Температура в этих штольнях почти пятнадцать градусов, а на земле — все тридцать пять. Там одна штольня заброшена…
— И целую неделю ты тела держал при пятнадцати градусах?
— Нет, они бы разлагаться начали, — брезгливо сказал Иван. — Сутки — не более.
— А в этом году?
— В этом году — нет. В этом году, я ж говорю, сторож новый на причале. Не мог я быстро тело в море сбросить. Тут оно хранилось — в холодильнике.
Он кивнул в сторону белого агрегата солидного года выпуска. Паша почти улыбнулся: он же говорил!
— Ну а как ты их убивал?
— Кого?
Иван снова перестал понимать вопросы. Паша начал с другой стороны:
— Три года назад ты… девушка отбилась от тебя. Ты это помнишь?
— Ее беда — грязной ходить. Отмыться ей надо было, а она — в крик.
Иван
Иван очнулся уже на берегу. Тело дочери лежало у него на коленях, а он сидел на песке. Олеся была еще теплой, и Иван притянул ее повыше, к своей груди. Теперь дочка была чистой. И теперь за нее можно было не волноваться.
Их двоих нашли какие-то люди, видимо отдыхающие. Вызвали скорую и милицию.
— Она утонула, — сказал Иван, показывая им Олесю. — Она очистилась и умерла.
У него стали отбирать тело, а он не мог понять — зачем? Доктор из скорой сделал Ивану укол, машина отвезла его в больницу. Там он полежал немного в койке и ушел к себе.
Спустя неделю Иван снова оказался рядом со свежей могилой. На этот раз решил, что эту могилу он не оставит. Хватит уже бродить, чего-то искать. Тут похоронена его девочка, тут и ему место.
Окружающие люди жалели его. Помогли с похоронами, с поминками на девять дней, на сорок. Несли еду и просто так, без повода, понимая, что сам о себе он не побеспокоится. Сердобольные соседки-старушки заглядывали в его дом, опасаясь, что от горя он может что-то с собой сделать.
Жители Боровиковки говорили друг другу: «Такое горе перенес человек, но он хорошо держится!» — и Иван сам поверил в это.
Так и есть. Разве не горе он перенес? Ужасное горе. Потерял все, что было у него. Грязь проклятая и его дочку уничтожила. Сначала мама умерла от инфекции, потом дедушка умер в своих испражнениях, Варя погибла от рака, а рак — это грязные клетки, которые родятся внутри человека, чтобы пожрать его. А теперь еще и дочь…
Но он будет жить дальше. Будет хранить память о дорогих и близких и постарается бороться с грязью этого мира.
Так он и делал. Не мог только выбросить из головы диссонирующее своей жизненной программе ощущение освобождения, которое захлестнула его, когда он понял, что его дочь теперь чиста.
Боровиковка
Иван провел платком по Пашиному лбу, на котором снова появилась кровь.
— Я буду сопротивляться, — пообещал ему Паша, морщась от головной боли. — Ты разве не знаешь, что убийство — это самое омерзительное и грязное, что может сделать человек?
Иван вздохнул и отложил завершенную работу. Достал нож, нагнулся и перерезал веревки на ногах Паши.
— Вставай, — сказал он. — Пора ехать.
Полы под ногами Седова ходили ходуном. Он встал на ноги, покачнулся и, потеряв сознание, свалился в темноту.
— Хватит прикидываться, — услышал он над ухом голос Ивана. — Притворяться ты умеешь, я это видел. Пил в баре воду, а изображал, что налакайся до безобразия…
Паша открыл глаза и снова поднялся на ноги. Иван, заступив ему за спину, неожиданно и больно обхватил его за шею. Кончик ножа уперся в горло:
— Иди уже!
Оказавшись в багажнике «жигулей», Седов ощутил почти облегчение: когда он лежал, его меньше тошнило. Связанными руками он попытался ощупать свои карманы, надеясь, что Иван позабыл о его мобильнике. Но Иван о мобильнике не забыл.
Остальные двадцать минут Паша лихорадочно раздумывал о путях спасения. Дело было не в том, что реальная угроза жизни вдруг разбудила в нем инстинкт самосохранения. Выжить он собирался из элементарного упрямства, которое являлось скрытой частью Пашиной натуры. Он уже пять лет стоял на пути саморазрушения, но умирать по воле постороннего человека не собирался. А если Паша позволит Ивану укокошить себя, то в ближайшем будущем тот исчезнет в неизвестном направлении, а Роберт получит пожизненное заключение. Такой расклад никуда не годился.
«Жигули» остановились, двигатель смолк. Сквозь шум в собственной голове Паша расслышал плеск моря. Даже сейчас, когда по замыслу Ивана море должно было стать могилой рыжему сыщику, он почувствовал, что рад морю.
Багажник почему-то долго не открывался. Паша стал ощущать скрытое беспокойство, ибо смерть в раскаленном багажнике — а он раскалится завтра к десяти утра — казалась ему необыкновенно жуткой. Уж лучше прохладная вода.
Наконец, крышка у него над головой поднялась, лицо Ивана на фоне звездного неба казалось черной дырой.
— Выбирайся, — сказал бильярдист, поднимая Пашу за плечи.
Неловко выбравшись из багажника, Седов сообразил, что они не в бухте отеля, а в соседней. Машина стояла возле причала, вокруг покачивались на волнах несколько катеров.
— Иди. — Иван бесцеремонно толкнул Пашу в спину кулаком.
Они подошли к металлической лестнице, расположенной на краю причала. Внизу, на мелких коротких волнах, покачивалась лодка.
— Я не буду в лодку прыгать, — заупрямился Седов. — Делай что хочешь.
Иван кольнул его в спину острием ножа. Паша отпрянул и повернулся к Ивану:
— Можешь меня тут зарезать.
Иван шумно набрал воздуха в легкие и вдруг ударил его ножом в плечо. Паша задохнулся от боли, его колени ослабли, доски причала стали приближаться. Иван ловко подхватил его и не без труда поволок к сходням.
Очнувшись, Паша обнаружил себя лежащим в лодке. Иван греб от берега в черноту ночи. Плечо болело невыносимо, заставляя Пашу постанывать с каждым вдохом.
— Иван, — сказал он, понимая, что разговор этот последний. — Ты же убийца и больше ничего. Ты грязный будешь до конца жизни ходить. Тебе самому очиститься надо…
Иван оставил весла, встал на ноги и взял в руки увесистый булыжник, припасенный, видимо, ранее.
— Иди к черту, — сказал он. — И будь ты проклят, ищейка! Играл со мной, прикидывался честным человеком, а сам выслеживал. Будь ты проклят!
Он поднял камень над своей головой, а опустить его собирался прямо на голову Паше.
Седов прикрыл глаза, все еще не веря в смерть, как вдруг сквозь веки увидел, как вспыхнул свет. Он открыл глаза и разглядел: свет шел с берега, который от борта лодки оказался всего в двадцати метрах. Три автомобиля, развернутые к воде, освещали море и лодку.
Иван опустил камень на дно лодки и застыл, а Паша с облегчением рассмеялся:
— А вот и ОМОН, Ваня!
С берега донесся голос Льва Аркадьевича:
— Хорошо, что о причале упомянул, Павел! После разговора с тобой, я подумал, что ты не успокоишься, а пойдешь к маньяку. А у маньяка другого выхода нет, кроме как тебя замочить. Только странно, что ты до сих пор живой. Может, вы в паре работали, девушек убивали?
— Лев Аркадьич, я попробую уговорить Ивана вернуться на берег, — ответил ему Паша, к которому вдруг вернулись остатки сил, — но вы его под прицелом подержите, ладно?
— Не теряй времени, Паш… Мы вас обоих под прицелом держим. Вы оба мне не нужны живые, только мешаете. Иван должен исчезнуть, как я тебе и говорил. А вместе с ним и ты.
Сначала Паша решил, что неправильно понял слова следователя или не догадался о сути игры, им затеянной, но потом до него дошло: сейчас их двоих расстреляют тут, в лодке. И тогда те люди, на которых работал Лев Аркадьевич, получат все, чего добивались.
Паша с трудом приподнялся, потом встал на колени:
— Прыгай в воду, Иван!
— Нет!
В тот же момент Паша понял, что сейчас будут стрелять:
— Ты будешь жить у меня, скотина…
Он прыгнул на Ивана, намереваясь свалить его за борт. Раздался грохот выстрелов, воздух вокруг прошили пули. С берега донесся отчаянный женский крик.
