Глава IV. Соблазн примитивности

Бунт против цивилизации гораздо глубже, чем мы склонны предполагать. Разрабатывая могущую быть убедительной современную доктрину восстания, они просто сознательные «рационализаторы» инстинктивного желания, возникающего из эмоциональных глубин. Одним из наших жёстких, но спасительных разочарований является знание того, что наши отцы ошиблись в своей любящей вере в автоматический прогресс Мы сейчас подходим к реализации, что, помимо прогресса, есть «регресс»; что в будущем не более «естественное», чем движение назад; наконец, что оба движения являются вторичными явлениями в зависимости от характера человеческих резервов.

Теперь, когда мы понимаем неизбежное недовольство отдельных лиц или групп, расположенных на культурном уровне выше своих врожденных способностей и их инстинктивного желания вернуться из этих неудобных окрестностей в другие низшие, но более благоприятные, мы можем начать ценить силу атавистической силы, всегда стремящейся разрушить развитые общества и перетащить их вниз на более примитивные уровни. Успех таких попыток означает один из катаклизмов, известных как социальная революция, и мы уже показали, насколько глубокой является регрессия и насколько велико уничтожение социальных и расовых ценностей. Мы должны помнить, что революции не возникают случайно из ничего. За самой революцией лежит долгий период становления, в течение которого силы хаоса собирают в то же время силы снижения порядка. Революции дают много предупреждений о своём подходе — для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Это только потому, что до настоящего времени люди не поняли революционные явления и сигналы опасности не принимались во внимание, и общество было застигнуто врасплох.

Симптомы начинающейся революции можно разделить на три этапа: 1) убойная критика существующего порядка; 2) революционное теоретизирование и агитация; 3) революционное действие. Второй и третий этапы будут рассмотрены в последующих главах. В настоящей главе рассмотрим первый этап, разрушительную критику.

Сильные уравновешенные общества не свергаются революцией. Революционный натиск может иметь шанс на успех, если социальный порядок был сначала подорван и морально дискредитирован. Это достигается в первую очередь в процессе деструктивной критики. Разрушительную критику необходимо чётко отличать от конструктивной критики. Между этими двумя есть вся разница между токсином и тонизирующим средством. Конструктивная критика направлена на устранение дефектов и совершенствование существующего порядка эволюционными методами. Разрушительная критика, напротив, яростно нападает на текущие дефекты в горьком, придирчивом, пессимистическом духе, имеет тенденцию к отчаянной критике существующего социального порядка и либо утверждает, либо предполагает, что реформа может прийти только через радикальные изменения революционного характера. Эта задача относится ко второй стадии — стадии революционного теоретизирования и агитации. Разрушительная критика в своём первоначальном аспекте является более менее озвучиванием доселе невнятных эмоций предварительной кристаллизацией из воска неудовлетворенности и недовольства. Ее диапазон гораздо шире, чем принято считать, потому что она нападает не только на политические и социальные вопросы, но и на такие явления как искусство и литература, даже наука и обучение.

Фундаментальным качеством разрушительной критики является его прославление примитива. Задолго до того разрабатываются конкретные революционные доктрины и методы, это сочетается с осуждением настоящей идеализации того, что было в прошлом. Цивилизация предполагается либо началом ошибок или взятым неправильным поворотом в каком то сравнительно раннем этапе своего развития. До этого несчастного случая (источник нынешних бед) мир был намного лучше. Недовольный ум возвращается с тоской к этим нетронутым безмятежным дням, когда общество было объёмным и простым, а человек счастливым и свободным. Тот факт, что такой Золотой век никогда не существовал, потому что это прославление примитивной эмоциональной реакции недовольных природой, рвущихся к возвращению к более элементарным условиям, где они чувствуют себя дома.

Таков «соблазн примитивности». И его эмоциональный призыв является сильным. Это хорошо видно на примере популярности таких писателей как Руссо и Толстой, осуждавших цивилизацию и проповедовавших «возвращение к природе». Руссо является ведущим представителем этой волны разрушительной критики, прокатившейся по Европе во второй половине восемнадцатого века предтеча Французской революции; Толстой является одной из ведущих фигур в аналогичном движении девятнадцатого века, возвестивших революционные катаклизмы сегодня. При обсуждении Руссо и Толстого мы будем рассматривать не только их учения, но и их персоналии и родословную, поскольку эти последние ярко иллюстрируют то, что мы уже видели что характер и действие в основном определяются наследственностью.

Возьмите первого — Руссо. Жан Жак Руссо является ярким примером «испорченного гения». Он родился от нерационального брака, его отец был с ветреным, насильственным характером и глупым. Жан Жак оказался «чипом старого блока», потому что он был невротиком, психически неуравновешенным, морально слабым, сексуально извращенным и во второй половине своей жизни безумным. Вместе со всем этим он обладал большими литературными талантами, его стиль, убедительность и обаяние были увлекательными и убедительными для людей. Соответственно, он оказал на мир глубокое и в основном пагубное влияние, работающее косвенно, но мощно и сегодня.

Он был сторонником «благородной дикости» против цивилизации. Руссо утверждал, что цивилизация была в корне неправильной и что путь спасения человека лежал в «возвращении к природе». Согласно Руссо первобытный человек был беззаботным и совершенно замечательным существом, живущим в добродетельной гармонии со своими товарищами, но повреждённым ограничителями и пороками цивилизации — особенно частной собственностью, которая отравила души всех людей и имела снижение большинства людей в неблагородном рабстве. Пожалуй, само собой стоит добавить, что Руссо был страстным верующим в «естественное равенство», все различия между людьми являются, по его мнению, связанными исключительно с искусственными условностями цивилизации. Если бы люди снова были счастливыми, свободными и равными, утверждал Руссо, то как было бы легко снести ткань цивилизации, уничтожить частную собственность и возвратиться в своё коммунистическое «естественное состояние».

При заявлении этой убогости Евангелие Руссо не может звучать особенно заманчиво. Одетое в убедительное красноречие, оно произвело огромный эффект. Вольтер сказал: «Когда я прочитал Руссо, я захотел побегать в лесу на четвереньках».

Учение Руссо содержит ядро устойчивости — это верно для всех лжеучений, потому что если бы они были полностью абсурдными, они не могли делать никаких новообращённых за пределами бедлама и не могли, таким образом, не стать опасными обществу. В случае Руссо зерном истины было его восхваление красоты природы и простой жизни. Проповедь сверхутончённому, искусственному «высшему обществу» восемнадцатого века его слов, несомненно, произвела освежающий эффект; так же как измученный городом человек сегодня возвращается активизировавшимся от месячной «черновой обработки» в дебрях. Беда была в том, что зерно истины у Руссо было спрятано в бушель вредных плевел, чтобы люди были склонны встать с чтением книг Руссо, не вдохновлённые здравомыслящей любовью к простой жизни, свежему воздуху и физическим упражнениям, но заражёнными ненавистью к цивилизации и с жаждой насилия социальных экспериментов. Эффект был примерно таким же, как если бы наш гипотетический городской человек должен от своего желания жить в дебрях, проникнуться решимостью сжечь свой дом и провести остаток своей жизни голым в пещере. Короче говоря, предписание Руссо: «Идите обратно в лес и становитесь людьми!» может быть превосходным советом, если интерпретировать его в качестве временной меры, выражение «Иди обратно в лес и оставайся там» является адвокатом человекообразных обезьян.

Влияние учения Руссо на революционную мысль и действия будут обсуждаться позже. Обратимся теперь к более позднему стороннику примитивности, Толстому. Граф Лев Толстой происходил из прекрасного, но эксцентричного рода. Его зрелая философия жизни, в частности, его нелюбовь к цивилизации и любовь к примитивности явно приходятся на его наследственность. Толстые были отмечены в течение времени определённой дикостью темперамента, а один член семьи, Федор Иванович Толстой, был знаменитым «Американцем», «Алеутом» Грибоедова, бывшим так одержимым учением Руссо, что пытался поставить руссоизм на практику и сам сделал татуировку как дикарь и старался жить абсолютно в «естественном состоянии». Жизнь Льва Толстого характеризовалась насильственными крайностями от бешеного расточения до аскетической бережливости и от полного скептицизма до безграничной религиозной преданности. Мы можем различить растущую неприязнь к цивилизованной жизни как болезненное и неестественное осложнение, волю к упрощению, метафизическое стремление назад к состоянию первобытного человека. Он отвергает культуру и утверждает, что всё простое, естественное, стихийное, дикое. В своих работах Толстой осудил Культуру как врага счастья, и одна из его работ, «Казаки», была написана специально для доказательства превосходства «жизни зверей полевых». Как и его предок с татуировками «Алеут», Лев Толстой рано попал под обаяние Руссо, а затем был под сильным влиянием Шопенгауэра, философа пессимизма. В своей «Исповеди» Толстой восклицает: «Сколько раз я завидовал неграмотному крестьянину, его отсутствию обучения… Я говорю, ваши дела быть двумя или тремя, а не сотней или тысячами. Вместо миллиона считайте полдюжины и храните учетные записи на вашем ногте большого пальца… Упрощение, упрощение, упрощение вместо трехразового питания, если необходимо поесть, но одно, а не сто блюд или пять блюд, и уменьшать другие вещи пропорционально».

Знаменитый русский писатель и критик Дмитрий Мережковский анализирует инстинктивное отвращение Толстого к цивилизации и любовь к примитивизму: «Если камень лежит поверх другого в пустыне, то это отлично. Если камень был помещён на другой камень рукой человеческой, то это не так хорошо. Но если камни были размещены друг на друге и зафиксированы там раствором или железом, то это есть зло, что означает строительство, будь то замок, казармы, тюрьма, таможня, больница, бойня, церковь, общественные здания или школа. Всё, что строится плохо или, по крайней мере, подозреваемо в плохом. Первый дикий импульс, который Толстой чувствовал, когда он видел здание или любое сложное целое, созданное руками человека, вызывал мысль о том, чтобы упростить его до уровня, чтобы раздавить, уничтожить, чтобы ни один камень не мог быть установлен на другой, а место могло бы вновь стать диким и простым очищенным от работы рук человека. Природа для него — чистая и простая; цивилизация и культура представляют сложность и примеси. Возврат к природе означает изгнание нечистоты, чтобы простотой стало то, что является сложным, надо уничтожить культуру».

История России показывает, что настоящий большевистский переворот появляется в основном в качестве инстинктивной реакции против попытки цивилизовать Россию, начатой Петром Великим и продолженной его преемниками. Русский дух постоянно протестовал против этого процесса «вестернизации» Протесты возникли во всех классах русского общества. Крестьянские секты «старообрядцев», осуждающие Петра как «Антихриста», или скопцы, калечащие себя в бешеном фанатизме; дикие крестьянские восстания Пугачёва и Стеньки Разина. Не случайно русские были во всех крайних формах революционного брожения: не случайно «нигилизм» был отчётливо русским развитием; Бакунин гений анархизма а Ленин мозги международного большевизма.

Экономисты выразили удивление, что большевизм должен был зарекомендовать себя в России. Для исследователя истории расы он был совершенно естественным событием. В конце войны, возможно, он ускорил катастрофу, некоторые такие катастрофы, видимо, неизбежны, потому что в течение многих лет, предшествующих войне было ясно, что русский социальный порядок слабел, а силы хаоса набирали силу. Десять лет до войны видно было, что Россия страдает от хронической «волны преступности», известной коллективным российским социологам как «хулиганство», серьёзно встревожившее компетентных наблюдателей. В 1912 году русский министр внутренних дел Маклаков заявил: «Преступность, увеличенная этим числом случаев заболевания, возросла. Частичное объяснение заключается в том, что молодое поколение выросло в годы восстания, 1905–1906… страх Божий и законов исчезают даже в деревнях. Городу и сельскому населению в равной степени угрожают «хулиганы»». «В следующем году (1913) в газете «Санкт Петербург» написал: «хулиганства, как массовые явления, неизвестны Западной Европе»». ««Апачи», терроризирующие население Парижа или Лондона, — люди с другой психологией… от российского хулигана» Другое Санкт Петербургское издание заметило примерно в то же время: «Ничто человеческое или божественное не сдерживает разрушительное безумие в беспрепятственной воле хулигана. Там нет нравственных законов для него. Он не ценит ничего и ничего не узнает. В кровавом безумии его действий всегда есть что то глубоко кощунственное, отвратительное, чисто звериное». И известный русский писатель Меньшиков нарисовал эту действительно поразительную картину социальных условий на страницах своего издания «Новое время»: «По России мы видим тот же рост хулиганства и террора, чем хулиганы доводят население. Ни для кого не секрет, что армия преступников постоянно увеличивается.

Суды буквально близки к истощению, перегруженные под тяжестью горы случаев. Полиция, измученная в сражении с преступностью, ведёт борьбу, что ей не по силам. Тюрьмы переполнены до точки предела. Возможно ли, что эта ужасная вещь не встретится с некоторым героическим сопротивлением? Реальная гражданская война идёт в недрах массы, угрожая большим разрушением, чем вторжение врага. Не «хулиганство»», но анархия это настоящее имя для этой чумы, вторгшейся в деревни и в города. Она не только ведёт к вырождению тех, кто вступает в жизнь разврата и преступности; уже средние нормальные массы присоединяются к ним, и только в исключительных случаях порядочные деревенские подростки по прежнему поддерживают жизнь достойной работой. Младшие люди делают больше показательно, чем пожилые крестьяне и старики. Но дело в том, что и те вырождаются в состояние дикости и зверства» Может ли быть лучшее описание этого пробоя социального управления и предвестия всплеска звериных инстинктов, что, как мы уже видели, характеризуют вспышку социальных революций? Это было именно то, что российские нигилисты и анархисты проповедовали в течение нескольких поколений. Это было то, что имел в виду Бакунин в своем любимом тосте: «За уничтожение всех законов и порядков, и не скованность злыми страстями!» Для Бакунина «народом» были изгои общества — разбойники, воры, пьяницы и бомжи. Преступники были откровенно его фаворитами. Он сказал: «Только пролетариат в лохмотьях обладает духом и силой пришествия социальной революции».

Ссылаясь ещё раз на вопрос о российском хулиганстве до 1914 года, есть хорошие основания полагать, что «преступная волна», которой страдают Западная Европа и Америка после войны, имеет аналогичный характер. Недавно ведущий американский детектив выразил убеждение, что «боевики», терроризирующие сегодня американские города, проникнуты социальными революционными чувствами и имеют более или менее инстинктивное понимание о том, что они борются с социальным порядком. Господин Джеймс М. Бек, генерал адвокат из США, в последнее время произнес аналогичное предупреждение против того, что он называет «исключительное восстание против власти закона», которое проходит сегодня. Он считает, что это восстание пример не только в огромном увеличении преступности, но и в текущей видимой деморализации в музыке, искусстве, поэзии, коммерции и общественной жизни.

Последним утверждением господина Бека является то, что было достигнуто в течение многих лет многими увлеченными дальновидными критиками в литературных и художественных мирах. Ничто не является более необычным (и более зловещим), чем то, каким образом дух лихорадит, и, по сути внеплановые беспорядки стали проявляться в течение последних двух десятилетий в каждой области искусства. Это беспорядки приняли «футуризм», «кубизм», «вортицизм», «экспрессионизм» и бог знает что. Его дух всегда тот же: ожесточенное восстание против существующих вещей и дезинтегративная, дегенеративная реакция на примитивный хаос. Наши недовольные литературы и художники не имеют предложенной конструктивной идеи вместо того, что они осуждают. То, к чему они стремятся, является абсолютной «свободой». Таким образом, каждую вещь, положенную этой анархической «свободой» у них в форму, стиль, традиции, саму реальность, они ненавидят и презирают. Соответственно, все эти вопросы (глумился над как «банальные», «старомодные», «аристократические», «буржуазные», или «глупые») будут презрительно отброшены, и «освобождённая» душа парит впереди на освобождённых крыльях его безграничной фантазии.

К сожалению, полет ведёт назад, к джунглям прошлого. Продукты «нового» искусства несут странное сходство с сырыми усилиями вырожденных дикарей. Искажённые и вымученные формы «экспрессионистской» скульптуры напоминают (если они напоминают что либо) идолы негров Западной Африки. Что касается «экспрессионистской» живописи, она не имеет никакого нормального отношения к чему либо вообще. Она стеснена, изуродованные формы, смутно различимые на фоне буйства визжащих цветов, это не «настоящее» — ведь бедлам не бывает реальностью! Многое нестандартное из всего того, что есть ультрасовременная школа «живописи», в значительной степени отбрасывающая краску в пользу материалов, таких как вырезки из газет, кнопки, рыбные кости, наклеенные, сшитые или приколотые на их полотнах.

Почти экстравагантной является «новая» поэзия. Структура, грамматика, метр, рифма всему они бросили вызов. При этом восстание против хорошего вида почти завершено. Единственный шаг, который, казалось бы, сейчас по прежнему должен быть принят, — отменить язык и создать «стихи без слов».

Теперь то что всё это значит? Это означает просто ещё один этап всемирного восстания против цивилизации со стороны неприспосабливаемых, низших и вырожденных элементов, стремящихся разгромить надоедливые рамки современного общества и вернуться к благоприятным уровням хаотического варварства или дикости. Нормальные люди могут быть склонны смеяться над капризами наших художественных и литературных повстанцев, но популярная мода, какой они пользуются, доказывает, что им было действительно не до смеха. Не так давно английский поэт Альфред Нойес предупредил искренне против широко распространённого вреда «литературных большевиков» «Мы сталкиваемся сегодня», сказал он, «с внеочередным зрелищем 10000 литературных повстанцев, каждый из которых прикован к своей одиночной высоте, и каждый повторяет многолетние песни ненависти против всего, что было достигнуто за счет прошлых поколений. Хуже всего то, что мир аплодирует им. Настоящий бунтарь сегодня — человек, который стоит на непопулярной истине; но человек имеет новое название он называется «обычным». Литературный большевизм последние тридцать лет является более ответственным за настоящие опасности цивилизации, чем за реализацию. Он не может критиковать все законы, как будто они были просто клочками.

«Это привело к всестороннему снижению стандартов. Некоторые из современных писателей, которые берутся уничтожить лучших из древних писателей, не могут написать грамотно по-английски. Их искусство и литература всё больше большевистские. Если мы посмотрим на столбцы газеты, то мы видим необычное зрелище, как политический редактор отчаянно борется с тем, что искусство и литературные части издания защищают. Во имя «реальности» многие писатели предавались ветхим формам изображения и обращали всю реальность в пепел».

В том же духе хорошо известный немецкий искусствовед Иоганн Фолькельт недавно выразил сожаление по поводу разрушительных последствий «экспрессионистского» искусства и литературы. «Деморализация нашего отношения и чувства к самой жизни», пишет он, «еще более знаменательные, чем наше снижение признания художественной формы. Это изуродованные формы, уроды, дебилы человечества, некие папки или диски у нас от экспрессионистских фотографий. Тем, что отталкивает нас больше всего в поэзии нашей младшей школы, является её пренебрежительная стигматизация в прошлом, не давая нам ничего позитивного на своём месте; её жалкая ощупь в своих же собственных обломках; её путают, беспомощно ищут через некоторый пристальный идеал. Душа исчерпывается его непрестанной погоне за ничем. Является ли жизнь мелкой шуткой? Бредовым сном? Страшный хаосом? Есть ли уже смысл говорить об идеале? Является ли каждый идеал самостоятельной иллюзией? Таковы вопросы, которые управляют душой сегодня, бесцельно направляя её. Спокойное сознание власти и господства, не влияющее на свечение здоровья, угрожает стать потерянным ощущением. Самосознание связано с таинственным возрождением атавистического звериного состояния, и крайнее уточнение идёт рука об руку с нерадивой любовью к праздности, характеризующей раздор, который заволакивает облаками художественный ум периода» Как и следовало ожидать, дух восстания, который атаковал одновременно учреждения, обычаи, идеалы, искусство, литературу и все другие фазы цивилизации, не щадит то, что стоит за, а именно: индивидуальность и интеллект. По Евангелию, выравнивания социальной революции, такие вещи предаются анафеме. В их глазах масса, а не индивид является драгоценным; это количество, а не качество, имеющее значение. Улучшенный интеллект по природе своей подозревается врожденным в аристократичности, и как таковой должен быть суммарным делом. За последние два десятилетия все революционные учения были направлены в сторону прославления мускулов над мозгом, рук — над головой, эмоций над разумом. Эта тенденция настолько связана с развитием революционной теории и практики, что мы лучше рассмотрим её в главах, посвящённых этим вопросам. Достаточно здесь заявить, что это нормальная часть пролетарской философии и что она направлена ни на что иное, как на разрушение всей современной цивилизации и замену самостоятельно возведённой «пролетарской культурой». Прежде всего поступательный ход нашего ненавистного цивилизации должен быть приостановлен. На данный момент пролетарские экстремисты и «умеренные» согласились. «Меньшевик» Григорий Зилбург кричал: «Вне всякого сомнения, прогресс западноевропейской цивилизации уже сделал жизнь невыносимой… Мы можем достичь спасения сегодня, только остановив прогресс!»

Да, да: «Цивилизация невыносима», «прогресс должен быть остановлен», «равенство должно быть установлено» и так далее, и так далее. Эмоциональный порыв позади революции вполне понятен. Рассмотрим теперь, что именно революция значит и как это предлагается осуществить её.