Глава 9

С черепахами нас объединяет давнее и славное прошлое. В детстве я любил бегать по вечерам на поле для гольфа, которое находилось неподалеку от дома. Там я охотился на маленьких черепашек, обитавших в пруду на тринадцатом фервее. Желая укрыться от моего любопытства, они втягивали в панцирь голову и лапки, отчего становились похожи на твердые камушки. Тогда я швырял их вдоль пруда, чтобы посмотреть, сколько раз они отскочат от воды. Разумеется, было это до того, как во мне проснулась любовь ко всем бессловесным существам. Но я по-прежнему считаю, что черепахам куда лучше на воле в пруду, где бесчувственные мальчишки могут поиграть ими, как камушками, чем в тесном аквариуме где-нибудь в детской. Ну что можно делать с домашней черепахой, кроме как кормить ее? Они не играют и не ластятся к тебе, а через месяц-другой, проведенный в заточении, начинают еще и вонять. Дома от них никакого толку – это я говорю вам как ветеринар.

И все же время от времени в клинике появляются родители с заплаканными детьми. Последние прижимают к себе дорогую черепашку, которая почему-то совсем захирела. В такие моменты я спешу объяснить детишкам, что домашние черепахи живут не так уж долго и их дорогой питомец, скорее всего, скоро умрет, а я мало что могу сделать, чтобы продлить его унылую жизнь. Когда родители узнают, во сколько им обойдется лечение их питомца (по сравнению с покупкой новой десятидолларовой черепахи), они обычно благодарят меня за потраченное время и покидают клинику, чтобы подыскать своей дорогой рептилии место последнего упокоения. Но иногда мне встречаются клиенты, либо неспособные сказать «нет» зареванному ребенку, либо искренне привязанные к черепашке. И вот они-то готовы идти на любые траты ради ее спасения. В результате мне приходится приступать к дорогостоящему лечению, которое в большинстве случаев заканчивается смертью животного.

Нечто подобное произошло со мной на третьем месяце беременности Эрин. Больше недели я пичкал антибиотиками большую западную черепаху по имени Мамочка, которая принадлежала мистеру и миссис Дженкинс, и все безрезультатно. Поняв, что Мамочка не желает выздоравливать, я позвонил клиентам и попросил разрешения усыпить несчастное животное. Не прошло и получаса, как Скип Дженкинс, бросив все свои дела, примчался в клинику. Настроен он был крайне решительно.

– Вы не понимаете, доктор Уитт! Мамочка должна выжить. И вам нужно сделать для этого все возможное!

На лбу у него проступили капли пота. Было видно, что он изо всех сил пытается побороть панику. Довольно странно для парня, который в остальном выглядел очень даже практичным человеком.

– Мистер Дженкинс…

– Скип. Зовите меня Скип. – Он отер о брюки вспотевшие ладони.

– Хорошо, Скип. Мне очень жаль, но я, похоже, уже исчерпал все возможности. Черепахи просто не предназначены для того, чтобы жить…

– Чего вы еще не делали? – вновь прервал он меня. – Очень важно, чтобы вы спасли ее.

Я внимательно взглянул на своего собеседника. С таким решительным клиентом мне еще не приходилось иметь дела. Скип смотрел на меня немигающим взглядом.

– Я понимаю, как сильно вы привязаны к своему питомцу, но с природой не поспоришь. Зачем тратить столько денег и сил на безнадежный, по сути, случай?

– Знаете, почему моя жена назвала ее Мамочкой?

Я покачал головой.

– Дело в том, что уже года два – с момента нашей свадьбы – жена раз за разом заводит разговор о детях. Я же неизменно отвечаю ей: «Не сейчас, золотко. Давай немножко подождем».

Скип, сам того не зная, полностью завладел моим вниманием.

– Не поймите меня неправильно, доктор, я тоже хочу иметь детей. Когда-нибудь. Просто пока я еще не готов. Но месяц назад, когда жена вновь стала донимать своими просьбами, меня осенила грандиозная идея. Я заявил, что ничего не имею против ребенка, но для начала неплохо бы обзавестись каким-нибудь домашним питомцем – просто так, для практики.

– Ну-ну, – понимающе протянул я.

– Именно. Я сказал, что к тому времени, когда животное умрет, у нас уже будет достаточно опыта, чтобы перейти к воспитанию ребенка.

– Ну-ну. – Теперь в моем голосе звучал сарказм.

– Я-то думал, что мы возьмем собаку, которая проживет много лет. Поэтому когда мы пришли в зоомагазин, я сразу нашел милейшего щенка лабрадудля. Ну какая женщина способна устоять перед лабрадудлем?

– Та, что хочет детей.

– В точку! Когда мы с женой заключали сделку, я забыл уточнить, о каком животном идет речь. И в магазине она сразу подошла к хозяину, чтобы спросить, какая из зверюшек протянет, на его взгляд, меньше всего. В результате мы вернулись домой…

– С черепахой Мамочкой.

– Верно. Она и Мамочкой-то назвала ее только для того, чтобы еще раз напомнить мне о своем заветном желании. Она едва не воспарила от счастья, когда выяснилось, что Мамочка заболела. Несправедливость, да и только.

– Прекрасно вас понимаю, – заверил я.

Скип шумно вздохнул.

– Счастье еще, что в том магазине не было золотых рыбок.

Стоило мне узнать истинную причину его мучений, и я тут же пообещал сделать все возможное, чтобы спасти несчастное животное. Причем абсолютно бесплатно. Да что там, наверняка миссис Дженкинс накормила черепаху испорченной капустой… разумеется, втайне от мужа. Так с какой же стати заранее хоронить ни в чем не повинное существо?

Тем же вечером я провел полное обследование черепахи. Вопреки всем прогнозам, в тот момент, когда я просвечивал ее с помощью ультразвука, мне удалось обнаружить в кишечнике какой-то посторонний предмет. На следующий день, в присутствии помощников, я провел первую – и единственную – в своей жизни операцию на черепахе. Все, кроме меня, были уверены, что бедняга скончается еще на операционном столе, но Мамочка не собиралась сдаваться, и сердце ее продолжало биться на протяжении всей процедуры. Я нашел застрявший объект и готов был уже удалить его, как вдруг дверь распахнулась, и в операционную ворвалась моя секретарша Джанет.

– Доктор Уитт! – заверещала она. – Забудьте про черепаху! Вам срочно нужно уйти!

Джанет я знаю около двух с половиной лет. Со своими обязанностями она справляется превосходно, но такую нервную особу еще поискать. Вечно устраивает трагедию из пустяков.

– Джанет, – сказал я, осторожно извлекая из черепахи крохотный эндоскоп, – что бы там ни было, оно вполне может подождать еще двадцать минут. Хочешь верь, хочешь нет, но малышка неплохо справилась с операцией. Скип Дженкинс обязан мне по гроб жизни…

– Ради бога! – вновь закричала она. – Это Эрин! Ее отвезли на «Скорой» в больницу, прямо с работы! Знакомая нашла ее на полу, всю в крови!

Инструменты с грохотом выпали у меня из рук, а сам я стрелой вылетел из комнаты. Ни Скипа, ни Мамочку я с тех пор больше не видел.

Когда я приехал в больницу, Эрин лежала в постели под капельницей. На носу пластырь и бинты, под глазами и вокруг них – синяки.

– Что случилось? – поспешил я с вопросом.

Эрин выдавила из себя улыбку.

– Обезвоживание. Видимо, во время тошноты из меня выходило больше, чем попадало до этого внутрь. Я потеряла сознание, когда заглянула в туалет.

– А все эти бинты?

На щеках у нее проступила легкая краска.

– Я как раз склонилась над туалетом, когда потеряла сознание. Упала и ударилась носом о фарфор. Говорят, там все было в крови.

Выглядела она ужасно, но я был рад тому, что все завершилось достаточно благополучно. Подруга Эрин, нашедшая ее во время перерыва, поджидала в вестибюле больницы, и я задержался на пару минут, чтобы поблагодарить ее за помощь. Врачи решили не оперировать нос до тех пор, пока у Эрин не пройдут роды, так что несколько часов спустя жену уже выписали домой, снабдив предварительно таблетками от тошноты.

Остаток месяца прошел более-менее спокойно. В назначенный день, строго по договоренности, я появился на поле для гольфа. Отец уже поджидал меня на скамье, надежно укрывшись от дождя под большим зонтом. На коленях у него лежала очередная порция карточек, завернутых для надежности в полиэтиленовый пакет. Дождь лил, как из ведра, и на фервеях уже заблестели лужи.

Я присел рядом с Лондоном.

– Ты действительно хочешь играть в этой грязи? – спросил я, втайне надеясь на отрицательный ответ.

Отец рассеянно смотрел куда-то вдаль. Ответил он не сразу, так что я даже усомнился, а слышал ли он мой вопрос. Наконец отец заговорил, но как-то тихо и отрешенно:

– Иногда начинает лить, но ты все равно не прекращаешь играть.

Я подождал с минуту, но продолжения так и не последовало.

– Так чем закончилась ваша встреча с Долорес месяц назад?

Отец глянул на меня краешком глаза и вновь вернулся к созерцанию темных туч, укрывших самый высокий пик Вермонта, гору Мэнсфилд.

– Не следовало тебе оставлять нас наедине. У нее может сложиться неверное впечатление…

– Стало быть, она тебя не интересует?

Лондон поиграл обручальным кольцом, которое по-прежнему красовалось у него на пальце.

– Конечно, нет. Долорес – одна из завсегдатаев моего ресторана, вот и все.

– Я ведь уже говорил, что жизнь предназначена для того, чтобы жить? – Я замолчал, надеясь на ответную реакцию, но ее не последовало. – Что ж, может, начнем? Чем раньше мы выберемся на поле, тем быстрее уйдем с него. Если не секрет, чему ты собираешься учить меня сегодня?

Лондон долгое время не отвечал. Казалось, он целиком и полностью погрузился в себя, размышляя о чем-то важном. Наконец взгляд его посветлел.

– До меня дошли слухи, что Эрин недавно упала. Если верить информации, что мне рассказали, ей просто повезло.

– Это потому, что упала? – пошутил я. – Немного жестоко с твоей стороны.

– Я не это имел в виду. – Отец нахмурился.

– Я знаю. Прости, что сам тебе не рассказал.

Не могу сказать, чтобы я действительно сожалел об этом, но извиниться все равно стоило. На самом деле я никогда не звонил отцу – но и он не донимал меня общением. Так уж у нас с ним повелось.

– Ей и правда повезло. Подруга нашла ее на работе, в ванной комнате. Эрин, вся в крови, лежала на полу. Я чуть с ума не сошел, когда услышал об этом.

– Как у нее сейчас дела?

– Опухоль спала, но бедняжка по-прежнему выглядит так, будто ее как следует отколошматили. Страшно даже подумать, насколько хуже все могло сложиться!

Лондон взглянул на меня с большим вниманием.

– О чем ты думал, когда ехал в больницу?

Совсем недавно я прочел о том, как моя собственная мать попала во время беременности в больницу. Может, он пытается провести какую-то параллель? Я ответил, тщательно взвешивая слова:

– Я уже сказал, что был сильно напуган. Мне казалось, что я могу… словом, могу потерять ее.

– Ну а теперь, когда все позади, твой страх утих?

По правде говоря, я чувствовал себя неловко, беседуя с отцом на подобные темы. Даже не помню, когда мы в последний раз разговаривали о чем-то личном. Но страх потерять жену вызвал во мне такую волну беспокойства, что я чувствовал необходимость поделиться с кем-то своими тревогами.

– Утих? Скорее разросся. Чем дольше я думаю об этом, тем больше переживаю. А вдруг что-то случится уже после рождения ребенка? В жизни полно неприятностей. Людям каждый день приходится решать множество проблем, и я не уверен, что справлюсь с этим в качестве отца. Что, если мы лишимся всех денег и не сможем достойно содержать ребенка? Или возникнет проблема со здоровьем – как у Эрин, только еще хуже? Я понимаю, что не в состоянии предотвратить подобные трагедии. И это пугает больше всего.

– Да, – задумчиво произнес Лондон. – Это действительно пугает. – Он немного помедлил. – Видишь ли, Огаста, ты задаешь вопросы, с которыми рано или поздно сталкивается каждый, а не только будущий отец. Да, порой в нашей жизни происходит что-то очень плохое. И что тогда?

– Именно. И что тогда? – обеспокоенно спросил я.

Лондон был знаком с трагедиями не понаслышке, и втайне я надеялся, что он скажет нечто такое, что уменьшит мои страхи. Но он, судя по всему, решил, что разговор окончен. Встав, он хлопнул меня по плечу и бодро заявил:

– Пошли, поиграем в гольф под дождем.

Из-за погоды мы решили начать сразу с десятой лунки, чтобы отыграть последние девять. Ливень практически не повлиял на игру Лондона, зато для меня было настоящим мучением послать мяч по прямой (что не очень-то отличалось от моей обычной игры, вот только на этот раз я умудрился с ног до головы покрыться грязью).

На одиннадцатой лунке дождь припустил еще сильней. На двенадцатой у меня возникло ощущение, что мы занимаемся плаванием, а не гольфом. Тринадцатая оказалась короткой пар-три. Мяч от моего удара взлетел в воздух и рухнул прямо в песчаный бункер, расположенный у грина. Добравшись до ямы, я глянул вниз, но мяча не увидел: тот был погребен под слоем раскисшего песка.

– Могу я вытащить мяч? – поинтересовался я у отца. – Или играть его с того места, где он упал?

Лондон, укрывшись под зонтом, безучастно наблюдал за моими страданиями.

– Бей, как есть, Огаста, – сухо сказал он.

Подавив раздражение, я осторожно шагнул в это месиво… и тут же погрузился в него по лодыжки. В ботинки засочилась холодная жижа.

– Становится все интересней, – пробормотал я.

– Для того тут и бункеры, – пожал плечами Лондон.

Первый удар пришелся по слою песка, который и полетел в направлении флажка. Вторым ударом мне удалось зацепить мяч. Подпрыгнув, он шлепнулся в песок в паре футов от меня. Я шагнул вперед и вновь махнул клюшкой. Залепленный грязью шарик стрелой взмыл в воздух, ударился о край бункера… и снова упал в песочное месиво.

– Черт бы его побрал! – рявкнул я. – Уж лучше я вытащу его отсюда и получу за это пару штрафных ударов!

Отец, казалось, наслаждался моими муками.

– Продолжай бить, – сказал он. – Рано или поздно ты найдешь выход.

Через четыре удара я наконец-то выбрался из песчаного бункера, а еще через три загнал злосчастный мяч в лунку, до краев залитую водой. К этому моменту я успел промокнуть с головы до ног, и отец, сжалившись надо мной, предложил завершить раунд, чтобы мы смогли немного обсохнуть и согреться.

Пока мы приводили в порядок клюшки, я спросил у Лондона, не хочет ли он перенести этот раунд на другой день.

– Я согласился на девять уроков. И если ты запланировал на этот месяц что-то важное, мы можем встретиться позже, когда будет не так сыро.

– Думаю, мы получили именно ту порцию сырости, которая требовалась для сегодняшнего урока.

– Ради всего святого, – с досадой воскликнул я, – неужели мне грозит еще одна идиотская аналогия на тему «гольф – это жизнь»? Я-то рассчитывал, что ты поможешь мне улучшить счет! Уж извини, но я подписывался на уроки гольфа, а не на лекции о жизни.

Моя тирада не произвела на Лондона никакого впечатления.

– Я никогда не обещал, что сделаю из тебя хорошего игрока в гольф. Я лишь сказал, что помогу лучше понять игру. Так уж получилось, что гольф для меня – действительно жизнь, соответственно, именно этому я и буду тебя учить… нравится тебе это или нет.

Я в отчаянии покачал головой.

– Прости, но ты не прав. Гольф не имеет ничего общего с жизнью, и я очень надеюсь, что в один прекрасный день ты сам это поймешь. Неужели в жизни, как на поле для гольфа, есть знаки, подсказывающие верное направление? Нет. А карты, на которых указаны препятствия? Тоже нет. Ты не можешь попрактиковаться в искусстве жить, прежде чем начать свою игру – вроде того, как Долорес гоняла мячик на поле для тренировок. Каждого бросают в жизнь с самого рождения, вынуждая играть до последнего. Прости, но твоя философия не вызывает у меня ничего, кроме скептицизма. Я не купился на нее ребенком и уж тем более не намерен принимать ее сейчас.

Лицо у Лондона заметно побагровело.

– Мне неважно, согласен ты со мной или нет. Я лишь пытаюсь преподать тебе несколько уроков, в которых ты, видит бог, здорово нуждаешься!

– Да неужели? – фыркнул я. – И что за истину я должен усвоить под проливным дождем?

Лондон уставился на меня с тем же выражением, с каким смотрел во время игры – когда я пытался извлечь идиотский мяч из грязного бункера.

– Что за истину? Ту самую, Огаста! Порой мы вынуждены вести игру под названием жизнь под проливным дождем. Не каждый день в ней выдается теплым и солнечным. Но рано или поздно тучи расходятся… и мы вновь видим над головой ясное небо.

Простота его слов зацепила меня за живое. Я настолько промок, что пальцы еле двигались, но этот дискомфорт был ничем по сравнению с теми бесчисленными трагедиями, которые могут приключиться с нами на протяжении жизни. Подумать только, впервые я излил отцу свою душу – рассказал о страхах, которые связаны с непредсказуемостью судьбы. И чем он на это ответил? Сравнил наши возможные бедствия с маленьким дождиком?

– Вот оно что? – возмущенно вопросил я. – Значит, жизнь не обходится без дождливых дней? Это и есть твой бесценный урок? И чтобы подчеркнуть его важность, тебе потребовалось притащить меня на болото, в которое превратилось поле для гольфа? Если ты еще не понял, могу сообщить: трагедии, о которых я упоминал раньше, располагаются на шкале бедствий чуть выше плохой погоды.

Отец продолжал методично начищать клюшку, как будто и не слышал моего замечания.

– Предпочитаешь игнорировать меня? С чего бы? Уж не потому ли, что я прав.

Лондон даже не повернул головы.

– Скажи мне, о мудрый игрок, – продолжил я, – мама тоже умерла в такой вот дождливый денек? И после этого вновь засветило солнце? Лично я так не думаю.

Я поспешно вытер клюшки и сунул их в сумку, собираясь уходить. Хватит с меня на сегодня гольфа! Да и изящная аналогия Лондона что-то не пришлась мне по душе. Я сделал пару шагов к двери, как вдруг позади раздался тихий, еле слышный голос отца:

– Град.

Я быстро обернулся.

– Ад?

– И это тоже, – устало промолвил он. – В тот день, когда умерла твоя мать, дело не ограничилось дождем. На нас обрушились град и ветер, гром и молния и все стихии, которые только можно себе представить. И буря эта растянулась не на один месяц. Ты прав, некоторые трагедии не сравнить с простым дождиком.

Я опустил сумку на стойку.

– И что же солнце? Оно все-таки выглянуло потом?

Лондон слабо улыбнулся.

– Порой оно проглядывает из-за туч, – сказал он, перебирая в памяти моменты прошлого. – Долгие годы солнце тонуло в облаках, но в последнее время я вижу его куда чаще. Примерно раз в месяц.

Я растерянно уставился на отца. Неужели он намекает на то, что самые светлые дни его жизни связаны с нашими встречами? Взгляды наши встретились, и несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, пытаясь прочесть мысли друг друга.

– Мне пора идти, – пробормотал я наконец, вновь хватаясь за сумку с клюшками. Пожалуй, стоило бы сказать что-нибудь на прощание. Уже одно то, что отец пытался восполнить давние пробелы и научить меня чему-то стоящему, обязывало меня проявить ответную любезность. Да, он по-прежнему общался со мной в своей грубовато-сдержанной манере. Да, мне ужасно не нравился формат наших занятий. Тем не менее меня искренне поражал тот факт, что он хотя бы попытался пойти мне навстречу.

– Ну что, – осторожно заметил я, – через месяц новый урок?

– Да, – кивнул Лондон. – Я принесу новую порцию карточек.