ГЛАВА 7
Когда Пэдуэй вернулся в Рим, то сразу же поспешил узнать, как дела в газете. С первым номером, вышедшим в его отсутствие, все оказалось в порядке. О втором, только что отпечатанном, Менандрус загадочно молчал, а затем, с ликующим блеском во взоре, сообщил, что хозяина ждет потрясающий сюрприз. Так оно и было. Пэдуэй заглянул в пробный оттиск и обомлел. На первой полосе шел обстоятельный рассказ о взятке, которую Сильверий, новый папа римский, дал королю Теодохаду, чтобы обеспечить свое избрание.
— Черт побери! Ты спятил?! Надо же было додуматься такое напечатать!
— А что? — пролепетал Менандрус. — Это ведь правда.
— Правда, правда!.. Хочешь, чтобы нас повесили или сожгли на костре? Церковь и так относится к нам с подозрением. Даже если узнаешь, что епископ содержит двадцать любовниц, держи язык за зубами!
Менандрус шмыгнул носом, смахнул слезу и громко высморкался в тогу.
— Прости, хозяин, я хотел тебя порадовать… Ты не представляешь себе, как трудно было раздобыть факты об этой взятке… Между прочим, такой епископ есть. У него, конечно, не двадцать любовниц…
— Ну и молчи! Слава Богу, номер еще не вышел.
— Вышел, хозяин.
— Что?!
На истошный вопль Пэдуэя в комнату вбежали несколько рабочих-печатников.
— Джон-книгоноша только что забрал первые сто экземпляров.
Джон-книгоноша едва не умер от страха, когда Пэдуэй, весь в грязи от многодневного путешествия, галопом пронесся по улице, спрыгнул с лошади и схватил его за руку. Кто-то заорал: «Воры! Разбойники! На помощь! Убивают!» — и Мартину пришлось успокаивать сорок разгневанных римлян.
Откуда ни возьмись появился солдат-гот, протолкался через толпу и требовательно вопросил, что тут происходит. Некий гражданин указал на Пэдуэя пальцем:
— Я сам слышал, как он пригрозил перерезать несчастному горло, если тот не отдаст свой кошелек!
Даже арестованный, Пэдуэй не выпускал руки Джона-книгоноши, от испуга утратившего дар речи. Мартин беспрекословно последовал за готом, но, удалившись от толпы, увлек солдата в копону, угостил хорошенько его с Джоном и попытался все объяснить. Гот оставался непреклонен, несмотря на протесты пришедшем в себя торговца книгами, пока Пэдуэй щедро не одарил его. Дело было улажено; приходилось только расстраиваться, что кто-то тем временем успел украсть оставленного на улице коня.
Зажав бесценные газеты под мышкой, Пэдуэй поспешил домой. Домочадцы восприняли утрату лошади философски.
— Ничего, хозяин, — сказал Фритарик. — Старая кляча все равно и гроша ломаного не стоила.
Узнав, что первая линия телеграфа через неделю должна заработать, Пэдуэй приободрился и лихо осушил кружку бренди. После тяжелого дня голова у него закружилась, и, когда Фритарик затянул свою любимую песню, он хриплым голосом стал подтягивать:
Земля дрожит,
Когда герои скачут,
И вороны крылами
Солнце прячут,
И копья ныряют
В безбрежное море…
Поганому трусу
Сегодня горе…
Джулия принесла ужин; сам себе удивившись, Мартин игриво шлепнул ее по мягкому месту.
После сытной еды его потянуло в сон. Фритарик уже дрых без задних ног на коврике перед входной дверью (что ни в коей мере не помешало бы вору спокойно хозяйничать в доме), и Пэдуэй поплелся наверх в свою спальню.
Едва он начал раздеваться, как в дверь постучали.
— Фритарик?
— Нет. Это я.
Пэдуэй нахмурился и открыл дверь. В полумрак комнаты, плавно покачивая широкими бедрами, вплыла Джулия из Апулии.
— Что тебе надо, Джулия?
Девушка посмотрела на него с искренним удивлением.
— Мой господин желает, чтобы я произнесла это вслух? Так не принято!
— Ты о чем?
Она хихикнула.
— А! — догадался Пэдуэй. — Виноват, ошиблись номером… Ну, давай, давай, пошла отсюда!
Джулия растерялась.
— Хозяин… хозяин не хочет меня?
— Вот именно. По крайней мере, в этом смысле.
Ее губы задрожали, по щекам скатились две крупные слезинки.
— Я тебе не нравлюсь? Ты думаешь, я недостаточно хороша для тебя?..
— Я думаю, что ты хорошо готовишь. Все, хватит. Спокойной ночи.
Девушка засопела, всхлипнула и вдруг в голос зарыдала:
— Только потому, что я из деревни… ты и не смотрел на меня… никогда не звал… а сегодня ты был таким милым… я думала… я думала… У-у-у-у!
— Ладно, ладно, успокойся… Ради Бога, перестань реветь! Садись. Я дам тебе выпить.
После первого глотка бренди Джулия громко чмокнула губами и вытерла слезы.
— Хорошо, — блаженно пролепетала она. — Ты хороший. Любовь хорошая. Мужчине нельзя жить без любви. Любовь… Ах!
Джулия совершила телом змееподобное движение, казалось бы немыслимо для девушки с ее фигурой. Пэдуэй выпучил глаза и громко сглотнул.
— Дай-ка бутыль, — проговорил он. — Мне тоже надо выпить.
Через некоторое время Джулия вновь подала голос.
— Ну, теперь мы займемся любовью?
— Э-э… скоро. Да, полагаю, скоро. — Пэдуэй икнул. Потом посмотрел на крупные босые ступни девушки и сдвинул брови, — Только — ик! — еще одну минуту, моя тяжеловесная дриада. Давай-ка взглянем на твои ноги. — Ее подошвы были черными. — Нет, не годится. О, нет, просто исключено, моя похотливая амазонка. Такие ноги — непер… непреодолимое психологическое пр… пр-пятствие.
— Чего?
— Омоем нижние конечности, о жрица любви!
— Я не понимаю!
— Неважно, я сам не понимаю… Суть в том, что тебе сперва надо вымыть ноги.
— Этого требует твоя вера?
— Скажем так. Ч-черт! — Пэдуэй свалил кувшин и чудом поймал его на лету. — Ну-с, моя царица благовоний…
Джулия хихикнула.
— Ты самый хороший мужчина на свете! В жизни ничего подобного не слышала…
Пэдуэй разлепил веки и сразу все вспомнил. Самочувствие было отличное. Он настороженно прислушался к своей совести. Та тоже чувствовала себя превосходно.
Мартин потянулся и сел, склонившись над девушкой, занимавшей две трети его не слишком широкого ложа. От резкого движения сползло покрывало и обнажились большие груди Джулии, а между ними — кусочек ржавого железа, подвешенный на спускавшейся с шеи веревочке. По ее словам, это — гвоздь из креста святого Андрея…
Пэдуэй улыбнулся. К перечню простейших механических новшеств, которые он собирался ввести в быт, еще бы добавить еще пункт-другой. Ну а пока…
Из густой поросли волос под мышкой Джулии появился мохнатый серый паучок размером с булавочную головку. Светлый на фоне золотисто-коричневой кожи, он медленно полз…
Пэдуэй вскочил с постели и, весь скривившись от отвращения, торопливо натянул одежду, забыв даже умыться. В комнате смердело. Рим, должно быть, притупил его обоняние, иначе он давно заметил бы этот неприятный удушающий запах…
Проснулась Джулия. Мартин что-то неразборчиво пробормотал и выбежал за дверь.
Два часа он провел в публичных банях. Вечером робкий стук Джулии вызвал громкие крики и категорическое приказание убираться прочь и больше не подходить к его комнате. Девушка подозрительно засопела; тогда Пэдуэй выскочил на порог.
— Еще раз всхлипнешь, и ты уволена! — рявкнул он и с треском захлопнул дверь.
Джулия повиновалась, но с тех пор кидала на него по вечерам злобные взгляды.
Возвращаясь в воскресенье из Ульлиевой библиотеки, Пэдуэй застал у своего дома безмолвную толпу зевак. Он внимательно оглядел дом и не увидел ничего такого, что могло бы привлечь внимание.
— Скажи, незнакомец, — обратился Мартин к ближайшему мужчине, — почему вы так странно смотрите на мой дом?
Мужчина молча окинул его взглядом, и толпа стала медленно — по двое, по трое — расходиться.
В понедельник не явились два работника. К Пэдуэю подошел Нерва и, робко кашлянув, сказал:
— Полагаю, тебе следует знать, достойный Мартинус… Вчера, как обычно, я был на обедне в церкви архангела Гавриила…
— Ну?
— Отец Нарциссий читал проповедь о колдовстве — говорил о людях, которые прибегают к помощи демонов и пользуются нечестивыми приспособлениями. Очень странная была служба. По-моему, он имел в виду тебя, хозяин.
Пэдуэй встревожился. Конечно, нельзя исключить случайности, но он был уверен: Джулия решила снять с души грех совокупления с колдуном и исповедалась. Первая проповедь привела верующих поглазеть на логово нечистой силы. Еще две или три…
Толпы религиозных фанатиков Мартин боялся больше всего на свете — оттого, безусловно, что их мыслительные процессы разительно отличались от его собственных. Он вызвал Менандруса и попросил собрать информацию об отце Нарциссии.
Сведения оказались из рук вон плохи — с точки зрения Пэдуэя. Отец Нарциссий был одним из самых уважаемых священнослужителей Рима. Честный, щедрый, справедливый, бесстрашный, без малейшего пятнышка на репутации — что само по себе делало его выдающимся церковником.
— Джордж, — задумчиво проронил Пэдуэй, — кажется, ты упоминал о епископе, который содержит любовниц…
Менандрус ухмыльнулся.
— Это епископ Болоньи, хозяин. Один из дружков папы: больше времени проводит в Ватикане, чем у себя в епархии. У него две содержанки — то есть, о двух известно достоверно. Ни для кого не секрет, что почти каждый епископ имеет любовницу. Но сразу двух!.. Отличная выйдет история для газеты.
— Может быть. Пиши. Сделай ее сенсационной, но не отступай от фактов. Отпечатай три или четыре пробных оттиска и хорошенько их спрячь.
Чтобы добиться аудиенции у епископа Болоньи, который, по счастью, был в Риме, потребовалась неделя. Епископ оказался великолепно одетым вельможей с красивым бескровным лицом. За его слащавой улыбкой угадывался тонкий извращенный ум.
Пэдуэй поцеловал епископу руку, и после обмена любезностями началась легкая, ни к чему не обязывающая беседа. Мартин разглагольствовал о благой деятельности церкви и о своих скромных усилиях способствовать ей при каждой возможности.
— Вот к примеру… Известно ли Вашему преосвященству о моей еженедельной газете?
— Да, я читаю ее с удовольствием.
— Надо заметить, что за работниками моими необходим глаз да глаз, ибо в похвальном рвении собирать новости они иногда совершают ошибки. Я поставил целью делать газету чистую и целомудренную, достойную войти в любой дом, чтобы не сопровождало ее даже тени скандала! Хотя порой это значит, что весь номер приходится писать самому. — Он горестно вздохнул. — Ах, грешные люди! Поверите ли, Ваше преосвященство, встречаются опусы, полные клеветы на деятелей церкви! Вот недавно попалась мне чудовищная выдумка. — Пэдуэй достал пробный оттиск. — Боюсь показывать, дабы праведный гнев Вашего преосвященства в адрес этого мерзкого плода больного воображения не обрек меня на вечные муки в адском пламени.
— Не страшись, сын мой. Священнослужителю многое приходится повидать на своем веку. Только сильные духом способны в наше время посвятить жизнь Господу.
Епископ прочитал оттиск, и на его ангельское лицо пало печальное выражение.
— О, несчастные, слабые смертные! Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят… Назови мне имя того, кто это написал, сын мой, — и я помолюсь за него.
— Это дело рук некоего Маркуса, — ответил Пэдуэй. — Я немедленно прогнал его, разумеется. Ибо не потерплю тех, кто не предан Церкви всецело.
Епископ деликатно кашлянул.
— Воистину! Я ценю твое благочестие. Быть может, в моих силах как-то…
Пэдуэй рассказал о святом отце Нарциссии, демонстрирующем прискорбное непонимание истинных устремлений праведного предпринимателя.
А на следующее воскресенье сам пошел к обедне и дерзко сел в первый ряд. Отец Нарциссий начал проповедь с того места, где закончил ее неделей раньше. Колдовство — тягчайшее преступление, приветить ведьму — злейший грех. Мартин напряженно замер. Однако, продолжил священник, кисло взглянув на Пэдуэя, в святом негодовании не следует путать черного мага, пособника дьявола, с честным мастером, чьи бесхитростные поделки помогают нам влачить дни свои в этой юдоли слез. В конце концов, Адам изобрел плуг, а Ной — океанский корабль. К тому же надо учесть, что новое искусство машинной печати позволит широко разнести слово Божье среди паствы…
Вернувшись домой, Пэдуэй позвал Джулию и объявил, что более не нуждается в ее услугах. Девушка тихо всхлипнула, затем разразилась рыданиями и отчаянно начала вопить:
— Что ты за мужчина?! Я даю тебе любовь. Я даю тебе все. А ты… Раз я из деревни, думаешь, все тебе позволено…
Она затарахтела как пулемет, потом вдруг завизжала и стала рвать на себе одежду. Пришлось прибегнуть к угрозам, пообещав, что Фритарик вышвырнет ее в буквальном смысле слова. Джулия успокоилась, собрала вещички и ушла.
На следующий день Пэдуэй самым тщательным образом прошелся по всему дому, желая убедиться, что ничего не украдено и не сломано, и обнаружил под своей кроватью нечто странное: труп мышки с привязанным к нему пучком куриных перьев. Фритарик был в растерянности. А Георгий Менандрус побелел как полотно и пробормотал: «Заклятье!»
Он неохотно разъяснил Пэдуэю, что этот «черный подарок» — дело рук одного из местных колдунов. Изгнанная служанка умышленно оставила его тут, дабы накликать на хозяина дома раннюю и мучительную смерть. Менандрус даже стал подумывать, не сменить ли ему работодателя. «Не то чтобы я серьезно верю в заклятье, достойный хозяин, но мне надо содержать семью. Зачем же рисковать?»
Существенная прибавка к жалованью развеяла его опасения. Он только искренне огорчился, что Пэдуэй не желает использовать этот повод, чтобы Джулию арестовали и повесили.
— Ты только представь, — уговаривал Менандрус. — С одной стороны, мы укрепим отношения с церковью, а с другой получим замечательный материал для газеты!..
Мартин нанял другую домоправительницу — седовласую, хрупкую и до тоски девственную. Именно это Мартина в ней и привлекало.
Джулия пошла в услужение к Эбенезеру-еврею. Пэдуэй искренне надеялся, что там она не вздумает пускать в ход свои чары. Старик вряд ли бы их выдержал.
— Вот-вот должно прийти первое телеграфное сообщение из Неаполя, — сказал Пэдуэй Томасусу.
Банкир радостно потер ладони.
— Ты просто чудо, Мартинус! Смотри только не переусердствуй. Посыльные сетуют, что твое изобретение лишит их куска хлеба.
Пэдуэй пожал плечами.
— Ладно, поглядим… Сейчас меня тревожит другое: я ожидаю дурных военных известий.
Томасус нахмурился.
— Да, это тоже причина для беспокойства. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы защитить Италию. Если война докатится до Рима…
— Готов заключить пари: Эвермут, зять Теодохада, перебежит на сторону Византии. Ставлю солид.
— Согласен!
В комнату вошел Юниан, держа в руке лист бумаги — только что прибывшее первое сообщение: Велизарий высадился в Реджо, к нему переметнулся Эвермут; византийские войска движутся к Неаполю.
Пэдуэй ухмыльнулся, глядя на Томасуса, который застыл с отвисшей челюстью.
— Прости, старина, но этот солид мне нужен. Я коплю на новую лошадь.
— Ты слышишь, Господи?!.. Мартинус, если я еще раз вздумаю поспорить с колдуном, можешь объявить меня сумасшедшим и искать опекуна!
Через два дня в дверь дома постучал гонец: король, прибывший в Рим и остановившийся во дворце Тиберия, призывает Пэдуэя к себе. Пэдуэй подумал, что Теодохад все-таки решил оснастить войско подзорными трубами, и с легким сердцем поспешил во дворец. Однако…
— Добрейший Мартинус, — начал Теодохад. — Прошу тебя остановить свой телеграф. Немедленно.
— Что?! Но почему, мой господин король?
— Твоя адская новинка разнесла весть об удач… об измене моего зятя по всему Риму! Это плохо отражается на моральном духе. Усилились прогреческие настроения, появились едкие нападки даже на меня. На меня! Так что впредь своим телеграфом не пользуйся — по крайней мере пока идет война.
— Но, господин, он будет полезен армии…
— Ни слова больше, Мартинус. Я запрещаю. Что-то еще… Ах, да! С тобой хочет познакомиться мой драгоценный Кассиодор — великий ученый! Ты останешься отобедать с нами?
Так Пэдуэй познакомился с префектом преторий — хрупким, безгрешного вида старичком-итальянцем. И сразу оказался втянут в живой и долгий разговор об истории, литературе и перспективах издательского дела. К немалой своей досаде Мартин обнаружил, что получает огромное удовольствие от этих схоластических споров. Он понимал, что потакает старым маразматикам, проявляющим преступное безразличие к судьбам страны, однако ему так хотелось побеседовать на отвлеченные темы!.. Через несколько часов, собравшись уходить, Пэдуэй предпринял попытку завести разговор о неотложных военных приготовлениях. Это, разумеется, оказалось бесполезно, но совесть его была чиста.
Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с королем и префектом произвела на патрициев большое впечатление. Знатные римляне стали раскланиваться с Мартином и даже звать на скучнейшие обеды, которые начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.
Слушая пространную пустопорожнюю болтовню и еще более пространные застольные речи, Пэдуэй невольно думал, что «цивилизованный» житель ХХ века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать у этих людей уроки напыщенной, витиеватой и совершенно бессмысленной риторики. Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская элита все еще принимала Мартина за некое чудовище — курьезное, но ручное и мало-мальски воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.
Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости. Он не извинялся за выказанное в библиотеке пренебрежение, однако в очень деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.
Пэдуэй усмирил гордыню и приглашение решил принять — уж очень хотелось ему вновь пообщаться с хорошенькой брюнеткой. Когда подошло время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.
Гот был поражен до глубины души.
— Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!
— Конечно. Тут рукой подать.
— О достойнейший хозяин, это просто невозможно! Так не делают! Я знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в паланкине или, по крайней мере, на лошади.
— Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не хочешь бежать за мной следом?
— Н-нет. То есть мне-то все равно, но это уронит твое достоинство, если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.
«Проклятый этикет!» — подумал Мартин.
— Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? — с надеждой предложил Фритарик. — Крепкое и упитанное животное. Издалека его можно принять за тяжелого кавалерийского коня.
— Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий…
Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.
Мартина провели в большую, помпезно украшенную комнату. Из-за прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего зычные пентаметры:
Богиня-воительница трон подобающий заняла
Грудь дерзновенно открыта,
Златая корона на голове.
Сзади, из-под шлема просторного, на спину ее
Спадали роскошные волосы, будто река…
В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе гостя. Анций немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:
— Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня извинить: готовлю речь для завтрашнего выступления в сенате. — Он постучал по книге под мышкой и смущенно добавил: — Признаюсь, не совсем оригинальную, но ведь ты меня не выдашь?
— Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь…
— Вот как? И что скажешь?
— О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.
Пэдуэй подавил желание спросить: «Но что эта речь означает?» Подобный вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным, и напрасным одновременно.
— Тебе понравилось? — вскричал Анций. — Великолепно! Я безмерно рад! Завтра я буду волноваться как Кадм, заметивший прорастание зубов Дракона; доброе слово компетентного критика придаст мне уверенности. А теперь оставляю тебя на попечение Доротеи — надо закончить речь. Надеюсь, ты не обидишься?.. Дочь моя!
В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея. Анций удалился в свой кабинет — заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя в сад.
— Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!
Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.
— Как называется этот цветок?
Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.
Он еще что-то спрашивал — какие-то пустяки о погоде и растениях.
Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота. Платье из тончайшей материи местами прилипло к телу — и Пэдуэй откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом; ему стоило лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка Доротеи казалась почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь…
И все же Пэдуэй не решился. Пока его сердце терзалось сомнениями, мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не торопится ли он делать выводы на основании обычной дружеской улыбки? 2) Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия могут быть весьма неприятными и трудно предсказуемыми. 3) К чему все это приведет в случае успеха? Ему не нужна любовница — не говоря уж о том, что благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, — и пока не нужна жена. 4) Он в некотором роде женат…
Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать молодым и безрассудным? Не выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно взвешивать и оценивать — вот как сейчас. Так что смирись с тем, что ты взрослый благоразумный человек, и больше не фантазируй.
Все же душой его завладела печаль — никогда ему не стать тем юношей, «красивым и статным» (так обычно описывают героя авторы романов), который с первого взгляда распознает свою суженую и немедленно заключает ее в обьятия. Возвращаясь к дому, где их поджидал Корнелий Анций со своим плодом ораторского искусства, Мартин хранил молчание. Глядя на очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что позволил Джулии лечь в свою постель.
Они сели — точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в старой доброй римской традиции. В глазах сенатора зажегся огонь, а лицо его приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы — так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.
— Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира Орфея почти умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела, гимны нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть еще люди, которые не щадят сил на взращивание садов культуры, стремясь высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.
— Великий подвиг, — вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк в попытках найти наименее неудобную позу.
— Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности!.. Вот, смею представить на суд сурового издателя эту скромную книгу стихов. — Он протянул свиток папируса. — Кое-что здесь весьма недурно, хоть и сказано это устами недостойного автора.
— Крайне интересно, — произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой. — Однако должен предупредить: я принял уже три заказа от твоих уважаемых коллег. Кроме того, у меня еще газета и готовится к печати учебник. Так что пройдет не меньше месяца…
— О-о, — разочарованно протянул Анций.
— Достославный Троян Геродий, именитый Джон Леонтий и почтенный Феликс Авит. Каждый из них представил эпические поэмы. Учитывая состояние рынка, эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность.
— То есть… э-э?
— То есть они заранее выкупили у мены тиражи и получат весь доход от проданных книг за вычетом торговой скидки. Оно и понятно — если произведение действительно стоящее, автор может не волноваться, его расходи на издание, безусловно, окупятся.
— Да, да, добрейший Мартинус, совершенно верно. Каковы, по твоему, шансы на успех моего скромного труда?
— Я должен сперва его прочитать.
— Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у тебя сложилось некоторое представление.
Анций поднялся. Одной рукой он держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:
Марс громогласной трубой своего господина восславил
Юпитера, юного и светлоокого, на трон восходящего,
Что мудрой Природой выше всех звезд вознесен.
Пышной процессией к древнему…
— Отец, — перебила его Доротея, — у тебя все остынет.
— Что?.. Не беда, дитя мое.
— Кроме того, — продолжила Доротея, — лучше бы ты писал славные добрые христианские стихи, а не погружался в омут языческих суеверий.
Анций вздохнул.
— Если у тебя когда-нибудь будет дочь, Мартинус, выдавай ее замуж поскорее — прежде, чем у нее проявятся критические наклонности.
* * *
В августе Велизарий взял Неаполь. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы помочь городу — только захватил в качестве заложников несколько семей из маленького готского гарнизона, надеясь тем самым обеспечить его верность. Отпор византийцам попытались дать лишь местные евреи, которые, зная религиозные взгляды Юстиниана, могли себе представить, каково им придется в Империи. Пэдуэй выслушал новость с тяжелым сердцем. Он мог бы сделать так много, но ему не дают! А чтобы вычеркнуть его из жизни, нужна всего-то ничтожная малость — одна из повседневных случайностей войны; взять, к примеру, судьбу Архимеда… В эпоху, в которой он оказался, действующие армии не слишком церемонились с гражданским населением — к таким же, кстати, жестоким нравам после полутораста сравнительно спокойных лет возвращались, кажется, военные его собственного времени.
Фритарик доложил, что явились посетители — группа готов.
— С ними Теодегискель, — прибавил он шепотом. — Ну, сын короля. Будь осторожен, хозяин, это подонок, каких мало.
Шестеро молодых и наглых людей ввалились в дом, не сняв даже мечей. Теодегискель оказался светловолосым красавцем, унаследовавшим высокий голос отца.
Он уставился на Пздуэя, словно на диковинного зверька в зоопарке, и высокомерно заявил:
— Я давно собирался посмотреть, что тут у тебя творится — еще с тех пор, как вы с моим стариком стали болтать о манускриптах. Я, знаешь ли, человек любознательный — живой ум, так сказать. Это что за дурацкие деревяшки?
Пэдуэй пустился в объяснения, а свита принца перебрасывалась замечаниями о внешности Мартина, ошибочно полагая, что тот не знает готского.
— Ясно, — небрежно перебил Теодегискель. — Здесь больше ничего интересного нет. Давай-ка взглянем на твою книгоделательную машину.
Пэдуэй показал ему печатные станки.
— А, понимаю-понимаю… Как просто! Я и сам мог бы такое изобрести, если бы захотел. Но вся эта чушь не для меня. Я человек здоровый и подвижный и, хотя умею читать и писать — причем получше многих других! — терпеть не могу разную заумь.
— Разумеется, мой господин, — произнес Пэдуэй, надеясь, что его лицо не покраснело от ярости.
— Эй, Виллимер, — окликнул приятеля Теодегискель, — помнишь того торговца, с которым мы пошутили прошлой зимой? Похож на этого Мартинуса, да? Такой же здоровенный нос.
— Как не помнить! — с хохотом взревел Виллимер. — Век не забуду его рожу — когда мы сказали, что собираемся крестить его в Тибре, привязав к ногам камни, чтоб не унесли ангелы! Но самое интересное началось после того, как нас арестовали солдаты из гарнизона!
Захлебываясь от смеха, Теодегискель повернулся к Пэдуэю:
— Жаль, что тебя там не было, Мартинус. Видел бы ты, какое лицо сделалось у старого пердуна Лиудериса, когда он узнал, кто мы такие! До сих пор себе не прощу, что лично не присутствовал на бичевании тех солдат… Вот уж чем у меня не отнять — ценю юмор!
— Изволите продолжить осмотр, мой господин? — ледяным тоном спросил Пэдуэй.
— Даже не знаю… А что это за ящики? Вещички пакуешь?
— В них находилось кое-какое оборудование, мой господин. Никак не сожжем.
Теодегискель добродушно ухмыльнулся.
— Хочешь надуть меня, хитрец? Я зна-а-аю, что ты задумал! Собираешься вывезти имущество из Рима прежде, чем сюда придет Велизарий? Вот уж чего у меня не отнять — все вижу насквозь! Ну что ж, отлично понимаю — пора готовиться. Похоже, ты хорошо информирован о ходе войны… — Он взял с верстака новую подзорную трубу. — Любопытная штуковина. Я заберу ее, если не возражаешь.
Это переполнило чашу терпения Пэдуэя.
— Нет, мой господин, прости. Мне она нужна.
Глаза Теодегискеля округлились.
— А? Ты хочешь сказать, что нельзя?..
— Да, мой господин, именно так.
— Ну, э-э… если на то пошло, то я могу заплатить.
— Она не продается!
Теодегискель начал багроветь от смущения и ярости. Пятеро его друзей подошли поближе, опустив руки на эфесы мечей.
— По-моему, господа, — глухо произнес Виллимер, — сыну нашего короля нанесли оскорбление.
Минутой раньше Теодегискель положил подзорную трубу на верстак; теперь Пэдуэй схватил ее и многозначительно ударил толстым концом себе по левой ладони. Он понимал, что если даже ему удастся выйти из переделки живым, то сам не будет рад такому своему идиотскому поведению. Но сейчас Мартин был слишком разъярен, чтобы прислушаться к голосу разума.
Зловещую тишину нарушило шарканье ног за спиной Пэдуэя. Проследив за глазами готов, он повернулся и увидел на пороге Фритарика, поглаживающего рукоять меча, и Нерву с длинным бронзовым ломом; сзади толпились другие работники со всевозможными тяжелыми орудиями.
— Похоже, эти люди совсем не обучены хорошим манерам, — сказал Теодегискель. — Надо преподать им урок. Но я обещал своему старику воздерживаться от драк. Вот уж чего у меня не отнять — всегда выполняю свои обещания. Идем, ребята.
И они удалились.
— О-го-го! — присвистнул Пэдуэй. — Вы меня выручили. Спасибо.
— Пустяки! — небрежно произнес Георгий Менандрус. — Даже жаль, что они поджали хвост. Я был не прочь поразмяться.
— Ты? Ха! — фыркнул Фритарик. — Хозяин, едва я начал собирать людей, как этот тип попытался шмыгнуть за дверь. Знаешь, почему он передумал удирать? Я дал слово повесить его на веревке из его же собственных кишок! А остальным я пригрозил отрезать головы и насадить их на ограду вокруг дома! — Он на секунду задумался, критически оценивая свои обещания, затем добавил тоскливо:
— Но все это ничего не меняет, великолепный Мартинус. Эти ребята крепко на нас обозлились, а они здесь сила. Мы еще сгинем в безымянной могиле…
Пэдуэй отчаянно пытался как можно скорее переправить оборудование во Флоренцию. Насколько он помнил Прокопия, Флоренция при Юстиниане не пострадала, по крайней мере на ранней стадии готской войны.
Однако ровным счетом ничего не успел сделать. Восемь солдат из гарнизона, клацая мечами, объявили ему, что он арестован. Мартин к тому времени уже привык к арестам. Поэтому велел десятнику связаться с Томасусом, дал указания Менандрусу и спокойно отправился в тюрьму.
По дороге он предложил солдатам выпить; те довольно быстро согласились. В копоне Пэдуэй отвел старшего в сторонку и предложил небольшую взятку. Гот с удовольствием упрятал в карман солид. Но когда Пэдуэй, уже вознамерившись сбрить бороду, раздобыть лошадь и ускакать во Флоренцию, поднял тему своего освобождения, офицер изобразил оскорбленную невинность:
— Любезнейший Мартинус, я и думать об этом не могу! Наш командир, благородный Лиудерис — человек железных правил. Если мои люди развяжут языки, он меня в порошок сотрет! Конечно, я ценю твой скромный дар и при случае постараюсь замолвить за тебя словечко…
Пэдуэй промолчал, но твердо решил, что прежде рак на горе свистнет, чем он когда-нибудь замолвит словечко за этого офицера.
