Пролог (продолжение)
…может быть, самая большая потеря в моей жизни — это потеря неродившегося сына. Я уверен, что это был бы сын, и я даже придумал ему имя, про себя называю его Эндрю, и я уверен, что это было единственно возможное для него имя. Я не понимаю, что произошло со мной. В тот момент казалось, что аборт был просто необходим, его необходимо было сделать, чтобы избавить ее от страданий. Но этот аборт был сделан скорее ради удобства, а не от отчаяния. Долгое время я не признавался себе, что это так сильно затронуло меня. Если бы позже у меня родился сын, я бы наверное перестал испытывать чувство потери. Но так как его нет, с этим чувством я, видимо, уйду в могилу.
Морис Лескок. «Прощание»
Выстрел второй
Гроза возвращает к жизни мальчика, находившегося в состоянии комы
Только чудо могло спасти девятилетнего Лоуренса Ментла, считают врачи. Более четырнадцати месяцев он находился в состоянии глубокой комы. Дважды он «умирал», его сердце переставало биться. Врачи сказали родителям, что приборы не регистрируют деятельность мозговых клеток. Это случилось во время грозы. Вспышка молнии и оглушающий раскат грома заставили медицинский персонал в Эшфордском детском госпитале в городе Мидлсекс подпрыгнуть от неожиданности… а Лоуренс, все еще в состоянии комы, закричал.
«Лондон ивнинг пост», декабрь 3, 1969
Наблюдатели
Полковник Пьят впервые встретился с полковником Корнелиусом в Гватемала-Сити в начале войны 1900–1905 годов. Это было еще до того, как появились монорельсовые дороги, электропоезда, гигантские дирижабли, а города с куполами соборов и утопические республики были разрушены, чтобы уже никогда не возродиться вновь. Они встретились в период, который сейчас именуется периодом Ненастоящей войны 1901–1913 годов. Они тогда представляли военные ведомства двух великих европейских держав, которые относились друг к другу с взаимным подозрением. Они прибыли для наблюдения за испытаниями последней модели наземных бронетранспортеров (изобретение чилийского фокусника О’Вина). Их правительства проявили интерес к этим машинам и собирались купить несколько штук, если испытания пройдут успешно. Как и предполагали Пьят и Корнелиус, бронетранспортеры оказались слишком примитивными и их не стоило приобретать, хотя французское, немецкое и турецкое правительства, наблюдатели которых тоже присутствовали на испытаниях, заказали по несколько штук.
Выполнив свой долг, наблюдатели вместе расслабились в баре отеля «Конкистадор», в котором оба остановились. А на следующий день сели в воздушный аэролайнер под названием «Свет Дрездена» и вылетели в Гамбург. Потом они разъехались в разные стороны: Корнелиус — на запад, а Пьят — на восток.
Глядя в большие выполненные в стиле Чарльза Макинтоша окна, слегка разукрашенные морозом, они видели отделанные мрамором улицы, элегантные башни, также отделанные мрамором, и витрины магазинов Муча, Мулинза и Марнеза. Изредка мимо с грохотом проезжали удивительные, выглядевшие пережитком прошлого витиевато украшенные двухместные коляски, запряженные важно вышагивающими арабскими жеребцами. Иногда проезжали машины на паровом двигателе, издавая едва слышное шипение, из-за солнечных лучей, отражавшихся от их сделанных из нержавеющей стали корпусов, они казались почти серебряными. На машинах с паровыми двигателями ездили теперь во всем мире; их использовали так же широко, как и механические приспособления для сельскохозяйственных работ, которые превратили северную и центральную Африку в рай; эти машины, также как и сельскохозяйственные механизмы, были изобретением О’Бина.
Полковник Пьят, сидевший в обитом черным плюшем кресле, откинулся на спинку и, подозвав официанта, попросил того принести еще выпивки. Русский был одет в форму белого цвета почти полдня, но на ней не было видно ни пылинки. Все, и ремни, и кобура, и даже сапоги, было из кожи белого цвета. Только знаки различия на воротнике и эполетах было золотого цвета. Темно-зеленая форма Джерри казалась аляповатой в сравнении с его формой, к тому же на манжете на правом рукаве бросалось в глаза масляное пятно. На рукавах, плечах и груди его форма была отделана галунами золотого цвета, но и они тоже были грязными. Ремни, кобура и сапоги были черными, а сапоги можно было бы вычистить и получше. Как и Пьят, он был одет в длиннополую форму, по покрою напоминавшую индийских военных, но в отличие от Пьята он был без ремня. (Пьят, который служил на границе, выполняя в основном роль курьера по особым поручениям, не мог определить, что это за форма. Он предположил, что Корнелиус мог быть гражданским лицом, которому дали военное звание для выполнения этого задания. Ну и кроме того Корнелиус совсем не был похож на английского кавалериста. И то, что он расстегнул пуговицы на мундире, как только представилась возможность, говорило о том, что Корнелиус чувствует себя неуютно в военной форме.)
Официант с надменным видом принес им выпить, он даже не улыбнулся в ответ на дружелюбную и покровительственную улыбку Пьята и оставил чаевые на серебряном подносе, который поставил на стол.
— Демократия сошла с ума! — воскликнул полковник Пьят, недоуменно подняв брови, и наклонился над фужером из тонкого стекла, чтобы посмотреть, что им принесли. На подносе стояла бутылка воды «Малверн» и солодовое виски «Глен Грант». Джерри тоже взглянул на бутылки и фужеры, стоявшие на инкрустированном подносе Дафрена.
— Они считают нас варварами, — сказал Пьят, наливая Джерри виски, воду Джерри добавил сам. — Но они ничего не имеют против того, чтобы продавать нам оружие и военную технику. Как бы развивалась их экономика без нас. — Джерри протянул руку к бокалу. — Они бы хотели, чтобы мы от них отстали. Их беспокоит сам факт нашего существования. До сих пор им не грозил конец света, мы отводим эту опасность от них. А вдруг мы перекинемся на них? У них же нет армии.
— Тогда они просто глупы. Сколько еще может просуществовать эта горе-республика. Еще несколько лет?
— Несколько месяцев, не больше. Говорите потише. Они не должны знать…
Ироничный взгляд Пьята сменился на оценивающий.
— Вы говорите, как священник, а не как солдат. — Он произнес это в надежде получить подтверждение, но Джерри просто улыбнулся и поднял бокал.
— В каком полку вы служите, полковник? — Пьят решил задать прямой вопрос.
Джерри с любопытством посмотрел на свою форму, как будто сам надеялся найти ответ на вопрос.
— Я полагаю, в тридцатом кавалерийском.
— Вас откомандировали сюда для выполнения особого поручения?
— Вполне вероятно. А может и нет.
— Тогда вы не военный!
Джерри рассмеялся.
— Видите ли, я сам не уверен, — у него на глазах выступили слезы, все тело просто сотрясалось от смеха. — Я просто не знаю наверняка. Давайте возьмем с собой наверх по бутылочке, а? Пойдем ко мне в номер. Может, кто-нибудь найдет нам девушек? А может даже девицы сами согласятся поразвлечься с нами. В Гватемала-Сити такая свобода нравов.
— Согласен.
Когда они поднялись наверх, Пьят обнял Джерри за тонкие плечи.
— Вы не против того, чтобы побыть немного девушкой, полковник Корнелиус?
Уна Перссон, одетая в мужской костюм, вышла на сцену, велюровый занавес был еще опущен.
По другую сторону занавеса слышался шум: крики, смех, громкие возгласы, стоны, звон бокалов и бутылок, шуршание одежды. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты перед началом представления.
Каракулевый воротник на пальто подчеркивал бледность лица Себастьяна Очинека. Он закурил сигарету «Юнфиадис» и закашлялся. Очинек сидел на стойке, изображавшей гору, и незаметно разглядывал девочек из балета, одетых в почти прозрачные костюмы. Девочки занимали свои места для вступительного дивертисмента. Сзади них висел задник, на котором был нарисован Виндзорский замок. Девушки были одеты в костюмы розы (эмблема Англии), трилистника (эмблема Шотландии), чертополоха (эмблема Ирландии) и национальный уэльсский костюм (высокая черная шляпа и передник; видимо, посчитали, что лук-порей, который был эмблемой Уэльса, слишком уж неделикатное растение). Дивертисмент назывался «Под единым флагом». За кулисами, ожидая своего выхода, стояли артисты в костюмах моряков, солдат шотландского полка и лейб-гвардейцев. Уна Перссон не принимала участия в первом номере, она появлялась во втором, который назывался «Слава королеве», и еще солировала в заключительной кантате.
— Я уверен, все пройдет хорошо, Уна! — Очинек встал и взял ее за руку. — Пойдем, занавес уже поднимается! — На сцене загорелись газовые лампы, лучи прожекторов тоже были направлены на сцену. Она быстро пошла за кулисы. Очинек поспешил за ней. Проходя мимо мистера Клемента — автора исполнявшейся в самом начале Патриотической оды, она случайно, сама того не заметив, толкнула его, так сильно она волновалась. Оркестр заиграл вступление к сатирическому мюзиклу «Что за счастливая страна Англия»:
Мы скоро будем покупать консоли по курсу полкроны за штуку,
Потому что, подобно русским военным самолетам, они все время падают!
Мы недавно построили самолет, и единственное, что ему недостает,
Так это мощности, чтобы подняться вверх,
в отличие от британского подоходного налога!
Гип-гип-ура!
О! Что за счастливая страна Англия!
Ей завидуют все народы мира!
Страна, в которой гнусные чужестранцы
Грабят британских рабочих!
О! Какая же мы счастливая нация!
О! Что за счастливая страна Англия!
Чужестранцы уже поняли, что эту землю
Можно превратить в мусорную свалку!
О! Какая же мы счастливая нация!
Зрители подпевали, а в конце одобрительно зааплодировали. Занавес поднялся.
Уна зашла в гримерную. Хотя она и делила ее еще с одной комедийной актрисой — Маргарет Корниль, эта гримерная была значительно лучше тех гримерных, которыми ей приходилось пользоваться раньше. Это было ее первое выступление в концертном зале «Эмпайер» на Лейсистер-Сквер. «Эмпайер» считался респектабельным и одним из самых лучших недавно открывшихся концертных залов. Но именно добрая слава и респектабельность зала «Эмпайер» угнетали Уну. Она привыкла к залам Степни, Брикстона и Шефердс-Буша, атмосфера которых была дружелюбнее и в которых было меньше показухи.
Войдя в гримерную, она кивнула мадмуазель Корниль.
— Мне не очень нравится здешняя атмосфера.
Хотя мадмуазель Корниль выступала в программе десятым номером, она уже начала гримироваться, одновременно глядя одним глазом в зеркало, а другим — в журнал, который держала в левой руке.
— Вы привыкнете к этому, милочка. Публика здесь вполне нормальная. Такая же, как и везде. — Девица перечитывала короткую статью о себе в журнале «Нэш», который только что вышел. В журнале была напечатана также ее фотография. — Правила и снобы — это та цена, которую вы вынуждены платить за то, что имеете постоянную работу. Я выступаю здесь последнюю неделю. Если повезет, то буду выступать в трех разных залах за вечер, а если дела пойдут плохо — ни в одном. Поэтому две недели на рождество, которые я собираюсь провести в Алабаме, станут для меня настоящим отпуском. — Она немного хвасталась, так как статья в журнале «Нэш» означала, что она получит по крайней мере несколько ангажементов.
«Интересно, подумала Уна, пойдут ли мои дела когда-нибудь настолько хорошо, что фотограф журнала „Нэш“ попросит меня позировать ему и станет фотографировать мои ноги».
Вошел Очинек и тихо закрыл за собой дверь.
— Судя по шуму, публика неплохая.
— Я говорю ей то же самое, — сказала мадмуазель Корниль.
Очинек предложил им египетские сигареты «Юнфиадис» из своего портсигара от Либерти. Мадмуазель Корниль отрицательно покачала головой, а Уна взяла. Она закурила сигарету и внимательно посмотрела на Очинека, пытаясь понять, о чем тот думает.
— Это для тебя ступенька вверх, Уна. — Он был ее импресарио и к тому же был влюблен в нее, считая ее совершенством, но неожиданно для себя самого вдруг обнаружил, что пышущая здоровьем, очаровательная, с темными кудрями мадмуазель Корниль казалась ему физически более привлекательной, чем Уна. Он надеялся, что Уна этого не заметила. То, что мадмуазель Корниль заметила, было ясно по тому, как дружелюбно и в то же время снисходительно она начала обходиться с ним.
Выкурив сигарету, Уна взяла ноты и начала просматривать свои песни. В дверь постучали.
— Второе предупреждение для принимающих участие в увертюре и первых номерах.
Уна почувствовала, как в ней все напряглось. Она провела ладонями по бедрам. Очинек подошел к ней и поправил бабочку. Подал ей трость и цилиндр, обтянутый шелком, смахнул пылинки с фрака.
— Все хорошо.
Она улыбнулась. Если бы она могла поступать так, как ей самой этого хотелось, она предпочла бы держаться подальше от Уэст-Энда, но она знала, что он безумно хочет, чтобы она достигла вершины, вот для чего необходимо было выступать в зале «Эмпайер».
— Ни пуха, ни пера, милочка, — сказала мадмуазель Корниль, не отрываясь от статьи.
— Оставайся здесь, — сказала Уна Очинеку.
— Я лучше… — он виновато отвел глаза от комедийной актрисы, — буду рядом с тобой, чтобы поддержать тебя морально.
— Оставайся здесь! — Она поправила фрак и надела цилиндр. — Ты можешь прийти за кулисы, когда я выйду на сцену.
— Хорошо.
Она вышла в коридор и пошла к сцене. Навстречу ей попались актеры в форме солдат шотландского полка, моряков, лейб-гвардейцев и актрисы в костюмах розы, трилистника, чертополоха и в национальном уэльсском костюме. За кулисами она увидела хористок, готовящихся к выходу на сцену. Их было восемь, они изображали английские колонии: Индию, Канаду, Австралию, Мыс Доброй Надежды, Вест-Индию, Мальту, Гибралтар и Новую Зеландию, каждая из них должна была спеть по куплету. За кулисами напротив ждали актрисы в костюмах, изображавших Искусство, Науку, Торговлю, Промышленность и величественную Британию, которую они должны были вывезти в карете на сцену. Именно в этот момент Уна должна была начать свое выступление.
Поднялся занавес, оркестр заиграл вступление, затем запел хор:
Мы, дети империи, верой и правдой служим нашей королеве!
Мы знаем, что на ее помощь можно рассчитывать, где бы ни развевался ее флаг!
Она добра, она справедлива, она могущественна, и мы знаем, что вы согласитесь, что
Ее любят, ее обожают и ей завидуют на всех семи морях!
Уна успокоилась. Музыка была достаточно веселой, и зрители громко аплодировали в конце каждого куплета и подпевали хору. Было совсем не так душно, как она предполагала.
Искусство, Наука, Торговля и Промышленность покатили на сцену карету, которая двигалась, издавая негромкий скрип. Индия, Канада, Австралия, Мыс Доброй Надежды, Вест-Индия, Мальта, Гибралтар и Новая Зеландия встали по обеим сторонам сцены. Оркестр заиграл первые такты вступления к песне Уны. Она откашлялась, глубоко вдохнула воздух и приготовилась петь.
Свет замерцал.
Сначала Уна подумала, что это было сделано специально, чтобы создать особый театральный эффект. Но когда свет погас везде, аплодисменты затихли и зрители стали зажигать спички, по залу прошел взволнованный шепот.
На балконе что-то взорвалось. Кто-то громко закричал. Женщины завизжали от ужаса. Уну Перссон оттолкнули к занавесу, и она упала. На нее наступили, чье-то тело упало ей на ноги. На нее рухнул занавес. Она услышала приглушенные восклицания.
— Анархисты!
— Воздушный налет!
— Уна! Уна! — Голос Очинека. Она попыталась встать, но запуталась в занавесе.
— Себастьян!
— Уна! — И он своими изнеженными руками принялся разрывать занавес.
Она увидела его лицо. Оно было красное. В партере пылал пожар. Зрители превратились в бурлящую толпу, в которой мелькали полы сюртуков и перья на шляпах. Люди забирались на сцену, так как выйти через дверь в зале было невозможно.
— Что случилось? — Она позволила ему провести себя за кулисы. Затем толпой их вынесло к служебной двери. Огонь гудел за их спинами. Глаза слезились, и они задыхались от дыма. Голоса слились в один испуганный вой.
— Бомба. Я думаю, ее бросили на балконе. Но почему это должно было случиться именно сегодня! В день твоего выступления! Теперь театр закроется, по крайней мере на неделю. — Они бросились в переулок, находившийся за театром. Он уже был забит не понимающими, что происходит, артистами в легких красочных костюмах и испуганными зрителями, одетыми в костюмы из алого и зеленого бархата. В конце переулка стоял высокий полицейский с бородкой, который пытался успокоить людей и предотвратить их падение в воронку глубиной сорок футов, появившуюся во время воздушного налета месяц назад, — раньше на месте воронки был Лейсистер-Сквер.
К моменту прибытия пожарных машин к парадному входу многим людям уже удалось пройти через полицейский кордон и напряжение несколько уменьшилось. Было холодно, газ, должно быть, тоже отключили, так как не горел ни один фонарь на улице. Свет исходил только от фонариков полицейских и от пламени пожара. Уна вздохнула с облегчением.
— Поехали в Брикстон, — сказала она. — Неудача в одном месте может обернуться удачей в другом, мой дорогой Себастьян.
Он посмотрел на нее, в его глазах было одновременно выражение и сострадания и угрозы.
— Особенно не рассчитывай на Брикстон, Уна. Скорее всего, закроют все концертные залы. — Он уже пожалел, что показал свое раздражение. — Извини. — Он снял с себя пальто и набросил ей на плечи поверх мужского костюма, который был на ней.
Приехали еще пять пожарных машин, к тому моменту полиция пропустила уже большое количество людей через заграждение. Ощущение, что за ней наблюдают, заставило Уну оглянуться на здание театра. Она увидела молодого человека, прислонившегося к дверному косяку, который смотрел на все происходящее с видом хозяина, поджидающего появления своей любовницы-хористки. На нем был фрак свободного покроя темно-желтого цвета, что говорило о его хорошем вкусе. Рукава и манжеты были отделаны тесьмой коричневого цвета. Котелок с небольшими полями был того же цвета, что и фрак, а галстук — светло-коричневый. Его узкие горчичного цвета брюки в мелкую клетку кому-то могли бы показаться чересчур вульгарными. В левой руке он держал палку с золотым набалдашником и пустой портсигар в правой. На среднем пальце его правой руки была огромных размеров золотая печатка. Он, казалось, не подозревал о том, что творилось вокруг, или просто не обращал внимания.
Уна Перссон с интересом посмотрела на него. Волосы у него были до плеч, мягкие и прямые, эта прическа была модной несколько лет назад. На его длинном худом лице было выражение то ли радости, то ли удовлетворения, а может удивления. Глаза у него были большие и темные, посаженные так глубоко, что в них ничего нельзя было прочитать. Неожиданно он кивнул ей, сделал шаг в сторону и шагнул в горящее здание театра. Импульсивно она чуть было не последовала за ним. Очинек положил ей руку на плечо.
— Не волнуйся, — сказал он, — скоро все кончится.
Она снова взглянула на дверь — огонь осветил театр изнутри. Она еще раз увидела освещенный пламенем силуэт молодого человека, прежде чем он окончательно исчез из виду. Явно не колеблясь, он шагнул в самый очаг пожара.
— Он погибнет! — воскликнула Уна.
С тревогой в голосе Очинек спросил:
— Уна, с тобой все в порядке?
Соблазнители
Миссис Корнелиус набросила на плечи розовую горжетку из перьев, ее огромных размеров грудь украшали искусственные белые и зеленые цветы. Глядя на свое отражение в зеркале и подмигнув ему, она провела потной рукой по нарумяненной щеке и решила, что выглядит лет на тридцать, не больше.
— Помоги мне прикрепить вот это.
Убогий на вид подросток лет пятнадцати вытер нос рукавом потрепанной куртки и подошел к шифоньеру из красного дерева, выполненному в стиле григорианской эпохи, взял лежавшую на нем шляпу из розовой кисеи, которую украшали искусственные розы, пионы, грозди винограда и перья фазана. Держа шляпку обеими руками, он подошел к засиженному мухами зеркалу с позолоченной рамой.
— Подай заколки, сынок, — сказала она ворчливо, надевая шляпку с таким видом, как будто это была корона королевы Англии.
Он взял три заколки в форме бабочек, покрытые эмалью голубого, красного и золотистого цветов, и протянул их ей с таким же безучастным видом, с каким медсестра протягивает инструменты врачу. Одну за другой она взяла их с его плоской грязной ладони и приколола к шляпе, чуть не к голове, с ловкостью фокусника.
— Класс! — Она была удовлетворена. Она слегка сдвинула шляпку вправо. Воткнула в нее перо фазана.
— Мне остаться дома сегодня вечером? — спросил подросток. Его речь ни в коей мере не свидетельствовала о том, что он получил хоть какое-нибудь образование, но в то же время она, несомненно, отличалась от речи женщины. — Или нет?
— Побудь лучше у Сэмми, дорогой. Я думаю, сегодня вечером у меня будут гости. — Она улыбнулась довольная и, подбоченясь, посмотрела на свою утянутую корсетом фигуру. — Ты потрясающе выглядишь сегодня, дорогуша. — Она немного подобрала светло-зеленое платье и повернулась кругом. Стали видны бледно-зеленые кожаные туфли того же Цвета. — Неплохо. Неплохо.
Мальчик засунул руки в карманы и с важным и серьезным видом принялся расхаживать по забитой мебелью грязной спальне, насвистывая «Я — Гилберт, я — Филберт, я самый большой щеголь на свете». Затем он вышел в небольшую гостиную, в которой горели газовые лампы. Плохо освещенная гостиная, заставленная мебелью из красного дерева, имела мещанский вид. Мальчик открыл входную дверь, раскинул руки и побежал вниз по непокрытой коврами лестнице, издавая пронзительный воющий звук, представляя себя военным самолетом, выходящим из «мертвой петли» прямо на своих врагов. С воем он выскочил на Бленхейский перекресток, и его чуть не сбил автофургон булочника, который накричал на парня, когда тот, пыхтя, проходил мимо.
Смеркалось. На углу грязной улицы, в том месте, где она переходила в Лэдброук-Гроув, рядом с недавно выстроенным женским монастырем Святой Клары, под столбом с не горящей лампой собралась группка уличных мальчишек. Они тотчас же заметили его. Закричали ему вслед, насмехаясь над ним, но он к этому давно привык. Он развернулся и пошел в противоположную сторону, притворяясь, что не заметил их. Он направился к Кенсинтон Парк-Роуд, на углу которой находилась пирожковая Сэмми. Глядя на то, как Сэмми относится к мальчику, некоторые предполагали, что он вполне мог бы быть ему отцом. Он позволял мальчику стрелять крыс у себя в подвале. У Сэмми был пистолет 22 калибра для этой цели. Но если у матери мальчика пытались выяснить, кто его отец, она всегда заявляла, что этой чести удостоился принц Уэльса.
Из магазинчика плыл вкусный запах жира. Пар клубами шел от входной двери и от лотка, стоявшего под окном на тротуаре. На нем стояли эмалированные подносы с пирожками, сосисками, беконом, печенкой, сэйвлойской колбасой и картофелем, плавающим в золотистом жире. У плиты за деревянным прилавком стоял пышущий жаром, засаленный Сэмми. Все свое внимание он и его помощник сосредоточили на сковородках с длинными ручками, на каждой из которых готовилась разная еда. Магазинчик только что открылся для вечерних посетителей; единственным покупателем была чем-то напуганная миссис Фитцджеральд, жившая за углом, на Портобелло-роуд, она пришла за обедом для мужа. Платок закрывал почти все ее лицо, но Сэмми заметил то, что она так тщательно пыталась скрыть.
— Неплохо светит. — Он сочувственно ухмыльнулся, заворачивая пирожки, но миссис Фитцджеральд выглядела так, как будто он застал ее в момент совершения аморального поступка. Ее правый глаз заплыл и был зелено-голубого и фиолетового цветов. Она еле слышно, смущенно кашлянула. Мальчик равнодушно посмотрел на ее синяк. Сэмми заметил мальчика.
— Привет, старина! — По его жирному еврейскому лицу цвета сосисок, которые он жарил, струился пот. Рукава рубашки были закатаны по локоть, на нем был большой, белый, весь в жирных пятнах фартук. — Ты пришел подсобить?
Мальчик кивнул, отступил в сторону, пропуская миссис Фитцджеральд, которая, схватив пирожки и оставив нужное количество денег на прилавке, поспешно вышла из магазина — она была похожа на мышку, удиравшую в свою норку.
— Мама разрешила побыть мне у вас сегодня вечером, можно?
На лице у Сэмми появилось серьезное выражение, и он продолжил уже совсем другим тоном, отвернувшись вдруг к сковородам.
— Ладно. Но тебе придется помочь мне, если ты хочешь поужинать. Снимай фартук с крючка, сынок. Приступай к работе.
Мальчик снял видавшую виды куртку и повесил ее на крючок в дальнем углу магазина. Он надел фартук, сшитый из мешковины, завязал тесемки и закатал рукава. Помощником Сэмми был молодой человек лет восемнадцати, все лицо которого было в угрях ярко-красного цвета. Он сказал:
— Иди на другой конец. Здесь я сам справлюсь.
Мальчик с трудом протиснулся мимо огромного живота Сэмми и встал у окна, запах жарящегося лука лез ему в нос. Он смотрел в запотевшее окно на улицу, но не на подносы под окном, а вдаль.
Было уже темно, на улице было оживленно. Со всех сторон к магазину направлялись мужчины, женщины и дети, потому что была пятница. Глядя на них, можно было сразу понять, как они бедны. Бедность подавила их, лишила их воли, ума, и они продолжали жить, делая только самое необходимое. Даже на лицах детей не было оживления; глядя на их тяжелые, усталые движения, на выражение их лиц, в их скучные глаза, казалось, что все они были из одной семьи, так сильно они были похожи друг на друга. Он вдруг вздрогнул, как будто от страха, и, сам не зная почему, неожиданно для себя самого с нежностью подумал о матери. Он повернулся и посмотрел на пивную «Бленхейм-Хаус», находившуюся на противоположной стороне улицы. В толпе безработных ирландцев и местных бездельников, собравшихся у входа в пивную, раздались одобрительные возгласы. Пивную пора было открывать.
Мальчик опять вздрогнул.
— В чем дело, сынок? — заметив это, спросил Сэмми. — Ты, случайно, не заболел?
Интерпретаторы
Капитан Най получил приказ явиться в казармы короля Альберто в Саутворке. Его командир, полковник Колльер, сообщил, что в Агрилле был поднят черный флаг и что армия анархистов в количестве 8000 человек разбила лагерь в Глен-Коу. К ним собирались присоединиться высадившиеся неделей раньше в Обане французские зуавы (около 1000 человек), утверждавшие, что являются независимыми добровольцами. Ни для кого не было секретом, что у французов были территориальные притязания к Шотландии, но они впервые оказали столь явную поддержку бунтующим кланам. Подобные действия вносили определенное напряжение в и без того фиктивный союз «Сердечное согласие».
— По ряду причин в данный момент мы не хотим прямой конфронтации с Францией. — Полковник Колльер покрутил пуговицы на своем кителе. — С ними надо обращаться чертовски аккуратно, Най. К тому же правительство не хотело бы начинать какие-либо военные действия против горных племен, если это возможно. Ведь у вас уже есть опыт общения с этими людьми, насколько я помню?
— Да, у меня есть некоторый опыт, я был в северо-западной части Шотландии, сэр.
— Я хочу, чтобы вы начали переговоры с Гарет-мак-Махоном, их вождем. Он, несомненно, хитер. Служил в одной из наших частей. Всему у нас научился, и без слов ясно, что теперь он использует эти знания у себя в горах. Возможно, достаточно будет нескольких уступок. Итак, разузнайте, что он хочет, и сообщите нам как можно быстрее. Это, скорее, дипломатическая миссия, чем военная.
— Я понял, сэр.
— Они — храбрые парни, но, похоже, их достоинства превратились в их недостатки. — Колльер, сидевший за столом, встал. — То же можно сказать и об их гордости. Они готовы пожертвовать всем тем, что они достигли под господством Британии, в погоне за химерой «независимости». Но даже если бы им удалось избавиться от господства Британии, французы тотчас же оккупировали бы их. Махон должен это понимать. Они называют его Рыжий Лис, как я слышал, за его хитрость. Да, конечно, он не дурак. Попробуйте с ним договориться.
Капитан Най отказался от предложения взять мотоэскадрон для сопровождения, вместо этого он попросил небольшой дирижабль, который можно было одолжить у Королевских Воздушных Сил.
— Нужно произвести на них впечатление, — сказал он, — нашими научными достижениями, а не оружием.
Осеннее многоцветье Глен-Коу было великолепно. С вершин гор по бронзовым склонам стекали небольшие речушки. Дирижабль плыл над долиной, капитан Най смотрел в окно из алюминиевой гондолы и, к своему собственному удовлетворению, увидел, как переполошились одетые в голубые мундиры, красные широченные брюки и в фесках на голове зуавы, заметив зеленое чудище над головой. Тень от дирижабля неумолимо двигалась по их лагерю, его паровые турбины издавали звуки, похожие на рычание голодного леопарда, преследующего стадо ничего не подозревающих жирных антилоп. Воздушный фрегат плыл над гористой местностью всего на несколько футов выше самых высоких гор, направляясь к шумному водопаду, который находился в конце долины. Самый храбрый из французских наемников (если это были наемники) выстрелил несколько раз в дирижабль, но либо он не попал, либо пули не долетели, а может, не смогли пробить жесткое покрытие.
Когда они оставили зуавов далеко позади, капитан Най дал команду снизить скорость наполовину, так как они почти добрались до места. Их взору предстал лагерь, представлявший собой скопище полуразрушенных домов, палаток из шкур и различных укрытий из растений и торфа. Все это раскинулось на холме рыжеватого цвета, который блестел, как золотая чеканка, под лучами солнца. Лошади, повозки, пушки и артиллерийские орудия, медицинское оборудование и кухня были беспорядочно разбросаны по всему лагерю, палаши, кинжалы и копья блестели рядом со сложенными в пирамиду винтовками со штыками. Мужчины в национальных шотландских юбках сидели группами, передавая друг другу бутылки и сигареты, или просто пьяно бродили по лагерю. Над лагерем развевался черный флаг анархистов, принятый Махоном. Палатку Гарет-мак-Махона определить было нетрудно. Это была самая большая палатка, она была покрыта материалом в синюю, желтую, зеленую и алую клетку. Причем, алый цвет преобладал. Западный ветер, дувший с гор, слегка шевелил полог огромного павильона.
— Выбросить белый флаг, сэр? — спросил молодой симпатичный помощник капитана по имени Бастабль, отдав честь Наю и капитану корабля и вопросительно взглянув на Ная. Най кивнул. Белый флаг подняли и закрепили на корме.
— Опустить корабль на два фута ниже, рулевой, — отдал команду помощник капитана Бастабль.
— Слушаюсь, сэр.
Корабль снизился. Чтобы удержать равновесие при ветре, рулевой дал задний ход. Увидев, что корабль снижается, кое-кто из дикарей спрятался в укрытия, а некоторые, те, что похрабрее, а может попьянее, побежали к дирижаблю; они размахивали палашами и орали, как сумасшедшие. Заметив, что корабль завис меньше, чем в 15 футах над палаткой самого Махона, они недовольно остановились. Капитан Най провел рукой по своим чудесным усам, подождал немного, шагнул на балкончик, находящийся с внешней стороны гондолы, и встал там, держась одной рукой за поручень, а вторую поднял в знак мира и дружбы. Он заговорил отчетливо на своем родном языке.
— Я приехал, чтобы предложить мир Махону и всем вам. — Наступила тишина, дикари продолжали стоять неподвижно, сердито уставившись на пришельцев, затем полог палатки Махона открылся и оттуда вышел шотландец. Несмотря на варварское одеяние, Махон производил потрясающее впечатление. На нем был национальный костюм вождя племени горцев: клетчатая юбка, большая ворсистая кожаная сумка мехом наружу, украшенная кружевами (хоть и не первой свежести) рубашка, огромное количество небольших кожаных ремешков, пуговиц, пряжек, бронзовых и серебряных заколок, огромный берет с прикрепленным к нему соколиным пером, зеленая короткая легкая курточка, черные туфли с пряжками, на плечи был наброшен флаг племени — отличительная регалия вождя племени. Вся одежда на нем, кроме куртки и рубашки, была из того же самого клетчатого материала, которым была покрыта его палатка. Махон был невысок, широкоплеч, с красным агрессивным лицом. У него был крючковатый нос, проницательные светло-голубые глаза и огромная рыжая с сединой борода. Одну руку он держал на эфесе тяжелого, с пластмассовой ручкой палаша, другую — на бедре; он медленно поднял голову и издал громкий гортанный крик:
— Махон признает ваш белый флаг. Вы пришли для переговоров?
Хотя Рыжий Лис никак не проявлял этого, но капитан Най был уверен, что воздушный фрегат произвел на него должное впечатление.
— Мое правительство хочет мира, Махон, — сказал он по-английски. — Я могу спуститься на землю?
— Да, — ответил на том же языке Гарет-мак-Махон.
По просьбе Ная сломали перила и в образовавшийся проем спустили веревочную лестницу. Най с насколько это было возможно достойным видом спустился вниз и предстал перед хитрым старым лисом. Этот человек открыл для себя идеи анархизма, когда был солдатом и служил в разных столицах цивилизованного мира. Эти идеи он привез в горы, кое-что изменил и использовал для объединения разобщенных племен. Внешность Махона ни в коей мере не обманула Ная. Он четко осознал, что имеет дело не с дикарем. Даже если бы он ничего о нем не знал, то понял бы это по хитрому, умному выражению, которое светилось в его выцветших глазах.
— О, вождь, — начал капитан Най на шотландском языке, немного отдышавшись, — вы опечалили нашего начальника. Я пришел сообщить вам об этом. Он хотел бы знать, зачем его детям понадобилось собирать все это оружие? — Он указал на оружие, разбросанное по лагерю. — И почему оказывают гостеприимство солдатам других берегов.
Был слышен шум бурлившей неподалеку в узком ущелье реки, ее питали воды тысяч маленьких ручейков, пронизывающих горы, они были похожи на белые прожилки в желтом мраморе. Радиусом в полмили вокруг них стояли воины-дикари и смотрели, как их вождь разговаривает с военным, свалившимся с неба. В руке каждого из них был обнаженный меч, и Най знал, что, если он сделает хотя бы одну ошибку, он не успеет вернуться на корабль, потому что они раскромсают его на кусочки этими блестящими клинками.
Улыбка Рыжего Лиса была мрачной, а глаза напоминали отполированный гранит.
— Его Королевское Величество опечалится еще больше, когда узнает, что мы собираемся начать войну с теми племенами, которые были настолько глупы, что встали на сторону солдат. Мы уже разрушили до основания форт Уильяма IV.
— Вождь всех нас накажет вас за это, — сказал капитан, — но он не сразу проявляет свой гнев. Он понимает, что его детей обманули сладкие речи людей из-за моря. Вместо того, чтобы драться самим, они хотят сделать это руками его детей.
Махон потер нос рукой, он выглядел довольным.
— Скажите Его Королевскому Величеству, что мы не его дети. Мы воины гор. Мы хотим жить, как жили раньше. Мы скорее умрем, чем подчинимся кому бы то ни было.
— А ваши женщины? Ваши сыновья и дочери? Хотят ли они, чтобы их мужчины умирали? Будут ли они счастливы, если школы, врачи, лекарства, торговцы исчезнут с вашей земли?
— Мы дадим им наши собственные школы, своих собственных врачей, и в горах Агрилла больше никогда не будет торговцев!
Капитан Най улыбнулся, услышав это, и уже собрался было ответить, когда вдруг заметил, что полог за спиной Махона открылся.
Рядом с вождем встал высокий человек. На нем был костюм из пестрого твида. Поля охотничьей шляпы скрывали его лицо, в правой руке блестел монокль. Во рту торчала черная манильская сигара.
— Боюсь, ваш спор бесполезен, капитан. Вождь уже принял решение, он считает, что в британском правлении недостатков значительно больше, чем преимуществ.
Даже видя этого человека своими собственными глазами и слыша его своими собственными ушами, капитан не мог поверить, что он англичанин. Изменник. Он попытался не показать своего удивления.
— Черт побери, кто вы такой, сэр?
— Просто наблюдатель, старина. И что-то вроде консультанта, я полагаю. — Мужчина замолчал и прислушался к едва слышному шуму, который постепенно заглушил все вокруг, даже шум воды. Он улыбнулся.
— Это мистер Корнелиус, — представил его Махон. — Он помог нам обзавестись воздушным флотом, который сейчас летит сюда. — Вождь указал куда-то за спину Ная. Капитан Най обернулся, чтобы увидеть то, что он показывает.
Над вершиной самого дальнего хребта плыли около сотни воздушных кораблей. Капитан Най никогда прежде не видел подобных кораблей. Они ощетинились артиллерийскими пушками. Их вытянутые в форме сигар корпуса были похожи на гигантских акул. С обоих боков были нарисованы знаки, на которых соединился черный флаг анархистов и синий крест Шотландии.
— Корнелиус? — Капитан посмотрел на палатку, в которую ушел высокий мужчина.
Рыжий Лис довольно хмыкнул.
— Я думаю, он, скорее всего, инженер, — сказал он, — очень квалифицированный. — Он перешел на английский язык. — Может, когда-нибудь еще и встретимся в Уайтхолле, как вы считаете, господин эмиссар?
— Черта с два!
Най еще раз обернулся, чтобы внимательно посмотреть на военный воздушный флот, занявший все небо, надеясь разглядеть, насколько мощны орудия, и воскликнул:
— По-моему, это просто сон!
— Вы так думаете?
Исследователи
Кэтрин Корнелиус вышла из квартиры, которую ее брат снимал на Роуис-Сквер. Она быстро шла по темной улице к себе домой, так как знала, что там ее ждал Принц Лобкович со своими друзьями. На улице горело всего несколько газовых фонарей, и их свет едва проникал сквозь туман. Раздавались непонятные приглушенные звуки. Она наконец дошла до Элджин-Крещент и вздохнула с облегчением. Вокруг площади росли высокие деревья и стояли уютные с виду высокие дома; может, потому, что все на этой улице ей было хорошо знакомо, туман уже не казался таким густым, но она окончательно успокоилась только тогда, когда дошла до дома 61. Дрожа от холода, она открыла щеколду на воротах и наконец поднялась по своей лестнице, ища в сумке ключ.
Нашла его, отомкнула дверь и вошла. Туман вплыл вместе с ней. Подобно эктоплазме, он заполнил собою холодную и мрачную прихожую. Не снимая пальто, она пересекла ее и открыла дверь в гостиную. Стены гостиной были окрашены в желтый и светло-коричневые цвета. Она заметила, что огонь в камине почти погас, сняла перчатки, нагнулась и поворошила несколько тлеющих угольков, затем повернулась и только тогда осознала, что она не одна в комнате.
— Это те самые гости, о которых я говорил, — сказал Принц Лобкович негромко. — Извини, совсем забыл про камин. — Он указал на женщину — Мисс Бруннер, — затем на мужчину — мистер Смайлс. — Он отошел и сел в кресло в форме подковы, стоявшее недалеко от камина, и положил ногу в сапоге на каминную решетку.
Кэтрин Корнелиус застенчиво посмотрела на мисс Бруннер и насторожилась. Похожа на лисицу, подумала она. Рыжие волосы мисс Бруннер были аккуратно уложены, у нее были красивые черты лица. На ней был хорошо сшитый серый пыльник и маленькая шляпка с вуалью и зеленым пером. Шляпка была слегка сдвинута набок. Плащ был застегнут на все пуговицы. Когда она села на ручку кресла, в котором сидел Принц Лобкович, стали хорошо видны черные сапоги. Мистер Смайлс был лыс, на нем было темно-коричневое свободное пальто, вокруг шеи несколько раз обмотан длинный шарф. Он откашлялся, дотронулся до бакенбард, напоминавших по форме бараньи отбивные, нащупал часы в кармане жилета, вытащил их. Некоторое время он внимательно смотрел на циферблат, затем стал их заводить.
— Который час? Мои часы остановились.
— Время? — Кэтрин Корнелиус оглянулась в поисках часов, которые работали бы. На камине стояли часы в мраморе, в углу комнаты стояли высокие напольные часы.
— Девять двадцать шесть, — сказала мисс Бруннер, глядя на серебряный кулон с часиками, висящий у нее на шее. — Дорогая, вы не покажете нам наши комнаты? И в котором часу мы будем ужинать?
Кэтрин провела рукой по лбу и неуверенно сказала:
— Скоро. Я должна извиниться. Брат не предупредил меня заранее о вашем приезде. Мне нужно отдать кое-какие распоряжения. Извините. — Она вышла из комнаты и, выходя, услышала, как мисс Бруннер произнесла:
— В Калькутте все было совсем иначе.
Кэтрин обнаружила Мэри Гризби, в чьи обязанности входило выполнять всю работу по дому, на кухне со стаканом мадеры в руке, беседующей с кухаркой. Кэтрин отдала распоряжения по поводу комнат и ужина. Служанки неохотно подчинились ее приказам. Она вернулась в гостиную с подносом, на котором стояли бокалы и графины с виски, черри-бренди и тем, что осталось от мадеры.
Мистер Смайлс стоял спиной к камину. Огонь весело потрескивал.
— Ах, прекрасно, — сказал он, подходя к ней и беря поднос у нее из рук. — Вы должны извинить нашу бесцеремонность. Мы путешествуем подобным образом по всему свету. Все дело в этом. Нам не хотелось обременять вас, но… видите ли, мы — бродяги, да, бродяги. Ха, ха! — Он налил виски всем, кроме Кэтрин, которая отказалась.
— Как поживает ваш дорогой брат, мистер Корнелиус? — заговорила рыжеволосая женщина покровительственным тоном. — Путешествуя по разным странам, мы очень скучали по нему.
— Думаю, что хорошо, — ответила Кэтрин. — Благодарю вас.
— Вы очень похожи. Правда, мистер Смайлс?
— Очень.
— Я тоже так считаю, — сказала Кэтрин.
— Очень похожи. — Миссис Бруннер задумчиво опустила веки и сделала глоток. Кэтрин вздрогнула и села на жесткий стул рядом с пианино.
— А как поживает старина Фрэнк? — спросил мистер Смайлс. — А? Мы раньше неплохо проводили времечко вместе. Как у него дела?
— К сожалению, мы редко встречаемся последнее время, мистер Смайлс. Он пишет матери. Иногда присылает открытки.
— Он совсем, как я. Большой любитель побродить по свету.
— Пожалуй.
Принц Лобкович встал.
— Мне пора идти, Кэтрин. Мне не стоит оставаться здесь, принимая во внимание то, как относится ко мне сейчас полиция. Мы, возможно, встретимся на конференции.
— Мне помочь тебе найти извозчика? Думаю, это будет не так просто в такой поздний час. Может, тебе следовало бы остаться…
— Надеюсь, мне удастся найти извозчика. Отсюда до Степни довольно далеко. Но тем не менее спасибо за предложение. — Он поклонился мисс Бруннер и поцеловал ей руку. Пожал на прощание руку мистеру Смайлсу. — До свидания. Надеюсь, здесь вам будет спокойно. — Он засмеялся. — Может быть, хоть вам удастся здесь отдохнуть, им-то вряд ли! — Кэтрин подала ему старомодный армянский плащ и проводила до входной двери. Он склонился к ней и поцеловал в щеку.
— Не унывай, малышка Кэтрин. Очень жаль, что нам приходится использовать твой дом подобным образом, но у нас почти не было выбора. Да, передай привет твоему брату. Скажи ему, что, возможно, мы скоро встретимся с ним. Может быть, в Берлине. Или на конференции?
— Думаю, не на конференции. — Кэтрин обняла его. — Будь осторожен, мой дорогой Принц Лобкович.
Он открыл дверь и натянул шарф до подбородка. Туман стал еще гуще. Надел шляпу. На дороге послышался цокот лошадиных копыт.
— Извозчик. — Он нежно сжал ее руку и побежал в темноту. Кэтрин закрыла дверь и вздрогнула, так как не ожидала услышать голос служанки, которая стояла посередине лестницы.
— Сколько вас осталось, мэм?
Мисс Бруннер вышла из гостиной и остановилась в дверном проеме. Ее лицо казалось пылало, возможно под действием алкоголя. Она посмотрела на Кэтрин интимным взглядом.
— Я думаю, что трое, — сказала она, рукой откинула свои рыжие волосы назад, огладила себя руками по бокам прямой черной юбки. Потянулась к Кэтрин, взяла ее за руку и повела в комнату. Мистер Смайлс стоял у пианино, просматривая ноты сонаты Моцарта.
— Вы играете на пианино, мисс Корнелиус?
Воспоминание (В)
Кто-то поет.
Последние новости
Двух мальчиков, которые месяц назад исчезли из Баллинкрейнской колонии для несовершеннолетних, находящейся около города Белфрона, графство Стерлингшир, нашли мертвыми вчера вечером на дне узкого ущелья в Фринти-Хиллз, в двух милях от школы. Тела десятилетнего Джона Малвера из района Балорнок в Глазго и девятилетнего Яна Финлея из района Реплоч в Стерлингшире были найдены поисковым отрядом, состоящим из полицейских и гражданских лиц, которые в течение месяца прочесывали этот район.
«Гардиан», апрель 13,1970.
Двое мальчиков, в возрасте 15 и 9 лет, были убиты в Дакке во время взрыва бомбы. Взорвалась самодельная бомба, которая была спрятана в мусорной куче напротив Пакистанского консульства. На месте взрыва видели мужчину, который, несмотря на то, что был ранен, удрал с места происшествия на велосипеде.
«Гардиан», май 12,1970.
Трехлетнего мальчика, которого нашли вчера в сломанном холодильнике, стоявшем в саду рядом с его домом в Сомерсете, звали Питер Вилсон. Он жил на Хиллсайд-Гарденс в Йаттоне. Похоже, что холодильник захлопнулся сам. Два месяца назад трехлетние близнецы Линн и Кэролин Вудз, проживавшие на улице Фарли около Темз-Диттон, умерли, задохнувшись в сломанном холодильнике у себя дома.
«Гардина», июнь 2,1970.
Поль Монке, в возрасте 14 лет, был найден мертвым после взрыва в лесу рядом с его домом на Хай-стрит, в районе Даквик, рядом с Бекингемом. Мальчика видели в субботу вечером с предметом, который, как оказалось, был невзорвавшейся миной.
«Гардиан», июнь 2,1970.
Вчера четыре человека были убиты, шесть ранено в результате столкновения фургона и двух автомобилей на улице Рут в Линкольншире. Среди убитых двое детей.
«Гардиан», июнь 29,1970.
Вчера было начато расследование обстоятельств смерти в Итоне Мартина Эрншоу, в возрасте 14 лет, сына леди Тайнфорд и мистера Кристофера Эрншоу. Рано утром мальчика обнаружили повесившимся у себя в комнате… Как уже ранее сказал мистер Энтони Ченсвикс-Тренч, директор Итонской школы, мальчик пользовался популярностью среди школьников. «Последние несколько дней его трижды присылали ко мне для того, чтобы я поощрил его за успехи в учебе. Мы никак не можем понять, что явилось причиной этой трагедии».
«Гардиан», декабрь 6,1969
Апокалипсис (Вариант 3)
Джерри повернул с Элджин-Крещент на Лэдброук-Гроув. Старьевщики все еще ходили по улице. Они работали всю ночь при свете краденых фонарей «молния», роясь в огромных кучах мусора, которые лежали по обеим сторонам улицы. То там, то здесь среди полиэтиленовых пакетов и куч из консервных банок тлели небольшие костры.
Джерри шел по середине улицы. Старьевщики, негромко переговариваясь друг с другом, переходили от одной кучи к другой. Дойдя до пересечения Лэдброук-Гроув с Бленхейм-Крещент он остолбенел, увидев, что монастырь Святой Клары разрушен. Его штаб-квартира превратилась в руины. Была снесена стена, окружавшая монастырь, и большая часть здания. Кирпичи и камни были аккуратно сложены в кучу. Непонятно, по какой причине были выбраны именно эти деревья, но дуб и два черных кривых чахлых вяза были бережно огорожены белым заборчиком, остальные деревья спилены и уложены в штабель посередине двора. Самая красивая часть старинной часовни и административный флигель, пристроенный к ней со стороны Уэстбурн-роуд, еще не были снесены. Вокруг стояли различные механизмы для сноса зданий: грузовики, экскаваторы. Шел моросящий дождь, и механизмы были накрыты серым брезентом, который намок под дождем и блестел. Через грязь и кучи мусора он с трудом добрался до вязов, протянул руку и дотронулся до самой нижней искривленной ветви; пнул ногой ограду. Она задрожала. Он вскарабкался на кучу кирпичей и через пролом в стене забрался в часовню. В оконных переплетах, обрамленных свинцом, торчали осколки витражных стекол. Внутри часовни повсюду были разбросаны церковные скамейки, алтарь разорен, торчали провода электропроводки и все вокруг было покрыто кусками штукатурки и слоем пыли белого цвета. Свет в часовню проникал через пролом в потолке и падал на картину «Воскресение Христа», написанную яркими красками. Правда, под воздействием дождя и ветра ярко-зеленые, желтые и красные цвета сильно потускнели. На всех стенах остались пятна от ранее висевших там религиозных картин. Он прошел в административный флигель, первые два этажа еще не были тронуты. В некоторых пустых комнатах он увидел кучки человеческого дерьма. В кабинете настоятельницы монастыря, который был также и его кабинетом, он увидел белый контур в форме большого белого креста, на этом месте во время его последнего посещения монастыря висел крест. Вся мебель, за исключением двух промокших матрасов в одной из комнат, была вынесена. Его друзья, его служащие, его домашние животные исчезли.
Стало немного светлее, он ходил по развалинам и подбирал кое-какие мелочи. Кусочек витражного стекла в форме треугольника, кусочек деревяшки от скамейки, патрон от лампы, крючок, на который монашки вешали свои плохие привычки, ключ от буфета, пенни 1959 года выпуска, который он нашел на полу часовни, один из гвоздей, которым крест был прибит к стене. Он положил все это в карман пальто. Так, несколько реликвий, напоминающих о прошлом.
Он выбрался из часовни тем же путем, что и вошел, и, идя по направлению к дороге, заметил, что к ботинкам прилипли грязь и дерьмо.
За мусорной кучей он услышал звук проезжающего такси. Он быстро вскарабкался на кучу и замахал руками, чтобы остановить такси. Таксист остановился и неохотно согласился подвезти его.
— В аэропорт, — сказал он.
Как он и ожидал, конец света наступил спокойно, распад происходил постепенно. В действительности процесс еще даже не закончился. На первый взгляд, не происходило ничего особенного. Но шли дни, недели, состояние коммуникаций и различных служб медленно все ухудшалось и ухудшалось, казалось, что все еще можно исправить, изменить в лучшую сторону. Но он-то знал, что ничего изменить нельзя.
Он вспомнил своего старого друга профессора Хиру (который иногда называл себя Хайтлодеем), однажды он сопровождал его в поездке по Калькутте, в которой царил хаос, и тот сказал:
— Во всем этом хаосе есть какой-то порядок, хотя и непривычный для нашего понимания. В основе всех событий, происходящих в жизни человечества, можно проследить несколько основных моделей. Распад предыдущего социального строя совсем не значит, что распалось само общество, — просто оно пойдет по другому пути развития. Ритуал остается.
Таксист с опаской посматривал на старьевщиков. Казалось некоторые из них, глядя на такси, считали, что оно могло бы стать лакомым кусочком для них. Водитель нажал на газ и поехал, насколько это было возможно, быстрее. Очень быстро ехать было нельзя, так как несмотря на то, что они ехали по улице с двусторонним движением, она была настолько завалена мусором, что двум машинам на ней было трудно разъехаться.
Джерри задумчиво уставился на дерьмо, прилипшее к его ботинкам.
Апокалипсис (вариант 4)
— Нужно во что-нибудь верить. Невозможно жить, если вас ничего не волнует, полковник Корнелиус, — сказал Шейки Моу.
Они вчетвером едва влезли в кабину полугусеничной бронированной машины «остин-путилов» 1917 года выпуска. Бисли вел машину, а Корнелиус, Шейки Моу Колльер и Карен фон Крупп заняли места у пулеметов. Машина медленно двигалась по каменистой местности, они находились неподалеку от восточной части Корнуэлла. Вдали горел дом фермера. Они пытались добраться до горы Святого Майкла — укрепленный островок, находящийся примерно в десяти милях от того места, где они сейчас находились, на южном побережье, напротив города Маразайон. Бисли был уверен, что там он встретит друзей.
Корнелиус старался устроиться поудобнее на твердом металлическом сиденье, но ему это никак не удавалось. Они на что-то наехали, машину подбросило, и все схватились за рукоятки, чтобы не стукнуться. В машине было очень жарко, несмотря на то, что они открыли вентиляционный люк. Члены экипажа, которые обычно ездили на этих машинах, надевали противогазы.
— Может, вы и правы, — согласился Корнелиус.
Он увидел фигуры людей с винтовками в руках, которые двигались по вершине холма, недалеко от того места, где горел дом. Хотя, казалось, они не представляли никакой опасности для них, он не спускал с них глаз. Его пулемет имел особенность заедать в самый неподходящий момент. Он вытащил револьвер «смит-и-вессон» 45 калибра, взятый, как и все остальное оружие, из императорского военного музея, и проверил его. Он работал нормально.
Его беспокоила судьба его жены и детей, о которых он не вспоминал годами. В уме у него был список:
Одна женщина,
один мальчик,
одна девочка.
Недавно какая-то женщина сначала отравила газом своих маленьких детей, мальчика и девочку, а потом перерезала вены себе. Все трое умерли. Не было никаких оснований даже предположить, что это были именно его жена и его дети. Но в сообщении говорилось что-то о каком-то Неле Кауварде и Гертруде Лоуренсе, и это, казалось, было ключом к разгадке чего-то давно и хорошо знакомого. Он вытер с лица пыль и пот и посмотрел на Карен фон Крупп, сидевшую в противоположном углу кабины, широко расставив ноги, юбка у нее задралась. Она была слишком стара. Но он восхищался ее выносливостью.
— Какой дурак решил, что высокогорье — безопасное место, — уже не в первый раз повторил епископ Бисли. — Эти шотландцы — варвары. Я говорил, что нужно было делать ставку на остров Скилли. А здесь мы понапрасну потратили три месяца и десятки раз рисковали своей жизнью.
Машина притормозила.
— Мне кажется, я вижу море.
Джерри подумал: «Как меня угораздило связаться с этими людьми».
— Темнеет, — сказал Колльер. Он встал со своего места и потянулся. Гранаты, висевшие у него на поясе, стукнулись друг о друга.
— Может, остановимся и разобьем лагерь для ночлега?
— Нет, давайте сначала доедем до дороги, которая проходит вдоль берега, если ее еще не разрушили, — сказал епископ Бисли. Он посмотрел через плечо на Джерри, прямо ему в глаза. Самодовольно ухмыльнулся. — Что с вами? Разве чувство вины — это не выдумка писателей? — Он фыркнул, как бы намекая на что-то неприличное. — Может ли истинный злодей испытывать чувство вины? Вы, конечно, можете возразить, что злодеяния являются честной реакцией на то притворство, которое мы называем «чувством вины». Раскаяние — это, конечно, совсем другое дело. — И он отвернулся, сосредоточив все внимание на дороге.
Джерри подумал, не застрелить ли его, а потом посмотреть, что произойдет, когда машина останется без водителя. Епископ всегда переносил свои собственные проблемы на других, и Джерри, казалось, был его любимой мишенью.
— Говорите только за себя, — сказал он. — Я никогда вас не понимал, епископ Бисли.
Колльер хмыкнул.
— Похоже, вам все надоело, так же как и мне, полковник. Я был бы не против что-нибудь предпринять, а вы?
Стало прохладнее, Карен фон Крупп подняла воротник грязного дубленого полушубка, который был на ней.
— Не пора ли закрыть люк?
— Нет, — сказал епископ Бисли. — Это было бы равносильно самоубийству, мы бы задохнулись от выхлопных газов.
Карен фон Крупп возразила сердито:
— Я не верю вам.
— Ну, еще не так уж холодно. — Шейки Моу ничего не оставалось, как примириться. — Выше голову, фрау доктор. — Он ухмыльнулся и начал передвигать свой пулемет по смотровой щели. — Бррррр. Бррррр. Мы с тем же успехом могли ехать и на велосипедах.
— Вам что, недостаточно Портсмута? — спросила Карен фон Крупп с горечью в голосе.
— Мой пулемет был единственным, который работал. — Колльер указал на свой пулемет. — Я слежу за своим оружием. Все остальные заело после пары очередей.
— Нас чуть не убили, — сказала она, с укором посмотрев на Джерри. — Я считала, что фельдмаршал Най ваш друг?
Джерри пожал плечами.
— Он точно так же выполнял свой долг, как и я.
— Причуды закона и порядка, — объяснил Колльер, закуривая сигарету. — Было бы неплохо послушать какую-нибудь музыку.
Взрыв потряс машину, мотор жалобно завыл.
— Черт побери! — выругался Колльер с облегчением. — Мины!
