Было воскресенье, но сэр Импи Биггс отменил условленную раньше игру в гольф (мало, впрочем, сожалея об этом, так как шел проливной дождь) и созвал внеочередной военный совет.

— Так что же, Уимзи, — сказал адвокат, — что вы думаете обо всем этом? Разрешите представить вам мистера Крофтса из адвокатской конторы «Крофтс и Купер».

— Мое мнение таково, что мисс Вейн этого не делала, — сказал Уимзи. — Осмелюсь заметить, что подобная мысль наверняка возникла и у вас, но, подкрепленная моим гениальным умом, она куда сильнее поражает воображение.

Мистер Крофтс, не совсем понимая, чем являются эти слова — глупостью или шуткой, почтительно улыбнулся.

— Именно так, — сказал сэр Импи, — но мне бы хотелось знать, сколько присяжных видят все в подобном же свете.

— Ну, это вам могу сообщить — я знаком с одним из присяжных: одна женщина, полженщины и около трех четвертей мужчины.

— Это как? В прямом смысле?

— Сейчас объясню. Женщина — я ее хорошо знаю — была убеждена, что мисс Вейн не такой человек, чтобы поступить подобным образом. Конечно, они здорово нажимали на нее, потому что она не могла назвать ни одного слабого места в доказательствах, но она сказала, что поведение подсудимой тоже доказательство, и она вправе принять его во внимание. К счастью, она — выносливая, худенькая женщина в зрелом возрасте, у нее здоровое пищеварение и воинственный англо-католический дух замечательной стойкости, а ее способность к преодолению длинных дистанций просто поражает. Она сначала позволила им всем выбиться из сил, а потом заявила, что все-таки не верит этому и не собирается говорить, что верит.

— Прекрасно, — сказал сэр Импи. — Человек, который верит в христианские догматы, не запутается в противоречивых свидетельствах. Но нельзя рассчитывать на то, что жюри присяжных будет целиком состоять из религиозных консерваторов. Как насчет другой женщины и мужчины?

— Ну, с женщиной все получилось довольно неожиданно. Это дородная, процветающая вдова, держит кондитерскую. Она сказала, что не считает вину подсудимой доказанной и что, возможно, мисс Вейн и решилась бы на это, но что касается ее лично, она не дала бы повесить даже собаку, будь та старой или безнадежно больной. А мистер Бойз мог сам принять яд или быть отравлен своим кузеном. Все могло быть. Она уже присутствовала на двух процессах по отравлению и в некоторых других случаях не была удовлетворена приговорам, в частности по делу Седдона. Собственное мнение о мужчинах у нее как-то не сложилось, хотя она похоронила уже третьего мужа и — как вы сами понимаете — имеет кое-какой опыт общения, поэтому она, в принципе, не доверяет показаниям экспертов-мужчин. Сначала она хотела проголосовать с большинством, но затем почувствовала неприязнь к старшине, который пытался подавить ее своим мужским авторитетом, и в конце концов заявила, что поддерживает моего друга мисс Климпсон.

Сэр Импи рассмеялся:

— Очень интересно. Вот бы всегда иметь такую внутреннюю информацию о присяжных! Мы выворачиваемся наизнанку, чтобы добыть доказательства, а затем один из присяжных принимает решение, опираясь на то, что на самом деле вовсе и не доказательство, а другой поддерживает первого на основании того, что доказательствам вообще нельзя доверять. А что мужчина?

— Мужчина-художник был единственным, кто действительно понимал образ жизни, который вели покойный и подсудимая. Он поверил вашей клиентке и сказал, что, если девушка действительно так относится к мужчине, последнее, что она захочет сделать, — это убить его. Она скорее отойдет в сторонку и будет наслаждаться его болью. Он поверил ее рассказу о покупке ядов, который кому-то мог показаться надуманным. Он заявил также, что Бойз, насколько он знает, был тупым, самодовольным типом. И книги его — он читал некоторые — по сути своей аморальны. Так что невелика потеря. Он считал более чем вероятным, что это самоубийство, и был готов поддержать каждого, кто думает так же. Потом он испугал присяжных, сказав, что привык не спать допоздна, не боится духоты и готов прозаседать хоть всю ночь. Мисс Климпсон поддержала его: во имя праведной цели совсем нетрудно перенести небольшое личное неудобство, тем более религия приучила ее поститься. У третьей женщины началась истерика, а мужчина, у которого на следующий день была назначена деловая встреча, возмутился. Тут во избежание кровопролития старшина заявил, что придется им признать, что они не могут прийти к единому мнению. Вот так все и случилось.

— Они дали нам еще один шанс, — сказал мистер Крофтс, — все к лучшему. Дело не может быть рассмотрено до следующей сессии суда, у нас есть около месяца, и, возможно, в следующий раз будет судья Бэнкрофт, он не такой суровый, как Кроссли. Вопрос в том, можем ли мы как-то укрепить наши позиции?

— Я собираюсь положить на это все свои силы, — сказал Уимзи. — Где-то должны существовать доказательства, вы же понимаете. Я знаю, что вы все трудились, как бобры, но я собираюсь потрудиться, как предводитель бобров. И у меня есть одно преимущество перед всеми вами.

— Больше ума? — предположил сэр Импи, ухмыляясь.

— Нет, я никогда не имел этого в виду, Бигги. Просто я действительно верю в невиновность мисс Вейн.

— Черт возьми, Уимзи, неужели мое красноречие не убедило вас, что и я всем сердцем в это верю?

— Конечно убедило. Я чуть не заплакал. Старина Бигги, сказал я себе, уйдет из коллегии адвокатов и перережет себе горло, если вердикт не удовлетворит его: он не сможет больше верить в британскую юстицию. Нет, это был ваш триумф — то, что присяжные не смогли прийти к соглашению и вы получили отсрочку, старина. Кстати, если не секрет, кто вам платит, Бигги?

— «Крофтс и Купер», — лукаво ответил сэр Импи.

— Это что — благотворительность?

— Нет, лорд Питер. На самом деле расходы по процессу несут издатели мисс Вейн, ну и одна газета, которая печатает с продолжением ее новую книгу. В результате всего этого они ожидают всплеска читательского интереса. Но, откровенно говоря, я не знаю, что они скажут сегодня по поводу расходов на новый процесс.

— Стервятники, — сказал Уимзи. — Пусть продолжают финансирование, и скажите им, что гарантии будут. Только не упоминайте мое имя.

— Это очень щедро...

— Ничуть. Я не согласился бы потерять это развлечение за все богатства мира. Но и вы должны кое-что для меня сделать. Я хочу повидать мисс Вейн. Вы добьетесь для меня разрешения на встречу с ней, как для одного из ваших помощников, чтобы я мог услышать ее собственную версию происшедшего — в условиях разумного уединения! Понимаете?

— Я думаю, это можно устроить, — сказал сэр Импи. — У вас есть какие-нибудь предложения?

— У меня еще не было времени их продумать. Но я выловлю что-нибудь, не беспокойтесь. Я уже начал подрывать уверенность полиции. Главный инспектор Паркер уже отправился плести ивовые венки на свою могилу.

— Будьте поосторожнее, — сказал сэр Импи. — Что бы мы ни обнаружили, это произведет на суде большое впечатление, если обвинение еще не будет об этом знать.'

 — Я буду осторожен, как на тонком льду. Но если я найду настоящего убийцу — если он вообще был, — я полагаю, вы не будете возражать против его ареста?

— Нет, я не буду возражать. Пусть это сделает полиция. Хорошо, джентльмены. Если у вас больше ничего нет, мы, пожалуй, закончим наше совещание. Вы устроите лорду Питеру то, что он хочет, мистер Крофтс?

Мистер Крофтс устроил, и уже на следующий день лорд Питер предъявил свои полномочия у ворот Холлоуэй.

— О да, милорд. Вы будете пользоваться теми же правами, что и адвокат подсудимой. Мы получили специальное сообщение из полиции, все будет в порядке, милорд. Охранник проводит вас и сообщит наши правила.

Пройдя несколько коридоров с голыми стенами, Уимзи оказался в маленькой комнате со стеклянной дверью. Там стоял длинный стол из сосновых досок и пара отвратительных стульев, один напротив другого.

— Прошу вас, милорд. Вы будете сидеть на одном конце стола, а подсудимая — на другом; вы не должны ни вставать с мест, ни передавать какие-либо предметы через стол. Я буду находиться снаружи и видеть вас через стекло, милорд, но мне ничего не будет слышно. Если вы сядете, подсудимую сейчас приведут, милорд.

Уимзи ждал, снедаемый любопытством. Вскоре послышались шаги, она вошла в комнату в сопровождении надзирательницы и села напротив Уимзи. Надзирательница вышла, и дверь закрылась. Уимзи, приподнявшись со стула, прокашлялся.

— Доброе утро, мисс Вейн, — сказал он невыразительно.

Подсудимая взглянула на него.

— Пожалуйста, садитесь, — сказала она тем странным глубоким голосом, который еще в суде привлек его внимание. — Вы — лорд Питер Уимзи, я полагаю, и пришли от мистера Крофтса.

— Да, — сказал Уимзи. Ее неподвижный взгляд раздражал его. — Да, э-э... я выслушал дело и все такое, и... э-э... я думаю, я мог бы что-то сделать, знаете ли.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала она.

— Да бросьте эти церемонии! Я хотел сказать, что люблю проводить расследования, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Я понимаю. Я все же пишу детективы. Я с интересом изучала вашу карьеру.

Внезапно она улыбнулась ему, и его сердце растаяло.

— Ну, с какой-то стороны это неплохо, значит, вы знаете, что я не такой осел, каким сейчас выгляжу.

Это рассмешило ее.

— Вы не выглядите ослом — по меньшей мере не более, чем любой джентльмен в подобных обстоятельствах. Эта обстановка не слишком соответствует вашему стилю, но вы ее очень облагораживаете. И я действительно очень вам благодарна, хотя боюсь, я — довольно безнадежный случай.

— Не говорите так. Он не может быть безнадежным, если вы этого не сделали, а я в этом уверен.

— Я этого не делала. Но это похоже на одну из моих книг. Там я изобрела такое совершенное преступление, что не смогла найти для моего детектива ни одного способа доказать его. Пришлось заставить убийцу признаться в своей вине. Но то было в книге.

— Если будет необходимо, мы поступим так же. Вы, я полагаю, не знаете, кто убийца?

— По-моему, его не существует. Я думаю, что Филип сам принял яд. Он был человеком эдакого пораженческого склада, понимаете?

— Полагаю, он тяжело воспринял ваш разрыв.

— В какой-то степени да. Но, я думаю, главным было сознание того, что его недооценили. Он комплексовал: ему казалось, что люди объединились специально, чтобы испортить ему жизнь.

— И это было так?

— Нет, я так не думаю. Но он сумел многих обидеть. Он был склонен требовать одолжений как чего-то, принадлежащего ему по праву. А это, как вы понимаете, раздражает людей.

— Понятно. У него были хорошие отношения с кузеном?

— О да! Хотя, конечно, он всегда говорил, что это обязанность мистера Эркварта ухаживать за ним. Мистер Эркварт достаточно состоятелен, так как он весьма солидный юрист, а не потому, что существовал семейный капитал, так что у Филипа не могло быть к нему никаких претензий. Просто он был убежден, что великие писатели заслуживают того, чтобы их содержали обычные люди.

Уимзи был достаточно хорошо знаком с подобной разновидностью артистического темперамента, но, как бы то ни было, он был поражен тоном ответа, окрашенным горечью и даже, как ему показалось, некоторым презрением. С сомнением в голосе он задал следующий вопрос:

— Простите, что я спрашиваю, но были ли вы очень привязаны к Филипу Бойзу?

— Должна была быть, не правда ли, — в подобных обстоятельствах?

— Необязательно, — резко ответил Уимзи. — Вы могли жалеть его, или быть околдованной им, или затравленной им.

— Все сразу.

Уимзи задумался на мгновение.

— Вы были друзьями?

— Нет, — произнесла она со сдавленной яростью в голосе, которая поразила его. — Филип не принадлежал к тому типу мужчин, которые могут стать друзьями женщин. Ему была нужна моя преданность. Он ее имел, это правда. Но я не могу переносить, когда из меня делают дурочку. Я не могу терпеть, когда меня берут на испытательный срок, как мальчишку-рассыльного в офисе, чтобы убедиться, настолько ли я хороша, чтобы ко мне можно было снизойти. Я была уверена в его честности, когда он заявил, что не верит в брак, а затем выяснилось, что это была проверка, является ли моя преданность достаточно самоотверженной. Такой она не была. Мне не нравится брак, который предлагают в качестве награды.

— Я не виню вас, — сказал Уимзи.

— Разве?

— Нет. Судя по вашему рассказу, парень был самодовольным тупицей, чтобы не сказать скотиной. Как тот ужасный тип, помните эту историю? Сначала он назвался полунищим художником, а затем обрушил на бедную девушку груз почестей, для которых она не была рождена. Я не сомневаюсь, что он был совершенно невыносим со своими старинными дубовыми панелями, фамильным серебром, кланяющимися арендаторами и тому подобным.

Хэрриет Вейн рассмеялась:

— Да, это смешно, но и унизительно тоже. Да, именно так. Я подумала, что Филип выставил и себя, и меня на посмешище, и, как только я об этом подумала, все сразу исчезло — хоп! — И она махнула рукой.

— Я понимаю, — сказал Уимзи. — Такие викторианские взгляды у человека с «передовыми» идеями. «Он только для Бога, она — для Бога в нем и так далее». Ну, я рад, что вы так относитесь к этому.

— Да? Я не думаю, что это действительно будет полезно в теперешней критической ситуации.

— Нет, но я смотрю вдаль. Я хочу сказать, что, когда все будет позади, я хотел бы жениться на вас, если вы сможете смириться с моими недостатками и тому подобное.

Улыбка исчезла с лица Хэрриет Вейн, она нахмурилась, и в ее глазах появилось выражение чуть ли не отвращения.

— О, так вы один из них? Это уже сорок седьмое.

— Сорок седьмое — что? — спросил несколько ошарашенный Уимзи.

— Предложение. Они приходят с каждой почтой. Я полагаю, есть целая куча идиотов, готовых жениться на ком угодно, лишь бы этот человек был известен.

— О, — сказал Уимзи, — Боже мой, как неловко получилось. На самом деле, вы понимаете, мне совершенно не нужна известность. Я могу и сам попасть в газеты, это не удовольствие для меня. Пожалуй, мне лучше не упоминать больше об этом.

В его голосе звучала обида, и девушка с раскаянием посмотрела на него.

— Простите, но в моем положении становишься довольно ранимой. Было вылито столько грязи!

— Я знаю, — сказал лорд Питер. — С моей стороны было глупо...

— Нет, я думаю, было глупо с моей стороны. Но почему?..

— Почему? Ну, я думаю, вы довольно привлекательная личность. Вот и все. Я имею в виду, что я вроде бы полюбил вас. Я не могу сказать почему. Здесь нет никаких правил, вы же знаете.

— Знаю. Что ж, это очень мило с вашей стороны.

— Мне бы хотелось, чтобы вы не считали, будто все это очень смешно. Я знаю, у меня глупый вид, но с этим я не могу ничего поделать. Мне в самом деле нужен кто-то, с кем можно было бы разумно поговорить, кто мог бы сделать мою жизнь интересной. А я дал бы вам кучу сюжетов для ваших книг.

— Но вы же не хотите жену, которая пишет книги, не так ли?

— Нет, хочу: это будет очень интересно. Гораздо интереснее, чем обычные жены, которые разбираются только в одежде и людях. Хотя, конечно, это тоже надо, но в меру; я не хочу сказать, что возражаю против одежды.

— А как насчет старинных дубовых панелей и фамильного серебра?

— О, на этот счет вы можете быть спокойны. Всем этим занимается мой брат. Я собираю инкунабулы и первые издания, это, конечно, немного скучновато, но вам не нужно о них беспокоиться, если вы сами этого не захотите.

— Я не это имела в виду. Что подумает ваша семья?

— О, в счет идет только моя мать, а вы ей очень понравились.

— Так вы уже устраивали смотрины?

— Нет! Господи, я сегодня все время говорю что-то не то. Я был совершенно ошеломлен в первый день заседания суда и поспешил к своей маме, которая просто прелесть и такой человек, который все понимает, и сказал: «Послушай! Это совершенно уникальная женщина, а ее втянули в отвратительное, грязное дело. Ради Бога, приходи, будешь держать меня за руку, чтобы я не вскакивал». Вы просто не представляете, как это все было мерзко.

— Представляю. Просто отвратительно. Извините, что я была груба. А кстати, вы помните о том, что у меня был любовник?

— Да. И у меня тоже были любовницы, если уж разговор зашел об этом. Несколько. Это с любым случается. Я могу представить отличные рекомендации. Мне говорили, что я — неплохой любовник, только сейчас я в невыгодном положении. Трудно быть убедительным, сидя на другом конце стола в комнате со стеклянной дверью, через которую заглядывает какой-то тип.

— Я поверю вам на слово. Но, «как бы увлекательно ни было блуждать никем не замеченным по саду воображения, разве мы не отвлекаем ваши мысли от другого предмета, такого же важного?». Кажется весьма вероятным...

— А если вы можете процитировать «Кай Лунг», то мы, конечно, прекрасно с вами поладим.

— Кажется, весьма вероятно, что я не доживу до начала проведения эксперимента.

— Проклятье, не надо меня разочаровывать, — сказал Уимзи, — разве я уже не объяснил вам, что на этот раз дело расследую я? Можно подумать, что вы мне не доверяете.

— Людей и до этого несправедливо осуждали.

— Именно так, и именно потому, что не я занимался их делами.

— Я никогда об этом не думала.

— Подумайте сейчас. Вы найдете эту мысль прекрасной и вдохновляющей. Это может даже помочь вам отличить меня от остальных сорока шести претендентов, если вдруг у вас в памяти затеряются мои черты или случится что-нибудь подобное. О, кстати, я ведь не вызываю у вас отвращения или чего-то вроде этого? Потому что, если вызываю, я тут же вычеркиваю мое имя с листа ожидания.

— Нет, — сказала Хэрриет Вейн тепло и немного грустно. — Нет, вы не вызываете у меня отвращения.

— Я не напоминаю вам белых слизняков и у вас не бегают по спине мурашки, как только вы меня увидите?

— Конечно нет.

— Я рад этому. А что касается разных мелких поправок вроде изничтожения старой гривы, отращивания усов или изгнания монокля, я, знаете ли, буду счастлив их осуществить, если это согласуется с вашими идеалами.

— Не надо, — сказала мисс Вейн, — пожалуйста, не надо никаких изменений вообще.

— Вы действительно так думаете? — Уимзи покраснел. — Надеюсь, это не означает, что любые предпринятые мною шаги не смогут сделать меня даже терпимым для вас? Я буду приходить в разной одежде, чтобы вы получили полное представление о предмете. Бантер, мой камердинер, проследит за этим. У него прекрасный вкус в отношении галстуков, носков и тому подобного.

Ну, я думаю, мне пора идти. Вы... э-э... вы обдумаете это, если у вас выдастся свободная минутка, не правда ли? Нет никакой спешки. Только скажите не колеблясь, если вы ни за что не сможете вытерпеть союза со мной. Понимаете, я не пытаюсь шантажом заставить вас выйти за меня, я имею в виду, что я буду расследовать это дело просто из интереса, что бы ни случилось, понимаете?

— Это очень мило с вашей стороны...

— Нисколько. Это мое хобби. Нет-нет — не делать предложения, а расследовать разные дела. Ну-ка, взбодритесь и все такое. А я зайду еще, если мне разрешат.

— Я дам лакею указание впускать вас, — важно сказала она. — Вы всегда застанете меня дома.

Уимзи шел по пыльной улице в полуобморочном состоянии.

«Я уверен, что у меня это получится. Конечно, ее легко ранить... неудивительно после общения с этим мерзким хамом, но она не чувствует отвращения... если вызываешь отвращение, то тут уже ничего не поделаешь... у нее кожа как мед... ей нужно носить темно-красное... и старинные гранатовые украшения... и множество колец довольно старомодного типа... я конечно же смогу снять дом... бедное дитя, но я чертовски хорошо поработаю, чтобы все для нее устроить... а у нее есть и чувство юмора... умна — не заскучаешь... просыпаешься, а впереди целый день, и столько хорошего происходит за день... а потом возвращаешься домой, ложишься в постель... это тоже будет чудесно... а пока она будет писать, я смогу выйти и поболтаться, и никто из нас не будет скучать... интересно, прав ли был Бантер относительно этого костюма?., я всегда думал, он немного темноват, но крой хорош».

Он остановился перед витриной магазина, бросил беглый взгляд на свое отражение. Большой красочный плакат в витрине привлек его внимание: «Специально для вас! Только один месяц!»

— О Боже! — пробормотал он, мгновенно спустившись с небес на землю. — Один месяц — четыре недели — тридцать один день. Времени немного, а я даже не знаю, с чего начать.