Утром в четверг 6 мая, в 5.30 пассажиры кают первого класса “Лузитании”, расположенных по левому борту на палубе, где висели шлюпки, услышали шум снаружи. Теодата Поуп, которой дали каюту А-10, вспоминала, что ее “разбудили крики и шарканье ног”¹³⁴. Раздавалось бряцанье металла по металлу и визжание канатов, скользящих по такелажу. Все это смешивалось с приглушенной руганью и криками людей за работой, требовавшей силы, которая у команды имелась, и координации, которой у нее не было.

Кораблю оставался день до входа в Кельтское море, и капитан Тернер отдал команду открыть и развернуть все обычные спасательные шлюпки, имевшиеся на корабле, то есть те, что свисали с шлюпбалок по обе стороны палубы. Две аварийные шлюпки уже были приведены в рабочее положение.

Тернер вел себя предусмотрительно. Случись авария, теперь шлюпки можно будет спустить быстрее и с меньшим риском, чем если бы они по-прежнему оставались там, где им полагалось во время плавания в открытом море. В столь ранний час на палубе не должно было оказаться много пассажиров, а значит, вряд ли они могли помешать работе или, того хуже, пострадать; правда, Тернер рисковал вызвать их раздражение, разбудив слишком рано, – ведь те каюты были одними из самых дорогих на корабле.

Третий старший помощник Джон Льюис, руководивший ежедневными спасательными учениями, командовал и этой операцией. Он вспоминал, что в первую очередь “мы собрали на палубе поваров, прислугу, вахтенных матросов и всех остальных из дневной вахты, кого смогли мобилизовать”¹³⁵. Команда начала со шлюпок по левому борту. Вскарабкавшись на штурманский мостик, Льюис устроился в самой его середине, у радиорубки, чтобы следить за всей операцией. По словам Льюиса, чтобы не запутались фалы и тросы, все шлюпки следовало развернуть одновременно. Дальше люди – всего их было человек восемьдесят – перешли на правый борт и повторили процедуру. Затем Льюис отпустил поваров и прислугу, а матросам приказал закрепить тросы и свернуть фалы в аккуратные “фламандские” бухты. Под конец он велел людям убедиться, что в каждой шлюпке имеется необходимый комплект аварийного снаряжения, включая весла, мачту, паруса, спички, морской якорь, фонарь, провизию и питьевую воду.

Не обошлось без огрехов. Пассажир первого класса Джозеф Майерс, поднявшийся рано, наблюдал за работой команды. “Люди были нерасторопны, – говорил он. – Я видел, как они пытались выбросить шлюпки, отделить их от шлюпбалок, и мне показалось, что это давалось им с трудом. С канатами они обращались неуклюже. Распоряжался ими какой-то унтер-офицер; не знаю, кто это был, но мне показалось, что эти люди никогда прежде не работали со шлюпками. С канатами и фалами они обращались так, словно строили дом; они походили скорее на разнорабочих, нежели на моряков”¹³⁶.

Пассажиров, проснувшихся в то утро позже, встретила следующая картина: все шлюпки развернуты и открыты, никаких объяснений не вывешено. Большинство не обратили особого внимания на перемену; кто-то, возможно, вообще ничего и не заметил. Другие обеспокоились. “В утро четверга я ощутила немалую тревогу, обнаружив, что шлюпки свисают с борта корабля, – писала Джейн Макфаркар, жительница Стрэтфорда, штат Коннектикут. – Осведомившись, я узнала, что так и должно быть по закону, это крайне важно. Мне подумалось: как странно, что их не привели в готовность после выхода из Нью-Йорка, а дождались, пока мы почти подошли к берегу. Я отметила, что другие пассажиры, казалось, не обеспокоились, а потому и сама начала забывать о шлюпках”¹³⁷.

Нелли Хастон добавила к своему письму-дневнику еще несколько абзацев. Она писала: “Этим утром все наши шлюпки развернули, теперь мы готовы к любым авариям. Ужасно думать об этом, но нас, быть может, подстерегает какая-то опасность”. Она, как и все пассажиры, полагала, что в тот день “Лузитанию” встретят и будут сопровождать корабли британского флота.

Дальше она перешла к наблюдениям менее мрачным. “Ну и уйма народу тут на корабле, и все – англичане. Так приятно было видеть на корабле британский флаг, когда мы стояли в Нью-Йорке. В первом классе едет довольно много известных людей, но к ним, конечно, и на пушечный выстрел не подобраться! Есть тут один Вандербильт, пара банкиров. Я подружилась со многими и, если бы не беспокойство, могла бы сказать, что плавание идет прекрасно”.

Люди на палубе занимались своими обычными матросскими делами: нужно было поддерживать корабль в порядке, а это бесконечная работа. Каждое утро они чистили медные и стеклянные части иллюминаторов, выходивших на палубу. Всегда находилось пятнышко ржавчины, которое надо было ошкурить и покрасить; утром следовало оттереть морскую соль на палубных поручнях, чтобы они сияли и не портили одежду пассажиров. Надлежало полить все растения на корабле, включая двадцать одну пальму, что стояли на верхушках лестниц. Надо было расставить рядами шезлонги, чтобы не воцарился беспорядок, как после ухода свадебных гостей.

Моряку Мортону поручили подкрасить корпус одной из спасательных шлюпок. Для этого команда, должно быть, развернула шлюпку в прежнее положение, поскольку Мортону пришлось красить, лежа под ней. Краска была серая и называлась “крабий жир”. Работа была не из чистых. “Кистей нам не выдавали, у нас был помазок из лохмотьев [старая тряпка] да банка краски, в которую его надо было окунать, а потом мазать корпус шлюпки”¹³⁸.

Мортон работал вовсю, как вдруг услышал стук туфелек, бегущих к нему. Выглянув из-под лодки, он увидел двух девушек, внимательно за ним наблюдавших. Одной было пятнадцать, другой шестнадцать – это были дочери леди Хью Монтегю Аллан, жительницы Монреаля, одной из самых важных персон на корабле. Они втроем занимали “королевские апартаменты” на палубе В, включавшие в себя две спальни, ванную, столовую и гостиную. С семейством Аллан ехали две горничные, которых разместили в комнатушке, втиснутой между одной из труб корабля и куполом ресторана первого класса.

Девушек на корабле любили, их живого присутствия нельзя было не заметить. “Я невольно подумал: что за милые дети, и какие нарядные, – писал Мортон. – Кажется, припоминаю, что на старшей была белая юбка-гофре и матросская блуза”.

Одна из девушек спросила: “Что вы делаете, моряк?”

Мортон ответил: “Крашу шлюпку”.

“Можно вам помочь?”

Снова взглянув на одежду девушек, Мортон услышал звук быстро приближавшихся шагов, более тяжелых. Это оказалась няня. Вид у нее был недовольный.

Мортон сказал: “По-моему, это занятие не для девочек”.

Девушка постарше, явно привыкшая добиваться своего, схватила импровизированную кисть, всю в краске, и начала красить шлюпку, перемазав при этом и свою одежду.

“Я пришел в ужас”, – писал Мортон. До него донеслись еще более тяжелые шаги – его начальника, старшего боцмана, “подходившего на всех парах”.

Девушки убежали, Мортон тоже. Он выбрался из-под шлюпки со стороны борта и перелез на палубу ниже. “Мне представлялось, что нет никакого смысла там оставаться: не спорить же с гневным боцманом да и с крайне рассерженного вида няней”.

Мальчик по имени Роберт Кей не заметил утренней суматохи¹³⁹. Семилетний Кей был американским гражданином, жителем Бронкса, района Нью-Йорка, и ехал в Англию со своей матерью, британкой Маргеритой Белшер Кей, бывшей на сносях. Ей очень хотелось вернуться в родительский дом в Англии и родить ребенка там, поэтому она решилась на плавание, несмотря на германское объявление и собственную склонность к морской болезни.

К середине недели Роберт сам почувствовал себя плохо. Корабельный врач осмотрел его и поставил диагноз: тяжелая корь. Он сказал, что остаток поездки мальчику придется провести в изоляторе, двумя палубами ниже. Кеи ехали вторым классом, но мать решила тоже перейти вниз, в каюту сына.

Там было невыносимо скучно, но, по крайней мере, был иллюминатор, в который мальчик мог смотреть на море.

Капитан Тернер дал команду провести обычные утренние спасательные учения. Группа “отобранных” моряков забралась в одну из аварийных шлюпок, а пассажиры наблюдали за этим зрелищем. Один из свидетелей, Джордж Кесслер, “король шампанского”, подошел к командовавшему учениями моряку и сказал ему: “Команду учить – это ладно, но что же вы пассажиров не поучите?”¹⁴⁰

Тот ответил: “Почему бы вам не сказать это капитану Тернеру, сэр?”

Кесслер твердо решил, что так и сделает.