8 ч. 33 мин
– Почему ты не хочешь надеть красную футболку? Она тебе действительно идет, а когда будешь делать барбекю, тебе в ней будет тепло, – говорит Анна.
Стив стягивает темно-синий свитер. Она открывает окно, чтобы понять, какая температура, и вздыхает. Улыбается. Ах! Как она любит этот вид. Дом стоит почти на вершине брайтонских холмов, и перед ней, как игрушечный городок, раскинулись ряды окрашенных в пастельные тона террас. По сравнению с бесконечно растянувшимся во все стороны Лондоном этот город имеет отчетливые границы, и вдали, на Южном Даунсе, уходят вниз зелено-бурые поля. Сверху сияет подернутое дымкой голубое небо.
– Похоже, опять будет адская жара.
Анна замолкает, нанося макияж, а потом смотрит на Стива.
У него широкая сильная спина, его кожу покрывает золотистый загар от работы на улице, и когда он лезет в ящик стола, она видит его рельефные мускулы. «Повезло ему, – думает она, – такое красивое тело!»
– Ну, мадам, – оборачивается он к ней, – это вас устраивает?
Алый верх гармонирует с соломенно-светлыми волосами – Стив выглядит наилучшим образом. Анна надела новое платье, купленное специально для этого дня, оно подчеркивает ее фигуру. Они будут красивой парой на юбилее у Саймона.
Ну и что, что она только что покрасила губы, – Анна так гордится Стивом, что просто должна сейчас поцеловать его.
* * *
– Нет, это платье не подойдет, – решает Анна и вешает его обратно в шкаф. Оно слишком летнее, слишком открытое – это будет непочтительно, оскорбит вкус Филлис. И все же быть одетой с головы до ног в черное кажется слишком мрачно для Саймона. А если надеть юбку и свитер с высоким воротником, которые она надевала на неделе вместе с темно-зелеными сапогами и каменными бусами? Ей нравятся эти сапоги, и, по крайней мере, она будет чувствовать себя комфортно – наверняка Саймон бы этого хотел.
Так странно – думать о том, чего бы хотел Саймон, когда его там не будет. Она не может вспомнить, когда в последний раз Карен собирала столько гостей без него. Анна слышит его голос, располагающий тон, он смеется над чьей-то глупой шуткой, спорит о политике, со страшным ревом гоняется вокруг дома за детьми…
И снова Анну поражают печальный факт: жизнь несправедлива.
Если она справедлива, то почему Стив живет себе, в ус не дуя, почему его наградили такими физическими данными, телом, которое способно переносить бесконечное пренебрежение здоровьем, в то время как Саймон – чьим единственным проступком было чрезмерное усердие на работе и излишние стрессы – был проклят в этом отношении и здоровье подвело его?
Стив на удивление крепок физически, и это подталкивает его на разные злоупотребления – его трудно убедить ограничить пьянки, ведь он так быстро восстанавливается.
Боже, как изменились ее чувства к нему с тех пор, как он готовил то барбекю.
Конечно, она по-прежнему его любит, но уже не боготворит так слепо. Просто не может, потому что, если быть честной с самой собой, – а ей почти всегда это удается, – Стив пьет все больше и больше с тех пор, как поселился у нее, а характер его портится.
Анне вспоминается вечер, когда он впервые встревожил ее. Они только что поужинали, и она попыталась предостеречь его от лишней выпивки: он – они – уже достаточно выпили. Она уж точно.
– Ты не сможешь меня остановить, – провокационно заявил он и проворно схватил свой бокал с кухонного стола.
Его реакция замедлилась, и, наливая вино в бокал, он расплескал вино повсюду, а когда в ярости выхватил бокал у нее, то сломал ножку. Тогда он схватил сломанный бокал, бросил его на пол и растоптал.
– Вот! – прорычал он. – Довольна?
Испуганная тем, что он может вытворить дальше, она убежала к Карен и Саймону, хотя было уже поздно. Они ее утешили и успокоили, но она еще несколько дней ходила потрясенная.
Конечно, потом Стив переживал и клялся, что исправится. В результате оба еще целый месяц не притрагивались к алкоголю – у Анны никогда не было с этим проблемы, но она надеялась, что ее воздержание облегчит задачу ему.
И все же, когда месяц истек, через несколько дней Стив опять взялся за старое.
С тех пор он то и дело срывался, и Анна выслушала бессчетное число его обещаний употреблять алкоголь умеренно. Но слова его ничего не значили, а смирение оказалось притворным. Он обманывал ее снова и снова и в итоге замучил совершенно.
А где он теперь? Точно. Валяется внизу.
Она злобно встряхивает юбку.
Черт с ним.
В это утро Стив может выбрать себе одежду сам. А она сбережет силы для Саймона. В конце концов, это его день.
* * *
– Что в нем не так? – Карен поднимает темно-синее бархатное платьице.
Молли топает ножкой:
– Хочу надеть новое платье!
– Но новое платье не подходит для похорон, – терпеливо объясняет Карен.
Как втолковать дочурке, что пурпурные и розовые цветы не годятся для такой церемонии? Кажется иронией, что Саймон любил это ее новое платьице.
– Это платье для Рождества, – убеждает она малышку и, пока Молли не устроила истерику, накидывает ей на голову синее платье. – Вот. – Карен поворачивает ее лицом к себе и одергивает подол. – Ты в нем очень хорошенькая. Теперь можно тебя причесать?
– Не-е-е-е-е-т! – вопит Молли.
Ее волосы мягкие и тонкие, как сахарная вата, и в них при малейшей возможности образуются спутанные клочки.
– Нельзя идти к папе с такими спутанными волосами.
– Ой!
Карен продолжает, несмотря на протесты Молли.
– Вот и все. – Она целует дочурку в макушку. – Хорошая девочка.
«Который час?» – думает она и смотрит на часы, чтобы понять, сколько у них остается времени.
* * *
– Уже почти девять, – говорит Лу, подходя к краю кровати с двумя чашками. – Ты хотела, чтобы я тебя разбудила.
– Я хотела? – бормочет Вик. Она поворачивается на бок и накрывается одеялом.
– Да. Я принесла тебе чаю. – Лу ставит чашку на столик у кровати. – У тебя сегодня гости.
– Черт бы их побрал. – Вик взмахивает руками над одеялом. – Мой дом рухнул.
– Не может быть! – дразнит ее Лу.
От шума просыпается София.
– Привет… – сквозь сон говорит она и улыбается Лу.
«Она выглядит очаровательно, – думает та, – такая растрепанная и с затуманенными глазами», – но говорит только:
– Чай.
– Спасибо.
София садится и через Вик тянется за чашкой.
Лу садится на край матраца.
– Тебе спешить некуда.
Вик с шумом отхлебывает.
– Я думала, ты едешь к своей маме.
– Еду, но могу подождать до полудня.
– Мне нужно домой, прибраться, – надувает губы Вик. – Зачем ты позволила мне так напиться?
– Я думала, ты этого хочешь, – смеется Лу. Ей всегда нравится шутить с Вик, но сегодня присутствие Софии добавляет особое возбуждение. – А ты как себя чувствуешь? – спрашивает она ее с дрожью в сердце.
Сама она не спит с шести часов, захваченная надеждой и трепетом. Вечером София говорила прекрасные вещи, но, может быть, это лишь следствие выпитого? Лу не уверена, что эта восхитительная девушка захочет снова ее увидеть.
– Хорошо. Немного с похмелья, может быть… но да, в общем, хорошо. – София широко открывает глаза и не отрывает взгляда от Лу. – Это был восхитительный вечер.
Это сигнал, конечно, сигнал! Внутренне Лу подпрыгивает от радости.
– Для меня тоже. – Она снова чувствует, что краснеет.
Вик нарочито покашливает.
– Прекрасно, – громко заявляет она. – Я рада за вас, что вы так хорошо провели время. А вот я себя чувствую просто дерьмово.
– Эх ты! – София пихает Вик локтем, едва не расплескав ее чай. – Вот что я тебе скажу. Я сегодня ничем не занята. Могу помочь тебе прибраться в квартире.
– Ты ее видела? – предупреждает Лу.
– Нет…
– Вик не врет, когда называет ее свинарником.
– Не знаю, что ты хочешь сказать, – протестует Вик. – Там несколько бумажек и еще кое-что.
Лу качает головой:
– Это просто мусорная свалка!
– Ничего, – пожимает плечами София. – Я выросла в большой семье, привыкла к беспорядку.
– Я в восторге, что ты поможешь. – Вик целует Софию в щеку.
Лу испытывает укол зависти. Ей хочется остаться с Софией наедине, ей бы хотелось провести с ней день, она бы даже не возражала, если бы им пришлось заняться неприятной работой. Про себя она клянет мать.
Но потом отвлекается:
– Что хотите на завтрак? У меня много чего есть.
* * *
«Интересно, что они поняли?» – думает Карен, спускаясь вслед за Люком по лестнице и более осторожно ведя Молли. Они как будто то понимали, то не понимали; то проявляли удивительную сообразительность, то отвлекались на более насущные вопросы, например: «Папа умер, потому что сделал что-то плохое?», или «После этих похорон он вернется?», или душераздирающее «Это я виноват?», и тут же «Там будет торт?» или «Когда мы поедем на блестящей машине?».
Ей приходилось повторять некоторые ответы снова и снова. Дети, кажется, поняли столько, сколько смогли, а потом резко сменили тему.
Но если задуматься: а разве она не делала то же самое? Сосредоточиваясь и отвлекаясь, погружаясь в печаль, а потом вновь выныривая из нее? То ее захватывают мелочи: не заболят ли ноги от стояния на шпильках в церкви? Хватит ли еды? Не испугается ли котенок десятков незнакомых людей, не запереть ли его наверху? А потом она безудержно рыдает, преодолевая боль такую глубокую, что едва может двигаться. А потом был случай с салатной миской, и ее испугала собственная злость.
Но может быть, это разные способы совладать с событиями? Молли и Люк – это детское эхо ее самой, их эмоции ограничены, их реакции проще, но похожи, и если им трудно воспринять, что произошло, то и ей нелегко.
Например, зачем она наряжается? Почему ей не одеться в первое, что попадет под руку, – в спортивный костюм, дырявый свитер, грязные джинсы? Почему она не может остаться лохматой, ненакрашенной? Обезумевшей и убитой горем Карен нет дела до того, как она выглядит. И все же она должна пройти через эту процедуру, держа себя в руках, ей надо навести на себя лоск и привести в порядок детей. Расклеиваться нельзя! О да, она может поплакать, это позволяется, люди даже ждут этого, они будут сочувствовать. А кричать? Выть и швырять посуду, как она сделала вчера? Она представляет шокированные лица гостей, если они увидят, как она кричит и с руганью крушит все, что попадет под руку. Но она же так огорчена, и другие, конечно, должны чувствовать то же.
Может быть, ритуал швыряния тарелок в такой ситуации подходит больше, чем церковь. Тогда все могут выйти и бить посуду о заднюю стену сада.
