U-20 плыла через окружавшую ее утреннюю голубизну²⁷. Туман рассеялся, небо было безоблачным, море – спокойным. Швигер направил бинокль – цейсовский “божий глаз” – на пятнышко на горизонте и, пораженный, увидел “лес мачт и труб”, как он впоследствии рассказывал Максу Валентинеру. “Поначалу я решил, что это, должно быть, несколько кораблей, – говорил он. – Потом увидел, что идет огромный пароход. Он шел в нашу сторону. Я тут же погрузился в надежде, что удастся по нему пальнуть”²⁸.

В 13.20 Швигер записал в бортовом журнале: “Впереди и справа по курсу – четыре трубы и две мачты парохода, идущего в нашу сторону под углом (идет с зюйд-зюйд-веста, курс на Гэлли-Хед). Должно быть, большой пассажирский пароход”²⁹.

Погрузившись на перископную глубину, Швигер скомандовал идти на максимальной скорости – 9 узлов – и взял курс, “сходящийся с курсом парохода”. Впрочем, до корабля было еще далеко. Когда до лайнера оставалось две мили, он отклонился от курса и взял другой, так что разрыв стал еще больше. Швигер, чьи планы снова сорвались, записал: “Теперь, даже если лететь на полном ходу, не осталось никакой надежды подобраться поближе и напасть”.

Тем не менее Швигер пошел следом, как до того – за крейсером “Джуно”, на случай, если лайнер вдруг еще раз сменит курс и снова возьмет такой, при котором они сойдутся.

Он подозвал к перископу штурмана Ланца, чтобы тот взглянул. Зачем это ему понадобилось, непонятно. Это был один из самых заметных в международных водах корабль, удача, какой поискать. Швигер был близок к отчаянию, а один этот корабль позволил бы ему набрать лучший месячный тоннаж за всю войну.

День по-прежнему стоял поразительно ясный и тихий, поэтому Швигер не мог долго держать перископ над водой, ведь его могли заметить вахтенные корабля-мишени или, того хуже, патрульного миноносца. В столь ясную погоду и при столь спокойном море шансов удрать было мало. Ему уже приходилось дважды отказываться от нападения – помешал след, который перископ оставлял на ровной морской поверхности. Одна потенциальная мишень, пароход Королевской почты, повернула в его сторону, явно намереваясь протаранить субмарину, так что пришлось быстро погрузиться и уходить на полном ходу.

Ланц вошел в кабину управления. Приблизительно в тот же момент произошло нечто такое, что Швигер счел равносильным чудом.

На мостике “Лузитании” капитан Тернер пытался разрешить задачу, с которой никогда не сталкивался, несмотря на весь свой долгий морской опыт. Если верить утренним радиограммам, субмарины были впереди, прямо по курсу, и позади.

Вдобавок перед ним возникла проблема, связанная с расчетом времени. До Ливерпуля по-прежнему оставалось около 250 морских миль. На входе в гавань его ожидала печально известная отмель Мерси, пройти которую он мог лишь во время прилива. Если прибавить ходу и пойти на высшей скорости, какую можно развить при трех работающих кочегарках, делая 21 узел, он придет туда слишком рано. Останавливаться никак нельзя, а значит, ему придется кружить по Ирландскому морю, созывая дымом, идущим из трех действующих труб, все субмарины, какие только окажутся в радиусе двадцати миль.

Была тут и еще одна трудность. Время только перевалило за полдень. С какой бы скоростью Тернер ни шел, в конце концов ему придется идти по проливу Святого Георга ночью, когда в любой момент может сгуститься туман. Вышло так, что, проведя все утро в тумане, Тернер отчасти утратил точное представление о том, где он находится. Плюс к этому добавлялось еще одно обстоятельство: значительная, более обычного, удаленность от берега – около 20 миль, тогда как в хорошую погоду он мог подойти совсем близко – на милю от него.

Тернер вызвал на мостик двух старших по званию офицеров, штатного капитана Андерсона и старшего помощника Джона Престона Пайпера, чтобы посоветоваться, и после долгих размышлений решение было принято. Первым делом надо точно определить свое местоположение. Берег Ирландии уже виден, однако расстояние до него трудно оценить точно. Тернер, будучи моряком старой закалки, любил пользоваться так называемым способом траверзного расстояния. Для этого требовалось идти вдоль берега на постоянной скорости, а тем временем старший помощник Пайпер должен был взять четыре пеленга, пользуясь одной-единственной вехой на берегу, в данном случае – маяком на вершине Олд-Хед.

Определив свое точное положение, Тернер намеревался поддерживать скорость 18 узлов, чтобы подойти к устью Мерси рано утром следующего дня, как раз тогда, когда можно будет войти в гавань не задерживаясь. Хотя при трех действующих кочегарках можно было разогнаться и до 21 узла, выбранная им скорость все равно была выше, чем у любого из ходивших тогда торговых кораблей, и заведомо выше, чем у любой субмарины. Кроме того, Тернер собирался в тот день сменить курс, чтобы подойти ближе к берегу, – таким образом ему удалось бы пройти вблизи Конинбегского плавучего маяка до входа в самую узкую часть пролива Святого Георга. Он понимал, что это противоречит указаниям Адмиралтейства, в соответствии с которыми капитанам следовало проходить маяки и прочие навигационные вехи, “держась середины пролива”. Но Адмиралтейство сообщило, что субмарины находятся в 20 милях к югу от маяка, и любой мореплаватель, проходящий этот 45-мильный участок, счел бы данное место серединой пролива. Следовать указаниям Адмиралтейства было равносильно тому, чтобы идти прямо к поджидающим корабль субмаринам.

Около 13.30 капитан Тернер дал команду штурвальному повернуть вправо, чтобы вывести корабль на курс, параллельный берегу, и дать возможность Пайперу взять первый из четырех пеленгов³⁰. Этот поворот и несколько смен курса перед ним убедили пассажиров в том, что Тернер ведет корабль зигзагом, чтобы избежать встречи с субмаринами, хотя на деле это было не так. Очертания береговой линии были таковы, что пассажирам, как ни парадоксально, могло показаться, будто они поворачивают в открытое море.

Лежа с корью в изоляторе, Роберт Кей всматривался в иллюминатор³¹. Мальчик из Бронкса, покрытый сыпью, в жару, смотрел, как мир проплывает мимо, – других развлечений у него не было. Снаружи было солнце и сверкание, ярко зеленел ирландский берег. Но тут корабль начал поворачивать вправо, и, к его величайшему разочарованию, земля стала пропадать из виду.

В то утро “король шампанского” Джордж Кесслер выполнил свое обещание поговорить с капитаном Тернером о том, чтобы включить пассажиров в учения на корабле. За беседой они курили.

Кесслер писал: “Я предложил давать пассажирам билеты с номером, обозначавшим шлюпку, в которую им следует садиться, если произойдет что-то нежелательное, и сказал, что, как мне представляется, эта мера поможет избежать сложностей в случае беды”³².

Тернер ответил, что такая мысль возникала после гибели “Титаника”, но “Кунард” отказался от нее как от “непрактичной”. Он добавил, что у него нет полномочий ввести данную практику самостоятельно, не получив предварительно добро от подразделения торговли Адмиралтейства.

Разговор переключился на “опасность торпед, которую ни один из нас не считал сколь-нибудь существенной”, вспоминал Кесслер. Возможно, Тернер преуменьшил собственные опасения, чтобы успокоить Кесслера.

Как раз в тот момент, когда штурман Ланц явился в кабину управления U-20, Швигер увидел, как огромный пароход снова меняет курс, на сей раз забирая вправо³³. “Он шел прямо на нас, – рассказывал Швигер Валентинеру. – Более идеального курса выбрать он не мог, даже попытайся он намеренно предоставить нам верную возможность для стрельбы”.

Это произошло в 13.35. Судя по теперешнему курсу, корабль шел в Куинстаун. Швигер решил подойти к нему спереди, под прямым углом. Он скомандовал “полный вперед”, и следующие двадцать пять минут U-20 неслась пересекающимся курсом, а корабль постепенно рос и рос в видоискателе. “Сделав быстрый бросок, мы ждали”, – рассказывал он Валентинеру.

Хотя этот патруль свидетельствовал о недоверии Швигера к торпедам, выбора у него не было. Использовать палубное орудие против столь большого судна было бесполезно, да и опасно, ведь после первой же пары снарядов громадный корабль наверняка повернул бы и ушел от субмарины, а то и попытался бы ее протаранить. Швигер выбрал торпеду G6.

Напряжение на субмарине росло. Поверни корабль хоть раз в сторону, и конец погоне. До Куинстауна было недалеко. При этом существовала опасность, что вахтенные корабля заметят перископ Швигера и капитан вызовет эскадру миноносцев.

Как ни странно, корабль никто не сопровождал – совершенно никто. Еще более странно, думал Швигер, как вообще он оказался в этих водах, особенно после двух удачных атак накануне. То, что корабль “не отправили Северным проливом, объяснимо”, – записал он в журнале³⁴.

Швигер приказал установить торпеду так, чтобы она шла на глубине 3 метра, около 10 футов. У него еще не было времени дать Ланцу взглянуть на цель. Большой корабль все приближался, его огромный корпус чернел на фоне посверкивающего моря.

Огневой расчет Швигера подготовил торпеду к выстрелу.

Теперь “Лузитании” оставалось до Ливерпуля около шестнадцати часов или, если считать по-другому, три трапезы: обед, ужин, а в субботу – последний завтрак в ливерпульской гавани. Подошло время обеда. Пассажиры первого класса ели в одну очередь, в салоне по центру корабля, увенчанном огромным куполом; второй класс обслуживали в две очереди, в 12.30 и 13.30. За обедом велись разговоры о состязании талантов накануне вечером, о последних военных новостях, напечатанных в ежедневной корабельной газете, бюллетене “Кунарда”, а также, разумеется, о том, что корабль идет в самом центре “военной зоны”.

Чарльз Лориэт отправился обедать, как всегда, с Лотропом Уитингтоном; они сели за свой всегдашний столик в салоне первого класса³⁵. Лориэт заметил, что иллюминаторы по обе стороны салона открыты. Он был в этом уверен, говорил Лориэт впоследствии, поскольку в тот на удивление теплый день испытывал тревогу, преследовавшую обоих друзей в течение всего вояжа. Теплая погода позволила стюардам открыть все иллюминаторы в салоне и еще включить большой электрический вентилятор, расположенный прямо напротив столика Лориэта, – получился сквозняк, достаточно сильный, чтобы вызвать раздражение. Так уже случалось, и Лориэт вынужден был попросить стюарда и на сей раз выключить вентилятор.

В остальном трапеза проходила неплохо. Друзья с нетерпением ждали прибытия в Ливерпуль. “Мы хорошо провели время вместе, – писал Лориэт, – и условились встретиться в Лондоне, поскольку его комнаты были недалеко от нашей лондонской конторы”.

Теперь было ясно, что непредвиденно медленный ход “Лузитании” будет стоить Лориэту целого дня работы в Лондоне, но он знал, что уже скоро ему предстоит передавать “Рождественскую песнь” Диккенса и встречаться с дочерью Теккерея, леди Ритчи, чтобы обсудить, какие заметки она напишет к каждому из 118 рисунков, по-прежнему лежащих в обувном ящике в его каюте. Потом он повидается со своими багетными мастерами и переплетчиками; они превратят эти рисунки в товар, который будет стоить куда больше тех жалких 4500 долларов, что он за них заплатил.

В другой части салона Теодата Поуп со своим спутником Эдвардом Френдом заканчивали обедать. “Молодому англичанину за нашим столиком подали мороженое, и он ждал, пока ему принесут ложку, – вспоминала Теодата. – Он смотрел на мороженое с сожалением и говорил, как ужасно было бы подорваться на торпеде, не съевши его. Мы все засмеялись, а потом отметили, до чего медленно идет корабль. Нам казалось, будто двигатели остановились”³⁶.

Однако корабль по-прежнему шел споро, делая 18 узлов. Подобное ощущение замедленного движения, вероятно, объяснялось тем, что море, очень спокойное в тот день, не создавало дополнительной вибрации корпуса.

Дуайт Харрис, надежно устроив свое обручальное кольцо под рубашкой, подсел к своим всегдашним соседям по столику, однако радостного ожидания, которым была окрашена беседа окружающих, не разделял. По какой-то необъяснимой причине ему было не по себе. Он писал: “За столом я почувствовал, как на меня нашло сильнейшее беспокойство, а потому встал и ушел, не закончив есть!”³⁷

Он отправился к себе, в каюту А-9, взять пальто и шляпу, а также книгу о Медичи, и снова вышел на палубу почитать.

Студент-медик Престон Причард и его сосед по каюте Артур Гэдсден прекрасно понимали, что корабль вошел в опасную зону. За время вояжа они подружились и часто беседовали, поскольку у обоих в каюте были верхние койки. В пятницу Причард с Гэдсденом часть утра провели, “беседуя о субмаринах и размышляя, увидим ли мы их вообще, притом нисколько не опасались, что нам не удастся от них уйти”, – писал Гэдсден³⁸.

Вскоре после полудня Причард прошел в курительный салон и присоединился к другим мужчинам, собравшимся там взглянуть на итоги тотализатора, а затем отправился в ресторан второго класса к обеду. Сидел он, как обычно, напротив Грейс Френч.

В тот день между Причардом и мисс Френч, казалось, вспыхивали особые искры. На нем был зеленый костюм – не лучший, синий, – но когда человек хорош собой, этого у него не отнять, а проведя шесть дней на солнце под открытым небом, Причард был в самом деле очень хорош собой. Он сказал Грейс, что видел на корабле молодую женщину, способную сойти за ее двойника, и даже подошел к той, чтобы завести беседу, но тут понял, что ошибся. Это была не просто игривая ремарка, призванная оживить разговор. Пара других соседей по столику тоже встречали ту женщину и вели себя так же. Причард “вызвался показать мне ее после обеда, – вспоминала Грейс. – Я согласилась и пошла вниз за шляпой и пальто”³⁹.

Кто-то из стюардов заметил, что Причард ушел из ресторана около 13.20.

Поднимаясь по лестнице на встречу с Причардом, мисс Френч столкнулась с двумя новыми знакомыми, которые спросили ее, куда она направляется. “Я ответила, что мистер Причард собирается представить меня моему двойнику, и пошла дальше. Потом мы встретились и гуляли, смеясь над этой затеей. Я сказала ему: интересно, смогу ли я сама узнать эту барышню”⁴⁰.

Разыскивая двойника, они шутили⁴¹. Время проходило весело, и скоро часы показывали 14.09. Солнце сияло, море блестело.

По расчетам Швигера, цель двигалась со скоростью 22 узла – 25 миль в час, – и до нее оставалось 700 метров, чуть меньше мили⁴². Если расчеты были верны, торпеда должна была попасть в корабль точно под прямым углом.

В 14.10 Швигер скомандовал “огонь”. Торпеда вылетела из субмарины – по словам Швигера, это был “точный носовой выстрел” – и быстро разогналась до 40 с чем-то миль в час. На такой скорости ей предстояло достичь корпуса судна через тридцать пять секунд.

Поверхность моря была до того ровной, что след от торпеды наверняка должны были заметить. С каждой секундой вероятность того, что корабль сумеет повернуть достаточно резко и быстро, чтобы уйти от торпеды, уменьшалась, но все-таки для Швигера и его команды эти тридцать пять секунд тянулись долго.

Швигер наблюдал за происходящим в перископ. Он еще не понимал, что ошибся в расчете скорости корабля. На самом деле он шел медленнее, чем он решил, – на 4 узла, или около 5 миль в час.