Медсестры, что жили при больнице, и студентки из Найтингейл-Хаус в столовой при школе только завтракали и в полдень пили чай. На ленч и обед они шли в столовую самообслуживания, где в казенной и шумной обстановке обедал весь больничный персонал, за исключением врачей-консультантов. Там постоянно предлагался широкий выбор питательных, хорошо приготовленных блюд с учетом зарплаты государственных служащих и вкусов нескольких сотен человек, отличающихся друг от друга своими религиозными или диетическими ограничениями. В составлении меню повара строго руководствовались определенными принципами, в частности, в те дни, когда на операционный стол попадал урологический больной, печенка и почки по понятным любому соображениям из меню исключались.

Система самообслуживания вводилась в больнице Джона Карпепдера при упорном сопротивлении всех категорий работающего персонала. Восемь лет назад здесь были отдельные столовые для медсестер и учащихся, одна — для администрации и специалистов и маленький зал для привратников и мастеровых. Это устраивало всех, поскольку создавало подобающее различие между категориями и обеспечивало людям сносную тишину и возможность пообедать в компании тех, с кем они предпочитают. Но теперь только старший медицинский персонал наслаждался спокойствием и уединением в собственной столовой.

Эта привилегия, ревниво охраняемая, находилась под непрестанными атаками со стороны Министерства финансового контроля, государственных советников по вопросам общественного питания и экспертов по изучению труда, которые, вооружившись данными статистики расходов, без труда доказывали, что такая система неэкономична. Но пока докторам удавалось побеждать их. Их самым сильным аргументом была необходимость обсуждать вопросы здоровья пациентов втайне. Этот довод, предполагающий, что они продолжают работать даже во время приема пищи, со стороны официальных организаций встречал некоторый скептицизм, но им не удавалось его опровергнуть. Стоило им попытаться издали завести речь о необходимых изменениях в системе больничного питания, и доктора, как тяжелую артиллерию, неизменно и без промедления выдвигали на первый план необходимость строжайшей конфиденциальности по отношению к своим пациентам, и перед этим мистическим доводом сдавались даже аудиторы государственного казначейства. Позицию докторов значительно усиливала поддержка Матроны. Мисс Тейлор не скрывала, что считает в высшей степени оправданным, чтобы старший медицинский состав продолжал пользоваться отдельной столовой. А влияние мисс Тейлор на председателя комитета управления больницей было таким очевидными и давно существующим фактом, что об этом уже устали сплетничать. Сэр Маркус Коухен был богатым и представительным вдовцом, и все очень удивлялись тому, что они с Матроной до сих пор не поженились, все сходились на том, что этого не происходит либо из-за нежелания сэра Маркуса — известного Деятеля местного еврейского общества — женитья на женщине неиудейской веры, либо потому, что мисс Тейлор, преданная своему призванию, решила никогда не выходить замуж.

Но степень влияния мисс Тейлор па председателя комитета, а следовательно, и на сам комитет была очень высока. Все знали, что это особенно раздражает мистера Куртни-Бригса, поскольку значительно ограничивает его собственное влияние на сэра Маркуса. Но что касается отдельной столовой для врачей-консультантов, его мнение было принято во внимание и оказалось решающим.

И хотя всему остальному персоналу больницы приходилось обедать в огромном общем помещении, их права на некоторую интимность общения были по возможности соблюдены. Иерархическое разделение больничного общества продолжало уважаться. Просторное помещение общей столовой разделялось на небольшие закутки деревянными решетчатыми перегородками, увитыми растениями, и каждый из этих «кабинетов» создавал ата мосферу маленькой личной столовой.

Сестра Рольф взяла себе камбалу с жареным картофелем, принесла свой поднос на столик, за которым последние восемь лет обедала с сестрой Брамфет и сестрой Гиринг, и оглядела шумное скопище обитателей этого странного мира. В алькове у самого входа галдела кучка лаборантов в закапанных разными химикатами халатах. Рядом с ними устроился старый Флеминг, фармацевт амбулатории, с желтыми от никотина пальцами, которыми он скатывал шарики из хлеба. За соседним столиком щебетали четыре подруги-стенографйстки в голубых халатах. Мисс Райт, старшая секретарша, работавшая в госпитале уже двадцать лет, как всегда, торопливо и неразборчиво поглощала пищу, спеша вернуться к ожидающей ее пишущей машинке. Отделенная от ее стола перегородкой, уютно устроилась группка специалистов — мисс Банион, главный рентгенолог, миссис Нетерн, заведующая социальной работой, и два физиотерапевта; старательно охраняя свой статус неспешной и деловитой беседой на профессиональные темы, они демонстрировали безразличие к потребляемой пище и выбору столика, отодвинутого как можно дальше от легкомысленной канцелярской молодежи,

И о чем же все они думали? Возможно, о Фоллон. В больнице все, от главного консультанта до горничной, знали, что уже вторая студентка умерла при загадочных обстоятельствах и что здесь находятся полицейские из Скотленд-Ярда. Скорее всего, смерть Фоллон была предметом обсуждения за каждым столиком. Но это не мешало людям расправляться с ленчем и продолжать работать. Работы у всех было по горло, да и других неотложных забот у каждого хоть отбавляй; к тому же жизнь больницы ежедневно порождала все новые, свежие темы для сплетен и разговоров. И не потому, что жизнь должна продолжаться; в больницах это присловье имело свой, особый смысл. Жизнь действительно продолжалась, подталкиваемая настойчивым движением от рождения к смерти. Поступали все новые больные; машины «Скорой помощи» ежедневно привозили пострадавших; список операционных больных постоянно пополнялся; покойники выносились в морг, выздоровевшие выписывались, и на их место тут же укладывались новые пациенты. Смерть, даже внезапная и неожиданная, была более знакома этим беззаботным юным студенткам, чем даже самым опытным старшим детективам. И ее способность потрясать душу имеет свой предел. Или вы смиряетесь со смертью в первый год учебы или работы, или вам приходится отказаться от профессии медсестры. Но убийство! Это другое дело. Даже в нашем жестоком мире убийство сохраняет свое жуткое и первобытное свойство вызывать потрясение. Но сколько же именно людей в больнице на самом деле полагает, что Пирс и Фоллон были убиты? Только одного присутствия здесь восходящей звезды Скотленд-Ярда и его свиты было недостаточно, чтобы люди поверили в такое исключительное явление. Было множество других объяснений смерти девушек, более простых и более правдоподобных, чем убийство. Право Делглиша считать это убийством; поди-ка докажи это!

Сестра Рольф склонилась над тарелкой и начала лениво разламывать вилкой камбалу на кусочки. Она не чувствовала особого голода. Тяжелый запах пищи, висящий в воздухе, отбивал аппетит. Постоянный многоголосый гомон, в котором тонули отдельные звуки, оглушал и утомлял.

Рядом с Рольф, аккуратно подвернув подол своего плаща и бросив к ногам бесформенную поношенную сумку, которая повсюду сопровождала ее, сестра Брамфет с такой воинственной энергией поглощала отварную треску с гарниром из вареных овощей, как будто ее возмущала необходимость тратить время на прием пищи и она вымещала на ней свое раздражение. Сестра Брамфет постоянно брала отварную треску, и Рольф внезапно почувствовала, что не сможет перенести больше ни одного ленча, глядя на яростно расправляющуюся с треской коллегу.

Она напомнила себе, что в се власти прекратить свои мучения. Она могла бы пересесть, если бы только не это проклятое безволие, которое превращало простой акт перенесения своего подноса на другой столик в катастрофический и неисправимый поступок. Слева от нее сестра Гиринг ковырялась в тушеном мясе и резала па аккуратные кусочки цветную капусту. Когда она наконец приступила к процессу еды, она, как проголодавшаяся школьница, начала торопливо запихивать в себя пищу. Но этому обязательно предшествовали жеманные и придирчивые приготовления. Сестра Рольф не раз едва удерживалась, чтобы не прикрикнуть: «Бога ради, Гиринг, прекратите эту противную возню и ешьте, наконец!» Когда-нибудь она все-таки не смолчит. А значит, в ее лице еще одну пожилую медсестру объявят «невозможной и, по-видимому, стареющей».

Она обдумывала идею жить вне больницы. Это не запрещалось, и она вполне могла себе позволить купить квартиру или даже маленький домик, что было бы хорошим вложением средств перед пенсией. Но Джулия Пардоу отвергла эту идею несколькими небрежными убийственными замечаниями, которые она бросила как холодную гальку в глубокий омут ее надежд и планов. Сестра Рольф часто вспоминала ее высокий, детский голосок.

— Переехать! Зачем вам это делать? Мы не сможем тогда так часто видеться.

— Почему же, Джулия? Сможем, да еще в гораздо более интимной обстановке, и не нужно будет рисковать и исхитряться. Это будет приятный, уютный домик, он вам понравится.

— Но я уже не смогу так просто, как теперь, проскользнуть к вам, когда почувствую, что мне это нужно.

Когда она почувствует, что ей это нужно? Нужно — что? Сестра Рольф отчаянно отмахивалась от назойливого вопроса, на который никогда не решалась ответить себе.

Она понимала природу своей проблемы, в конце концов, в ней не было ничего исключительного. В любых взаимоотношениях всегда есть тот, кто любит, и другой, который разрешает себя любить. Едва ли здесь можно было установить жесткую регламентацию; от каждого по способностям, каждому по потребностям. Но разве это эгоистично или самонадеянно — рассчитывать на то, что тот, кому приносится дар любви, знает ему цену; что она не растрачивает свою любовь на неразборчивую и вероломную плутовку, которая получает наслаждение везде, где только возможно? Она сказала:

— Вы сможете приходить два-три раза в неделю или еще чаще. Я буду жить не очень далеко.

— О, не знаю, как у меня это получится. Не понимаю, зачем вам возиться с домом? Вам и здесь прекрасно.

Сестра Рольф подумала: «Но мне здесь не прекрасно. Здесь меня все раздражает. Не только тяжелобольные пациенты становятся раздражительными. Это случилось и со мной. Я не люблю и презираю большинство людей, с которыми мне приходится работать. Даже работа теряет для меня свою привлекательность. С каждым новым набором учащихся они оказываются все более ограниченными и менее образованными. Я уже больше не уверена в ценности того, что делаю».

У кассы раздался грохот. Одна из уборщиц уронила поднос с грязной посудой. Невольно взглянув в ту сторону, сестра Рольф увидела только что вошедшего детектива, который встал со своим подносом в конец очереди. Она наблюдала за высоким человеком, не обращавшим внимания на болтающих в длинной очереди студенток, пока он медленно продвигался вперед, между хозяйственником и ученицей акушерки. Он поставил на поднос тарелку с кусочком масла и хлебом и ждал, пока раздатчица выдаст ему заказанное блюдо. Она удивилась, увидев его здесь. Ей не приходило в голову, что он решит прийти на леич в больничную столовую, и при этом один. Она следила, как он добрался до конца, передал контролеру свой чек и повернулся, оглядывая зал в поисках свободного места. Он выглядел совершенно непринужденным, как будто не осознавал, что его окружает чуждый, незнакомый ему мир. Она подумала, что этот мужчина наверняка чувствует себя уютно в любой компании, поскольку защищен своим внутренним миром, обладает тем сокровенным достоинством и самоуважением, которые и есть основа счастья. Вдруг она ощутила прилив жадного интереса к его внутреннему миру, но, возмущенная этим, она снова низко склонилась над тарелкой. Наверное, женщины находили интересным его удлиненное худое лицо, одновременно надменное и чувствительное. Пожалуй, для его профессии это одно из преимуществ, и, будучи мужчиной, он, вероятно, частенько пускал его в ход. Несомненно, одной из причин, по которой ему поручили расследование этого дела, была его привлекательность. Если заурядный Бил Бейли ничего не смог сделать, пусть попробует свои силы восходящая звезда Скотленд-Ярда. Когда в больнице в качестве подозреваемых полно женщин, да в придачу к ним три старые девы, уж он-то не упустит возможность применить свои чары. Что ж, удачи ему!

Но за столиком она оказалась не единственной, кто заметил его появление. Она скорее почувствовала, чем увидела, как сестра Гиринг выпрямилась и сказала:

— Ну и ну! Красавец сыщик! Лучше ему поесть с нами, а не то он окажется в компании с этими болтушками. Кто-то же должен помочь бедняге сориентироваться.

А теперь, подумала сестра Рольф, она бросит на него свой кокетливый, зазывный взгляд, и мы будем вынуждены терпеть его до конца ленча. Знаменитый взгляд был приведен в действие, и приглашение было принято. Невозмутимый Делглиш пробрался со своим подносом через толчею в зале и подошел к их столику. Сестра Гирипг сказала:

— А куда вы дели своего красавца сержанта? Я думала, полицейские всегда ходят парами, как монахини.

— Мой красавец сержант изучает отчеты и уничтожает сандвичи с пивом, в то время как я воспользовался преимуществом старшего по чину, чтобы оказаться в вашем прелестном обществе. Этот стул занят?

Сестра Гиринг придвинулась со своим стулом поближе к Брамфет и улыбнулась ему:

— Пожалуйста, присаживайтесь.