Маленький осевший внутренний дворик был выложен кирпичом. Из такого же кирпича теплого красновато-коричневого цвета был сложен и фасад церкви, с непритязательным портиком, опирающимся на четыре небольшие колонны. На кирпичах играли яркие солнечные блики, день обещал быть жарким.

Около церкви собрались все Семеро Грешников и Жаклин. У большинства из них вид был такой, словно они предпочли бы остаться в постели. Майкл, словно куль расслабленных мышц и складок мятой одежды, привалился к одной из колонн портика. Энн была в темных очках, и, когда она на мгновение сняла их, Джин заметила багровые круги под глазами. На ней были темные джинсы и темная рубашка, они подчеркивали ее бледность, а небрежно наложенная помада напоминала мазок оранжевой краски.

Энди никогда не выглядел усталым; недостаток сна только подстегивал его. Небрежная темная одежда, в которой его сестра выглядела бесполым подростком, только усиливала его привлекательность.

Больше всех страдал от похмелья Тед. Все симптомы были налицо: глаза налились кровью, руки дрожали, и он заметно вздрагивал от каждого автомобильного гудка. Увидев его, Джин от удивления открыла рот. Тед редко пил что-то более крепкое, чем вино, да и его пил не много. Она ни разу не видела Теда пьяным или хотя бы с признаками опьянения, которые кажутся такими забавными людям, ни разу их не испытавшим. Джин ни за что не поверила бы, что это возможно, если бы ее догадки не подтвердила Дейна.

— Зря ты ушла так рано, пропустила самое интересное, — ликующе прошептала на ухо Джин эта английская девица. — Тед вошел в раж. По-моему, он был душой вечера. Пел, декламировал стихи на иврите и ухаживал за всеми девушками...

— За всеми сразу?

— Ну, в основном за мной, — призналась Дейна с такой самодовольной улыбкой, что Джин едва подавила искушение ударить ее по лицу. — Я недооценила этого парня. В нем явно что-то есть, стоит ему только чуть расслабиться.

Джин подняла голову и увидела, что Тед наблюдает за ними. Встретившись с нею глазами, он жалко улыбнулся.

— Помолчи, — ядовито сказала Джин. — Лучше я послушаю, что рассказывает Энди. Его специальность мне интереснее, чем твоя.

Как Энди сам и признавался, он любил читать лекции и унаследовал дар отца излагать материал популярно и доступно. Но в это утро его лекция оказалась короткой. Наверное, на него повлияло состояние присутствующих. Даже Хосе — обычно учтивый слушатель — в конце концов воззвал к нему:

— Давай уже заберемся внутрь, Энди, ладно? Мое злополучное одеяние так и гнет меня к земле.

— Ладно, — ответил Энди. — Я только хотел еще сказать... да черт с ним, посмотрите в путеводителе. И вот что: если кто-то хочет зайти к нам домой и прикончить остатки вчерашнего, милости просим. Соберемся здесь же в двенадцать. Разыскивать заблудившихся Грешников по всему нижнему лабиринту я не стану.

Группа разбрелась, и Джин, почувствовав, что сыта по горло разговорами своих непроспавшихся друзей, пересекла внутренний дворик и подошла к Жаклин, скромно стоявшей в углу, словно приглаженный воробушек в стае скворцов. Она стояла почти в балетной позиции, разведя носки на сорок пять градусов, на ногах были изящные белые лодочки, тщательно уложенные золотисто-каштановые волосы поблескивали, словно шлем, из прически не выбивалось ни одной пряди, изысканное шелковое платье доходило до середины колена. Она даже надела белые перчатки. Ну и конечно, при ней была знаменитая сумка.

— Кого собираетесь поразить? — спросила Джин.

— Пожилую итальянскую леди, с которой буду завтракать. Случайно выяснилось, что она — задушевная подруга главы университетской библиотеки, где я сейчас работаю.

— А вы притворщица, — заметила Джин, вспомнив элегантный брючный костюм, который был на Жаклин накануне вечером, и раскованность, появившуюся в ней с переменой одежды.

— Просто приспосабливаюсь к окружению.

— Маскировка?

— Защитная окраска. — Голос Жаклин прозвучал неожиданно строго. — Выжить гораздо труднее, чем тебе кажется, друг мой. — И тут же, словно пожалев о вырвавшейся циничной фразе, добавила уже мягче: — Главный библиотекарь отдела коллекций классиков уйдет на отдых в следующем году, и я могу рассчитывать на эту должность, если удастся доказать, что все лето я знакомилась с предметом. Полагаю, мне не нужно убеждать тебя, что институтская библиотека — одна из лучших в мире.

— Так вот, наверно, почему вы добиваетесь нашей дружбы, — усмехнулась Джин. — Хотите позаимствовать наши знания?

— Естественно, — улыбнулась Жаклин в ответ.

— Как бы вам не пожалеть о таком признании. Мы ведь можем читать лекции с утра до ночи.

Они вошли в церковь, Жаклин оценивающим взглядом обвела неф с колоннами и мозаичную апсиду в дальнем конце.

— Я бы лучше послушала твою лекцию об этой мозаике, это куда интереснее, чем обсуждать с Лиз вопросы библиотечной классификации. Давай же, поспособствуй расширению моего кругозора... Кстати, а что это с Энди? Он выглядит так, будто с ним вот-вот случится удар.

— Он ждет нас. Вон там, наверно, вход в подземелье.

— Но мне хочется осмотреть все здесь, — жалобно сказала Жаклин.

Джин просияла.

— Позвольте принести вам благодарность от имени столетия, которым я занимаюсь. Знаете, мозаики — мой конек, а это — особенно интересный образец.

Инстинктивно они переговаривались вполголоса. Хотя служба еще не начиналась, у разных алтарей стояли коленопреклоненные прихожане. Жаклин нарочно замедлила шаги.

— Прекрасная работа. А посмотри на фрески в той капелле! Это Масаччио?

— Об авторстве спорят, — ответила Джин, немного удивившись. — Вы, я вижу, усердно выполняли домашнее задание?

— Вчера вечером я проштудировала свой «Путеводитель по Риму», — призналась Жаклин. — Его издала Итальянская автомобильная ассоциация, он очень хорош. Ничего не могу с собой поделать — после стольких лет работы в библиотеке у меня вошло в привычку все время проверять то, что я вижу... Черт возьми этого несчастного Энди, что ему теперь-то от нас нужно?

— Ему нужно, чтобы мы навестили его любимые руины, — засмеялась Джин. — Эта церковь построена в двенадцатом веке, а Энди даже не взглянет ни на что, появившееся позже четвертого. Давайте лучше пойдем, потом можно будет вернуться сюда снова.

Энди ожидал их при входе в комнату, приспособленную под канцелярию. Здесь торговали книгами и сувенирами. Дейна, перегнувшись через стойку, где продавали входные билеты, болтала с очень молодым и очень красивым юношей в белой сутане доминиканца. Джин подошла к ним, чтобы купить билет, и услышала обрывок разговора.

— Это самый древний в городе, — произнес мягкий голос с ирландским акцентом, что сразу объяснило, почему Дейна так увлечена. Тут монах поднял голову, улыбнулся и протянул Джин билет.

Пока она ждала, когда Жаклин заплатит свои сто лир за вход, Джин вдруг заметила фигуру, мелькнувшую в церковном нефе. Впечатление было мимолетным, но неуклюжесть походки показалась ей неприятно знакомой. Альберт сумел выследить, куда они направляются, и без всякого приглашения присоединялся к их компании. Поэтому Джин поспешно спустилась по лестнице на первую площадку, где ее нельзя было увидеть из церкви, и через минуту к ней присоединилась Жаклин. Если она и заметила Альберта, то ничего не сказала, и Джин тоже решила не заговаривать об этом.

Спустившись по длинному пролету лестницы, они очутились в обширном темном помещении, пахнущем сыростью, и современный мир исчез. Джин даже обернулась на ярко освещенные ступени, стараясь избавиться от ощущения, что они внезапно перенеслись в другую эру.

Вдруг рядом с ними из темноты вынырнула какая-то неясная фигура, и послышалось замогильное:

— У-у-у!

Джин подпрыгнула.

— Черт побери, Энди, это совсем не смешно.

— Не смешно, но вполне соответствует обстановке, — сказала Жаклин. Они по-прежнему говорили понизив голос — атмосфера этого места напоминала скорее кладбищенскую, чем церковную, но ведь запреты и на кладбище, и в церкви одинаковы. Казалось, громкие голоса разбудят кого-то, кого лучше не беспокоить. — Я совершенно запуталась, где мы? — добавила Жаклин.

— Мы стоим там, где когда-то был притвор — вход в базилику, возведенную в четвертом веке нашей эры, это одна из первых церковных построек. Только когда Константин в начале четвертого века узаконил христианство, христиане осмелились строить здания для совместных молитв. Трудно представить, как все это выглядело в те времена. Там, где теперь стены, раньше стояли колонны. Когда в прошлом веке здесь производили раскопки, пришлось оставить значительную часть заполняющего грунта, чтобы спасти верхнюю церковь от разрушения. Она стоит почти на самой верхушке церкви четвертого века, стена на стене.

Невольно обе женщины поглядели на темный потолок, который, как им показалось, давит им на головы.

— Надеюсь, они оставили нетронутой солидную часть этой прекрасной грязи, — пробормотала Джин. — Знаешь, Энди, в этом месте легко заболеть клаустрофобией.

— Да, здесь особенно не на что смотреть, — согласился Энди. — Сохранилось всего несколько заплесневевших фрагментов бывших фресок. Когда все оглядите, спуститесь вон по той железной лестнице, тогда еще три столетия останутся позади, и вы попадете в первый век нашей эры. Стены, которые вы там увидите, были построены на месте зданий, сгоревших при Нероне во время великого пожара.

В следующие полчаса Джин в какой-то момент потеряла Жаклин. В число положительных качеств Жаклин входило и то, что с ней не нужно было вести разговоры и соблюдать учтивость. Она не только предоставляла вам поступать так, как вам хочется, но и сама могла вдруг, без лишних слов и объяснений, заняться тем, что ей интересно. Темные руины навевали грустное настроение, в них было что-то мрачное и завораживающее. Иногда Джин попадались какие-то темные фигуры, однажды перед ней мелькнули пламенеющие волосы Энн. Других туристов было не много — Сан Клемент не входил в обычные маршруты. Его посещали либо специалисты, либо те, кто попал в Рим на несколько недель и располагал свободным временем.

Какой бы запутанной планировкой ни отличалась церковь четвертого века, она была настоящим чудом простоты по сравнению с храмом, расположенным ниже. Джин приблизительно представляла себе, что она здесь увидит. Как уже объяснил Энди, по сути, здесь было два здания, или, скорее, части двух зданий, так как оба были вскрыты лишь частично. Одно из них было частным домом, или палаццо, его комнаты окружали просторный внутренний двор. Другое — было жилым домом, во внутреннем дворе которого восемнадцать столетий назад был возведен небольшой храм Митры.

Низкий сводчатый потолок наводил на мысль о пещере, и это впечатление усиливалось из-за сырости. Свет был тусклый, но все-таки позволял разглядеть скамьи, протянувшиеся вдоль двух длинных стен, и каменный алтарь в центре.

Джин рассматривала рельеф с одной стороны алтаря, когда к ней подошел Хосе.

— Ну, наконец-то знакомое лицо, — сказал он с облегчением. — Я уже испугался, что заблудился. Здесь настоящий лабиринт.

— Выше уровнем почти так же, — сказала Джин. Она показала на рельеф с изображением сильного молодого мужчина, который держал за рога какое-то животное, собираясь заколоть его: — Наверное, это и есть Митра?

— Ну да, — сказал Хосе, рассматривая камень. — Юный герой умертвил быка и, выпустив кровь, даровал человечеству бессмертие. Восточный культ... Впрочем, ты знаешь об этом больше, чем я.

— Я тоже не очень-то много знаю. Знаю только, что он был популярен в первые века христианской эры и у этого культа есть черты, роднящие его с христианством.

— Какие черты?

— Если я правильно помню, митраизм отличался высокими нравственными устоями. Кроме того, принцип жертвы... Бессмертие через пролитие крови...

— Кровь есть жизнь, — подхватил Хосе. Его голос странным эхом отзывался в этой комнате с низким потолком, и Джин удивленно взглянула на него. По его темному, словно точеному лицу было видно, что он думает о чем-то другом. — Это ведь старая идея, не правда ли? Корнями она уходит в древние времена, в доисторическую эпоху до цивилизации, ведь даже обезьянолюди красили красным кости умерших, чтобы вернуть им цвет жизни... Бр-р! — Хосе улыбнулся, и блеск белоснежных зубов смягчил суровые черты лица. — Что-то я впал в мрачность. Здесь слишком темно. Пойду-ка на солнышко.

— Еще увидимся.

Джин смотрела, как высокая, одетая в черное фигура протискивается в узкую дверь. И подумала, что его архаичное одеяние как нельзя больше подходит к этому месту. Ей казалось, сами стены протестуют против ее короткой юбки и цветастой блузки, против босоножек и распущенных волос.

Пройдя мимо какой-то толстой дамы и ее лысеющего спутника, Джин вышла в коридор, решив осмотреть комнаты по другую сторону внутреннего двора. Если это место и имело какую-то планировку, понять ее Джин была не в состоянии. Комнаты и коридоры следовали друг за другом, образуя настоящий лабиринт. При этом они были совершенно пусты. Гладкие, выложенные плиткой полы покрылись пылью, стены были ободраны до голых кирпичей. Здесь было не просто пусто, не просто отсутствовало все, что свойственно жизни, нет, здесь царила сама Пустота, она воспринималась как некая сила, стремящаяся подавить любого, кто дерзнет проникнуть сюда. Время от времени Джин встречала других посетителей и молча проходила мимо; на всех лицах было одинаковое благоговейно-испуганное выражение, которое она ощущала и на своем лице.

В конце концов, пройдя в узкую дверь, она оказалась в коридоре, по обе стороны которого, словно стены, возвышались горы неубранного камня. Приближающиеся шаги она услышала гораздо раньше, чем узнала того, кто двигался ей навстречу. Потом поняла, что это был Майкл.

— Привет, — сказал Майкл. — Значит, это ты... Еще пара минут, и мне начали бы мерещиться призраки древних римлян. Ничего себе местечко!

— А что в нем такого? Я и раньше бывала в подобных развалинах... в Помпеях, в Акрополе, и еще много где... но единственное, что меня так угнетает, — это катакомбы.

— Мертвое место, — сказал Майкл. Его глаза были сильно расширены, и Джин показалось, что она видит полоску белка даже под радужной оболочкой. — Оно враждебно всему живому.

— Сводит с ума? — шутя спросила Джин.

Майкл не то пожал плечами, не то содрогнулся, она не могла бы сказать с уверенностью.

— Да чепуха все это! — Теперь его голос звучал почти нормально. — Просто хорошо рассчитанный трюк. Свет в меру тусклый, чтобы вы были не очень уверены в том, что видите, пронизывающая сырость... Слышишь?

Они замолчали, и Джин различила звук, который он имел в виду, — отдаленное вибрирующее журчание, оно то стихало, то возникало вновь, словно гул отдаленной толпы.

— Вода! — догадалась Джин.

— Подземный родник или ручей. Чтобы здесь не было наводнения, пришлось прорыть ход и отвести воду в главную сточную трубу. Знаешь, в другой части палаццо, в дальнем его конце, есть комната, там вода сочится прямо сквозь стену и стекает через отверстия в полу. Вода все время льется тонкой струйкой. Но если слишком долго смотреть на нее, журчание становится все громче и громче, и начинаешь думать: а вдруг вода хлынет, прорвав стену, и успеешь ли ты пробежать через все эти коридоры и добраться до лестницы, пока вода не поглотит тебя и не затопит все вокруг...

— Господи, какие у тебя мрачные мысли, — удивилась Джин и, внимательно взглянув на него, с тревогой увидела даже в здешнем мраке, что, несмотря на прохладу, на лбу у него выступила испарина. — Что с тобой, Майкл, ты не болен?

— Голова больна, — ответил Майкл с каким-то странным сдавленным смешком. — По-ученому называется «клаустрофобия» — боязнь замкнутого пространства. Такое изящное название для ощущения, от которого тебя выворачивает наизнанку, а мозги в черепе бьются, словно колокол на колокольне...

Джин потянулась и схватила его за руки, Майкл как раз искал, на что бы опереться. Он откинулся назад, прислонился к стене и, тяжело дыша, закрыл глаза. Джин не знала, что делать, оставалось только крепко сжимать его руки, отчего у нее самой онемели пальцы. Прошло несколько секунд, и Майкл открыл глаза.

— Так-то лучше, — пробормотал он. — Гораздо легче, если не один. Только думаю, пора мне выбираться отсюда.

Коридор был достаточно просторный, чтобы можно было идти рядом. Джин старалась попасть с ним в ногу; она чувствовала, что он призвал на помощь всю свою волю, чтобы погасить панический страх и не броситься опрометью прочь.

— Это у тебя впервые?

— Да нет. Когда-то я два года ходил к психоаналитику.

— Но ведь мы постоянно совершаем эти подземные прогулки! Хотя припоминаю, когда мы бродили по катакомбам в Калликстусе, ты за все время не проронил ни слова; мы еще издевались над тобой. А когда Тед показывал нам еврейские катакомбы, ты тоже повел себя как-то странно... сказал, что у тебя, мол, небывалое похмелье... Почему же ты сразу не сказал нам о своей фобии?

— Звучит уж больно глупо, — ответил Майкл голосом капризного ребенка, и Джин чуть было не рассмеялась, но вовремя спохватилась. Этого никак нельзя было делать. В поведении Майкла была какая-то доля мазохизма, но и в мужестве ему нельзя было отказать.

— Вовсе не глупо, — твердо парировала она. — В той или иной мере этим многие страдают. И я в том числе, но для меня эти страхи только обостряют очарование подобных прогулок. Это все равно что слушать страшные рассказы о привидениях непременно в темноте. Но в тяжелой форме ощущение, наверно, невыносимо. Не думаю, что врач одобрил бы твое поведение. Разве можно так себя мучить?

— Только так и можно вылечиться, надо заставлять себя, — ответил Майкл. Теперь его голос звучал почти нормально; и лишь то, что он до боли вцепился в ее руку, выдавало истинное состояние, в котором он находился. — Ну, вот и пришли. Вот она — лестница, а там и свобода! Хочешь проводить дитятю наверх?

— Нет. Тебе не нужен провожатый, — начала было Джин и вдруг вскрикнула: — Ой! Что это? Боже мой! Это же могила! Прямо в стене!..

Майкл рассмеялся, теперь уже гораздо непринужденней; непосредственность невольно вырвавшегося у нее восклицания оказалась как раз к месту; ничего более тактичного даже специально нельзя было придумать.

— Да, там несколько могил. Иди развлекайся с призраками, увидимся позже.

Он начал подниматься по крутой современной железной лестнице, торопясь и забыв об осторожности, шагал сразу через несколько ступенек, ноги у него были длинные. Когда замерло эхо его шагов, Джин показалось, что вокруг стало очень тихо.

Она повернулась и принялась рассматривать могилы. Высеченные в стене, они напоминали захоронения в катакомбах. Джин понимала, что на нее подействовала нервозность Майкла, и намеренно заставляла себя не спешить, постараться понять, что означают штрихи на стене: просто ли это царапины или почти стершиеся древние надписи. Тем не менее звук приближающихся шагов нисколько не успокоил ее, она испуганно вздрогнула и стала напряженно всматриваться в глубину мрачного коридора, будто надеялась что-то там разглядеть.

Этим «что-то» оказалась Дейна, и Джин мысленно сказала себе, что было бы лучше, если бы вообще не появился никто.

На Дейну, по-видимому, тоже действовала обстановка. Она обратилась к Джин даже с некоторой приветливостью:

— Слава Богу! Я уже начала чувствовать себя так, будто лежу на спине, скрестив на груди руки. И где Энди выискивает эти веселенькие местечки да еще нас туда затаскивает?

— Странно, что ты так к этому относишься.

— Почему? А тебе не кажется, что здесь жутковато?

— Кажется, — согласилась Джин. — Но я думала, это как раз в твоем духе. Разве ты не привыкла раскапывать умершее прошлое?

— Кое-что делать приходилось, но при обычных раскопках не работаешь под землей. По крайней мере, пока не обнаруживаются захоронения, а это редко бывает... Что с Энди? Я не видела его с тех пор, как спустилась.

— Я тоже.

— Мне скучно до слез и до смерти хочется выпить хоть каплю чего-нибудь, — капризно проговорила Дейна. — Здесь такая тоска! Не знаю, зачем Энди нас сюда приволок. Здесь только одно в какой-то мере заслуживает внимания — лепнина на потолке, в пронаосе храма. Мне она понравилась.

— А я не видела никакой лепнины. Только скамьи и алтарь.

— Алтарь и скамьи не в пронаосе, и в триклинии, — покровительственно объяснила Дейна. — Там происходили ритуальные трапезы. Чтобы попасть в пронаос, надо пройти через зал. Ты там не была? Значит, ты не так-то много посмотрела.

— Должно быть, ты внимательнее слушала лекции Энди, чем я.

— А я схитрила. — Хмурое лицо Дейны расплылось в улыбке. — Я взяла и купила путеводитель. Посмотри, в нем планы всех трех уровней на прозрачной бумаге, так что легко точно определить, где каждое помещение находится относительно верхнего и нижнего уровня.

— Ишь ты, здорово! Жаль, у меня не было такого раньше. Я понятия не имела, где брожу.

— Можешь взять мой, — предложила Дейна. Она зевнула, прикрыв рот ладонью. — Кстати, ты не видела Майлка? Я обещала встретиться с ним здесь, но боюсь, он устал ждать.

— За несколько минут до твоего появления он поднялся наверх.

— Спасибо.

Дейна, грациозно покачивая бедрами, стала подниматься по лестнице. Произнеся слова, которые в прежние дни заменялись в книгах тире и многоточиями, Джин повернулась на каблуках и быстро пошла назад по коридору. Причиной тому было, скорее, уязвленное самолюбие, чем стремление во что бы то ни стало посмотреть лепные украшения, которые нахваливала Дейна. Но, дойдя до конца прохода, она решила, что, пожалуй, стоит взглянуть и на них. Тут Джин сообразила, что Дейна так и не дала ей путеводитель, и выругалась снова, еще более выразительно. «Да ладно, — подумала она. — Я, конечно, найду дорогу, если пойду обратно по тем же коридорам, по каким шла сюда».

Но вышло все по-другому. После нескольких поворотов, когда Джин казалось, что она возвращается прежним путем, она очутилась в комнате, которую прежде не видела. Это было довольно просторное помещение площадью около двадцати квадратных футов. Пол покрывала желтовато-коричневая плитка, аккуратно выложенная «елочкой». В стенах она увидела небольшие заложенные отверстия, которые в прошлом, похоже, служили окнами, но Джин и представить себе не могла, что здесь когда-либо жили люди. Комната выглядела не просто покинутой, казалось, в ней никогда никто и не бывал.

Несколько минут она прислушивалась к какому-то звуку, и он все усиливался. Но Джин не испугалась, судя по всему, это шумела вода, о которой рассказывал Майкл. Пока Джин шла по узкому извилистому проходу, звук становился громче. В конце коридора была единственная дверь. За ней в странном пыльном свете виднелась часть кирпичной стены. Джин вошла, надеясь, что в комнате есть еще один выход.

И резко остановилась. Никакой другой двери не было. Сюда вел только тот ход, которым она пришла. Однако замереть в дверях и во всю силу легких закричать от ужаса заставило ее вовсе не то, что она уперлась в тупик.

Эту комнату, в отличие от других помещений, нельзя было назвать необитаемой. Но Джин сразу поняла: живых здесь нет. Человек, ничком лежавший на полу, в жуткой красной луже, несомненно, был мертв; нельзя, потеряв столько крови, остаться в живых.

Когда распростертое тело все-таки шевельнулось, Джин чуть не закричала снова, но не смогла. После того, первого крика она от ужаса затаила дыхание, и в легких не осталось воздуха, она забыла вдохнуть. Теперь она вообще обо всем забыла. Глаза на мертвенно-сером лице жили, они потускнели, но так требовательно впились в нее, что она уже не думала о собственных чувствах. Джин опустилась на колени на страшный, залитый кровью пол и потянулась, чтобы поддержать приподнявшуюся голову несчастного.

Альберта она узнала еще до того, как разглядела его лицо, узнала по залатанной одежде и по тучному телу. Впоследствии она не могла с уверенностью сказать, узнал ее Альберт или нет. Но он почувствовал чье-то присутствие, и желание сообщить нечто важное было столь велико, что подстегнуло угасающую волю, и он сделал над собой усилие, хотя это и казалось невозможным.

Альберт попытался заговорить. Джин видела, что его рот дернулся, она не отводила глаз от шевелящихся губ, потому что не хотела, не могла посмотреть туда, где зияла страшная рана, не дававшая ему ни говорить, ни даже дышать. Тускнеющие глаза закрылись. Потом, с последней вспышкой воли, он снова открыл их и пошевелил испачканным в крови пальцем.

По прошествии времени, отчаянно стараясь отыскать хоть что-то утешительное в этой сцене, Джин радовалась, что Альберт уже не в состоянии был сообразить, какой ужасной, но вполне доступной заменой чернил он мог воспользоваться, чтобы что-то написать. Его палец не оставлял кровавого следа, он просто соскребал пыль с пола, и, если бы Джин не видела, какие знаки он тщился нацарапать, она никогда бы их не разгадала. Завороженная этим последним усилием умирающего, она, боясь вздохнуть, следила за мучительно медленным движением пальца.

Потом его руку внезапно свела судорога. Голова тяжело упала на руки Джин. Она осторожно опустила ее на пол и расширившимися от ужаса глазами уставилась на свои красные от крови руки и на отвратительные кровавые пятна на коленях и юбке. Джин, шатаясь, поднялась. Где-то вдали, словно музыкальное сопровождение, по-прежнему тихо журчала вода.