Ярмарка
В парке, — приютившем двадцать лет назад выставку достижений Народного Хозяйства,
— было полно народу. У гранитного памятника Ленину, и других памятников советской
старины, которые перенесли сюда из центра города, были выставлены, в виде гроздьев
винограда, бочки. От них кисло пахло вином, а неподалеку бегала огромная бутылка
"Шампанского полусухого", которая за десять леев фотографировалась с любым
желающим, кроме самых пьяных, конечно. У второго павильона играла народная
музыка, где-то, — кажется, прямо на газоне, — жарили шашлыки, и дым стелился над
людьми густо, как от сбитого бомбардировщика.
— Пятая международная ярмарка вина в Молдавии, — торжественно объявил
президент, — открыта!
— Если к5аждый китаец купит бутылку молдавского вина, — покачиваясь, сказал
президент, — то мы станем страной миллиардеров. Ура!!!
За трибунами начали улюлюкать, президент выпил еще один стаканчик вина, и куда-то
ушел. Наверное, работать. На сцену выскочили ребята в кушмах (молдавский головной
убор — прим. авт.) и закружились в хороводе. Диктор нетрезвым голосом объявил, что
свое танцевальное мастерство нам демонстрируют участники орденоносного ансамбля
"Жок". На сцену к парням вылетели девушки, и юбки у них, когда девушки вертелись,
задирались. К сожалению, я ничего не видел из-за голов тех, кто столпился у самой
сцены. Поэтому пришлось взять Иру за руку, и тащить ее к озеру.
— Гляди, — у сельской повозки, на которой сидел с кувшином в руках карикатурный
крестьянин из театра Эминеску, — белое вино как пенится…
Белое вино мы оба любили. Поэтому я не рассердился, как обычно, когда Ира меня
отвлекала, а потащил ее уже к повозке. Через пятнадцать минут мы, бережно охраняя с
двух сторон глиняный кувшинчик, купленный Ирой с самого утра, и наполненный
вином сейчас, продолжили пробиваться к озеру.
— На ярмарке вина собралось тридцать тысяч человек, — торжественно объявил
диктор, — напоминаем программу…
Я немного вспотел, и руки у меня болели. К счастью, было пасмурно. Ира глядела то на
меня, то на кувшин, и улыбалась. Мы были знакомы всего полгода.
— Ну, ловим момент, — сказала она утром, расчесывая свои спутавшиеся длинные
волосы, и объяснила. — Лучшие стороны друг друга мы уже узнали, худшие узнаем
позже. Так что пять-шесть месяцев исключительного рая у нас есть.
Концентрированный рай. В общем, Ира оказалась права. И в самый разгар этого рая
мы с ней отправились к ВДНХ, на озеро, на ярмарку вина. Что такое ярмарка, спросил
я Иру, крепко держа ее в троллейбусе за руку, и есть ли у нее какие-то ассоциации с
этим?
— Солнце, арбузы, пыль, грузовые машины, огромные, если поглядишь на них
снизу, люди в кузовах, персики, пчелы, — смешно затараторила она, — яблоки, крики,
запах мяса, полосатый, как пчелы, зонт над торговкой семечками…
Она все говорила, и выглядела так смешно, как по-настоящему смешно может
выглядеть только красивый человек. Она и в самом деле была красивой. Еще у нее был
серый вязаный плащ, на который часто ревниво глядели женщины. На меня, к
сожалению, они так не смотрели. Я сказал об этом Ире, а она потрепала мои волосы, и
сказала, чтобы я не говорил глупости. Потом вы вывалились из троллейбуса как
требуха из раны, и попали на ярмарку. И вот, сумели пробиться через толпы народу к
самому озеру, и найти небольшой пенек, на который можно было поставить кувшин с
вином. Так мы и сделали, а потом Ира начала смеяться.
— Мы забыли стаканы, — сказала она.
Пришлось пить из кувшина. В принципе, мне понравилось. Жалко было только, что
вина мы купили немного. Придется пробиваться обратно, чтобы взять еще. На дорожки
у озера высыпали клоуны в молдавских национальных костюмах, и, — удача! — человек с
тележкой, на которой позвякивали стеклянные графины.
— Возьми еще вина, — сказала Ира, — скорей, а то уйдет сейчас. Только возьми
белого!
Я показал ей язык, догнал торговца и купил у него вина. Потом вернулся к Ире. К
счастью, она была одна.
— К счастью, — поставил я рядом с кувшином графин, — ты одна, и никто не успел
занять мое место.
Ира улыбнулась. Невысокая, красивая, сочная, как яблоко, с широкими бедрами и
небольшой, идеальной формы грудью, она обожала секс, и не вылезала из моих
постели и мыслей.
— А что для тебя ярмарка? — она отпила вина, и дала мне попить прямо изо рта.
— Хемингуэй и Селлинджер, — я продолжил пить прямо из графина, — леденцы на
палочках, карусели, дешевая сахарная вата, пчелы и осы, конечно, россыпи слив, сизых
и желтых, стрельба по бумажным мишеням в передвижном тире, карусель, освещенная
ночью лампочками, еще раз Селлинджер и Хемингуэй, фиеста, Испания, быки на
улицах. Белое вино. Дешевое белое вино и тушеная рыба. Овощи и уксус. Много
белого вина…
— Дешевого белого вина, — передразнила меня Ира, и снова поцеловала, — очень
дешевого…
Мы, никого не стесняясь, целовались взасос. Но все были уже достаточно пьяны лишь
для того, чтобы одобрительно что-то выкрикивать.
— Да здравствует любовь! — крикнул кто-то из толпы. — Да здравствует вино!
Мы с Ирой смущенно рассмеялись. Она спрятала лицо у меня в воротнике пальто, -
довольно модное, я перешил его из отцовской дубленки, — и я подумал, что ярмарка это,
прежде всего, любовь.
Ансамбль "Жок" заплясал так бурно, что шум со сцены донесся даже до нас. Казалось,
что воздух из-за дыма и вина, которое выдыхали тридцать тысяч человек, стал таким
густым, что сдвигает с места даже памятники. Только я хотел это сказать Ире, как
увидел, что на самом верху памятника комсомольцам-подпольщикам, -
десятиметровых бронзовых парне и девушке, взявшихся за руки, — сидит человек. Я
глотнул еще вина, зажмурился, открыл глаза, но человек все еще был там. Человек,
судя по тому, что люди у памятника стихли, начал что-то кричать.
— Что…? — пробормотал я, и Ира глянула сначала на меня, а потом на памятник.
Оба мы побелели. На макушке Комсомолки-Подпольщицы, — и я потом не раз жалел,
что она не идеально гладкая, и он не поскользнулся, — стоял Витя. Бывший приятель
моей Ирины. Не помню уже, из-за чего они там перестали встречаться. То ли она его
бросила, то ли он ее, то ли они миром разошлись. Я открыл рот. А человек,
балансирующий на голове памятника, достал из сумки мегафон и начал кричать:
— Ира! Я знаю, что ты здесь! Я люблю тебя и прошу стать моей женой! Ира, я
знаю, что ты здесь, и прошу вернуться ко мне, потому что люблю тебя, и жить без тебя
не могу! А если ты не хочешь, что ж, оставайся на месте, но я брошусь вниз, потому
что не могу жить без тебя, ведь я люблю тебя! Ира, я знаю, что ты здесь…
И так — полчаса, не меньше.
Примерно через десять минут все это напоминало сцену из глупой молодежной
мелодрамы. У всех на лицах были довольные улыбки, все жутко хотели "хэппи-энда" и
представляли себя Санта-Клаусами в рождественской телеге с оленями. Разве что не
аплодировали. По-настоящему плохо себя чувствовал только я. И все глядел на Иру.
Губы у нее, как и у меня, тряслись. Она пожала плечами, сказала о необходимости
идти: лишь бы он слез, а потом, мол, черт с ним, конечно. И ушла к памятнику. Народ
одобрительно заревел.
— Да здравствует любовь! — кричали они. — Да здравствует вино! Да здравствует
ярмарка!
Улыбающиеся люди возвращались к своим кувшинам с вином и недоеденным
шашлыкам. Я тоже пошел — наверх, мимо третьего павильона.
На выход.
Говорят, сейчас они живут вполне счастливо. Ждут второго ребенка. Иногда я думаю,
что, случись все это не через полгода после нашей встречи, а через два-три года, Ира
наверняка осталась бы со мной и не пошла спасать этого сумасшедшего придурка,
этого шантажиста, эту тряпку…
В Кишиневе об этом случае еще помнят. Я, как и семья гимнастов, разбившихся в
цирке во время представления в 1976 году, и как пилот "кукурузника", залетевший в
окно любимой девушки в 1963 году, — местная достопримечательность. О моем случае
даже написала местная газета.
Под рубрикой "Ярмарка".
Назад: "Юкос"
На главную: Предисловие
