Глава 6
Сперва я не знала, с чего начать. Я выбрала наугад часть помещения, справа от двери. В углу стоял манекен. На нем был вечерний туалет из "Мэгги Торнтон", усеянный бисером и отделанной бахромой. За манекеном на Обеих стенах, образующих угол, в определенной последовательности висели фотографии в рамках, изображая Лору Уорт в разных ролях, начиная от самых ранних до самых последних. Однако здесь, как я отметила, не было фотографий из фильма "Шепчущий мрак".
Я не спеша рассматривала фотографии, наблюдая, как росла Лора, как она формировалась, становилась известной киноактрисой и звездой экрана. Некоторые из ее ранних ролей я видела в Нью-Йорке. К сожалению, не все фильмы с Лорой Уорт сохранились. В правом нижнем углу каждой фотографии были аккуратно подписаны название фильмов и годы их выхода на экран. Здесь находился бесценный фактический материал, который был мне необходим.
На другой стене разместились фотографии знаменитых актеров, звезд киноэкрана, с которыми играла Лора. Я нашла здесь много знакомых лиц, некоторые из них уже закончили свой земной путь. Попадались и надписанные фотографии — что-нибудь экспансивное, вроде: Моей драгоценной… Твой навеки… Божественной Лоре… и так далее. Я сделала гримасу. "Ты действительно так думаешь?" — мысленно обратилась я к одному из моих любимых актеров.
Ответ напрашивался сам собой. Естественно, ни этот актер, ни другие не имели в виду какие-нибудь глубокие чувства. Это был мгновенный всплеск эмоций — дань тому блестящему, фантастическому миру, в котором они вращались, где реальностью была не жизнь, а кадры, мелькавшие на серебристом экране.
Я расхаживала по комнате не торопясь, наслаждаясь каждым открытием, возвращая к жизни каждый эпизод, связанный с ним.
Неожиданно я наткнулась на пару голубых туфель на каблуке, абсолютно непригодных для передвижения по песку. В памяти всплыла сцена из фильма "Пески фортуны", когда Лора, сбросив их, спотыкаясь, бежит по пустыне в одних чулках, а камера фиксирует крупным планом ярко-голубые туфельки на желто-коричневом фоне. Невольно напрашивалась аналогия с героиней фильма. Эта женщина, подобно туфелькам, брошенным среди пустыни, была покинута, оставлена на произвол судьбы. Но, конечно, спасение пришло вовремя. В те дни у фильмов бывал счастливый конец, что приносило удовлетворение. Так прекрасно было сознавать, что проблемы решаются, все кончается благополучно, тогда как в реальной жизни часто бывает наоборот. В реальной жизни женщина, которая когда-то надевала эти туфельки, сидит сейчас наверху, одинокая, больная, и сердце ее сжимается от страха.
Ход моих мыслей поразил меня. Одинокая, больная, испуганная? Почему, когда я думаю о ней, мне приходят в голову эти эпитеты? Разве она одинока? Все, что угодно, только не это. И больной ее тоже не назовешь. Она быстро справилась с физической слабостью, от ее обморока не осталось и следа. И она меньше, чем кто-либо другой, кого я знала, производила впечатление напуганного человека. Вот разве только иногда в глазах ее мелькало что-то похожее на страх.
Я подняла с пола одну из голубых туфелек и, пошарив внутри, нащупала в носке несколько застрявших там песчинок. Лора, должно быть, никогда больше не надевала их после того, как снялась в Песках фортуны. И теперь они донесли жар американской западной пустыни до Норвегии. Я осторожно поставила туфельку на пол, стараясь, чтобы ни одна песчинка не выпала оттуда. Все они были памятью о прошлом.
Постепенно, перемещаясь по комнате, я очутилась у дверей, выходящих наружу. Напротив затемненной стены, которую обходил свет, висела еще одна фотография. Она была гораздо больше других, и когда я подошла поближе, чтобы рассмотреть ее, то обнаружила, что ошиблась. Передо мной была не фотография, а картина, но повернутая лицом к стене. Любопытство подстегивало меня, требуя, чтобы я немедленно перевернула ее. Рама оказалась тяжелой. Я с трудом сняла ее с крюка и поднесла к двери, рассчитывая лучше рассмотреть при все еще ярком уличном свете.
Это оказался превосходный, написанный маслом портрет Лоры Уорт на вершине ее успеха. Художник изобразил ее сидящей в красном платье. На секунду я предположила, что это платье из "Шепчущего мрака", но оно было другого покроя, с треугольным вырезом, обнажавшим прекрасные линии шеи, знакомый надменно вздернутый подбородок.
Я отнесла портрет на место, удивляясь тому, что он повернут лицом к стене. Странно. Определенно это была картина, которой Лора Уорт могла бы гордиться. Кто это сделал? Она сама? Впрочем, если это и была загадка, то легко, разрешимая. Я решила завтра же спросить об этом Лору.
Остальную часть комнаты я не стала осматривать. Мой интерес внезапно как-то угас, будто повернутый к стене портрет угнетал. Мне стало не по себе. Я вспомнила, как Майлз Флетчер говорил, что все эти раскопки только накличут беду. Возможно, никто из живущих здесь вообще не осмеливался изучать эти реликвии, проникать в прошлое. Где-то в прошлом разгуливал убийца, которого так и не арестовали. Он принадлежал к тому времени, о котором Лора не хочет говорить. Прошлое заперто в сундуке вместе с платьем, которое было на ней в "Шепчущем мраке". Неужели мне доведется в него заглянуть? И что это даст? Возродит беду или, наоборот, освободит от давнишней угрозы, которая все еще нависает над ней?
Я принялась разбирать те немногие вещи, которые захватила с собой, накинула махровый халат. Через открытые окна и двери в комнату проникал холодный воздух, но мне не хотелось закрывать их. Приму горячую ванну и лягу слать, решила я. Усталость вновь навалилась на меня, мне не хотелось больше думать ни о Лоре Уорт, ни о чем бы то ни было, связанном с прошлым, даже с моим собственным.
Небольшой квадратный холл был плохо освещен. В гостиной играло радио. Музыка транслировалась Би-би-си, судя по комментариям диктора.
Маленькая ванная находилась в небольшой нише под лестницей. Направляясь туда, я заметила, что и в холле на стенах тоже много фотографий, висевших близко друг к другу. Это были небольшие семейные фотографии в овальных черных рамках. Остановившись, я с интересом рассматривала их. Если бы только я могла установить, кто снят на них! Здесь, несомненно, где-то была и моя бабушка. Странно, но я обнаружила, что мне совсем не безразлично, как она выглядит. Я хотела знать, на кого похожа Лора. Нужно попросить ее показать мне бабушку. Я не уеду домой, не получив необходимых сведений о моих норвежских предках.
Поблаженствовав в восхитительной старомодной ванне и прогревшись до кончиков ногтей, я вернулась к себе. Уходя, я оставила гореть лампу под абажуром, кто-то ее выключил, видимо из экономии. Включив ее снова, я увидела, что двери в сад и окна закрыты. Запах камфары и пыли опять ощущался в комнате.
Я вновь открыла окна и распахнула двери, не тревожась, что кто-то проникнет ко мне снаружи. Ведь я в Норвегии, в тихом, уютном Бергене. Какая опасность может мне угрожать?
Возле дверей висел портрет Лоры. Кто-то уже снова повернул его лицом к стене. Пусть так и висит, не тревожит моих сновидений!
Пуховое одеяло было подвернуто, и я осторожно пролезла в этот спальный мешок, позволяя ему окутывать меня блаженным теплом. Закрыв глаза, я мгновенно погрузилась в сон, несмотря на все волнения прошедшего дня.
Пробудилась я неожиданно. В комнате было темно, сердце бешено колотилось. Я не знала, что мне приснилось, но что-то разбудило меня. Лежа в темноте с открытыми глазами, я почувствовала, что давит на меня эта комната. Манекены, словно призраки, выступили из углов, замыкая меня в кольцо. Глаза на фотографиях со стен следили за мной. И я явственно ощущала присутствие скрытого от меня в сундуке карминного платья.
Вокруг было очень тихо, хотя отдаленные звуки транспорта доносились и сюда. Но ни одна доска в доме не поскрипывала под ногами. Все другие его обитатели, несомненно, спали наверху, и я почувствовала себя вдруг страшно одинокой внизу, в этом странном доме, когда рядом — никого, ни одной души…
Звук возник неожиданно. Он был таким тихим, что сначала я приняла его за плод воображения. Но затем убедилась, что это не так.
— Слушай… — прошептал кто-то. И пока я всем своим существом вслушивалась в окружающий мрак, откуда-то издали опять прошелестело: — Слушай…
Шепот вселял в душу леденящий ужас. Откуда он шел, определить было невозможно, но больше не повторился. Тогда я выбралась из постели на холод. Сунув ноги в тапочки и нащупав в темноте халат, я накинула его и застыла, трепеща, в центре комнаты, широко открыв глаза и насторожив уши. В Испуге я подумала, что шепчущий стоял, наверное, в этой комнате, рядом со мной, бдительно всматриваясь в темноту. Если бы только я осмелилась включить свет, возможно, мне и открылась бы какая-нибудь страшная правда!
Но я не решилась это сделать и больше ничего не услышала. Я подошла к двери, выходящей в холл, и нашла ее приоткрытой, хотя плотно закрыла ее перед тем, как лечь спать. Толкнув дверь, я напряженно вслушалась в тишину дома. Было так тихо, словно все в доме затаили дыхание. Я снова плотно притворила дверь, сожалея, что не могу ее запереть.
Затем пересекла комнату, ударившись коленом о сундук, и вышла в сад. Надо мной простиралось ночное небо, усыпанное звездами. Как бы они сверкали в ночном черном небе зимой! Под ногами в мягких тапочках я ощущала грубую, колючую траву, оставшуюся после зимы. Обойдя дом, я попала в просторный сад. Нигде никого не было. Ни одна тень не мелькнула при моем приближении.
Было, должно быть, не очень поздно, поскольку огни в Бергене еще горели — ковер сверкающих драгоценностей раскинулся у моих ног.
А не во сне ли мне все это пригрезилось? В каком-то доме неподалеку, вероятно, Продолжалась вечеринка и слышалась музыка, похожая на звуки волынки. Я бы ее послушала, но замерзла.
Едва войдя в двери, ведущие из сада, я сразу ощутила перемену. Кто-то поджидал меня в комнате. Дверь в холл опять была приоткрыта, и оттуда пробивался луч света, освещая фигуру человека, стоявшего перед портретом Лоры. Чем-то таинственным веяло от этой безмолвной фигуры в белом, Выключатель находился на другом конце комнаты, и я застыла на месте, не смея двинуться или заговорить. Ужас парализовал меня. Ничего подобного я в жизни не испытывала. Стоило мне на минуту выйти наружу, как здесь появился призрак.
Но тут кто-то вошел из холла и включил верхний свет. Внезапная иллюминация на мгновение ослепила меня. Затем я разглядела Лору, которая стояла у своего портрета, одетая в белый пеньюар с кружевной кокеткой и лентами у горла. Портрет был повернут лицевой стороной к Лоре. Она смотрела на него, зажав в одной руке ножницы, поблескивавшие в свете лампы. По какой-то причине вид этих сверкающих лезвий так ужаснул меня, что я едва обратила внимание на мужчину, застывшего в дверях. Молнией мелькнула мысль: шептуном могла оказаться Лора. Она появилась здесь, чтобы напугать меня, причинить мне какой-то вред. Если это правда, тогда… тогда мне следовало, конечно, справиться о причине такого поступка. Меня вдруг затрясло, и я почувствовала приступ тошноты.
Заметив меня с порога, Майлз прижал палец к губам. В пижаме, и шелковом халате, он, неслышно ступая, прошел через комнату и, приблизившись к жене, осторожно отобрал у нее ножницы, положил их на стол.
Лора, казалось, не узнавала его. Лицо ее было странно отрешенным; неподвижные глаза широко распахнуты. Меня осенила внезапная догадка: Лора спала! Некоторое время Майлз разглядывал портрет, затем, тихонько дотронувшись до локтя жены, повел ее к выходу, Покорно, не сопротивляясь, она пересекла комнату, вышла в холл и поднялась вместе с мужем вверх по лестнице. Я вышла в холл вслед за ними, наблюдая, как они поднимаются. На повороте лестницы Майлз взглянул на меня, и я прочла в его взгляде мрачное предостережение.
Меня била дрожь, я никак не могла унять ее. Вернувшись в комнату, я не только закрыла дверь, но и придвинула к ней стул. Опустив каждое окно на дюйм или два, я затворила двери, выходящие в сад. Проходя мимо портрета, я замедлила шаги там, где стояла Лора, и сразу заметила на портрете следы тяжких разрушений. От одного конца рамы к другому пролегали глубокие порезы. Вертикальные, пересекаясь с горизонтальными, расчертили портрет на клетки, и рука вандала вырезала в них крестики и нолики. Зловещая игра подходила к концу, по диагонали достаточно было поставить один крест, чтобы выиграть партию.
Странно, что это злобное и разрушительное противоборство на холсте не коснулось лица Лоры. Ни один шрам не изуродовал его, в то время как грудь, колени и повернутые ладонями кверху руки были грубо исполосованы порезами. Я взяла ножницы. Кусочки холста и красок торчали на острых их концах. Содрогнувшись, я отбросила их так, словно они обожгли мне пальцы.
Интересно все же, чья возьмет? Мною овладело какое-то мрачное возбуждение. Будет ли у нолика какой-нибудь шанс изменить ход игры? Или следующим ходом крестик нанесет coup de grace своему противнику? И кто такой нолик? А крестик?
Я осторожно опять перевернула портрет лицом к стене.
Моя постель все еще хранила тепло, и я благодарно проскользнула внутрь пуховика, стараясь унять дрожь. Как хорошо, что завтра я увижу Гуннара Торесена! Он такой спокойный, рассудительный, здравомыслящий! Я расскажу ему все, что случилось, и он наведет порядок в моей голове.
Когда я проснулась, уже давно было утро. Прошло не менее трех часов с тех пор, как рассвело. Зато я хорошо выспалась, отдохнула и была почти уверена, что никогда не слышала ночного шепота. Однако портрет и ножницы, лежавшие на ближайшем столе, никуда не исчезли. Я обрадовалась, что портрет повернут к стене, так как не имела ни малейшего желания снова лицезреть эту ужасную игру в крестики и нолики.
Ирена накормила меня завтраком, к какому Я привыкла дома. Оказалось, что Лора приучила ее к американскому Образу жизни. Мне были поданы бекон, яйца и тосты, а также великолепный горячий кофе.
Присев за стол напротив меня, Ирена сообщила, что Лора встала, чувствует себя отдохнувшей и приглашает меня к себе.
С любопытством поглядывая на нее, я подумала, что наконец-то появилась возможность потолковать с ней наедине, даже вытянуть из нее кое-что. Однако не знала, как подступиться, и кружила вокруг да около, избегая опасных тем и впервые оценивая ее как женщину, а не просто как компаньонку в доме Лоры. Если я ближе сойдусь с Иреной, возможно, она поможет мне лучше донять Лору, ее характер?
Худое, бесстрастное лицо Ирены было бы привлекательным, но ее портили гладко зачесанные черные волосы. Если бы Ирена немного распустила их, ее внешность только выиграла бы. Впрочем, ее нельзя было назвать красивой женщиной, но воля и характер проявлялись даже в ее облике. Много лет Ирена жила рядом с Лорой, и я понимала, что она могла бы сообщить мне немало интересного — такого, о чем сама Лора, вероятно, и не подозревала.
— У вас есть семья, мисс Варос? — непринужденно спросила Я, начиная мысленно отсчет своих интервью.
Ирена покачала головой:
— Мой родители умерли и мой старший брат тоже. Из родных у меня никого не осталось, когда я встретилась с мисс Уорт в Югославии, и она попросила меня сопровождать ее в поездках по стране. Я ездила с ней некоторое время, и так мы познакомились. Потом она попросила меня приехать сюда и работать у нее.
— Вам трудно было выехать из своей страны?
— У мисс Уорт нашлись влиятельные друзья, они помогли мне.
Я смелее нажала на нее, чтобы выявить наиболее уязвимые места, которые могут многое сказать о человеке:
— Разве работа у Лоры Уорт не помешала вашей личной жизни?
От ее принужденной улыбки веяло холодом.
— Мистер Торесен предупредил меня: вы здесь для того, чтобы задавать вопросы, и мы не должны возражать. Разумеется, все, кто окружает мисс Уорт, вам интересны. Наверное, в том числе и я?
— Рада, что вы это понимаете, — сказала я.
Ее лицо сделалось торжественным и немного печальным.
— Был один человек, за которого я могла бы выйти замуж. Он… он умер. Если бы все пошло по-другому, я бы, наверное, никогда не уехала из своей страны.
— Простите…
Она сжала кофейную чашку худыми пальцами.
— Это было давно. Я даже не могу вспомнить, как он выглядел. Конечно, моя жизнь могла сложиться по-другому. Но обстоятельства оказались таковы… Возможно, мисс Уорт — моя работа и мое дитя. — Снова на ее губах возникла напряженная улыбка. Ирене было за тридцать, Лоре — под шестьдесят, но я понимала, что она имела в виду.
— Можно задать вам еще вопросы? Не связанные с вашей личной жизнью.
— Конечно. Я постараюсь ответить.
— Меня поразила коллекция вещей и фотографий, собранных в той комнате, под лестницей. Все они тщательно и любовно размещены. Когда же мисс Уорт этим занималась?
— Это было, когда мы только что приехали в Берген. — Лицо Ирены смягчилось и помолодело. — Впервые у нее нашлось место для ее коллекции, и я помогала ей обставить комнату. У мисс Уорт тогда еще мелькали мысли о том, чтобы вернуться в кино, и все эти вещи много значили для нее.
— Вы видели какие-нибудь ее картины?
— Конечно. У нее есть копии нескольких фильмов. Когда мы приехали сюда, она иногда показывала их немногим друзьям.
— Скажите, у нее есть этот фильм — "Шепчущий мрак"?
— Есть, Но она никогда не показывает его. Воспоминания, связанные с ним, слишком мучительны.
— Она когда-нибудь говорила вам о трагедии, связанной с этим фильмом?
— Да, говорила.
Тон ее голоса внезапно изменился, и я поняла, что Ирена не станет обсуждать со мной подробности той ночи, когда погиб Кэс Элрой. Я немедленно переключилась на проблемы более насущные, надеясь усыпить ее бдительность и добиться большей откровенности.
— Лора прошлой ночью разгуливала во сне. Вам это известно?
Она как будто не особенно удивилась:
— Прошлой ночью? Нет, я не знала. Иногда она встает и бродит по ночам. Я пытаюсь проследить и пойти за ней. Но боюсь, прошлой ночью я крепко спала. А что она сделала?
— Явилась ко мне в комнату. Я как раз вышла на несколько минут, чтобы… чтобы посмотреть, как выглядит ночной Берген. Когда я вернулась, она стояла перед портретом, который вы повернули лицом к стене. В руках держала ножницы.
— Ножницы?!
— Да. Доктор Флетчер, должно быть, хватился ее. Он спустился вниз и обнаружил Лору у портрета. Отобрал у нее ножницы и увел наверх.
Ирена горестно качала головой:
— Ее нельзя оставлять одну по ночам. Иногда я находила ее в саду в два часа ночи. Однажды она взобралась на окружавшую дом стену. Если бы я не подоспела вовремя, могла бы упасть и пораниться.
Эти сведения кое-что добавили к уже сформировавшемуся у меня образу Лоры Уорт — женщины, внутренне глубоко травмированной, с неустойчивой психикой. Я тревожилась за нее, и моя тревога все возрастала. Однако больше всего меня заинтересовало ночное происшествие.
— Но прежде чем доктор Флетчер нашел ее, — безжалостно добавила я, — она изуродовала свой портрет — ножницами.
Остолбенев, Ирена уставилась на меня, затем выскочила из-за стола. Я пошла за ней и видела, как она сияла портрет с крюка и повернула его лицевой стороной наружу. Затем, протянув руку, потрогала кончиком пальца крестики и нолики.
— Это игра, — удивленно заметила она.
— И притом незаконченная. Как вы думаете, что это значит?
— Как это может что-нибудь значить, если она проделала это во сне? — Неожиданно Ирена метнула на меня острый взгляд. — Когда вы увидели доктора Флетчера?
— Когда он вошел в комнату из холла. Наверное, заметил, что Лоры нет в спальне, и спустился следом за ней. Как вы думаете, он рассказал ей, что произошло? Лора говорила вам что-нибудь об этом сегодня утром?
— Ничего. Абсолютно ничего.
— Тогда он, видимо, не сказал ей.
— Пока не сказал. — Внезапно Ирена бросилась к портрету и порывисто повернула его снова лицом к стене. — Нельзя, чтобы она явилась сюда и увидела… это. Она придет в ужас.
— Но она должна знать! — настаивала я. — Разве не лучше заранее сказать ей, прежде чем она сама случайно обнаружит изуродованную картину.
— Возможно, доктор Флетчер ждет подходящего момента, — сухо промолвила Ирена с ноткой горечи.
— Куда вы, собственно, клоните?
Не ответив, она отошла от картины. Мы обе вернулись в столовую и сели за стол. Ирена Налила мне чашку горячего кофе. Но что-то мешало нам обрести прежнюю свободу. Мой вопрос висел в воздухе между нами.
— Возможно, ему нравится ее травмировать, — изрекла, наконец, Ирена.
— Травмировать? Хотите сказать, что Майлз мог бы сообщить ей об этом специально, чтобы сделать больно?
— Это меня не удивило бы, — бросила Ирена. — Лора привязана к своему мужу. А он вполне способен причинить ей боль, когда ему этого хочется.
— Тем более, почему не сказать ей?
— И позволить доктору Флетчеру отказать мне от дома за то, что я расстроила его жену? Он этого и добивается. Ему бы хотелось, чтобы она была беззащитной. Возможно, Лора даже чувствует это. Оттого и пригласила вас сюда.
— Тогда мне лучше самой рассказать ей.
— В таком случае вести себя нужно очень деликатно. Но я резко затрясла головой, отбрасывая эту идею:
— Нет, не хочу ей говорить!
— Но кто-то же должен, — спокойно возразила Ирена. — Я, как видите, не могу.
Покончив с кофе, я отодвинула свой стул от стола.
— Доктор Флетчер дома? Может быть, мне поговорить с ним, выяснить, каковы его планы?
— У него какая-то встреча, он уже уехал. Лора одна наверху, ждет вас.
— Что он делает в Бергене? У него всегда какие-то встречи — даже сегодня, в нерабочий день. Я думала, он на пенсии.
— Кажется, он намерен иметь здесь практику. Врачи всегда нужны. Мисс Уорт говорит, он подыскивает подходящий офис. Она хочет остаться в Бергене, а доктора угнетает безделье. Даже в праздник находятся люди, с которыми он может встретиться.
— Ладно. Пойду к ней, — решила я. — Спасибо вам за то, что рассказали мне обо всех этих вещах. Вы — истинное благо для Лоры. Не знаю, что бы она делала без вас.
Она довольно улыбнулась — впервые за время нашей беседы — и принялась бесшумно убирать посуду со стола.
Я поднялась наверх.
Лора стояла у балконной двери. Она снова облачилась в один из своих сказочных нарядов из прошлого — в платье из очень светлого шифона цвета морской волны, — развевающееся при ходьбе, и казалась воплощением грации и неувядающей прелести.
— Доброе утро, Ли Холлинз! — весело приветствовала она меня. — Я превосходно выспалась — в кои-то веки. Никаких плохих снов, никаких волнений, За завтраком уничтожила огромное количество еды.
"А разве ты не разгуливала ночью во сне?" — едва не вырвалось у меня, но я вовремя прикусила язык. Сегодня я была поклонницей знаменитой кинозвезды, и мне не хотелось обижать ее. Не важно, что там стряслось этой ночью. Сегодня она будет Лорой Уорт, а я ее биографом, и никакие наши отношения матери и дочери не имеют значения. Фигурально выражаясь, я хлопнула дверью, заглушив протестующие голоса в моей голове. "Потом, — мысленно произнесла я. — Позже".
Лора подплыла ко мне, жестом указав на стул и усаживаясь на другой. Все было точно рассчитано: я оказалась лицом к яркому свету из окна и балкона, а Лора спиной к нему, так что ее лицо оставалось в тени. Я не возражала против этих хитростей, надеясь, что больше выжму из нее, безропотно подчиняясь ей.
Однако Лора не дала мне возможности проявить инициативу.
— Я знаю, о чем должна рассказать тебе, — живо начала она, сидя очень прямо в парчовом кресле, положив ногу на ногу так, что под тонким шифоном четко обозначилась чудесная линия ее бедра и ноги.
Я вдруг увидела себя о стороны: в неуклюжей позе, носки ног повернуты внутрь, с блокнотом на коленях, крепко зажавшей в пальцах карандаш, словно школьница, склонившаяся над домашним заданием. Во время других интервью меня нисколько не смущало, как я выгляжу. А тут я невольно выпрямила носки ног, развернула плечи и подняла голову повыше.
Лора ничего не заметила. Не думаю, чтобы она воспринимала меня как личность. Она слишком была поглощена своим спектаклем.
— Прошу тебя, передай мне это пресс-папье, — обратилась она ко мне, удобно располагаясь в кресле.
Не дожидаясь моих вопросов, она полностью завладела ситуацией. Мне не хотелось говорить о пресс-папье, но у меня не было выбора. Я взяла с низкого столика прозрачный округлый предмет и отнесла его Лоре. Она подняла его к свету, и крошечные стеклянные цветочки внутри заискрились, переливаясь разными красками.
— Я хочу рассказать тебе о том, как я подарила это пресс-папье Виктору Холлинзу, — помолчав, заговорила она.
Положив карандаш на раскрытый блокнот, где почти не было записей, я старалась внутренне собраться, взять себя в руки. Меньше всего мне хотелось касаться в своем очерке о Лоре Уорт этого эпизода. Я не желала ничего об этом знать, и мое сердце решительно выразило свой протест сильными толчками. Исчезло желание взять у нее интервью. Всего несколькими словами она расправилась со мной, уничтожив меня как писателя.
— Мы только что закончили "Мэгги Торнтон", — увлеченно рассказывала она. — Картина получилась отличная, и мы это знали. Виктор уверял меня, что я получу награду за свою игру, а я утверждала, что успеха мы добились благодаря ему — его книге и сценарию. Ах, мы были безумно влюблены друг в друга!
— Перестань, прошу тебя, — пробормотала я в отчаянии, отказываясь это слышать.
Но Лора пропустила мои слова мимо ушей. Я была для нее не более чем зритель где-то в последнем ряду. Она играла для меня, но забывала о моем присутствии.
— Он был удивительно хорош собой в те дни — мягок, добр, снисходителен…
У меня вырвался протестующий возглас. Я видела отца таким, каким я его себе представляла. Другим я не хотела его видеть. Но Лора не обратила внимания.
— Картина была закончена, и мы были уверены, что никаких поправок больше не будет. Тогда он предложил мне уехать вместе. Я даже не спросила — куда, мне было все равно. Мы отправились в Скандинавию, Виктор зная, что там мои корни. В Копенгагене мы сидели в садах Тиволи, наблюдая, как мир течет мимо нас. Мы что-то покупали, поднимались на Круглую башню. Там побывала когда-то сама Екатерина Великая. Сидя в карете, запряженной Лошадьми, она поднималась все выше и выше по наклонным тропам до самой вершины. С Круглой башни мы смотрели ночью На город с его ярко освещенными прямыми улицами, расходившимися от нас подобно радиусам.
На следующий день мы приехали в Берген. Я помнила его ребенком. Но взрослой увидела впервые. Вскоре мы поехали в Фантофт осматривать деревянную церковь. Виктор был очарован. Это место притягивало его, будило воображение. Он говорил, что испытывает здесь какое-то мистическое чувство — сопричастности к борьбе между Добром и Злом, твердил, что вся литература посвящена этому вечному противостоянию. В своих книгах он хотел, чтобы Добро побеждало Зло. Возможно, поэтому его считают сегодня старомодным.
Я была поражена. Ведь и я, побывав в Фантофте, испытала то же ощущение сопричастности к вечному жестокому противоборству добрых и злых начал. Поистине, я была дочерью своего отца, вероятно, даже больше, чем сама предполагала.
После некоторой паузы Лора продолжила:
— Мы сели на поезд, который шел через горы, в Осло, смотрели из окон вагона на горные склоны и долины, заглядывали в глубокие фиорды. Из весны мы переехали в зиму, поднявшись вверх, туда, где улицы крошечных городков утопают в сугробах. Все было чудесно, потому что мы были вместе, — она покрутила в пальцах пресс-папье, словно это был магический кристалл, в котором ей виделось прошлое. — А в Стокгольме наше совместное путешествие закончилось. Истекло отведенное нам время. Мы нашли приют в одном из чудесных старых отелей девятнадцатого века. Он был расположен возле того места, где под мостом воды озера Меларен сливаются с водами Балтики. Ближе к вечеру мы поехали в старую часть города. Пошел дождь, но мы, как ни в чем не бывало, гуляли рука об руку по узким мощенным булыжником улочкам вдоль медно-красных башен, высившихся над нами. Мне хотелось, чтобы так было всегда.
Мне хотелось купить Виктору какую-нибудь вещицу, которая всегда напоминала бы ему об этом счастливом дне. Пресс-папье «Милльфлёр» в маленькой лавчонке словно поджидало меня. Виктор отошел и склонился над другим прилавком. Улучив момент, я попросила девушку завернуть для меня «Милльфлёр», и, когда мы возвращались по улицам, поливаемым дождем, подарок лежал в моей сумочке.
Нам попался по дороге небольшой уютный ресторанчик, приткнувшийся у тротуара. Дождь полил как из ведра, и мы нырнули туда. Было еще рано, и ресторан пустовал. Не помню, что мы ели в тот вечер, но на столах стояли свечи. Когда официант, приняв у нас заказ, удалился, я вручила Виктору пресс-папье. Протянув друг другу руки через стол, мы соединили их в рукопожатии. Он мечтал о будущем, говорил, что мы поженимся и что нам всегда будет хорошо вместе — вот как сейчас. Я верила каждому его слову — ведь это был Виктор, — хотя и понимала, что жизнь не состоит из одних радостей. Я улыбалась ему и помалкивала, а он говорил, что видит огоньки свечей в моих глазах.
Лицо Лоры находилось в тени, я едва различала его, но голос ее не дрожал. Он звучал твердо, с легкой хрипотцой, сообщавшей ему непередаваемую эмоциональную выразительность.
— Нам нужно было уезжать на следующий день. Она перестала вертеть пресс-папье и сжимала его в ладонях. — Мы вернулись в Голливуд, и только тогда я сказала ему, что не могу выйти за него замуж. Он был страшно зол, но понимал, что стоит за моим отказом. Виктор вылетел в Нью-Йорк, даже не известив меня об отъезде. Через месяц я заподозрила, что у меня будет ребенок но не сказала ему. Тогда, во всяком случае, не сказала. Он мог бы попытаться использовать это, чтобы заставить меня принять его предложение. Конечно, я не ожидала, что он так рассердится на меня. Не предвидела также его скоропалительной женитьбы на Рут. Через несколько месяцев я сообщила ему, что жду ребенка. А что мне делать с ребенком в Голливуде?
Действительно, что? Я как можно ниже нагнула голову над пустыми страницами блокнота. Пусть она не видит моего лица, не заметит, какое оно истерзанное, жалкое.
— Виктор поступил разумно, — заключила она. — Он ответил, что заберет малютку. Поэтому я отдала ему его дочь. Это был единственный выход.
Малютка, ребенок, его дочь! Вот слова, которые она употребляла, избегая прямой ссылки на меня, свою собственную дочь, сидевшую напротив нее!
— Я думала, тебе будет интересно узнать историю этого пресс-папье, — мягко добавила она.
При этом у нее был такой вид, словно она одарила меня бесценным подарком. По-видимому, той ночи в Стокгольме я обязана своим рождением, а она, видите ли, рассказывает мне трогательную историю о пресс-папье!
И тут я сорвалась.
— Пресс-папье?! — яростно огрызнулась я. — А как насчет растоптанной любви моего отца? А я? Тебя нисколько не тревожила мысль о том, что я вырасту без матери?
Лора осталась невозмутимой, но взгляд ее выражал сочувствие. Этого требовала роль, которую она сейчас разыгрывала передо мной.
— От меня все равно не было бы толку. Рут прекрасно заменила меня. Иногда я получала весточки от Виктора. Он писал мне о тебе время от времени, пока ты не выросла, а затем оборвал переписку. Он никогда не присылал мне твоих статей, не присылал фотографий. Рут воспитала тебя, дала вам обоим счастье, которое вы заслужили. Вы оба были вполне довольны жизнью, чего я не смогла бы вам обеспечить, как не смогла этого сделать для самой себя — иметь спокойную и счастливую жизнь.
— Это просто отговорка! Ищешь предлог для самооправдания?! — в бешенстве кричала я, чувствуя, как слезы текут по моим щекам. — Защищаешь свою безответственность? Ею оплачена твоя свободная и красивая жизнь!
— Ты плачешь? — тихо сказала Лора, удивленно глядя на меня. — Но теперь эти давние истории не должны тебя задевать. Ты сама себе хозяйка так же, как и я. Мы ведь, кажется, договорились, что ничем не связаны друг с другом, кроме чисто деловых отношений. Ты берешь у меня интервью — только и всего. И плакать совершенно незачем.
— Ты чудовище! — Я захлебывалась рыданиями. — Я плачу из-за того, что мой отец недавно умер, а ты заставила меня понять, какую боль ты ему причинила и как мало тебя это волнует.
У меня начиналась истерика. Она доконала меня своей насмешливой снисходительностью. Вскинув голову, я гневно уставилась на нее, не стыдясь более залитого слезами лица.
— Теперь до меня дошло! — выкрикнула я. — Теперь мне понятно, что побудило тебя спуститься этой ночью вниз по лестнице и изуродовать свой портрет. И если бы ты этого не сделала, я сама бы сделала это с радостью. Не могу представить себе ничего более желанного, чем ножницы в моих руках, которыми я наношу удары — еще и еще раз, крест-накрест!
Ее глаза стали огромными, неподвижными, и без того бледное лицо побледнело еще больше и приняло какой-то свинцовый оттенок.
— О чем это ты?
— Могла бы и догадаться! — На этот раз я не собиралась щадить ее. — Ты ходишь во сне — такая у тебя привычка. Этой ночью Майлз нашел тебя в моей комнате после того, как ты изувечила картину, и увел наверх, Спускайся вниз — сама убедишься в том, что ты натворила.
Уже не бледная, а белая, с застывшим стеклянным взглядом, она походила на привидение. И я вдруг пришла в ужас от своих слов и поступков. Что я наделала? Как могла я так напугать ее! Как бы ни была я разгневана, результат превзошел все мои ожидания. Мне хотелось утешить ее как-нибудь, успокоить. Но прежде чем я открыла рот, она вскочила, размахнулась и швырнула пресс-папье, зажатое в ее ладони, прямо в окно. Раздался звон разбитого стекла, а затем — слабое потренькивание разлетающихся осколков.
— Вон! — отчетливо произнесла она. — Убирайся с глаз моих! Не хочу тебя больше видеть. Никогда.
— Разумеется, — любезно согласилась я. — Вот только упакую вещи и исчезну. Нам просто нечего сказать друг другу. Ни сейчас, ни в будущем.
С не меньшей яростью, чем та, которую продемонстрировала она, я хлопнула дверью и сломя голову бросилась вниз по лестнице. К счастью, никто не попался мне навстречу. Ворвавшись в комнату Лоры, забитую картинами и костюмами, я закрыла за собой дверь и постояла немного, приводя в порядок взбаламученные нервы. Напротив висел изуродованный портрет, повернутый, как хотела этого Ирена, лицом к стене.
Я была слишком возбуждена, чтобы упаковывать вещи или заниматься чем-нибудь дельным. Злость и ярость душили меня. Глоток свежего воздуха — вот что мне было нужно. Я выбежала в сад и пошла вокруг дома к его парадному входу.
Возле какой-то клумбы, где еще ничего не расцвело, стояла Дони с пресс-папье в руках У нее дрожали руки, когда она протянула мне злополучный сувенир.
— Она пыталась убить меня, — пролепетала Дони, почти такая же бледная, как Лора. Ее испуганные темные глаза, смотрели на разбитое окно в комнате наверху. — Я чудом осталась жива. Этот метательный снаряд едва не угодил мне в голову.
Отобрав у нее пресс-папье, я разглядывала его с таким интересом, словно это была самая важная вещь на свете. Чудесным образом оно не разбилось, ударившись о стекло, а потом упало на мягкую землю, что спасло его. Прежде чем заговорить, я несколько раз глубоко вздохнула, задерживая выдох и стараясь, чтобы голос мой не прерывался.
— Лора метила не в вас. Она разозлилась на меня и просто швырнула его в ярости.
Но Дони, не сводя взгляда с разбитого окна, возмущенно бормотала:
— Она больна и опасна. И нервы у нее ни к черту. Так и ждешь, что, она выкинет какой-нибудь номер. Вот уж двадцать лет, как она мучает моего брата, не принося ему ничего, кроме горя и страданий. Она все время пережевывает то, что тогда случилось в Голливуде. Никак не может распрощаться со своими воспоминаниями. И это вечно будет на ее совести. Она покончит с этим, только когда умрет. Ее следовало бы упрятать куда-нибудь, чтобы она не была опасна для других.
По какой-то непостижимой причине я обратила остатки гнева против Дони, бросившись на защиту Лоры:
— Если вы хотите сказать, что она ненормальная, то это неправда! И она не представляет никакой опасности для окружающих, иначе бросила бы пресс-папье в меня, а не в окно. Я сама довела ее до этого. Она меня рассердила, обидела, я вспылила, наговорила ей чего не следует, вот она и не сдержалась. Актеры вообще чрезвычайно возбудимы.
— От тебя одни неприятности, — проскрипела Дони, не слушая меня. — Я предвидела это. И мой брат был против твоего приезда сюда. Она была спокойна, и у нас не возникало никаких проблем с ней. Но тут явилась ты, и все пошло кувырком.
— По крайней мере, она ожила, — вызывающе бросила я. — В том состоянии, которое вы называете спокойным, она была полумертвой.
— И только в том состоянии она забывает о призраках, которые ее преследуют.
Трудно сказать, сколько времени мы мерили друг друга яростными взглядами, но тут перед нами возник Гуннар Торесен собственной персоной.
— Доброе утро! — весело произнес он. — Я услышал голоса и прошел через сад вокруг дома.
Я так обрадовалась его появлению, что едва не бросилась ему на шею. Мне казалось, что пришел добрый старый друг, у которого я смогу найти поддержку и утешение. Вовремя вспомнив, что это не так, я усмирил свой порыв, но все-таки не сумела скрыть радости.
— Рада тебя видеть, — призналась я, задержав свою руку в его, ладони дольше, чем полагается, и твердо переходя на ты.
— Что-то стряслось? — заметил он. Это была констатация факта.
— Ты попал в точку. После того как Гуннар коротко кивнул Дони, здороваясь с ней, он смотрел только на меня.
Она же, пыхтя от раздражения, направилась к дому.
— Пусть только вернется мой брат! Я ему все скажу, ничего не скрою, — доносилось до нас. — Ты пытаешься оправдать Лору, но меня не проведешь! Я знаю, что она только что попыталась сделать;
Гуннар проводил ее озабоченным взглядом.
— Да, что-то стряслось, — задумчиво повторил он. — Может быть, поделишься со мной?
Он показался мне удивительно привлекательным: худощавое волевое лицо и проницательные глаза. Так и хотелось обвить его шею руками и прильнуть к нему, такому сильному и уравновешенному. Вместо этого, я предъявила Гуннару пресс-папье, указав жестом на разбитое окно. Он взглянул наверх и слегка улыбнулся, сразу все поняв.
— Мне следовало бы предупредить тебя, что Лора очень вспыльчива. Боюсь, она не, получила подлинного норвежского воспитания. Мы любим своих детей и терпимы к детским проказам, но мы приучаем их держать себя в руках. Во всяком случае опасаясь, что не все пойдет гладко на первых порах, я приехал сюда пораньше, чтобы проверить — не могу ли быть чем-нибудь полезен.
— Она велела мне убираться, — снова вспылила я. — Поэтому мне лучше пойти и упаковать мои вещи. А ты можешь отвезти меня в отель, где я побуду, пока не забронирую билет на самолет, чтобы улететь домой.
Он покачал головой, и в глазах его сверкнул тот насмешливый огонек, который я замечала и прежде…
— Она отойдет. Ты должна дать ей время успокоиться. Она пожалеет о своей вспышке и захочет, чтобы ты осталась. Поедем сейчас со мной, а там будет видно. Успеется собрать вещи.
У меня не было ни малейшего желания улетать домой. Наоборот, мне хотелось как можно дольше оставаться в обществе Гуннара Торесена. Я сгорала от нетерпения откровенно рассказать ему все, что случилось с тех пор, как я в последний раз видела его. Останусь я в этом доме или нет — я хотела, чтобы он знал все, что здесь произошло.
— У тебя мокрые глаза. Ты плакала? — спросил он. — Из-за того, что Лора швырнула в окно пресс-папье?
— Нет, не из-за этого. Мы поссорились. Она обидела меня.
— Ладно, поговорим потом. А сейчас иди умойся, приведи себя в порядок, подкрась губы. Ты женщина и должна хорошо выглядеть. Затем возьми пальто и поедем. Лучше мне не входить в дом, пока все не придет в норму. Я подожду тебя в машине.
Я помчалась выполнять его распоряжения. "Если я когда-нибудь влюблюсь, — ни с того ни с сего подумала я, — то моим избранником будет мужчина, похожий на Гуннара".
Плеснув в лицо холодной водой, подмазав губы и накинув пальто на плечи, я вышла в холл и наткнулась на Ирену Варос, поджидавшую меня на площадке у подножия лестницы.
— Лора снова швыряет вещи? — спросила Ирена.
— Она часто это делает?
— В последнее время не так уж часто.
— Вы были наверху? Видели ее?
— Нет еще. Лучше дать ей сначала успокоиться. Тогда ей не захочется швырнуть что-нибудь в меня.
— Лора знает о картине, — объявила я. — Я сказала ей об этом. Не скрыла от нее, что она ходит ночью во сне. Обошлась с ней жестоко. К вашему сведению, миссис Жаффе считает, что Лора бросила пресс-папье в нее и сделала это намеренно. Конечно, это не так. Лора не запустила им даже в меня, хотя я вывела ее из себя. Но на миссис Жаффе никакие доводы не действуют. Она твердит, что Лора больна, неуравновешенна и ее следовало бы поместить куда-нибудь, где она не доставляла бы окружающим столько хлопот.
Глаза Ирены сверкнули ненавистью.
— Миссис Жаффе саму следовало бы заточить куда-нибудь! Но спасибо, мисс Холлинз, что рассказали мне. Никто не решится на такой шаг, пока мы с вами находимся здесь и готовы защищать мисс Уорт.
— На меня можете не рассчитывать. Вряд ли я застряну здесь надолго, — возразила я и вышла через парадную дверь.
Господи! Бывают же в жизни счастливые минуты. Как чудесно было оставить этот дом и подняться вверх, в горы, на «мерседесе» Гуннара!
