1
Артем долго не верил, что заблудился. Это было глупо, это было невозможно. Наверное, Варя слишком отклонилась от нужного направления, а он пошел за ней и сбил себе ориентиры. Иначе почему он все идет и идет на север, а никакого шоссе с заправкой и кафешкой не видно? Даже жалкой деревушки не попадается. Карта осталась в машине, да и к чему теперь карта? Надо просто успокоиться и подумать.
Артем сел прямо на землю, на холодную мягкую хвою. Бор здесь кончался и хирел, перебивался осинником, мокнул – значит, болота недалеко. Артем закрыл глаза и стал представлять себе то, что видел на карте.
Смутное вышло воспоминание – зеленого цвета с горизонтальными черточками было на карте много. Шоссе вилось по зелени белой тонкой жилкой. Надо идти и идти на север, тогда все равно наткнешься на дорогу. Где эта дорога? Как узнать, где он сейчас? По солнцу?
Солнце то вспыхивало ярко и расчерчивало землю тенями, то скрывалось в холодном облаке. Тогда все делалось серым, мутным, и казалось, что уже вечер. А может, и правда вечер? Мобильник у Артема разрядился, дорогие его часы Варя на всякий случай положила себе в карман. Они и сейчас там. Вот сучка!
Артем старался не думать о Варе. Его мутило от тоски и голода. Он не привык обходиться без еды, причем хорошей и вовремя. Он был спортсмен. Еще древние говорили – а Артему пересказал тренер, – что воин закаляется голодом, лишениями и тревогами, а атлет режимом и отменной пищей. Он не воин. Ему жрать надо. И вообще жить.
Никогда прежде он так не хотел жить, как сейчас. Прошлое стало чужим, то, чего он добивался вчера, стало невозможным, странным и далеким. Только бы дойти до шоссе или станции… Тогда можно что-то исправить. Как вышло, что он влип во все это? Одна баба его купила, как котенка или хомячка. Другая использовала, как одноразовую посуду, чтобы потом отшвырнуть не глядя. Почему он ее так любил? Он еще сегодня ночью ее любил. И хотел. И имел. Где сейчас эта любовь? На другом краю хмурого бесконечного бора, там, где боярышник в крови. Зачем она так сказала?
– Не прикасайся больше ко мне, – сказала она. – Зачем ты мне все выложил? Про эту женщину? Противно и страшно. Теперь понимаешь, что нам надо разбежаться? Ты… Зачем ты с ней это сотворил? Прямо мороз по коже. После этого я больше не смогу с тобой спать. Никогда.
– Наоборот, – ответил он ей. – Теперь-то тебе никуда не деться. Никто ради тебя такого не делал и не сделает. Ты должна быть со мной. Мы ни на минуту больше не расстанемся.
– И ты все время будешь меня насиловать, как сегодня ночью?
– Котенок, что ты? Я не насиловал, я любил. Тебе нравилось. Тебе всегда это нравилось.
– Ах, дурак, дурак! – Она рассмеялась, но слишком громко – притворялась. – Мне не нравилось это никогда. Я просто хотела вырваться из нищеты, в которой жила. Легла сначала под Вотякова, потом под Мики, потом под тебя. Нужно будет, еще под сотню лягу. Все леди делают это.
– Ты не будешь. Ты будешь со мной. А если ты такая, то я тебя покупаю.
– Ну уж нет! Я сама решаю, что мне нужно. Ты – не нужен.
– Сучка! Проститутка!
Она пожала плечами и скорчила такую презрительную гримаску, что у Артема в глазах потемнело.
– Проститутка? А ты кто? – сказала она. – Слушай, давай прекратим этот ненужный базар. Я все согласна разделить по-честному: возьмем каждый по картине, по половине денег и вещей. Если хочешь получить бонус за то, что ублажал старуху, которую потом пришиб, бери ее побрякушки. И квиты!
Она потянулась к своей сумке, но Артем вдруг издал жалкий, скверный звук, похожий на икоту, и повалил ее с бревна назад, вниз головой.
– Ты с ума сошел? Больно! – пискнула она. – Только попробуй…
Он ее не слушал. Он завернул ей руки за спину и обрушился сверху всем своим весом, всей своей обидой, всей своей злостью. Она дергалась, кричала, плевалась, но была много слабее его, а он ненавидел ее так, как никого на свете. Он сам не подозревал, какой он сильный и как сладко давить и кромсать то, что сломало его жизнь. Она то сдавалась и затихала, то снова пыталась толкаться и кричать. Кровь текла с ее обкусанного рта.
– Я тебя ненавижу, – невнятно бормотал этот рот, а мокрые, ставшие черными, глаза смотрели бессмысленно вверх.
Она ненавидит! Вот сучка. Он чуть отстранился и наотмашь ударил ее по вечно красивому лицу. Даже сейчас красивому: ей шли и слезы, и рот в крови, и спутанные волосы, прилипшие к мокрому лбу. Ее должно перекорежить от боли! Пусть станет уродкой! Пусть сдохнет!
Он не сразу понял, что она перестала упираться и хрипеть. Она сделалась мягкой и податливой, как ватное одеяло. Он решил, что она потеряла сознание, остановился и бросил ее. Злоба еще билась в груди, громко, туго билась; он не сразу понял, что это его сердце. Варя не шевелилась. Он тронул ее руку, ее тонкие пальчики, но они никак не отозвались. Ее рот остался полуоткрытым, отчего лицо вытянулось. Под неподвижным левым веком (другой глаз был закрыт волосами) показалось столько голубого белка, что Артему стало страшно.
– Вот сучка, – сказал он.
Он повторял и повторял эту гнусную фразу, но ничего не менялось: Варя все так же неподвижно лежала на сырой палой хвое. Тогда он сделал то, что видел в фильмах, – засунул руку ей под воротник, стал нащупывать сонную артерию. Шея была теплая, но ничего в ней больше не дышало, не билось, не жило.
Так Артем узнал, что сам он жив и должен жить. Он открыл ее сумку на колесиках, вытащил оттуда картины, свернутые рулоном. Нашел мешочек с драгоценностями, положил в боковой карман; карман оттопырился вызывающе, но плевать! Он обшарил Варину куртку, отыскал деньги. Для этого пришлось повернуть Варю набок. Когда он закончил, то снова положил ее так, как было, вверх лицом. И лицо это с приоткрытым ртом не переменилось, только к щеке пристал боярышниковый гнилой листок.
Артем сунул рулон под мышку и пошел на север. Бор казался бесконечным; он был строен, чист, однообразен. Артем ни разу не оглянулся. Внутри его было пусто и тихо. Страшно хотелось есть.
Лишь когда бор стал кончаться и пестреть полуголыми кустами и высокими щетками травы, Артем понял, что идет слишком долго для своего маршрута, вчера еще продуманного.
Он остановился, сел на землю. Куда он попал? Где эта чертова заправка или хотя бы шоссе? Тишина простиралась во все стороны за все горизонты, и ни один ее шорох не напоминал о человеческом жилье и человеческом существовании.
«Еще сдохну здесь, как дурак», – подумал Артем, и эта не слишком серьезная мысль облила его холодом с головы до пят. Он предположил, что если не сдохнет, то точно уж заночует в этом унылом лесу. Он пожалел, что пошел налегке, не взял своей сумки с теплыми вещами, забыл в машине даже грошовую зажигалку, от которой вчера развел костер. Зажигалка была дедова, владельца «восьмерки». Еще в машине остался пакет, а в пакете вполне съедобные ранетки. О еде больше думать не надо, но ни о чем другом не выходит…
Артем поднялся и побрел вперед, строго на север. Если встретится болото, надо немного свернуть, не лезть в топи, но все равно идти к шоссе. Или еще куда-нибудь к людям. В конце концов, не на Луне же он!
Через полтора часа пути Артем понял: какой-то звук мешает ему сосредоточиться на взаимном положении солнца и северных мхов. Он остановился, прислушался. Нужного звука долго не было. Артем уже решил, что ему послышалось, что просто от голода в ухе звенит, но звук повторился. Это был собачий лай – нечастый, не забубенный, аккуратный. Артем не любил собак, но этот лай его обрадовал. Значит, деревня рядом!
Он пошел быстрее и весь обратился в слух, чтобы не сбиться. Ему не хотелось заблудить куда-нибудь в сторону – лесные звуки обманчивы, а эхо врет, он знал. Лай больше не повторялся. Может, в самом деле послышалось?
Артем вышел в голое, недужное редколесье, какое всегда предшествует болотным мочакам. Плохое это было место. Артем уже собрался повернуть назад, как в бурой траве вдруг приметил тропинку – слабую, скорее всего нечасто посещаемую, но тропинку. Наконец-то! Всякая тропинка куда-то ведет!
У Артема даже голова закружилась от радости. Он пошел по тропинке размеренно, экономя силы. Почему-то вдруг представилась ясно, как если бы он спал и видел сон, дымящаяся картошка. Какой-то хлеб. Вода, много воды. Артем отмахнулся от соблазнительных призраков. Скоро кошмар кончится! Скоро. Все равно как. Лишь бы выбраться.
Тропинка все-таки вывела Артема к болотам. Он шел по высокой узкой насыпи, а слева и справа лежали две круглые низины. Они тускло, сыро поблескивали, отливали рыжим и были где реже, где гуще утыканы тонкими кривыми деревцами. Осенью нельзя было понять, живы деревца или зачахли. Тощие ржавые сосенки торчали вперемежку с березками-доходягами. На березках не было ни единого листа, и они, белые, напоминали голые кости.
Низина слева была особенно темной и пустой. Деревца на ней почти никакие не прижились, зато болотные травы, издали похожие на гнилую губку, росли извилистыми грядами. Между ними стояла коричневая вода.
Наверное, отсюда, из этой низины, и вынули землю, чтоб сделать насыпь, по которой сейчас шел Артем. Что-то здесь затевалось, да не случилось – то ли железная дорога, то ли акведук, потому что наискосок над водой и гиблыми черными травами тянулся высоченный мост непонятного назначения и, видимо, еще царской постройки. Кончался мост за болотом, у дальних, почти неразличимых зарослей. Состоял он из долгого ряда стройных арок и был сложен аккуратно, даже с какими-то фестонами, из мелкого сливочно-желтого кирпича, какого давно уже не делают.
Мост был совсем узкий, чуть ли не полуметровый (все-таки, наверное, для трубы). Он основательно одряхлел за долгие годы. Его верх стал неровным, щербатым. Правильный ряд арок кое-где прерывался уродливыми дырами; кирпичи в них ссыпались вниз, как ломаное печенье. В трех местах к мосту отвесно прицепились деревца. Они болтали по ветру последними листьями и выглядели куда более веселыми, чем их собратья внизу, на болоте.
Артем миновал бессмысленный мост, который вел к насыпи, и не спеша двинулся вперед. Там его ждал еще один лес, но под ногами была настоящая тропинка, путь к избавлению. Купить в деревне хлеба, консервов… Напиться из колонки. Ловить губами струю, глотать холодную воду, глотать…
Солнце снова вынырнуло из облака и нанесло на болотную хлябь косое кружево тени странного моста. Сзади сдержанно гавкнула собака.
Артем обернулся (раньше он этого не делал, потому что устал и отупел). То, что он увидел, заставило его замереть вполоборота, с правой ногой, выдвинутой в сторону спасительного нового леса. По насыпи, по той самой единственной тропинке, его нагоняли четверо. Они были еще далеко, у бора. С ними две собаки – черная лайка и громадная немецкая овчарка. Темная спина овчарки поблескивала на солнце. Лайка шла мелкой злой рысью. Люди что-то кричали, но у Артема от их голосов только зудело в ушах. Странным образом он сразу понял, что это погоня.
Он отвернулся и побежал по тропинке вперед. Он устал, и бежать было трудно. Тропинка прыгала у него перед глазами, а лес все никак не приближался. И все-таки он, спортсмен, обучен был в трудную минуту наливаться последними силами, которые обманывают даже своего хозяина и прячутся до поры, чтобы их не потратили на что-то, кроме спасения. Бег Артема стал ровным, мерным, широким, отчего вдалеке возмущенно взвизгнула лайка.
Одновременно сами собой включились быстрые и верные мысли (они тоже никак не могли в голове Артема появиться при обычных обстоятельствах). Он хорошо думал, только когда работали мышцы! Он решил: когда кончится насыпь, не углубляться сразу в лес, а бежать в заросли ивняка вокруг болота. Если поплутать там (Артем слышал, что в воде собаки теряют след) и подняться к лесу где-то в другом месте, можно будет оторваться от погони.
Так, может, и вышло бы, если б из леса, который наконец приблизился и стали в нем хорошо видны рыжеватые сосновые стволы и осиновая мелочь, не показался человек. Человек спокойно вышел к насыпи и ступил на тропинку. Артем некоторое время еще несся ему навстречу, но стал понемногу тормозить и наконец замер.
А человек все шел и шел. Был он высок, широкоплеч и на вид мрачен, руки в карманах. Джинсы, черная куртка, полное спокойствие. Этот шутить не будет!
Артем метнулся к краю насыпи, глянул вниз – коричневая жижа блестела так отвратительно, что замутило.
– Он шел на Одессу, а вышел к Херсону? Без глупостей, Немешаев, – отчетливо произнес идущий человек, и его низкий голос был внятен за десять метров – именно таково сейчас было расстояние между ним и Артемом. Дальнозоркий Артем отлично видел теперь холодные глаза и жесткие впадины на щеках этого человека.
– Не подходите ко мне! – выкрикнул Артем звонким чужим голосом и сунул правую руку за пазуху, будто хотел достать пистолет.
Такой блеф он видел в фильмах, и блеф сработал. Человек в черной куртке остановился. Он уставился на Артема изучающе.
– Я подполковник Новиков. Советую тебе сдаться, – сказал он наконец. – Подойди ко мне и отдай картины – это ведь картины у тебя под мышкой? Оформим как добровольную сдачу похищенного. Ну, а остальные твои художества…
– Врете! Какие художества? – снова крикнул Артем.
В ответ сзади, совсем близко гавкнула лайка.
– Позавчера ты убил Жанну Зинчук, а сегодня – Варвару Фомину. Свернул девчонке шею, как куренку. Ты не человек, Немешаев, а мразь. Но даже для таких, как ты, существуют всякие гуманные штуки, например чистосердечное признание, сотрудничество со следствием…
Человек в черной куртке говорил ровно, монотонно, а сам глядел через плечо Артема. Артем обернулся и увидел, что те, четверо совсем близко. Овчарка шагает на поводке, а лайка так и вьется, но ее не пускают.
– Эти с вами? – спросил Артем у Новикова. – Скажите, чтоб собак держали, не то я…
Он взмахнул рулоном, будто собрался зашвырнуть его в болото.
– Не дури, Немешаев, – поморщился подполковник. – Это ценные произведения искусства, авторы Коровин и Каменев. Никогда не видел, но говорят, хорошие художники. Остальное, что ты взял у Галашина, мы уже нашли. Верни и это. Картинам вредно быть на сыром воздухе. Успокойся и начни думать о себе. Например, как облегчить дальнейшую жизнь. Сначала отдашь картины, потом…
Он не договорил, потому что Артем вдруг сорвался с места и побежал вспять, туда, где к насыпи примыкал странный полуразрушенный мост. На его кирпичную осыпавшуюся стену Артем вскарабкался в мгновение ока. Чуть пригнувшись и качаясь, он пошел по мосту.
– Вот дурак! – крякнул ему вслед подполковник. – Рухнешь ведь!
Артем продолжал идти, балансируя рулоном. Он не видел, как подполковник два раза взмахнул рукой.
Знак этот поняли. Участковый Кузин со своей нетерпеливой лайкой и Вероника побежали к Стасу. По насыпи они втроем достигли леса, куда так стремился Артем. Зыбким берегом, поросшим ивняком, они начали обходить болото, чтобы встретить или преследовать Артема там, где и мост, и топь кончались, зато начинались кусты и кривые сосенки.
Киселев потрусил назад по тропинке. Он собрался подойти к мосту с другой, дальней стороны круглой низины. Ему пришлось бы бежать дольше, чем всем остальным, но Стас решил: раз Киселев в прошлом году осилил полумарафон и получил за это грамоту, то справится.
На насыпи у моста остались Столетов с Джанго и Эдик на тот случай, если Артем вздумает вернуться и улизнуть-таки в лес.
Артем осторожно шел вперед по раскрошенным, выбитым кирпичам. Он не боялся высоты. Небо приблизилось к нему, в лицо дунуло прохладой. Он был один. Он был уверен: идти за ним никто не рискнет, даже подполковник в черной куртке, который вряд ли многого в жизни боится.
Издали мост выглядел игрушечным, а оказался невыносимо длинным. Артем знал, что по сторонам сейчас смотреть нельзя, только под ноги. Каждый шаг он делал расчетливо, спокойно. Всегда, когда было трудно, он начинал безошибочно понимать свое тело. Тренер говорил, это особый дар. Артем чувствовал, как зыбко уравновешены теперь его тяжесть и та сила, что гибельно влечет вниз, к смерти. Неверное движение, со стороны незаметное, может смахнуть его с моста. Он канет тогда в топь, как те обломки, что валятся вниз, когда он пробует ногой, куда ступить. Проклятые кирпичи, кто их так расшатал и сдвинул?
Сбоку, из лесу рявкнула лайка. Значит, эти пошли в обход. Овчарка молчит. Где она? Сзади, слева? Где подполковник? Главное, успеть первым на тот берег. Это получится: он идет по прямой, а и м топать и топать по скользким берегам. Он уйдет! Главное, не останавливаться, но и не рисковать. Скоро берег. Скоро. Скоро.
Провалившаяся, разрушенная арка возникла перед Артемом неожиданно. С насыпи он видел три или четыре таких дыры, прерывавшие неровный хребет моста. Тогда провалы казались пустяковыми, а сами арки игрушечными. Теперь прочная твердь у ног обрывалась. Мост впереди продолжался, но метрах в трех.
Целых три метра! Недосягаемо далеко. На противоположной стороне провала тускло желтели битые, съехавшие набок кирпичи. Невероятно тощая осинка, кирпичи эти разъединившая и раздвинувшая своими корнями, торчала там. На ней уцелело несколько бледных, будто застиранных листочков, которые вздрагивали и беспорядочно болтались, хотя ветра не было никакого.
Впервые Артем глянул вниз. Провал у его ног оказался самым узким местом обрушения. Сама арка с сохранившимся пояском кирпичных фестончиков была много шире. Грузовик бы под ней проехал! Ее опоры, целый век погруженные в болото, отсырели, покрылись липкими мшистыми узорами. Внизу меж кирпичных опор неподвижно стояла вода. Была она скверная, с какой-то мерзкой чернотой в глубинах.
Артем прикинул, можно ли прыгнуть через провал. Нет, никак! Спуститься по опоре арки вниз, чтобы пройти или проплыть по воде, а потом подняться с противоположной стороны? Хорошо, если под водой зыбкая, но почва. А вдруг топь? Господи, дыр таких на мосту еще несколько! Вернуться? Спрятаться до ночи под мостом, в какой-нибудь выбоине в опоре? И сбежать в темноте?
Артем расставил потверже ноги, чтобы не качнуться и не потерять равновесия. Он огляделся, ворочая больше глазами, чем головой. Сзади у перехода на мост замерли два человека с овчаркой. Слева кто-то бежал, огибая болото, – собрался встретить его на другом берегу. Справа за болотом, прямо напротив Артема, в ивняке стоял подполковник, а рядом двое с лайкой. Собака пятилась и рычала. Сверху и издали все они казались Артему мелкими, коротконогими.
– Немешаев, возвращайся, не глупи! – крикнул подполковник.
Его голос почти съела громада пустого пространства над болотом. Только тут, на высоте, где стоял Артем, сырой воздух делался свежее и прозрачнее, смыкался с небом. А в небе то и дело открывались облачные люки, чтобы пропустить длинный нежаркий луч. Тогда мост снова отбрасывал косую тень, зеркально вспыхивали лужицы меж кочек, искрились водные равнины; даже листья на осинке, что росла из расщелины старого моста, начинали крутиться по-особому, бешено, как маленькие пропеллеры.
– Немешаев! У тебя есть шанс, если не будешь дураком! – снова слабо, издали забасил подполковник, а лайка гавкнула.
– Сам дурак, – ответил Артем негромко.
Он себя не расслышал, что уж говорить про подполковника.
Хорошо наверху: далеко видно, тучи, быстро меняя очертания, проносятся над головой. Никто тут не достанет, только идти некуда. Все-таки некуда! От этого тоска приходит неминуемо, как приходит теперь вечер, а расслабляться нельзя – тогда конец. Рискнуть, попробовать прыгнуть? Или вернуться, сдаться? Размахивая картинами, выговорить особые условия? Нет, так только в кино бывает. Никто никогда не держит слова. Все врут. Веры нет никому.
Самый худенький и мелкий из троих стоявших в ивняке тоже решил подключиться к уговорам:
– Немешаев, верните картины! Это будет учтено судом!
Мерзкий, хилый комариный голос. Черт, и тут баба! А ведь Артем издали принял эту фигуру за неказистого мужичка!
Присутствие какой-то бабы здесь, на болоте, в виду моста, вознесшегося к небесам, казалось диким, невозможным, оскорбительным. Артем понял, что ни за что назад не повернет. Нет, он не вспоминал сейчас женщин, которых любил и ненавидел. Он вообще теперь мало что о себе помнил. Он только знал: назад нельзя, там конец. Ужас, позор и конец. А если вперед? Разве не бывает чудес?
Он отступил по неровным кирпичам, сделал несколько шагов и прыгнул.
– А-а-а-а! – тонко закричала Вероника и побежала к краю воды, хлюпая кроссовками по грязи. Черная с подпалами Найда наконец залаяла всласть, Джанго ответил басом с насыпи.
Вероника, девушка неробкого десятка, быстро взяла себя в руки. Сложив из ладоней рупор, она закричала отчетливо и пронзительно:
– Немешаев! Не двигайтесь! (Ах, сделайте, чтобы собака замолчала! Спасибо!) Не дергайтесь, Немешаев! Постарайтесь принять горизонтальное положение! Главное, никаких резких движений! Не шевелитесь!
Все это она кричала тому месту на темной поверхности воды, которая только что всхлипнула, чтобы принять в себя Артема Немешаева. Шевелился ли он там, где нет ничего, никто не знал. Вероника, участковый Кузин и Стас были слишком далеко и не могли рассмотреть, что такое та медлительная рябь, которая возникла меж устоев моста, чуть поколебалась и успокоилась.
– Не кричи так, дочка, – сказал Палыч, – не поможешь. Конечно, когда сначала по щиколотку увяз, потом по колено, ты права, лучше распластаться. Только он солдатиком ухнул с верхотуры и сразу в трясину ушел. Царствие небесное, как говорится. Хотя плохой был человек, девчонку загубил.
– Еще картины с собой утащил, – добавил Стас и плюнул прицельно, в гряду пузыристой тины.
– Как же, как же так! – воскликнула Вероника. Она бросилась к Стасу, желая заплакать.
Только плакать Вероника давно разучилась. Лишь три или четыре слезинки скатились по ее бледным щекам и высохли быстро, как спирт, не достигнув подбородка. И все-таки Стас пожалел ее, усталую девочку в мальчишеской бейсболке и в куртке болотного цвета. Могло показаться, что Вероника специально так оделась, для маскировки в лесу, но у нее вообще все вещи были болотного цвета. Или серого. Или коричневого. Она была своей среди тростников, тинных кочек и осенней сырой ржави.
– Мы сделали все, что могли, – сказал Стас. – В конце концов, картины застрахованы.
– Но это же Коровин и Каменев! – не унималась Вероника. – Эти картины больше никто никогда не увидит!
Стас пожал плечами:
– Показывали мне их фотки – на мой непросвещенный взгляд, так себе. Хотя, конечно, вещи старые, в цене только росли бы.
– Станислав Иванович, – начала Вероника робко, как школьница, – можно спросить? Как вы догадались, что Немешаев на насыпи окажется? Я так удивилась, когда вы из леса вышли.
– А я с Киселевым связался – вон он, кстати, бредет, бедняга, язык на плече. Ну, прикинул, куда мог двинуть наш турист-спортсмен? За лесом шоссе – больше некуда идти Немешаеву, как туда. Я сам с той стороны подъехал. К шоссе дорога одна, через насыпь. Места я знаю, пацаном тут у бабки бывал. По этому вот самому мосту – он тогда не так еще развалился – раз сто туда-сюда пробегал.
– И не боялись?
– Не боялся. Потому что дурак был.