Монтана
Притча по рассказу «Убийца на экспорт»
— Ladies and gentleman! It's your Capitan speaking…
Все дальнейшее он не понял, но голос перешел на русский, повторил с акцентом:
— Дамы и господа! Говорит командир самолета. Мы летим на высоте двенадцать тысяч метров, температура за бортом минус 57 градусов. Только что перелетели Атлантику, до аэропорта Кеннеди осталось два часа семнадцать минут. Температура в Нью-Йорке плюс 27 градусов…
— Ура! — воскликнул детский голос по соседству, и это разбудило его окончательно.
Он приподнял лицо, из-под козырька бейсболки посмотрел в сторону ребенка.
По соседству, через проход, на центральных креслах все четыре места занимала странная семья — рыжий и конопатый, с ожоговыми пятнами на лице, пацан лет шести, полная сорокапятилетняя американка с рюкзаком на коленях, конопатая четырехлетняя девочка, спящая в обнимку с плюшевым медвежонком, и пятидесятилетний, если не старше, американец — крупный, с крепким дубленым лицом сельского жителя.
— Нью-Йорк — ошен тепло, very worm, — мешая русский с английским, сказала мальчику американка. — Монтана not so worm, не так тепло. Look… — И достала из рюкзака небольшой фотоальбом, стала показывать пацану фотографии. — Ето твой брат Стив. It is your brother Steve. He is seventeen… Панимаешь?
Мальчик, опасливо оглянувшись на Николая, прижался к плечу американки.
— Да, мама, йес. Это Стив, май брат. Ему сэвэнтин…
Николай закрыл глаза и опустил голову, закрывая лицо козырьком бейсболки. Он давно привык к тому, что дети пугаются шрама на его лице.
— Good… — листала свой альбом американка. — Ето твой sister Anny. She is thirteen…
— Да, — послушно повторял мальчик, явно стараясь угодить ей. — Это май систер Аня…
— Right. And this is your sister Martha. She is nine years old… [Правильно. А это твоя сестра Марта. Ей восемь лет]
Мальчик ткнул пальцем в следующую фотографию:
— А это?
— Our home. Montana… [Наш дом. Монтана]
Слово «Монтана» прозвучало второй раз, и Николай непроизвольно поднял голову, глянул на американку.
А она продолжала показывать мальчику фотографии в альбоме:
— Зыдес мы живьём. Shining Creek ranch. Ошен красиво. Много воздух и свет…
Тут из переднего ряда к ним повернулась какая-то девица в очках, сказала американке:
— Excuse me, are these children from Russian foster home? [Прошу прощения, эти дети из русского детдома] — И мальчику по-русски: — Ты из детдома?
Мальчик, насупившись, промолчал, а американка ответила с легкостью и охотно:
— Yes, we've adapted them. This is my husband John, and these are our new children Vanja and Katja. [Да, мы их усыновили. Это мой муж Джон, а это наши новые дети — Ваня и Катя]
— That's what I thought [Я так и подумала],— сказала девиц. — Но я слышу, у вас трое своих детей, right?
— Yes, we have three kids…
— But having three children how you can take another two? — не отставала девица. — Are you millionaires? [Но, имея троих, как вы можете взять еще двоих? Вы миллионеры?]
— Oh, no! — улыбнулась американка. — Мы живьём Монтана, имеем маленький ранчо on Shining Creek… — И повернулась к мальчику: — How to say it in Russian?
Но девица опередила пацана:
— Ранчо на Сияющем Ручье.
Американка улыбнулась еще шире:
— Yes! Actually. — И она обняла пацана. — Мы хотеть брать один мальчик, этот. We found him through the Internet at a foster home in Syk… tyk… [Мы нашли его через Интернет в детском доме в Сык… тык…]
— Сыктывкар, — помог ей мальчик.
— Yes… — Американка попробовала повторить: — Syk-tyk-v-kar… Уф!.. But when we arrived in Syk-tyk… Oh God!.. [Когда мы прибыли в Сык… тык… О Господи!..]
Мальчик, обняв ее, повторил с улыбкой:
— Сыктывкар, мама…
— Yes, when we came there, it's turned out that boy has a sister. [Да, когда мы приехали туда, оказалось, что у мальчика есть сестра. ] Of course, ми не могли ее оставлять. Так, Ванья? Мы не можем оставлять твой систер, ты спасать ее на пожар. You see, my dear, he is a hero. Their parents died being drunk and sleeping in fair, but ho hangs his sister and jumped from the second floor. Real hero! Forty percents of his body burned. So we took both of them. But that's okay. We have so much love in our house — it will be enough for all. [Видите, дорогая, какой он герой! Их родители спьяну учинили пожар и погибли, а он обнял сестренку и спрыгнул со второго этажа! Настоящий герой! У него сожжено сорок процентов тела! Так что мы взяли их обоих. Но это о'кей. В нашем доме столько любви — хватит на всех!] — И, обняв левой рукой мальчика, а правой спящую девочку, американка повторила для них по-русски: — Мы иметь в наш дом стоко любов — хватит для всех!.. — И девице в очках: — Welcome to our Shining Creek ranch! Монтана is a paradise!
Девица в очках повернулась к своей соседке:
— И вот так каждый раз! Сколько я летаю, каждые два месяца, постоянно они тащат в Америку наших детей! Причем многие специально выбирают уродов — вон там, впереди, еще одна сидит. С дистрофиком. Ему 15 месяцев, а весит пять килограмм. И ведь бабки за них платят — 30 тысяч баксов за ребенка! Ну? Больные на всю голову!
Николай из-под козырька бейсболки еще раз посмотрел на мальчика. Изо всей этой англо-русской мешанины он понял главное: американцы взяли этого пацана из Сыктывкарского детдома и везут на свое ранчо в Монтану…
Николай закрыл глаза. Нет, этот пацан не похож ни на него, ни на Юрку Монтану. Но…
Железные щипцы ухватили его за голову и потащили на свет… Ножницы отрезали пуповину… От страха и боли он запищал, открыл щелочки глаз… Какие-то страшные, размытые фигуры вверх ногами… И голоса:
— Всё, в зону…
— Ну дайте хоть на руках, его подержать!
— Обойдешься. Уведите ее.
И откуда-то издали слышны музыка и песня: «Утро красит неясным светом стены древнего Кремля…»
Чиркнув колесами по посадочной полосе, «боинг» компании «Delta» катил к аэровокзалу.
У выхода с эскалатора толстая негритянка в синей униформе делила ручей пассажиров — граждан США к правым будкам паспортного контроля, а туристов — к левым.
— Visitor? This way…
Николай, проходя со своей дорожной сумкой налево, посмотрел вслед пацану и его сестренке, которые ушли направо со свои ми новыми родителям и.
В будке паспортного контроля черная пограничница стала придирчиво рассматривать его паспорт и визу, но спросила вежливо:
— How long you are going to stay in US? Where are you going to live? [Как долго вы собираетесь пробыть в Соединенных Штатах? Где собираетесь жить?]
Николай заученно отвечал по-русски:
— Я прилетел на пластическую операцию. Мой доктор Семен Шапиро, его телефон…
Пограничника нахмурилась: — English! It's United States not your Russia! [Английский! Это Соединенные Штаты, а не ваша Россия!]
Николай достал из кармана пиджака листок бумаги и протянул ей.
— Йес, инглиш.
Она взяла листок, прочла вслух:
— «I came to USA for plastic surgery…» — Глянула на Николая и снова в бумагу: — «My doctor is Sam Shapiro Jr. His telephone number is (212) 423-97-99. I have one thousand dollars cash and VISA credit card to pay for surgery. I will stay with my friend at his house on Brighton beach. Thank you!» ["…У меня тысяча долларов наличными и кредитная карта «Виза». Я остановлюсь в доме моих друзей на Брайтон-Бич. Спасибо"] — И опять подняла глаза на Николая: — H-mm… Why you need that surgery? I like your scar. [Зачем тебе эта операция? Мне нравится твой шрам.]
Шлепнув печать в паспорт, протянула его Николаю и — с белозубой улыбкой:
— Okay! Welcome to America, Mister Umansky!
Николай невольно улыбнулся:
— Спасибо, "белоснежка"
— What?
— Сенкю.
— Good luck!
Пройдя мимо этой «белоснежки», Николай не удержался и оглянулся на нее еще раз.
Чемодана у него не было, и вслед за другими пассажирами налегке он направился к выходу. Но таможенник ткнул пальцем в его дорожную сумку:
— Open your bag.
Николай открыл сумку.
Таможенник заглянул в нее.
В сумке лежали два свитера, дождевик, спортивные шаровары, пара запасных трусов и потертый карманный русско-английский словарь. Таможенник взял в руки словарь, бегло пролистнул его, увидел, что какие-то страницы в нем загнуты, а некоторые слова аккуратно подчеркнутыми, протянув Николаю словарь, повторил, слова «Белоснежки»:
— Welcome, Mister Umansky!
Николай вышел из зала досмотра и оказался перед широкой стальной стеной, которая медленно раздвинулась, впуская наконец-то его в Америку.
Он шагнул вперед с тем ознобом в животе и груди, с каким идут на первое свидание и на первое убийство.
Однако за дверью оказалась не Америка, а толпа русских эмигрантов, которые держали над головами картонные таблички с русскими надписями «ИНТУРИСТ», «Роза, с приездом!», «ПРИВЕТ УРАЛУ!» и громко звали своих новоприбывших родственников и друзей:
— Гарик, мы здесь!
— Саша, сюда!
Николай остановился в растерянности.
Но тут от толпы отделился плечистый сорокапятилетний испанец с табличкой «Уманский/Umansky», шагнул к Николаю.
Николай протянул ему руку:
— Николай Уманский.
Но тот, нахмурившись, открыто уставился ему в лицо, на шрам.
— А больше они никого не могли прислать?
На лице Николая обозначились желваки, но он продолжал стоять с протянутой для рукопожатия рукой.
— Родригес, — недовольно пожал ее испанец. — Let's go!
И двинулся к выходу из аэровокзала.
Николай последовал за ним, глядя на короткую, но мощную шею Родригеса.
Они вышли из аэровокзала, прошли к автостоянке, забитой машинами. Сев за баранку спортивного «бьюика» с откидным верхом, Родригес требовательно протянул Николаю правую ладонь:
— Документы! Всё из карманов!
— Зачем? — удивился Николай.
— Без вопросов! Или тут же полетишь назад! Ну!
Только теперь Николай уловил в русском произношении этого испанца какой-то нерусский акцент.
Поколебавшись, он нехотя отдал Родригесу паспорт, авиабилет, кредитную карточку и деньги.
— Это все? Точно? — Родригес положил его вещи в пластиковый пакет.
Николай, порывшись в карманах, выгреб несколько смятых русских сторублевок.
Родригес забрал и это, кивком показал на часы Николая и жестом потребовал их:
— Русские?
Николай снял часы. Родригес бросил их в пластиковый пакет с документами Николая. Затем тронул машину и сказал примирительно:
— Все отдам. Завтра перед вылетом.
— Перед вылетом куда?
— В Москву, куда! Утром выполнишь заказ, получишь десятку и сразу — домой! Чтоб с концами!
Николай отвернулся с непроницаемым лицом.
Родригес завел мотор, включил скорость и повел машину к выезду на Хайвей.
Николай искоса посмотрел на ручку переключателя скоростей, затем на бычью шею Родригеса.
Родригес прибавил газ.
Мелькали гигантские рекламные стенды: «TOYOTA», «SONY», «FINLANDIA» и «JAMAICA». На последнем голая, чуть не на полкилометра, красотка в солнечных очках лежала на пляже под пальмами…
Потом поверх рекламы, деревьев и крыш выплыли — как в мираже — знакомые по фото и кино очертания американских небоскребов.
Когда проезжали через Манхэттен с Ист-Сайда на Вест-Сайд, Николай невольно завертел головой по сторонам — небоскребы… рикши… потоки авто… конные фаэтоны… аллеи Централ-парка…
— Нравится? — усмехнулся Родригес.
— А где работа? Здесь?
Родригес недовольно нахмурился:
— О работе завтра поговорим. Бздишь, что ли?
Николай насмешливо усмехнулся:
— Ага!.. Ты где по-русски дрочился?
— В Ленинграде! — с гордостью сказал Родригес. — Десантное училище Генерального штаба!
— Иди ты!
— Сука буду! Нас готовили прыгать в Боливию и строить там социализм.
— И?
— Что «и»?
Николай промолчал.
— Я нажрался социализма в Ленинграде, с меня хватило, — сказал Родригес.
— И в бандиты пошел? — усмехнулся Николай.
— Ну, — подтвердил Родригес. — А что еще делать с такой подготовкой?
В огромном, как ангар для «боинга», магазине, забитом мужской и женской одеждой, Родригес переодел Николая во все американское — костюм, туфли, рубашку, носки. И даже бейсбольную кепку купил американскую, с надписью «YANKEES». А пакет с российской одеждой выбросил в мусорный ящик. И пояснил:
— Чтоб от тебя не воняло этим московским дерьмом. Жалко, лицо тебе нельзя прикупить. Впрочем, американцы любят уродов — смотри, как на тебя эта сука вылупилась.
Действительно, молодая кассирша с открытым интересом разглядывала Николая.
Николай усмехнулся Родригесу:
— А ты не американец?
— Я что? Урод? — сказал тот. — Я испанец!
В сумерках за окном китайского ресторана вспыхивала и гасла неоновая реклама дешевого мотеля «Motor Inn». Чуть подальше мост Джорджа Вашингтона светился и гудел от постоянного потока машин. А за мостом был Нью-Йорк с его морем огней и сияющими небоскребами.
Объедая сладкие свиные ребрышки, Родригес разговорился:
— Не обижайся, друг. Думаешь, мне нравится торчать тут в Нью-Джерси? Я ненавижу эту китайскую жрачку. Нам бы сейчас русской соляночки съесть — брайтонской, в ресторане «Садко». Но Брайтон сейчас забит русскими туристами, я не могу тебя там светить, тем более — с таким шрамом…
Николай молча встал из-за столика, подошел к стойке раздачи, взял себе еще порцию свиных ребрышек. Пожилая толстуха американка, стоявшая за стойкой, пальцем показала на его шрам:
— Is it real?
Николай не понял, повернулся к Родригесу:
— Что она хочет?
— Я ж говорю: уроды, — усмехнулся гот. — Ей нравится твой шрам. Спрашивает — он натуральный? — И толстухе: — Real, real! Fuck off!
Николай вернулся от стойки, сел за столик и, продолжая есть, спросил после паузы:
— Слушай, а ты был в Монтане?
Родригес, перестав есть, изумленно уставился на Николая.
Но Николай продолжал, есть.
— Нет, — сказал Родригес. — Я не был в Монтане, я из Коста-Рики.
Ночевали в том же «Motor Inn», в комнате с. двумя кроватями. Под гул соседнего моста Родригес отвернулся в своей кровати и начал храпеть.
Николай на второй кровати, с усмешкой поглядев на Родригеса, закрыл глаза.
Спустя минуты три Родригес, продолжая храпеть, осторожно повернулся, посмотрел на спящего Николая.
Николай дышал глубоко и ровно, как во сне.
Родригес, продолжая похрапывать, встал, взял с кресла одежду Николая, стал проверять карманы.
Николай сквозь ресницы смотрел на него.
Но карманы у Николая были пусты, Родригес вернулся в свою кровать и через минуту захрапел по-настоящему.
Репродуктор висел над дверью барака, рядом с транспарантом «БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ!», и гремел на всю зону:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна!..
Под эту песню двести зэчек строились в колонну, а начальник по режиму бегал вдоль рядов и кричал: «Быстрей! Построились, девки, быстрей! На работу колонной! Шагом — арш!» Колонна двинулась и зашагала — вдоль забора с колючей проволокой… лагерных вышек с охраной… да тощей свиноматки с грязными поросятами, которые рылись под окнами лагерной кухни…
Кипучая! Могучая!
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая!..
В сопровождении вохры и собак колонна уже выходила через ворота лагеря за зону, когда на кухне открылось окно и повар выбросил во двор чан с картофельными очистками. Эти очистки шмякнулись рядом с трехлетними Юркой и Николаем, и в ту же секунду к ним подлетели поросята со свиноматкой. Хрюкая и чавкая, свиньи набросились на очистки. А повар, глядя на них сверху, из окна, очистил себе яблоко и швырнул яблочную кожуру детям. Юрка и Николай дернулись за кожурой, схватили и стали жевать, но и свиноматка ринулась на эту кожуру, уткнулось рылом Юрке в лицо.
Юрка упал и стал реветь, но свиноматка продолжала тыкаться рылом ему в лицо, чтоб отнять яблонные очистки.
Испугавшись, что она сожрет его дружбана, трехлетний Николай схватил ее за ухо, потянул от Юрки. Свиноматка задергала головой, пытаясь отбросить его, но Николай не отпускал, а впился ей в ухо зубами. Свиноматка завизжала и, словно тряпичную куклу, отшвырнула его, он шмякнулся в грязь.
Тут из колонны, проходящей через лагерные ворота, вырвались две молодые женщины и с криками «Коля!!», «Юра!!!» побежали к малышам.
Начальник охраны закричал им: «Назад!! Стой, стрелять буду!», но женщины, не обращая внимания, продолжали бежать к своим детям.
Собаки рванули с поводков, начальник охраны выстрелил в воздух, колонна бросилась врассыпную, собаки кинулись на женщин, и начальник выстрелил еще раз.
Одна из женщин — круглолицая, с ямочками на щеках — упала, не добежав двух шагов до Николая, и прошептала последнее:
— Коля…
А репродуктор продолжал греметь:
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах слышней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей…
Утром по нью-джерсийскому хайвею катил маленький серый грузовичок с запыленным номером, В его кузове лежали старая машинка для стрижки травы, складная лестница, грабли, садовые ножницы и прочий садовый инструмент.
А в кабине сидели Родригес и Николай, на ходу доедали гамбургеры. На Николае был новый недорогой пиджак и бейсбольная кепка «Yankees».
— О'кей, — сказал Родригес и свернул под указатель «Scarsdale». — Мы у цели.
Грузовичок углубился в безлюдные зеленые улицы, больше похожие на парковые аллеи,
Николай присмотрелся. Настоящие поместья — каждый двор как парк, и в глубине — двухэтажный или трехэтажный особняк, плавательный бассейн, стриженые газоны, детская площадка, теннисный корт и гараж на пару машин.
— Well… — сказал Родригес. — D'you like it? [Тебе нравится это?]
Николай молчал.
Родригес сбавил скорость:
— Okay. Here we are. — И, достав из бардачка широкий, в упаковке, лейкопластырь «Bendaid», протянул его Николаю.
— Что это? — спросил тот.
Родригес вскрыл упаковку, извлек пластырь:
— Заклей свой шрам.
— Зачем?
Родригес разозлился:
— Do it! Делай!
Николай нехотя повиновался.
Родригес дал ему темные очки и сказал миролюбивее:
— И это…
Затем остановил машину, с озабоченным видом вышел из кабины, открыл капот. Держа в руке тряпку, свернул пробку радиатора и тут же резко отстранился от выброса пара.
— Shit!
Николай подошел к нему.
— О'кей! — Родригес посмотрел на часы и кивнул в сторону выезда со двора, который они проехали. — Сейчас оттуда выедет синий «торус». Это домработница поедет в магазин. И тогда — твое время. Войдешь во двор, там, в глубине — оранжерея. В оранжерее баба, слегка чокнутая, у нее эта болезнь… ну, с еврейской фамилией — Кацнельсон, Даркинсон?.. Ты понял?
— Еще нет…
— Fuck! Ну, муж хочет избавиться от нее. Ты, как случайный грабитель, влез, изнасиловал и… На все — сорок минут. Ясно?
Николай посмотрел ему в глаза:
— И?
— И возвращаешься! — нервно сказал Родригес. — Я буду здесь. Буду ездить вокруг квартала. Что ты смотришь? Мы говорили с Москвой, нам сказали — ты профессионал. Так?
— Так… — Николай протянул руку Родригесу.
— Что? — удивился Родригес.
— Пушку.
— Are you creasy? Какая пушка?! Руками! Пушкой тут любой черный…
В глубине двора показался верх синего «торуса» с тридцатилетней мулаткой за рулем.
— There she goes! — прервал себя Родригес. — Атас!
Проехав за деревьями и кустами, «торус» выехал из каменной арки, мулатка притормозила, бросила Родригесу «Shi is there. Go» [Она здесь. Иди. ] и укатила прочь.
— Все! — сказал Родригес Николаю. — Пошел!
Но Николай не спешил:
— А в оранжерее кто эта баба? Русская?
Родригес вспылил:
— Какая разница? Фули ты время тянешь?
Николай усмехнулся:
— У меня же сорок минут. Она русская?
— Нет! Не русская! Иди! Или у тебя не встанет на нерусскую?
Николай усмехнулся и еще раз взглянул на шею Родригеса.
Да так, что Родригес невольно провёл по шее рукой — словно закрываясь. Но в следующую секунду Николай уже закрыл глаза темными очками и пошлепал ладонью по липкому пластырю на своей щеке.
— За сорок минут мы с корешем два ларька взяли, — сообщил он. — В детстве еще.
И расслабленной походкой направился к каменной арке.
Оглушительно кудахча и хлопая крыльями, куры метались по темному ночному курятнику. Пух и помет летели в разные стороны. Шестилетние Юрка и Николай, растопырив руки, пытались загнать в угол одну из кур. Курица бегала от них кругами, кося глазом…
Пройдя под каменной аркой выезда со двора, Николай — на виду у Родригеса — шел в глубь аллеи. Затем, когда кусты и деревья парка скрыли его от Родригеса, снял темные очки и сорвал со щеки пластырь.
Впереди, в глубине аллеи открылся вид на плавательный бассейн, а подле бассейна стоял большой каменный дом и сбоку прилегала к дому стеклянная оранжерея.
Но Николай не спешил туда. Оглядевшись по сторонам и посмотрев поверх кустов на соседнюю виллу, он круто свернул и пошел туда через кусты, изгородью разделявшие территорию двух дворов.
Однако угрожающий собачий рык и взлай остановили его и заставили отпрянуть.
За кустами две оскаленные псиные пасти с белыми клыками и красными от злобы глазами роняли слюни в ожидании его крови и мяса.
— Мать вашу! — в сердцах сказал им Николай, вернулся на аллею и увидел Ее.
Она — пожилая худенькая блондинка с тростью во вздрагивающей руке — вышла из оранжереи, приветливо говоря ему по-английски:
— I've seen your car. You have some problems with it and need a phone, right? Come here…
Ее чистый оксфордский английский журчал таким слитным ручьем, что понять ее смог бы далеко не каждый американец. А уж Николай тем паче не разобрал в этой каше ни слова и попробовал знаками объяснить, что хочет только пройти через ее двор на соседнюю улицу.
Она закивала, как будто поняла, а потом жестами стала зазывать его в оранжерею.
— Come here, sir. Come here…
Николай в растерянности огляделся.
За живым забором из кустарника продолжали рычать два черных ротвейлера, за воротами его ждал Родригес…
Он снова посмотрел на эту американку.
Приветливая и еще совсем не старая леди, похожая на актрису Гурченко и сразу располагающая к себе. Стройная фигура, длинная юбка в обтяжку, попка — класс, и грудка торчит под мужской рубашкой. А на руках белые перчатки, перепачканные землей. Да, она еще вполне…
Между тем блондинка сошла и оранжерею и обернулась, снова зазывая Николая следовать за ней.
Он последовал.
В оранжерее, увешанной горшками с какими-то вьюнами и цветами, было тепло, даже жарко. Блондинка подошла к длинному столу с ящичками рассады, сдвинула их, и Николай увидел телефон.
— Please. You can call your mechanic.
Теперь до него дошло. Она думает, что у него испортилась машина, и предлагает ему позвонить механику.
— No… No механик, — сказал он. — Слушай, леди, тебя хотят грохнуть. Ну, убить, понимаешь? — И для наглядности выразительно чиркнул себя ладонью по горлу, а потом ткнул в американку пальцем. — Тебя — к-х-х! Муж! Твой муж тебя заказал, понимаешь?
Она пристально смотрела ему в глаза.
— Ну, он тебя грохнуть хочет, дура! — снова объяснил Николай. — Пиф-паф! Харакири!
Женщина выслушала его внимательно, но поняла по-своему.
— You're not going to kill me, are you? Would you take money instead? [Ты не собираешься меня убить, а? Может просто возьмешь деньги?]
— Мани о'кей! — удовлетворенно сказал Николай. — О'кей мани…
— Just a minute!
Женщина открыла ящик стола, но вытащила из него не деньги, а пистолет. И, опираясь одной рукой на трость, вторую, с пистолетом, направила на Николая:
— Get out, motherfucker! I'll kill you…
Но пистолет в трясущейся руке не испугал Николая. «Бля! — сказал он в досаде и резким жестом рубанул по этой руке так, что пистолет отлетел далеко в сторону.
Однако эта дура с болезнью Паркинсона оказалась не из робких. Тростью стала лупить Николая, а когда он выхватил трость, тут же схватила горшок с цветами, швырнула в Николая и, тряся головой, побежала в дом, крича: «Police! Police!»
В ночном курятнике, растопырив руки, они оба прыгнули на убегающую курицу. Николай накрыл ее своим телом, курица стала вырываться из-под него, Юрка схватил ее за крыло.
— Есть!
Держа трепыхающуюся курицу за шею, они тут же свернули ей голову. Разорвали на части и стали с жадностью есть — сырую, теплую, с кровью и перьями…
Этого Николай уже не мог допустить. Рванувшись с места, он забежал блондинке дорогу, схватил за шею, сказал угрожающе:
— Но полис! Понимаешь? Но полис! Ай нот киллер!
Она, вслушиваясь в его речь, спросила озабоченно:
— Are you German?
— Я новую жизнь начинаю, — объяснил он. — Понимаешь? Нью лайф! Но криминал!
— Yes! Yes! 1 want new life! — горячо сказала она и рванула на себе рубашку, открывая грудь. — Take me! Take me to new life! Fuck me, motherfucker! Can you fuck me now?
Николай озадаченно наморщил лоб:
— Ты что, совсем? Чокнулась?
— Please! — горячей скороговоркой продолжала она. — My husband doesn't want me. I didn't have fuck four years! But I'm rich! Give me new life and I'll give you everything I have? [Пожалуйста! Мой муж не хочет меня. Мы не спим с ним годами. Я богата. Подари мне новую жизнь, и я отдам все, что у меня есть!]
Но Николай ухватил в ее речи только одно слово.
— Хазбанд! — вспомнил он. — Правильно — хазбанд. Имей в виду: твой—хазбанд—кил—ю. Понимаешь? Ай — нот — кил! Ай — старт—нью—лайф. Без криминала. No криминала. Понимаешь?
— Yes, yes! You aren't criminal. You want new life — me too. And I'm rich! Would you take me with you? Please! [Ты не преступник. Ты мечтаешь о новой жизни — я тоже. Я богата. Ты не можешь взять меня с собой? Пожалуйста!]
— Но они могут вызвать другого и грохнуть тебя, — продолжал втолковывать Николай. — Эназер киллер! You! Ферштейн? — И, показав на нее пальцем, опять выразительно чиркнул ладонью под своим подбородком. — К-х-х! Нот ми! Ю! Эназер…
Но вместо «спасибо» она вдруг, плача, упала перед ним на колени:
I have a house in Arizona. Take me there! Please! Or kill me! I can't stand it here any longer! I don't want such life… [У меня дом в Аризоне. Возьми меня с собой! Пожалуйста! Или убей! Я не хочу здесь оставаться! Я не могу так жить…]
— Дура! — разозлился он. — Не буду я тебя убивать. Понимаешь? Не буду. Ну тебя на хер! — И, махнув на нее рукой, Николай поднял с пола пистолет и вышел из оранжереи.
Сокрушенно крутя головой, пошел по аллее к выходу и по дороге швырнул пистолет в бассейн.
Сунув за пазухи по еще одной обезглавленной курице, Юрка и Николай осторожно выглянули из курятника…
А в доме пожилая тетка в нижней рубахе, маленькая и субтильная, как Дуся Германова, засыпала в дробовик крупную соль и подошла к открытому окну.
Освещенные луной, Юрка и Николай через двор бежали к забору.
— Сволочи детдомовские! Гады! — закричала тетка и выстрелила из дробовика.
Выстрел прозвучал, когда Николай прошел уже полпути от оранжереи до парадной каменной арки. Николай рефлекторно отпрыгнул в кусты и упал, вжавшись в землю головой и ожидая нового выстрела.
Но никто не стрелял в него, и вообще больше не было слышно ни звука.
Он приподнялся, осторожно выглянул из-за куста, а потом — пригнувшись, зигзагом и короткими перебежками — вернулся назад, к оранжерее.
Блондинка лежала посреди оранжереи — уже мертвая. В ее руках было старое ружье, «винчестер». А из-под ее левой груди медленно вытекала на землю густая алая кровь.
— Ё-моё! Зачем?! — с мукой в голосе сказал Николай. Когда он вышел на улицу, Родригес чуть не сбил его своим грузовиком.
— Quick! Быстрей! Садись!
Николай сел в кабину, и Родригес дал газ.
— Ну? — нетерпеливо спросил Родригес. — Всё о'кей?
Николай молча смотрел прямо перед собой.
Родригес повысил голос:
— Ты ее сделал или нет?
— А?
Родригес психанул:
— Ты глухой? Я тебя спрашиваю по-русски: ты сделал ее?
— Да…
— Ну так и скажи! — облегченно выдохнул Родригес. — Час с инвалидкой мудохался! Потому и нет у вас порядка в России?
Николай посмотрел на него тяжелыми остановившимися глазами, и Родригес занервничал.
— Ладно, я шучу…
Он вывел машину на хайвей и погнал на юго-восток. Слева и справа мелькали бензоколонки Sunoco, Texaco и Exxon, плоскокрышие магазины и рестораны с яркими рекламными вывесками-щитами, а потом все это разом кончилось, и шоссе пошло через лес.
Николай вдруг схватился одной рукой за живот, а другой зажал себе рот. Захрипел, и его тело задергалось в рвотных судорогах.
— В чем дело? — изумился Родригес. — Ты что, первый раз бабу сделал?
Николай промычал сквозь пальцы:
— Это твой гребаный гамбургер… Стоп!..
Родригес прижался к обочине, Николай выскочил из машины и, сгибаясь от рвотных порывов, побежал в лес.
Глядя ему вслед, Родригес выругался в сердцах:
— Fuckin' weak belly! [Гребаный слабак!]
И, нервно поглядывая в зеркальце заднего обзора, закурил.
Мимо проносились легковые машины и тяжелые грузовики — от их скорости воздушная волна ударяла по его грузовичку и. качала его.
Потом где-то за деревьями проклацали колеса поезда. А Николая все не было…
Родригес не выдержал и вышел из машины.
— Bustard! — выругался он, отшвырнув сигарету и направляясь к лесу. — What fuckin' ugly monsters they send us! [Посылают же уродов!]
А войдя в густой кустарник, позвал:
— Николай! Эй, Нико…
Жесткий, как топорищем, удар ребра ладони по его бычьей шее оборвал этот зов.
Родригес еще тихо оседал на подгибающиеся колени, когда второй такой же удар по сонной артерии отключил его полностью.
— То-то, сука! — в запале произнес Николай. — И скажи спасибо, что я новую жизнь начинаю. А то б я тебя отправил в Боливию! Строить социализм…
Нагнувшись над Родригесом, Николай вытащил из его карманов пакет со своими документами и кошелек. Достал деньги из кошелька, посчитал.
— Сука! — сказал Николай бездыханному Родригесу. — Тут моих девять сотен, а твоих только одна. Ты мне еще девять штук должен! Понял?
И пошел из леса к гудящему от машин шоссе.
Там он сел за руль грузовичка, дал газ, доехал до первого пересечения с какой-то другой дорогой, свернул, выбросил в кювет кошелек Родригеса и помчался, сам не зная куда.
Скорость и прекрасное шоссе с летящими по этому шоссе американскими машинами пьянили ему душу. Он включил радио, и оно тут же отозвалось джазовой музыкой.
— Эй, Америка! — крикнул он в полный голос. — Я здесь! Даешь Монтану!
Забор был высокий, глухой, дощатый.
Но им было по десять, и они уже были профессионалы. Николай фомкой поддел доску и отжал ее почти без скрипа. Юрка нырнул первым, Николай вторым.
За забором, в темном саду, стояла голая гипсовая баба с веслом, и Юрка, даже спеша к темному дачному дому, невольно остановился, засмотрелся на эту голую красотку.
Но Николай дернул его, и они, таясь, подбежали к темным окнам дачи.
Форточка одного из окон была призывно открыта.
Николай встал спиной к стене, сцепил руки замком, и Юрка, ступив в «замок», залез Николаю на плечи. Подтянулся и нырнул в форточку.
Через минуту они уже были внутри и выгребали из холодильника на пол целое пиршество — финский сервелат, буженину, сыр, помидоры, чешское пиво, шоколад «Победа»… И жадно ели все подряд — смачно чавкая, запивая пивом…
Портрет Горбачева смотрел на них со стены, с календаря 1986 года.
Юрка рыскнул по тумбочкам, нашел папиросы «Казбек» и сигареты — «Столичные» и «Ту-134».
Закурили и развалились на полу среди жратвы.
И тут на подоконнике, среди газет «Правда» и «Известия» с фотками того же Горбачева, Юрка углядел край глянцевого журнала. Потянул и охнул.
— Ёп-тать! Смотри — «Америка»!
Действительно, это был журнал «Америка».
Оба легли животами на пол и, продолжая курить, жевать и пить пиво, стали рассматривать журнал. Он был целиком посвящен штату Монтана, и фотографии были просто потрясающие — изумительные горы… сказочные леса в порке Йеллоустон… синие горные озера, ковбои или охотники на конях… рыбаки с огромными рыбинами в руках… ранчо в райских садах… лыжные курорты… гейзеры… катание на собачьих упряжках… и на яхтах по озерам… и стремительные спуски на каноэ молодых мужиков и детей по горным рекам — все в брызгах, в кипении бурных потоков воды… и, наконец, восхитительные двенадцатилетние амазонки — индианки в индейских нарядах с луками в руках и верхом на замечательных скакунах…
— Ёп-тать! Где это? — сказал Юрка.
— «Штат Монтана, — прочел Николай, — находится па северо-западе США. Население—800тысяч человек, средний доход на каждого человека — 25 ООО долларов в год, 70 процентов жителей имеют свои дома…»
— Все! — решительно сказал Юрка. — Писец! Едем в Монтану!
— Ага, завтра! — саркастически усмехнулся Николай.
Но Юрка уже завелся, сказал лихорадочно:
Можно рвануть через Финляндию — легко, я читал! А можно протыриться в Шереметьево, спрятаться в багаже. Представляешь, прилетаем в Монтану! Чур, я женюсь на индианке!..
Они так увлеклись, что не услышали появления опасности — нога в кирзовом ботинке вдруг грубо прижала Николая к полу с такой силой, что он захрипел, И острие финского ножа уперлось Юрке в шею.
— Та-ак… — сказал застукавший их охранник дачного поселка. — В Монтану наладились? Я вам счас покажу Монтану! Ты, жених, ну-ка вставай! Помалу вставай, тихо. Так. Спускай штаны, сволочь!
Медленно спуская штаны, Юрка плаксиво заныл:
— Дядя, мы не будем больше! Честное…
— Конечно, не будешь. — Охранник извлек из брюк свой ремень. — Снимай и повернись жопой. Ну!
Юрка с плаксивым «Дядя, ну, пожалуйста, не бейте…» опустил штаны и повернулся спиной к охраннику. Тот приказал:
— Руки в пол! Ну!
Юрка послушно согнулся, уперся руками в пол.
Охранник перебросил финку из одной руки в другую, направил ее на Николая.
— Так, теперь ты. Штаны! Ну!
Николай тоже спустил штаны.
Охранник сложил ремень пополам, как для порки.
— Стань рядом с ним!
Николай повиновался.
Но вместо порки охранник вдруг набросил ремень Николаю на шею и затянул.
— И молчи, сучонок! — приказал он. — Дернешься — удушу!
Николай молчал.
Охранник расстегнул свою ширинку, шагнул к белому Юркиному заду и, держа в одной руке финку, а во второй ременную петлю с Николаем, уже изготовился к действу, когда…
Николай вдруг двумя руками ухватился за ремень, вырвал его из руки охранника и бросился ему в ноги, вцепился зубами в голую ляжку:
Охранник взвыл и финкой с размаху полоснул Николая по лицу и шее.
Кровь брызнула во все стороны — на ноги охранника, на голый Юркин зад…
* * *
Белый «Кадиллак» прокатил в потоке машин по Пятой авеню и остановился у одного из высоких офис-билдингов. Прекрасно, с итало-гангстеровским шиком одетый мистер Сэм Блюм открыл заднюю дверь и вышел из машины, а шофер остался ждать его в «кадиллаке». Докурив сигарету, мистер Блюм швырком пальцев отбросил ее, огляделся по сторонам и вошел в высокие вертящиеся двери здания.
В богатом, отделанном мрамором лобби-вестибюле, за длинной мраморной стойкой с несколькими мониторами и телефонами сидели два портье и охранник с «воки-токи».
Мистер Блюм подошел к ним, сказал с заметным акцентом:
— Nice, Clean and Perfect Agency Inc.
— Тридцать четвертый этаж.
— Спасибо.
Блюм прошел к лифту, поднялся на 34-й и решительно толкнул высокую матовую дверь с золотыми буквами «Nice, Clean & Perfect Agency Inc.».
Элегантная пожилая секретарша с удивлением посмотрела на нежданного визитера:
— Чем могу вам помочь, сэр?
Блюм вручил ей свою визитку:
— Отнеси своему боссу.
Секретарша взглянула на визитку — «Сэм Блюм, президент. Импорт-экспорт интернэшнл».
— У вас назначена встреча, сэр?
— It's okay, отнеси.
Секретарша с сомнением посмотрела на него.
Синий костюм от Gianni Versace, галстук от Gucci, лакированные итальянские туфли, а на руке два перстня из платины. Брр! Так одеваются только разбогатевшие плебеи и актеры, играющие чикагских гангстеров 30-х годов.
Но и отбрить такого нувориша секретарша не решилась.
— Я не уверена, что мистер Лонгвэлл здесь. — И она прошла в кабинет своего босса.
Мистер Блюм сел в кресло и огляделся.
Стены приемной были скупо, но элегантно украшены рекламой «Nice, Clean & Perfect Inc.», в том числе большими, на полстраницы объявлениями в «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс», и эти объявления давали полное представление о деятельности агентства.
BEST HOUSEKEEPERS & NANNIES FROM EUROPE
Наши домработницы и няни из Европы и Филиппин работают в лучших домах Беверли-Хиллз, Род-Айленда и Силвер-Спринг. Трудолюбивые, с европейским образованием и манерами. Отличные рекомендации, проверенные биографии.
Билл Лонгвэлл, хозяин агентства и бывший детектив Интерпола, имеет связи с полицией всех европейских стран и гарантирует полную проверку вашей будущей работницы.
Объявления были украшены фотографиями этих домработниц — миловидных, но без блядства в глазах, — филиппинок, немок и финок. А буклеты агентства, которые лежали на столике у кресла посетителей — дорогие, на лучшей бумаге — и которые мистер Блюм бегло полистал, завершали характеристику агентства. Судя по буклетным фотографиям вилл и домов, где работали поставляемые агентством няни и сиделки, клиентами агентства был даже не средний класс, а адвокаты, хирурги, кинозвезды и преуспевающие бизнесмены.
Между тем секретарша задерживалась, почтительно выжидая, когда хозяин завершит телефонный разговор.
— О нет, мадам! — говорил шестидесятилетний респектабельный и слегка полнеющий Билл Лонгвэлл. — Мое агентство не только проверяет их биографии. Каждые шесть месяцев я лично объезжаю всю свою клиентуру в Беверли-Хиллз, Палм-Спринг так далее. Спрашиваю, чем мои клиенты недовольны, какие пожелания… Да, мадам, конечно, все мои няни и сиделки с европейским образованием, дву- и даже триязычные… Да, мадам, мой секретарь вышлет вам наши буклеты прямо сейчас! Да, мадам, я буду счастлив помочь вам выбрать лучшую сиделку для вашего мужа…
Лонгвэлл положил трубку, а секретарша молча подала ему визитку Блюма.
Едва взглянув на нее, Лонгвэлл испуганно вскочил с кресла:
— Что? Он здесь?!
И на глазах изумленной секретарши сам метнулся к двери и сам пригласил посетителя в свой кабинет:
— Сэм! Что случилось? Заходи! — И показал секретарше на дверь: — Джесси…
Секретарша, еще более изумленная, вышла из кабинета в приемную, села за свой стол и озадаченно покрутила головой. Потом коснулась пальцем кнопки селектора.
— Сэр, вам чай или кофе?
— Ничего, И отмени мою поездку на Западное побережье.
— Что?! — изумилась секретарша.
— Я сказал: отмени мой вылет в Лос-Анджелес и всю поездку! — жестко ответил Лонгвэлл.
— Но, сэр! Уже все заказано и оплаче…
Нажатием кнопки Лонгвэлл отключил селектор и повернулся к Блюму, спросил озабоченно:
— На какой сроку него виза?
— На месяц, — ответил Блюм с тяжелым русским акцентом. — Он же прилетел якобы на пластическую операцию…
— А на какое число обратный билет?
— Он может улететь в любой день. Билет с открытой датой.
— У него есть деньги?
— Десять сотен. Он взял их с кошельком Родригеса.
— Там были и документы?
— Родригеса? Конечно. Автомобильные права…
— А ты уверен, что он выполнил заказ?
— И еще как! Супер!
И Блюм положил на стол свежую газету-таблоид. На ее первой странице был крупный заголовок «СМЕРТЬ В СКАРСДЕЙЛЕ. БОГАТАЯ ЛЕДИ ЗАСТРЕЛИЛАСЬ СРЕДИ ЦВЕТОВ!» и фото женского трупа посреди оранжереи.
— Читай, — сказал Блюм. — Даже нет следов насилия. Она сама застрелилась из «винчестера».
— Но это же глупо! Выполнить заказ, за который он мог получить двадцать тысяч — ведь ты им по двадцать платишь? Или меньше? — Лонгвэлл пытливо глянул на Блюма, но тот сделал неопределенный жест, и Лонгвэлл продолжил: — За такую работу ему можно было добавить! А главное, у меня есть новый заказ! Fuck! — произнес он с досадой. — Ты уже сообщил в Москву, что он сбежал?
— Еще бы! Они теперь встречают каждый рейс из Нью-Йорка, а мои ребята дежурят тут, в аэропорту. Но я не думаю, что он там появится.
Лонгвэлл постучал пальцами по крышке стола.
— Та-а-ак… Что мы имеем? В Москву он не полетит. А тут — куда ему деваться? Он знает английский?
— Откуда? Русский валенок! Две недели как вышел из зоны!
— Это ужасно! Десять сотен он спустит за неделю, а потом что-то украдет и погорит на ерунде. И полиция выйдет на твоего Родригеса. Кто забирал мои заказы из почтового ящика? Ты или Родригес?
— Конечно, Родригес. Неужели я буду ездить на почту?!
— Значит, как только полиция возьмет этого засранца… Лонгвэлл в панике забегал по кабинету. — Это ужасно! Я влип! Боже, как я влип!
— Сядь! — жестко сказал Блюм. — И успокойся. От Родригеса они ничего не узнают.
— Это я уже слышал! Пять лет назад! «Никто ничего не узнает!» И нате вам! Нет, если полиция возьмет Родригеса, он запоет у них в первый же день!
— Покойники не поют.
Лонгвэлл остановился:
— Что?!
— Родригес вчера ночью утонул в Канарси, — объяснил Блюм. — Это стоило десять штук, но я сюда пришел не потому.
— А почему?
— Этот Уманский видел там домработницу, филиппинку.
— Как видел? Почему?
— Потому что мудак Родригес ее засветил.
— О Господи!
— Ее нужно убрать.
— Ты с ума сошел! Только что хозяйка покончила с собой! А теперь домработница? Нет! Ни в коем случае! И вообще, этот русский — твой человек, ты должен его убрать!
— А ты — принять участие в расходах. Десять штук Родригес плюс я держу людей в аэропорту плюс и еще всякая мелочь… С тебя пятьдесят штук.
— Но это несправедливо! — возмутился Лонгвэлл. — Прокол на твоей стороне. И ты еще хочешь заработать на этом!
Лицо Блюма замкнулось, словно на него надели маску. Он покрутил платиновое кольцо на своей руке:
— Мы партнеры, не так ли? — И в упор глянул на Лонгвэлла. — А?
— Конечно, мы партнеры, — струсил Лонгвэлл. — А как же!
— Равные? Пятьдесят на пятьдесят? Да?
— Да…
— Но ты делаешь только чистую работу—ездишь в Беверли-Хиллз, Палм-Спринг, выпиваешь с клиентами и намекаешь, как легко мы можем помочь им избавиться от мужа или жены. И все! И на этом ты уже сделал четыре лимона, а я — вполовину меньше. Потому что я плачу за все технические расходы. И неизвестно, сколько мне будет стоить найти теперь этого засранца. Ты будешь платить свою долю этих расходов? Или?..
— Буду! Конечно, буду! — поспешно согласился Лонгвэлл. — Но вы должны найти его раньше полиции!
— Попробуем…
Теперь, когда было достигнуто статус-кво, Лонгвэлл возмутился:
— Что значит «попробуем»?!
Блюм встал:
— Меня зовут Савелий Блюм. И весь Брайтон знает, что Савелий Блюм не дает пустых обещаний.
Рыжее осеннее солнце грело и слепило даже сквозь смеженные ресницы.
Но Николай не открывал глаза.
Он лежал на пустом, теплом и высоком обрыве над морем, внизу под ним редкие ленивые волны шершаво накатывали на береговую гальку. Тихий Бостонский залив, простертый под обрывом до горизонта, серебрился под солнцем, как чешуя огромной сонной рыбины. По этому расплавленному серебру медленно двигались красивые яхты, рыбачьи катера с решетчатыми ловушками на крабов и скутеры под яркими парусами. Вдоль высокого берега парили в небе разноцветные дельтапланы. А под ними на берегу стояла цепочка красивых, все в зелени, домов и вилл.
Рай!
Правда, чем выше поднималось солнце, тем больше оживал пляж. Сначала поодаль от Николая расположились какие-то щебетливые старушки с нашлепками на носах — они принесли сюда свои раскладные матерчатые кресла и принялись щебетать не то по-английски, не то по-птичьи… А затем поблизости скатился и запарковался у края прибрежного откоса пыльный, большой и старый, как гнилое корыто, «плимут» с чавкающим мотором астматика. Хозяйка машины оставила все четыре двери нараспашку, и шестилетний пацан стал копошиться в этом «плимуте», крутить баранку и рычать, изображая крутого автомобильного гонщика. А его мать — ноль внимания, легла животом на пляжный песок с книжкой в руках и принялась загорать. Да еще музыку в машине оставила…
Николай, чуть подняв козырек, рассматривал ее сквозь полуоткрытые ресницы. Ей, наверно, лет тридцать… ноги в порядке… задница торчком… правда, конопатая вся и рыжая… зато каким-то быстрым движением расстегнула у себя на спине бретельки лифчика, и они упали от нее по бокам, обнажив солнцу всю ее спину… а колпачки лифчика, упираясь в песок, все-таки оставались на объемных сиськах, хотя и прикрывали их теперь не полностью…
Почувствовав взгляд Николая, эта рыжая зорким женским взглядом глянула в его сторону, их глаза встретились. Затем женщина снова уткнулась в свою книгу. Правда, лифчик поправлять не стала, и хороших, как сказали бы в России, размеров грудь притягивала к себе глаза Николая.
Но он превозмог себя, натянул бейсболку на нос и закрыл глаза.
Музыка в «плимуте» была не то джаз, не то марш (а точнее, «Болеро» Равеля), и под эту музыку Николай снова задремал…
Под эту же музыку по цементному полу ступали начищенные до блеска офицерские сапоги…
— Отряд, встать! Товарищ начальник колонии, восьмой отряд в составе…
— Садитесь, работайте… — перебила хозяйка начищенных сапог — крупная, в шинели и полковничьих погонах.
— Отряд, сесть! — приказал «бугор».
И двадцать малолеток в возрасте от десяти до двенадцати лет возобновили свою работу — сидя в телогрейках за тремя длинными столами на козлах, они вырезали, собирали и скручивали тонкой проволочкой бумажные цветы. А готовую продукцию складывали в большие дерюжные мешки…
Не задерживаясь в этом отсеке, начальница колонии шла дальше по производственной зоне — старому, еще дореволюционному цеху какого-то завода с облезлыми, в потеках и плесени, высокими стенами, с огромными окнами, забитыми шифером и фанерой. Под потолком висел выцветший транспарант «ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА ВО ВСЕМ МИРЕ!» и торчал раструб радиодинамика, из которого лилась музыка «Болеро»…
В следующем отсеке, где пацаны постарше делали из бумажных цветов надгробные венки, все повторилось:
— Отряд, встать! Товарищ начальник колонии, четвертый отряд в составе…
— Сидите, работайте…
И еще один отсек — тут четырнадцати-пятнадцатилетние парни сколачивали гробы.
И еще один, где ребята делали могильные кресты и металлические секции могильных оград.
Нигде не останавливаясь, начальница колонии не спеша прошла по производственной зоне мимо всех рабочих отсеков и оказалась на складе готовой продукции. Здесь тоже звучало «Болеро», а у открытого въезда на склад стояла трехтонка с опущенным задним бортом, уже загруженная — поближе к кабине водителя — могильными крестами и гробами, а дальше траурными венками и мешками с бумажными цветами.
Забросив — под присмотром офицера-воспитателя и шофера — последние венки и мешки в кузов и подняв задний борт машины, бригада четырнадцати-пятнадцатилетних грузчиков уселась на перекур, а офицер подал шоферу накладную.
— Распишись, шестнадцать крестов, семь гробов, тридцать венков и двенадцать мешков с цветами…
Шофер расписался, сел в кабину, завел мотор.
Тем временем в центре бригады грузчиков четырнадцатилетний Юрка уже трындел по-черному.
— Летом в Монтане средняя температура плюс 80 по Фаренгейту, а по-нашему плюс 22–24. Воздух потрясающий, Горбачев там был, сказал: с вас за воздух нужно брать налог/ Белых там 91 процент, индейцев и эскимосов 6 процентов…
Николай, слушая его, усмехался, а «бугор», увидев вошедшую начальнику колонии, запоздало вскочил и крикнул:
— Отряд, встать! Товарищ…
Но тут, прервав его, на склад влетел кто-то из малолеток, вопя во всю глотку:
— Травма в пятом отряде! Ужас! Егорову руку отрезало!..
Грузовик тронулся, выкатывая со склада, а офицер, начальница колонии, «бугор» и почти вся бригада грузчиков побежала в цех за малолеткой.
Николай и Юрка зорко переглянулись и…
В едином порыве они в два прыжка догнали выкатывающий со склада грузовик, в третьем прыжке оба уже уцепились за борт, а еще через секунду перемахнули через него и скрылись среди мешков с бумажными цветами…
Под все удаляющуюся музыку «Болеро» грузовик шел по заснеженному и грязному двору — мимо транспарантов с призывами «На свободу с чистой совестью!»… мимо Доски почета с портретами активистов-колонистов… мимо бетонного забора с колючей проволокой и сторожевыми вышками…
Подъехав к высоким железным воротам КПП, грузовик остановился.
Два охранника с длинными стальными шестами в руках подошли к нему и с силой стали тыкать этими шестами сквозь щели в досках кузова. И еще раз… Н еще…
Тупым и глухим звуком отзывались на эти удары новенькие гробы и могильные кресты… Пронзенные, трещали дерюжные мешки с бумажными цветами… Беззвучно охнул и схватился за бок лежащий под венками Юрка…
Поставив на место шесты, охранники откатили тяжелые ворота.
Грузовик выехал из ворот и покатил, подскакивая на ухабах, прочь от колонии — сначала через деревню, затем через заснеженный лес…
Мешки и венки в кузове грузовика зашевелились, из-под них выбирались четырнадцатилетние Николай и Юрка. Подтянулись к борту кузова и, когда грузовик на повороте снизил скорость, сиганули через борт на землю.
Приземлившись, Николай, проваливаясь в глубоком снегу, тут же побежал к лесу. Но, добежав до опушки, услышал сдавленный Юркин крик и оглянулся.
— Коля… — звал его Монтана, лежа в снегу на обочине дороги. Снег под его правым боком темнел от крови. — Коля, хэлп!!!
Николай проснулся, поднял голову и оглянулся на крик.
Оказывается, это кричал не Юрка Монтана, а рыжая американка.
— Хэлп! Хэлп! — вопила она, бегая вдоль берегового обрыва. — Джонни!!!
Николай рывком сел на камне — ему хватило мига, чтобы понять, что случилось.
Этот шестилетний пацан, сын американки, сдернул-таки ручку тормоза «плимута», и машина покатилась с откоса, рухнула в воду и на глазах у проснувшегося Николая теперь быстро тонула передком вниз. А в машине — этот шкет!
А эта рыжая бегает теперь вдоль берега и орет скутерам: «Хэлп!»
Николай вскочил, пробежал по валуну к обрыву и, не снимая ни брюк, ни туфель, прыгнул с обрыва.
Мутная ледяная вода обожгла разгоряченную кожу.
Николай в нырке сбросил туфли.
И тут же направил свое тело вперед, к тонущей машине.
Но перед самой машиной вынырнул, потому что вода в этом красивом заливе оказалась такой грязной — руки своей не увидишь.
«Плимут» был справа от него и теперь торчал из воды одним лишь багажником.
Николай схватил воздух и снова нырнул, целясь в заднюю дверцу машины. Не видать ни черта! И дыхалка кончается…
Все-таки он успел нащупать этого пацана, схватил его за волосы и, оттолкнувшись от машины ногами, дернул мальчишку наверх, как выдергивают морковку из грядки.
А вытащив мальчишку на берег, не стал слушать эту рыжую и даже оттолкнул ее от ее же сына — стал делать ему искусственное дыхание.
Рядом уже стояла толпа скутеров, а рыжая американка молилась своему американскому Богу:
— О God! Save him! Save him, please! I’ll do anything!..
После шестого принудительного вдоха мальчишку вырвало водой прямо в лицо Николаю, и пацан задышал, а мать бросилась перед ним на колени и стала рыдать.
— Johnny, I’m sorry! Johnny, please, forgive me!
— A по склону откоса уже катил и вниз машина полиции, «техничка» с лебедкой и микроавтобусик местного телевидения с надписью «North Shore TV News».
Позже он увидел себя на телеэкране — как он пытался на пляже уйти от фотографов и телеоператоров; как Лэсли догнала его, схватила за руку и силой повела к камере… и как бойкая молодая тележурналистка, стоя рядом с ними, что-то говорит насчет «рашен хироу», который «спас сына нашей школьной учительницы Лэсли О'Коллин»…
Сидя в своем пиджаке на голое тело, босиком и в просторных джинсах Лэсли, Николай хмуро смотрел эти местные теленовости — как «техничка» пытается вытащить из воды утонувший «плимут»… И как санитары «скорой» пытаются уложить Джонни на носилки, но пацан отказывается: «I’m fine! I’m fine!».:.
Тем временем Лэсли суетилась и носилась по дому — вытащила Джонни из душа и растерла его полотенцем, замочила в ванне всю мокрую и грязную одежду Николая и Джонни, засыпала стиральным порошком, распаковала замороженную пиццу и сунула ее в микроволновку, достала из холодильника и поставила на стол какую-то еду в маленьких бумажных контейнерах и бутылку виски… И при этом говорила без умолку:
— Don't warry about your shoes! I’ll go and buy you a new one. No! We'll go together! As soon as they'll bring my car… Your shoes, understand?
Но Николай не понимал, и она запросто стала перед ним на колени и показала на его босые нош, а потом даже сняла свои туфли.
— It — is — shoes. My shoes, — произнесла она медленно, разделяя каждое слово. И показала на его ноги. — Your shoes are drowned. In the water. Down. Bul-bul… — И стала изображать, как тонут. — But do not warry, I will buy you new shoes. I will pay for it. Okay? With my credit card…
Пацан стал помогать ей, показывая руками:
— What is your size? Small size… Or: big-size: Tell us your size…
Автомобильный гудок за окном прервал этот урок английского.
Лэсли посмотрела в окно.
Там «техничка» приволокла ее «плимут».
— Oh my God! — воскликнула Лэсли и выскочила во двор.
Николай и Джонни вышли за ней.
С первого взгляда стало ясно, что никуда эта Лэсли не сможет поехать ни сегодня, ни завтра: вся ее машина была в морской тине и грязи. Густая черная жижа сочилась из-под капота.
Лэсли в отчаянии села на порог и схватилась за голову:
— Oh my God!
— Sorry, ma'am, — сказал молодой водитель «технички», отцепляя трос. — That'll be sixty dollars. Cash only. [Шестьдесят долларов. Только наличными.]
— I don't have any cash; — в ступоре от потери машины произнесла Лэсли. — Check… [У меня нет наличных. Только чек…]
— No, madam. Cash only. — И водитель перестал отцеплять трос.
— Момент! — сказал вдруг Николай и вытащил из своего пиджака кошелек с деньгами.
Пользуясь садовой поливалкой и лампой-переноской, они закончили мыть машину лишь к полуночи.
При этом Лэсли, изредка окидывая Николая тем внимательным взглядом, каким женщины умеют присматриваться к мужчинам, вкалывала не меньше его — мыла машину снаружи и внутри.
А Николай занимался только двигателем. Причем не просто грязью под капотом, нет. Разобрать, промыть, высушить и смазать пришлось почти все — карбюратор, генератор, свечи зажигания, все клеммы и патрубки. Разобранные детали были сначала аккуратно разложены перед гаражом на резиновом коврике, а потом вымыты, вычищены и собраны с профессиональным умением…
Где-то за полночь, когда Лэсли вытерла все сиденья машины сухой тряпкой, Николай сел за руль и, волнуясь, как на экзамене, повернул ключ зажигания. Однако двигатель завелся тут же, с полоборота, и замурлыкал, как сытый кот.
— Хуррэй! — негромко воскликнула Лэсли и оглянулась на уже темные окна спальни сына. — Ю а'грейт, Ник! Сэнк ю! Ду ю вонатрай? Драйв ит! Кэн ю драйв аутоматик?
Николай вдруг обнаружил, что различает слова, — не кашу из звуков, как раньше, а отдельно каждое слово. Потому что Лэсли, школьная учительница, произносила каждое слово отдельно и внятно, как на уроке. И частично по ее словам, а частично по жестам он понял, что она хочет, чтобы он попробовал машину на ходу.
Он никогда не водил «автоматик», и его левой ноге было сиротно без педали сцепления. А когда он перенес правую ногу с тормоза на педаль газа, машина не тронулась, сколько он ни газовал.
— Вэйт! — со смехом сказала Лэсли. — Хир ви а’!
И перевела ручку скоростей на букву «D».
Тут машина дернулась, Николай испуганно ударил ногой по тормозу, а Лэсли, стукнувшись головой о стекло, опять засмеялась.
— Донт ворри! Ай эм о'кей! Гоу! Драйв ит!
Через минуту он понял, что вести «автоматик» проще пареной репы, а еще через пару минут они выехали из ее темной, на окраине Марбэлхэда улицы на широкое шоссе вдоль пляжей.
Лэсли повернулась к Николаю:
— Ю а гуд мэн, ю ноу? Ю сэйв май Джонни энд ю сэйв май кар. Hay ит из май торн. То зэ бич! — И показала в сторону темного пляжа.
Сам удивляясь, как он ее понял; Николай спросил:
— Zachem? Why?
— Бикоз! Мэйк э торн…
Он сбавил скорость и медлённо свернул на каменистую площадку над пляжем, залитым ночным прибоем. Сияющая лунная дорожка уходила вдаль по темному заливу, и там, вдали, были огни Бостона.
— Грейт! Торн ит оф! — И Лэсли сама перевела ручку скоростей на «parking», а затем выключила двигатель.
Стало совершенно тихо, только снизу доносились всплески ленивых волн.
Лэсли посмотрела ему в глаза:
— Hay.:. Ай вона мэйк лав ту ю. Кэн ай?
И, не дожидаясь ответа, поцеловала его шрам.
И от этого поцелуя он закрыл глаза. Он, Николай Уманский, вор в законе, профессиональный зэк и грабитель, закрыл глаза и поплыл от первого поцелуя этой рыжей американки. Потому что никто никогда не целовал его добровольно. Потому что ни одной женщине, даже купленной за деньги, и в голову не приходило поцеловать этот ужасный, этот отвратительный шрам. И еще потому, что таких теплых, мягких и нежных губ он не знал в своей жизни. Может быть, так нежно матери целуют своих детей?
Николай попробовал обнять ее, но Лэсли удержала его руки:
— Но! Ю донт мув. Ю донт мув эт ол! Ай'л ду ит!
И, откинув спинку сиденья, медленно раздела его, целуя своими полными губами каждый сантиметр его плеч, груди, живота…
Он закрыл глаза и уплыл в свое прошлое.
Пятнадцатилетний Юрка Монтана, шикарно — по тем временам — одетый на деньги, взятые при грабеже двух ларьков, лихо танцевал с какой-то пятнадцатилетней красоткой. Гремела «Рио-Рита», освещенная прожекторами танцплощадка была забита танцующей заводской молодежью и подростками. Свободные девчонки стояли у ограды, лузгали семечки, облизывали эскимо.
Пятнадцатилетний Николай, одетый с не меньшим шиком, чем Монтана, поскольку вчера они взяли сразу два ларька, подошел к одной из девиц — высокой и симпатичной.
— Потанцуем? — сказал он галантно.
Девица лениво повернула к нему голову, посмотрела на его шрам. И свысока, презрительно:
— С уродами не танцую.
Николай стоял, набычившись и играя желваками.
— Ты чё, глухой? — сказала девица. — Иди отсюда!
Николай смотрел ей в глаза.
— Жора! — позвала кого-то девица.
Со стороны вразвалочку подошел невысокий парень с сигаретой, пиджак внакидку.
— Жорик, — жеманно сказала ему девица, — убери от меня этого урода.
Жора повернулся к танцплощадке, свистнул в два пальца и тут же с разворота мощным боксерским апперкотом двинул Николая в лицо.
От неожиданности Николай упал, но тут же вскочил и наткнулся на новый удар Жоры. Однако этот удар он удержал, хотя и с трудом. И сам полез в драку, отвечая ударом на удар.
Девчонки, стоя рядом, смотрели с интересом и лузгали семечки.
Поскольку драка происходила на краю танцплощадки, танцы продолжались, Юрка в центре площадки по-прежнему лихо твистовал со своей партнершей.
А Жоре на помощь уже подоспели еще несколько парней, но он удержал их:
— Не подходи! Я сам!
И, достав из кармана финку, нажал на кнопку. Лезвие выскочило, Жора сделал выпад, но Николай перехватил его руку, заломил и воткнул финку Жоре в живот.
Девчонки завизжали, парни набросились на Николая, сбили с ног, кто-то с силой пырнул его ножом в спину, и он упал, истекая кровью и теряя жизнь…
* * *
А теперь он лежал в «плимуте» с закрытыми глазами, не шевелясь и не двигаясь, а ощущая совершенно неизвестное ему прежде блаженство не насилия, не траха, не секса, а — любви. Лэсли любила сейчас его тело, каждую его часть — любила его шрам, губы, шею, грудь… Причем именно любила — голубила своими, губами, языком, нёбом…
Он даже не заметил, когда она разделась, а только ощутил, как она накрыла его своим теплым телом — как мать накрывает одеялом ребенка.
И как ребёнок ощущает материнскую грудь приоткрытыми губами, так он вдруг ощутил губами ее сосок, и открыл губы, и принял ее грудь, испытывая — наконец! — то теплое блаженство ребенка, которое обошло его при рождении в лагерной больнице.
Мама! Падая, она прошептала «Коля!», и он вспомнил наконец ее лицо — такое же круглое и с ямочкой на щеках, как у этой Лэсли…
И вдруг — импульс хрипа и слез, неожиданный даже для него самого, сотряс его тело. Словно из пещерной глубины его души изверглось все звериное, дикое, кровавое, злое и садистское — то, на чем держалась его профессия и его проклятая жизнь.
Лэсли испуганно замерла на нем.
— Вотс ронг?
Расслабившись под ее мягким и теплым телом, он беззвучно плакал.
И она, американка, баба с совершенно другой планеты, каким-то общеженским чутьем угадала, что это хорошо, что пусть он поплачет.
— Итс о'кей. Итс о'кей, Ник. Ю кэн хэв э край…
Она высушила губами его слезы, а потом опять поползла по его телу вниз, снова целуя каждый миллиметр…
Он закрыл глаза.
В ночной темени они оттолкнули от берега лодку, залезли в нее и стали усиленно грести в темное море, накрытое дождем.
— Быстрей! Быстрей! — лихорадочно торопил Юрка. — Даешь Монтану!
— Не Монтану, а Турцию…
— Не важно! Греби! И повторяй за мной: «Ай вонт политикал эсайлэнд».
— Ай вонт политикал эсайлэнт, — повторил Николай.
— Ай вонт ту гоу ту Америка.
— Ай вонт…
Тут вой сирены разорвал тихий шелест дождя вокруг их лодки и мощный лун прожектора нашарил ее очертания. Затем из пелены дождя выскочил катер береговой охраны, на его мостике стоял черноусый капитан в дождевике.
— Ай вонт политикал эсайлант! — закричал Юрка. — Вы вонт гоу ту Америка!
Капитан поднял ко рту мегафон и весело, с грузинским акцентом закричал:
— Ишаки! У нас радар иголку видит! А вы с железными веслами в Турцию собрались! Идиоты!..
Но теперь он добрался-таки до Америки и американской жизни. И эта жизнь пришлась ему по душе. По утрам, пока в школе были каникулы, Николай, Лэсли и Джонни загорали на пляже и сооружали там песочные крепости, пока не налетала какая-нибудь волна и не смывала их…
Потом, после «Лэйбор дэй» — праздника Труда, Лэсли с утра отправлялась в школу на работу, а Николай в ее запущенном дворе собирал опавшие листья, корчевал сорняки-кустарники, чинил невысокую ограду.
А когда Лэсли возвращалась, они везли в прачечную мешки с бельем и одеждой. В автоматической прачечной была очередь, и Лэсли жаловалась Николаю: «I hate this place! It's so dirty! And it's not safe to make laundry with someone else stuff. When I'll get rich the first thing I'm going to buy is my own laundry machine!»… [Я ненавижу это место! Тут такая грязь! И вообще это плохо — стирать в машине, где кто-то стирал до тебяю Когда я разбогатею, я первым делом куплю себе стиральную машину!]
На пирсе яхт-клуба, где ремонтники чинили дорогие яхты, Лэсли договорилась с хозяином о работе для Николая и обрадовано сообщила ему: «Congratulation! You got a job! 12 bucks in an hour! And you can start with next yacht — may be in a week!» [Поздравляю! Ты получил работу! 12 долларов в час! И ты можешь начать со следующей яхты — буквально через неделю!]
И вечером Лэсли открыла бутылку шампанского, произнесла тост за его первую американскую работу: «The first American job! We have to celebrate!» А ночью любила его долго И вкусно…
А наутро он повез ее в «Sears» и на все свои деньги купил стирально-сушильную машину!
За что ночью Лэсли любила его еще слаще…
И уже короткая, подковой, борода, закрывая его шрам, отросла у Николая с того дня, как он поселился у Лэсли. Но однажды…
В тот день он чинил старую черепичную крышу дома Лэсли. Внизу возле стремянки работал Джонни — подавал инструменты и черепицу, а в перерывах собирал из «Лего» какого-то монстра. И так, работая, они общались.
— By the way, Nick, — не глядя на Николая и как бы между прочим, говорил Джонни. — D'you know how the’re making children?
— Как делают детей? — переспросил сверху Николай. — No, I do not know. Do you?
— Oh, come on! — отмахнулся, не поворачиваясь Джонни. — Everybody knows that, even in the kindergarden. You have to put your dick in woman vagina… [О. не ври! Все это знают, даже в детском саду. Ты вставляешь свой dick в женскую вагину…]
Николай озадаченно остановил свою работу, посмотрел сверху на Джонни:
— What is «dick»?
— Dick is a penis, — объяснил Джонни. — Each man has to put his penis in woman vagina, and that how they are making children. Right? Or it's different in Russia? [Мужчина вставляет свой член в женскую вагину, и так они делают детей. Правильно? Или в России это иначе?]
— Well… Нет… — осторожно сказал Николай. — Ай синк ит из тзе сэйм ин Раша…
— Have you done it to my mom? [Ты уже это сделал моей маме?] — все еще индифферентно поинтересовался Джонни.
— N-no… — еще осторожнее ответил Николай.
— So, do it!!! — посмотрев на Николая, потребовал Джонни. — I wonna have a brother! Or at least a sister. What you're wasting your time for? [Так сделай! Я хочу брата или хотя бы сестру! Чё ты время теряешь?]
Некоторое время Николай смотрел сверху на Джонни, потом позвал его:
— Джонни, кам хиар.
— Where?
— Up here…
— No, I can't. My mom is not letting me go to the roof. [Я не могу, мама мне не разрешает на крышу.]
— It's okay, come. [Ничего, залезай.]
— Really? [Правда?]
Николай кивнул и позвал его жестом наверх.
Джонни, бросив игрушки, радостно подбежал к стремянке и легко взобрался на крышу.
Николай взял егоза руку, вдвоем они уселись на коньке крыши. — Okay, my friend. Look there… — Николай показал на горизонт за лесом. — You see… Овэр тэер… фар эвэй… си зэт тини-тини лайн ор стринг? [Там, за горизонтом, видишь тонкую ниточку?]
— Where?
Николай обнял Джонни за плечо, прищурился и показал второй рукой:
— Over there… Faraway… See it?
Джонни тоже прищурился:
— Yes, I see it… What is it?
— Итс май дрим, Jonny. Эври мэн хэв э дрим… Ин Раша ай хэв бэст фрэнд, хиз нэйм Монтана. Экшуали хи из нот Монтана, бат вы кол хим Монтана. Вэн вы вэр йангбойс, вы вэр дриминг ту ран аут фром Совиет Юнион ту Америка, ту Монтана. Hay ай зм хиар, бат Монтана стил овэр тзэар, овер тзэт горизонт… [Там моя мечта, Джонни. У каждого есть мечта… В России у меня есть лучший друг по кличке Монтана. В детстве мы с ним мечтали сбежать из СССР в Монтану. Теперь я в Америке, а эта Монтана все ещё там, за горизонтом…]
— So you are going to leave us for Montana? [Так ты хочешь уехать от нас в Монтану?]
Шум машины и автомобильный гудок отвлекли их от этой содержательной беседы.
Это «плимут» — чистый и с неслышным двигателем — вкатил во двор, и Лэсли, открыв багажник, стала выгружать из машины пакеты с покупками.
Николай и Джонни поспешили спуститься с крыши.
— Mommy! — закричал Джонни, спускаясь по стремянке. — Nick is leaving us for Montana!
Лэсли выпрямилась с пакетами в руках, посмотрела на Николая.
— It's not far away, mommy, — успокоил ее Джонни. — Just behind the horizon… [Это не так далеко, только за горизонтом…]
