Часть четвертая
Черная душа

Когда торпеда скрылась из поля зрения, где-то под краем палубы, некоторое время ничего не происходило, и можно было тешить себя надеждой на промах или осечку. “Я видел, как она исчезла, – вспоминал один из пассажиров, – и какую-то секунду все мы надеялись, что, быть может, она не взорвется”¹.

В следующий миг 350-фунтовый груз взрывчатки сдетонировал при ударе об обшивку корпуса, где-то под мостиком, футах в 10 ниже ватерлинии. Боевой заряд мгновенно превратился из твердого вещества в газ. В результате этого “фазового перехода” высвободилось столько тепловой энергии, что температура превысила 5000 градусов по Цельсию, или 9000 по Фаренгейту, и возникло огромное давление газов. Как выразился один конструктор субмарин начала ХХ века: “Борт корабля – не более чем салфетка в руках этих огромных сил”².

Фонтан морской воды – с досками, канатами и стальными осколками – взметнулся на высоту, дважды превышавшую высоту корабля. Шлюпка № 5 “разлетелась на атомы”, говорил один из вахтенных³. Корабль продолжал двигаться вперед, сквозь фонтан, который через мгновение обрушился на палубы. Пассажиры вымокли до нитки; от площадок для игры в шаффлборд с глухим стуком отлетали обломки. Дети, прыгавшие через скакалку на палубе А, перестали прыгать.

Под ватерлинией образовалась пробоина размером с небольшой дом. Вытянутая по горизонтали, она была около 40 футов в ширину на 15 футов в высоту. Впрочем, последствия взрыва были куда более значительными. На поверхности площадью раз в пятнадцать больше, чем сама дыра, слетели тысячи заклепок вместе с державшимися на них стальными листами; в иллюминаторах, что оказались поблизости, разбились стекла. Были повреждены переборки, сорваны водонепроницаемые двери. Относительно небольшие двери и помещения на пассажирских кораблях рассеивали взрывную волну не так эффективно, как открытые трюмы грузовых судов, а значит, легко разрушались. Строители “Лузитании” установили эти барьеры в расчете на столкновения и мели; никому и в голову не приходило, что в один прекрасный день в корпус попадет и взорвется торпеда.

Внутри, как раз в месте соударения, находился правый конец основной водонепроницаемой переборки, проходившей по всей ширине корпуса, – на корабле была дюжина таких разделителей⁴. Эта переборка еще и образовывала стенку, отделявшую переднюю кочегарку – № 1 – от большого углехранилища рядом с ней, ближе к носу, так называемого поперечного бункера, единственного на корабле, растянувшегося на всю ширину корпуса. Продольные углехранилища шли вдоль стенок корпуса. К тому времени все они были почти пусты.

Поступательное движение корабля, поначалу со скоростью 18 узлов, вызвало “нагнетательное затопление”: морская вода закачивалась внутрь, согласно оценкам, со скоростью 100 тонн в секунду⁵. Вода хлынула в поперечный бункер и в кочегарку № 1, где помещались два котла с одноконцевыми нагревателями и два с двойными; там также начиналась основная паровая труба. Вода затопила и продольные бункеры по правому борту, ближайшему к месту удара. По мере того как они наполнялись водой, корабль стал крениться на правый борт. Одновременно начал уходить под воду нос. Корма поднималась, и корпус стал переворачиваться.

Капитан Тернер стоял на палубе А, перед самым входом в свою каюту, как вдруг услышал крик вахтенного: “Торпеда идет!”⁶ Капитан смотрел, как ее след проходит под поручнем на правом борту. После краткого затишья из моря вырвался столб воды и мусора. От взрыва и внезапного крена судна Тернер потерял равновесие.

За спиной у него низвергались обломки и вода. Тернер помчался вверх по лестнице на мостик.

Пассажиры рассказывали, как они перенесли взрыв, – по-разному, в зависимости от того, в каком месте они находились в момент удара. Корабль был такой длинный – почти 800 футов – и обладал такой гибкостью, что люди, стоявшие или сидевшие ближе к корме, в курительном салоне, в ресторане второго класса, в кафе “Веранда” или на кормовом “свесе”, где палуба выдавалась над штурвалом, ощутили глухой удар. Оливер Бернард вспоминал, как ему подумалось: “Ну что ж, не так уж и страшно”⁷. Для тех, кто был ближе всего к мостику, удар оказался более резким, более ощутимым. “На головы нам что только не падало: вода, куски угля, деревянные щепки и прочее! – вспоминал Дуайт Харрис. – Я распластался, прижавшись к борту корабля, но весь промок!”⁸

Престон Причард с Грейс Френч весело продолжали поиски ее “двойника” и тут услышали взрыв и почувствовали, как корабль качнулся вправо. “Корабль накренился так сильно, что мы все повалились на палубу, мгновенно началась суматоха, – вспоминала она. – Снова придя в себя, я оглянулась, но мистера Причарда не было и следа. Он словно исчез”⁹.

Пассажиры достали свои часы. Уильям Масмиллан Адамс – в девятнадцать лет он уже обзавелся часами – определил, что удар произошел в 14.05. Позже он говорил: “Я запомнил точное время всех событий”¹⁰. Когда его спросили, зачем, он ответил: “Просто так, не знаю зачем”. Чарльз Лориэт справился со своими наручными часами с заводом без ключа и отметил, что соударение произошло в 09.08 по Бостону, или в 14.08 по Гринвичу¹¹. Другие говорили, что было 14.10; впоследствии все сошлись на этом.

Не прошло и нескольких секунд, как Лориэт ощутил, что корабль стал заваливаться на правый бок и крениться к носу. “Эти два отдельных движения чувствовались очень отчетливо, – писал Лориэт. – Казалось, корабль пошел ко дну, но потом внезапно остановился, будто вода коснулась водонепроницаемых переборок, и корабль словно выровнялся, даже корма немного поднялась. Это придало мне некой уверенности, и поначалу я решил, что корабль не затонет”¹².

Спустя несколько мгновений произошел второй взрыв. (Уильям Макмиллан Адамс, точный, как всегда, засек время: это случилось через тридцать секунд после первого взрыва.) Он был не похож на первый. Если первый взрыв был одиночным, резким, то этот, по словам Лориэта, был “очень приглушенным”. По всей длине корабля пробежала дрожь, словно поднимавшаяся из глубины корпуса, “скорее, вроде взрыва котла, так мне показалось”, говорил Лориэт¹³. Где именно это произошло, он не мог определить. Звук был “достаточно отчетлив”, вспоминал он.

В ресторанах сдвинулись растения на столах; на пол посыпалась стеклянная посуда.

Когда Маргарет Макуорт с отцом, Д. А. Томасом, после обеда собирались войти в лифт на палубе D, Томас пошутил: “Может, нам остаться сегодня ночью на палубе – глядишь, развлечемся”¹⁴.

Не успела Макуорт ответить, как услышала глухой взрыв, негромкий, словно где-то внизу упало что-то тяжелое. “Я повернулась и вышла из лифта; почему-то подумалось, что лестница будет надежнее”.

Ее отец отправился разузнать, что произошло. Макуорт, как и собиралась, пошла прямо к себе, в каюту на палубе В, взять спасательный жилет. Крен был столь силен, что идти было трудно. Двигаясь вдоль нижней стороны угла – прохода, образовавшегося между стеной и полом, она столкнулась с идущей ей навстречу стюардессой. Они, как писала Макуорт, “минуту-другую потратили на вежливые извинения”¹⁵.

Взяв свой спасательный жилет, Макуорт побежала в каюту отца, взять жилет и для него. Она поднялась на открытую шлюпочную палубу и перешла на ту сторону, что повыше – на левый борт, – рассудив, что находиться “как можно дальше от субмарины” будет безопаснее.

Повстречав там свою соседку по столу Дороти Коннер, Макуорт спросила, нельзя ли постоять с нею, пока не придет отец. Она надела спасательный жилет.

Снизу с шумом и гамом ввалилась толпа пассажиров третьего класса.

Макуорт повернулась к Коннер и сказала: “Мне всегда казалось, что кораблекрушение – дело хорошо продуманное”¹⁶.

“Мне тоже, – ответила Коннер, – но за последние пять минут я узнала чертовски много нового”.

Чарльз Лориэт стоял рядом с Элбертом Хаббардом и его женой. Он уговаривал их пойти к себе в каюту и взять спасательные жилеты, но пара словно приросла к месту. “Мистер Хаббард остался у поручня, нежно обхватив жену за талию, и оба они, казалось, были не в состоянии действовать”¹⁷.

Лориэт сказал Хаббарду: “Если вам не угодно идти, оставайтесь тут, я вам их принесу”¹⁸. Затем он отправился к себе.

Многие родители, плывшие на корабле, испытали при взрыве особый ужас. У Кромптонов из Филадельфии было шестеро детей, разбежавшихся по всему кораблю; у семейства Перл из Нью-Йорка – четверо. Корабль был огромен, и дети постарше бегали по всем палубам. Родителям приходилось разыскивать детей в растущей толпе пассажиров, заполнявших шлюпочную палубу, и одновременно держать на руках младенцев и сбивать в кучу малышей.

Нора Бретертон, тридцатидвухлетняя жена журналиста из Лос-Анжелеса, взяла билеты на “Лузитанию”, чтобы отвезти двух своих детей, Пола и Элизабет, в Англию – познакомить их со своими родителями¹⁹. Полу было три года, Элизабет – “Бетти” – полтора. Бретертон, беременная, ехала с детьми одна, поскольку ее мужу пришлось остаться в Калифорнии по делам.

У нее была каюта второго класса, ближе к корме на палубе С, под навесом. Перед вторым завтраком она отвела дочь во “дворик для игр” палубой выше, затем уложила сына спать в каюте, а сама ушла.

Во время удара торпеды она была на лестнице между двумя палубами. Она застыла на месте. Куда идти сперва – наверх, чтобы забрать девочку, или вниз, за спящим сыном? Все лампы погасли. Корабль внезапно накренился, и ее швырнуло от одной стороны лестницы к другой.

Она побежала за малышкой.

Взойдя на мостик, капитан Тернер принялся отдавать команды²⁰. Машинному отделению он дал приказ “полный назад”. Турбины заднего хода служили кораблю тормозами, а прежде чем спускать шлюпки, для безопасности его следовало остановить. Двигатели не послушались.

Тернер велел рулевому, старшине Хью Джонстону, резко развернуть корабль к берегу, до которого по-прежнему оставалось с десяток миль. В самом худшем случае корабль выбросит на берег, и тогда, по крайней мере, он не затонет. Джонстон стоял у рулевой рубки, небольшого помещения внутри мостика. Он повторил команду Тернера в знак того, что понял, и повернул штурвал так, чтобы корабль стал под углом в 35 градусов к берегу.

“Так, братец”, – сказал Тернер²¹.

По словам Джонстона, корабль послушался.

Тогда капитан Тернер отдал команду “выровнять” корабль, то есть корректировать штурвал так, чтобы корабль перестал отклоняться, пока не встанет на нужный курс. Джонстон повернул штурвал на 35 градусов в противоположную сторону.

“Держи курс на Кинсейл”, – сказал Тернер, указывая Джонстону в направлении маяка на Олд-Хед. Джонстон повторил команду, словно эхо, и начал ее выполнять.

На сей раз штурвал не послушался. Корабль начал отклоняться, уваливаться в открытое море. Джонстон попытался противостоять дрейфу. “Я делал все, что положено, – выравнивал корабль, – рассказывал Джонстон, – но он снова поворачивался в сторону”. Тернер повторил команду повернуть к берегу.

Джонстон попытался. “Я выкрутил штурвал, но корабль не откликался, а только все больше уваливался в море”.

Тернер велел второму помощнику Перси Хеффорду оценить степень крена по корабельному спиртовому уровню, каким моряки пользуются вместо плотницкого отвеса.

Хеффорд крикнул: “Пятнадцать градусов вправо, сэр”.

Тернер скомандовал закрыть водонепроницаемые перегородки, что под пассажирскими палубами, которыми управляли с помощью прибора на передней стене мостика. Желая убедиться в том, что двери действительно закрылись, Тернер велел Хеффорду пойти вниз на бак и проверить.

Хеффорд остановился у рулевой рубки и сказал Джонстону, чтобы тот поглядывал на спиртовой уровень, а “если дальше пойдет, свисти”. Хеффорд ушел с мостика. Больше он там не появлялся.

Тернер отдал команду спустить шлюпки “до поручней”, то есть до такого уровня, чтобы пассажиры могли в них спокойно сесть. Однако спускать шлюпки все еще не представлялось возможным, поскольку “Лузитания” по инерции шла вперед, поначалу со скоростью 18 узлов. Если бы турбины заднего хода сработали, корабль можно было бы остановить менее чем за три минуты, но теперь замедлить его движение могло лишь сопротивление морской среды. Лайнер уходил от берега по длинной дуге. Вода продолжала нагнетаться внутрь.

Джонстон, стоя за штурвалом, посмотрел на спиртовой уровень. Крен оставался постоянным: 15 градусов.

Тернер вышел на крыло мостика. Внизу пассажиры и матросы заполняли шлюпочную палубу. Машинисты, черные от сажи, пробирались сквозь толпу, словно тени. Некоторые вылезали из судовых отдушин.

Внизу, в изоляторе, Роберт Кей с матерью ощутили удар торпеды – по описанию Роберта, “сильнейший взрыв”. Через секунду за ним последовал второй, более приглушенный, идущий, казалось, изнутри корабля. Погас свет.

Роберт вспоминал, как его мать напряглась, но осталась на удивление спокойна, хотя и выразила опасение, что в ее состоянии, на столь поздней стадии беременности, ей с сыном, возможно, не удастся выбраться наверх без последствий.

Дверь, ведущая в изолятор, перекосилась. Они с трудом открыли ее. Снаружи в коридоре было темно, он накренился вправо и в направлении носа.

Шли они медленно. Роберт пытался помочь, но “каждый шаг давался с усилием, и наше продвижение было мучительно медленным”, писал он²². Судно кренилось одновременно вправо и вперед, и от этого идти по лестнице было опасно. Оба держались за поручень, “но с каждым мигом окружающая обстановка, меняясь на наших глазах, все более и более напоминала бред”.

Вокруг, похоже, никого не осталось. Было тихо; правда, время от времени до Роберта доносились крики сверху. Они с матерью с огромным трудом пробирались наверх.

Со времени первого взрыва прошло пять минут.

Чарльз Лориэт вернулся на палубу, неся спасательные жилеты, – сколько смог захватить. Надел свой, затем помог другим. Это были новые жилеты “Бодди”. Если его правильно надеть, жилет вполне мог удержать на плаву даже крупного человека – тот спокойно бы лежал на спине, однако Лориэт заметил, что почти все окружающие надели жилеты неправильно. “Кунард” еще не ввел правило, предписывающее пассажирам примерять спасательные жилеты в начале плавания. Единственной инструкцией был иллюстрированный листок, вывешенный в каждой каюте, видимо, в надежде на то, что у пассажиров будет время и присутствие духа, чтобы прочесть инструкцию и следовать ей. Теперь стало ясно, что расчет был неверным. “В спешке люди надевали жилеты как придется, – писал Лориэт. – Какой-то мужчина продел в один рукав руку, а в другой – голову; иные надевали их на пояс, притом вверх ногами; лишь очень немногие сделали все правильно”²³.

Лориэт стоял недалеко от мостика и слышал, как какая-то женщина окликнула капитана Тернера голосом твердым и спокойным:

– Капитан, что прикажете нам делать?²⁴

– Оставайтесь на месте, сударыня, корабль в безопасности.

– Откуда у вас эти сведения? – спросила она.

– Из машинного отделения, сударыня, – сказал он.

Однако ничего подобного из машинного отделения ему явно не сообщали. Он, очевидно, пытался успокоить толпу и сделать так, чтобы люди в панике не рванулись наперегонки к шлюпкам.

Больше Лориэт Тернера не видел. Вместе с этой женщиной они двинулись назад, к корме, и по пути передавали всем слова капитана.

Пассажир второго класса Генри Нидэм, возможно, столкнулся с этой парой, – он вспоминал, как какой-то пассажир, шедший от мостика, прокричал: “Капитан говорит, корабль не потонет”²⁵.

“Эти слова, – писал Нидэм, – были встречены радостными криками, и я заметил, что многие из тех, кто пытался пробраться к шлюпкам, повернули обратно, явно удовлетворенные”.

Ответ Тернера поддержал веру пассажиров и многих из команды в то, что никакая торпеда не способна нанести кораблю смертельный удар. Корабельный эконом с врачом некоторое время после взрыва спокойно прохаживались по шлюпочной палубе, покуривая сигареты и уверяя пассажиров, что никакая опасность кораблю не грозит. И это казалось вполне убедительным. “Лузитания” была попросту слишком велика и слишком хорошо построена, чтобы затонуть. Мысль об опасности представлялась еще менее правдоподобной, когда все вокруг радовало глаз: сверкающий майский день, теплый и безветренный, ровное море и холмы Ирландии вдалеке, такие зеленые, что словно светились на солнце.

Айзек Леман, нью-йоркский делец, не разделял общей уверенности в том, что корабль непотопляем. Он отправился к себе в каюту за спасательным жилетом и обнаружил, что кто-то тут уже побывал и взял его. Леман, человек нервный, опасался суматохи. “Не знаю, что на меня нашло, – говорил он, – но я залез в свой чемодан с парадными костюмами и вытащил револьвер, поскольку решил, что он пригодится в случае, вздумай кто-нибудь вести себя неподобающим образом”²⁶.

Среди пассажиров “Лузитании” были кораблестроители; поначалу и они думали, что корабль удержится на плаву. Один из них, Фредерик Дж. Гонтлетт, занимавший должность управляющего в судостроительной и судоремонтной компании “Ньюпорт ньюс”, направлялся в Европу на встречу с производителями субмарин, надеясь открыть совместное предприятие в Соединенных Штатах. Он ехал с президентом компании, Альбертом Хопкинсом.

Гонтлетт обедал с Хопкинсом и еще с одним судостроителем, уроженцем Филадельфии по имени Сэмюел Нокс. (Компания Нокса построила тот самый “Галфлайт”, американский нефтяной танкер, торпедированный неделей ранее.) Они сидели за своим всегдашним столиком, шестым от входа, с правой стороны. Все трое были в костюмах; столики белели скатертями, на каждом стояла прозрачная ваза со срезанными цветами. В окна лился солнечный свет.

Комната поплыла вправо. Со столика Гонтлетта упала ваза. “Оставив свой кофе и орехи, – вспоминал он, – я поднялся из-за стола и крикнул прислуге, чтобы закрыли иллюминаторы”²⁷. Будучи кораблестроителем, он понимал, какую опасность представляют собой открытые иллюминаторы. Он крикнул снова, несколько раз. “Прислуга, очевидно, была занята чем-то другим, – рассказывал он, – и когда они вышли из салона, я последовал за всеми и тоже вышел”. Гонтлетт и его соседи не попытались закрыть иллюминаторы сами, и те остались открытыми. Гонтлетт подошел к вешалке, взял свою шляпу, а также шляпу Нокса. Они поднялись на три пролета на шлюпочную палубу.

Гонтлетта уверили, что крен, достигнув 15 градусов, вроде бы остановился на этой отметке. Он был уверен, что угол не увеличится, и “ни на миг не предполагал, что корабль пойдет ко дну”. Так он и сказал стоявшей рядом женщине, окруженной своими детьми. Она спросила его, что делать. “Я сказал ей, что опасности нет, – вспоминал он, – что корабль не пойдет ко дну”.

Гонтлетт предполагал, что переборки и водонепроницаемые двери остановят потоки хлынувшей внутрь воды, но тут он почувствовал: что-то изменилось. Крен вправо и вперед усилился, и в этот момент, вспоминал он, “я решил, что мне самому следует осмотреться и узнать, в чем дело”.

Он направился к поручню на дальнем конце палубы и, перегнувшись, взглянул на нос. Часть бака была под водой.

Тогда он пошел к себе в каюту и надел спасательный жилет.

Все системы корабля отказали. Штурвал больше не действовал. Перестала работать основная динамо-машина. Погас весь свет; шедшие по внутреннему коридору оказались в полной тьме. Радист в рубке на верхней палубе включил аварийное питание. Застряли два лифта для пассажиров первого класса по центру корабля²⁸. Согласно одному рассказу, пассажиры внутри начали кричать.

Единственный лифт, на котором можно было добраться до багажного отделения, тоже остановился. Десятки людей, работавших, чтобы подготовить багаж к прибытию, либо погибли от взрыва торпеды, либо их ждала скорая смерть – вода в носовой части прибывала²⁹. Машинист, убежавший из кочегарки № 2, Юджин Макдермотт, рассказывал: “Поток воды сбил меня с ног”³⁰. Многие из погибших матросов были как раз те, что должны были помогать при спуске шлюпок.

Вода нашла новый путь: теперь она вливалась внутрь через открытые иллюминаторы, многие из которых с самого начала находились над самой поверхностью. Так, иллюминаторы на палубе Е обычно находились всего на 15 футов выше уровня воды. По одной оценке, на правом борту было открыто не менее 70 иллюминаторов³¹. Если умножить это число на 3,75, то получится, что через одни только иллюминаторы по правому борту в корабль ежеминутно вливалось 260 тонн воды.

Было около 14.20, с момента удара торпеды прошло десять минут. Следующие несколько минут, пока команда и пассажиры ждали, когда корабль пойдет медленнее и можно будет спускать шлюпки, прошли в молчании. “Воцарилась странная тишина, – вспоминал Альберт Бестик, младший третий помощник, – и негромкие, малозначительные звуки, такие как хныканье ребенка, крик чайки или стук двери, приобрели угрожающий смысл”³².