Все что-нибудь да рассказали, кроме короля. Как скоро дамы, жалевшие грушевое дерево, которое ни за что ни про что срубили, успокоились, король начал следующим образом:

— Всем известно, что справедливый король является самым строгим блюстителем изданных им законов; если же он поступает не так, то это не король, а заслуживающий наказания раб. В такой именно грех — в сущности, поневоле — придется впасть и мне, вашему королю, и такие же точно навлеку я на себя обвинения. В самом деле, когда я вчера устанавливал закон для нынешнего нашего собеседования, то я не рассчитывал воспользоваться предоставленной мне льготой, — напротив того: я намерен был заодно с вами подчиниться общему для всех закону и повести речь о том же, о чем и вы, однако вы не только рассказали о том, что должно было составить предмет моей повести, вы рассказывали значительно подробнее и гораздо занимательнее, чем это мог бы сделать я, и теперь, сколько ни роюсь я в памяти, а все не могу припомнить и сообразить, какая из мне известных историй выдержала бы сравнение с вашими рассказами. Вот почему я, вынужденный нарушить мною же самим изданный закон и, следственно, заслуживающий наказания, заранее уведомляю, что готов уплатить пеню в любом размере, но льготою моею воспользуюсь. Признаюсь, милейшие дамы, рассказ Элиссы про кума и куму и про тупоумие сиенцев произвел на меня столь сильное впечатление, что я решился оставить шутки, которые умные жены вытворяют с глупыми мужьями, и предложить вашему вниманию небольшой рассказ про кума и куму, который вы, уж верно, выслушаете не без приятности, хотя многое в нем неправдоподобно.

Итак, жили-были в Сиене два молодых человека низшего состояния, из коих одного звали Тингоччо Мини, другого — Меуччо ди Тура, а проживали они у ворот Салайя, общались преимущественно друг с другом и, казалось, очень друг друга любили. Как все добрые люди, они часто ходили в церковь и слушали проповеди, а проповедники постоянно внушали молящимся, что души усопших ожидают на том свете слава или мука — в зависимости от их заслуг. Друзьям хотелось раздобыть достоверные о том сведения, но они не знали, как можно их получить, и потому дали друг другу такое обещание: кто первый умрет, тот постарается прийти к оставшемуся в живых и осведомить его; и на том они поклялись.

Итак, они продолжали постоянно друг с другом общаться, о чем я уже упоминал, а после того как они дали это обещание, Тингоччо покумился с неким Амброджо Ансельмини, проживавшим в Кампо Реджи, — жена этого Ансельмини, монна Мита, только что родила ему сына. После крестин Тингоччо вместе с Меуччо изредка навещал свою куму, прелестную, обворожительную женщину, и невзирая на кумовство влюбился в нее. Меуччо она тоже очень нравилась, а тут еще Тингоччо постоянно ее расхваливал, — кончилось дело тем, что и Меуччо в нее влюбился. Оба скрывали это друг от друга, однако ж основания у каждого были особые: Тингоччо не хотелось сообщать об этом Меуччо потому, что он почитал свою любовь к куме за грех и ему было стыдно кому-либо в этом признаться, а Меуччо держал свою любовь в тайне по другой причине: от него не укрылось, что монна Мита нравится Тингоччо. «Если я ему откроюсь, — рассуждал он сам с собой, — это вызовет в нем чувство ревности, а так как он на правах кума имеет возможность говорить с ней сколько угодно, то настроит ее против меня, и тогда я от нее уже ничего не добьюсь».

Итак, оба молодых человека полюбили монну Миту, но Тингоччо легче было с ней объясниться, и он при помощи слов и действий добился от нее, чего хотел. Меуччо прекрасно понял, что между ними произошло, и хотя это было ему очень больно, все же он не утратил надежды на успех в дальнейшем, а чтобы у Тингоччо не было поводов и оснований вредить ему и мешать, он притворился, что ничего не замечает.

Итак, один приятель оказался удачливее в любви, нежели другой, однако ж Тингоччо, обнаружив во владениях кумы благодарную почву, столь ретиво принялся на ней трудиться и вскапывать ее, что, переусердствовав, опасно заболел и, не перенеся этого недуга, спустя несколько дней ушел от жизни. А на третий день после смерти, — раньше, очевидно, было нельзя, — он по обещанию явился Меуччо ночью и, хотя тот крепко спал, разбудил его.

«Кто это?» — проснувшись, спросил Меуччо.

«Тингоччо, — отвечал призрак, — я пришел к тебе, как обещал, рассказать про тот свет».

При виде его Меуччо струхнул, но быстро оправился. «Добро пожаловать, друг мой!» — сказал он и тут же задал Тингоччо вопрос, пропащая ли он душа.

Тингоччо же ему на это ответил так: «Что пропало, того уже не найдешь. Если б я пропал, то как бы я здесь очутился?»

«Да я не про то, — возразил Меуччо. — Я тебя спрашиваю: осуждена ли душа твоя гореть в адском огне?»

Тингоччо же ему ответил так: «Нет, на это она не осуждена, но за свои грехи я люто стражду и томлюсь».

Тут Меуччо начал подробно расспрашивать своего приятеля, какое наказание влечет за собой каждый содеянный на этом свете грех, а Тингоччо все ему объяснил. Тогда Меуччо спросил, не может ли он быть ему чем-то полезен; Тингоччо ответил, что может: пусть, мол, закажет по нем заупокойные обедни, попросит за него молиться, пусть подает милостыню на помин его души — все это, дескать, на том свете очень помогает. Меуччо сказал, что исполнит все это с радостью.

Когда Тингоччо собрался уходить, Меуччо вспомнил про куму и, искоса взглянув на Тингоччо, спросил: «Да, хорошо, что я вспомнил! Послушай, Тингоччо: какое тебе дали наказание за то, что ты на этом свете жил со своей кумой?»

Тингоччо же ему на это ответил так: «Друг мой! Когда я туда попал, оказалось, что некто, находящийся там, знает все мои грехи, как свои пять пальцев, — он повелел мне отправиться в определенное место, и там я, тяжко скорбя, оплакивал мои прегрешения вместе со многими другими, осужденными на ту же муку, что и я. Находясь среди них, я вспомнил, что я проделывал с кумою, и, ожидая за это еще более строгого наказания, задрожал от страха, несмотря на то что весь был объят жарким и неугасимым пламенем. Заметив мое состояние, он спросил: „Тебя палит огонь, а ты дрожишь, — значит, ты совершил более тяжкое преступление, чем все остальные, здесь пребывающие?“ — „О друг мой! — воскликнул я. — Я страшусь наказания за совершенный мною великий грех“. Тогда тот спросил меня, какой же это грех. „А вот какой, — отвечал я, — я баловался со своей кумой, и до того добаловался, что в конце концов доконал себя“. Тот расхохотался. „Ах ты дурачина! — сказал он. — Чего ты боишься? Кумы в счет здесь не идут“. И тогда я успокоился». Но тут уже начало светать, и Тингоччо сказал: «Ну, Меуччо, оставайся с богом, мне пора». С этими словами он вдруг исчез.

Узнав, что кумы в счет не идут, Меуччо посмеялся над собственной глупостью, — скольких кумушек он не тронул только потому, что был глуп! Мрак его невежества рассеялся, и впредь он стал умнее. Если бы брат Ринальдо знал о том, что кумы в счет не идут, ему не пришлось бы тратить столько красноречия, когда он соблазнял добрую свою куму.

Солнце уже склонялось к закату и повевал зефир, когда король, окончив свою повесть и приняв в соображение, что рассказывать больше некому, снял с головы венок и, возложив его на Лауретту, сказал:

— Милостивая государыня! В соответствии с вашим именем я венчаю вас лаврами; отныне вы — наша королева. Распоряжайтесь же на правах властительницы, как вам заблагорассудится, — лишь бы нам было весело и приятно.

Сказавши это, он сел на свое место.

Тотчас после коронации Лауретта послала за дворецким и велела накрыть столы в приютной долине ранее обыкновенного, чтобы можно было не спешить возвращаться во дворец, а потом объяснила, каков должен быть распорядок во все продолжение ее царствования. Потом Лауретта обратилась к обществу с такою речью:

— Вчера Дионео изъявил желание, чтобы мы рассказывали о том, какие штуки вытворяют жены с мужьями. Если б я не боялась, что меня примут за кусачую собачонку, я бы отдала распоряжение, чтобы завтра рассказывали о том, какие штуки вытворяют с женщинами мужчины. Но это мы пока оставим, — я хочу, чтобы к завтрашнему дню у всех были готовы рассказы О том, какие штуки ежедневно вытворяют женщина с мужчиной, мужчина с женщиной и мужчина с мужчиной, и сдается мне, что забавных о том рассказов будет не меньше, чем нынче.

С этими словами Лауретта встала и всех отпустила до ужина. Дамы и мужчины тоже встали; кто разулся и пошел босиком по прозрачной воде ручейков, кто пошел погулять по зеленому лугу, окаймленному красивыми и стройными деревами. Дионео и Фьямметта долго пели вдвоем об Арчите и Палемоне. Так, в многоразличных удовольствиях, необычайно приятно прошло у них время до ужина. Затем все сели за стол недалеко от озерца и под пение множества птиц, овеваемые легким ветерком, дувшим с окрестных гор, и совсем не тревожимые мошкарой, весело и спокойно отужинали. Затем немножко погуляли по приютной долине и еще до захода солнца по велению королевы медленным шагом направились к своему жилищу. Шутя и болтая о самых разных вещах, как относящихся к выслушанным в этот день рассказам, так и не относящихся, они подошли к роскошному своему дворцу, когда уже стемнело. Хотя путь был недолог, однако ж все притомились, но холодные вина и сласти сделали свое дело: усталость скоро прошла, и все затанцевали вокруг прелестного фонтана — сначала под звуки Тиндаровой волынки, а потом под другую музыку. Наконец королева велела Филомене спеть песню, и Филомена начала так:

Эта песня всех навела на мысль, что какая-то новая и на сей раз счастливая любовь завладела сердцем Филомены, а так как из ее слов можно было заключить, что она не ограничилась лицезрением своего предмета, то все пришли к заключению, что на ее долю выпала редкостная удача, а иные позавидовали ей. Но тут королева вспомнила, что завтра пятница, и потому обратилась ко всем с учтивою речью:

— Вам, знатные дамы, и вам, молодые люди, известно, что завтра мы вспоминаем страдания господа нашего, а вы, уж верно, не забыли, что когда королевой была Нейфила, то мы этот день провели, как подобает благочестивым людям, и отменили игривые рассказы, и подобным образом поступили мы и в субботу. Так вот, я желаю следовать благому примеру, который подала нам Нейфила, а посему, памятуя о том, что было совершено в эти дни ради нашего спасения, почитаю приличным завтра и послезавтра воздержаться от наших прелестных рассказов, как это мы сделали прошлый раз.

Благочестивая мысль королевы всем пришлась по душе. Отпустила она общество, когда уже минула большая часть ночи, и все пошли спать.