 Ну, посидим на дорожку, — сказал Лоринков.

Петреску тактично присел на корточки, отчего сражу же стал похож на гопника, которых в Кишиневе давно уже истребили беспризорники. Многие жители столицы – из девяти тысяч оставшихся смельчаков, которым просто некуда было идти, — даже скучали по этим парням в спортивной форме и с маленькими дамскими сумочками в руках. Конечно, Петреску был одет совсем иначе. На нем были штаны цвета хаки, крепкие ботинки со склада Национальной армии, и куртка спецназовца. Снаружи для маскировки она была заклеена надписью «Олимпиаду 2078 – в Бельцах! Верим, Любим, Ждем». На руках его были обрезанные на пальцах перчатки, и, конечно, лейтенант был вооружен.

Лоринков оделся чуть более вызывающе: на нем были джинсы, ботинки «Гриндерс», и пуховик китайского производства, оставленный сторожу музея кем–то из сердобольных туристов. Писатель огляделся.

 Вы уверены, что надо поступать именно так? — спросил Петреску.

 Я бы смирился с тем, что они будут гадить здесь, — сказал Лоринков, кривясь, — я бы даже выпитый спирт простил…

 Ну, спирт–то мы с собой прихватим, — успокоил Петреску.

 Но книги?.. — сказал Лоринков.

 Книги пустят на закрутки и подтирку, — уверенно сказал Петреску.

 А взять с собой вашу библиотеку мы, увы, не можем, — сказал он.

 Что же, — сказал Лоринков, — рожденный из земли к земле да и припадет.

 Веди, вини, вици, — нелогично добавил он после этого.

Лоринков, как и все недоучившиеся молдавские интеллигенты, обожал латынь.

Петреску тактично ждал. Ему еле удалось уговорить Лоринкова покинуть башню Кишиневского городского музея. Конечно, документалист лейтенанту особо не был нужен. Просто он выполнял просьбу супруги, просившей позаботиться об этом «всегда беспомощном чудовище». К тому же, вдвоем веселее, думал Петреску. Да и оставаться в башне на самом деле было опасно. Местные банды уже разнюхали о том, что в строении полно спирта, винтажных фото с полуобнаженными кишиневскими красавицами начала 20 века, и охраняет это добро всего лишь один псих, который большую часть дня валяется в отключке. Это, с учетом истощившихся запасов боеприпасов, делало будущее музея четко определенным. Башню вот–вот сожгут. Так что, меланхолично подумал Петреску, покачиваясь на согнутых и уже затекших ногах, решение Лоринкова, по большому счету, ничего не меняет…

 Посидели, и хватит, — сказал Лоринков.

Встал, и, отчаянно кривясь, стал разбивать банки со спиртом, которые не поместились в багажник автомобиля, — старенького джипа, пережившего еще вьетнамскую войну. Особенно много спирта он вылил на книги. Петреску сам не знал, чего его больше жалко – книг, или спирта. Наверное, все–таки спирта, решил прагматичный лейтенант. Жидкость лилась, будто слезы… Хорошенько оросив музей сверху донизу, Лоринков распахнул двери, подождал, пока выйдет Петреску.

 Прощай, дом родимый, — сказал он, поклонившись музею.

 Прощайте, книженьки вы мои беленьки, — крикнул он наверх отчаянно пропылившимся полкам.

 И ты, кроватушка моя, — с поясным поклоном добавил он, — прощевай.

 Хватит вам уже прощание славянки тут разыгрывать, — сказал Петреску, — это же вещи, они неодушевленные, что вы, право, с ними разговариваете.

 Ну так я и с вами разговариваю, — желчно сказал Лоринков.

После чего зажег смоченный спиртом кусок ветоши и бросил его на пол музея. Закрыл двери, запер засовом.

 Может, подождем, пока разгорится? — спросил он умоляюще Петреску.

 Пятиэтажная махина? — спросил полицейский.

 Да мы до Второго пришествия ждать будем, — не согласился он на просьбу писателя, и уселся в машину.

 Оно, говорят, уже случилось, — сказал Лоринков, не отводивший взгляд от дверей музея, и усевшийся в машину спиной, — этот ваш главарь исходников сошел с небес, по крайней мере, об этом твердят люди…

 С этим и будем разбираться, — сказал Петреску.

 Дым, — сказал Лоринков, неотрывно глядя на музей.

 Неудивительно, — сказал Петреску.

 Чего мы ждем? — спросил Лоринков.

 В смысле? — спросил Петреску.

 Мы в машине, — сказал Лоринков, улыбнувшись язычку пламени, робко выглянувшему из–за двери музея. — Трогайтесь и заводитесь.

 Сначала заводятся, а потом трогаются, — укоризненно сказал Петреску.

 Не сдать на права в тридцать–то пять лет… — сказал Петреску.

 Ерунда, — сказал Лоринков, — ведь у меня есть вы, бравый лейтенант…

 Настоящий мужчина с умелыми руками и водитель со стажем, — добавил он с ненавистью, вспомнив в том числе и эти выгодно отличавшие от него Петреску стороны.

 Бросьте вы злиться, — сказал Петреску, — я разве виноват в том, что ваша же…

 Ни слова больше, — сказал Лоринков, решив быть мужественным.

 Угм, — согласно промычал Петреску.

 Так трогайтесь, заводитесь, жмите на педаль, что там надо делать, чтобы машина поехала, — сказал Лоринков.

 В старину, — смущенно сказал Петреску, — для этого требовалось нажать на педаль газа, но так как в нынешней Молдавии никакого бензина почти нет, то в нашем джипе, как и во всех полицейских машинах, это педаль велосипеда…

 Что?! — спросил Лоринков.

 И ее нужно крутить, — закончил Петреску.

 Не только мне, но и пассажиру на переднем сидении, — добавил он, покраснев.

Лоринков глянул на него скептически, и, ничего не сказав, принялся крутить педали. Машина сначала нехотя, а потом все быстрее, покатилась по улицам Кишинева. На углу проспекта Евроинтеграции и улицы Жертв Девятой Молдо–Приднестровской Войны пришлось подождать, пока пройдет колонна сотрудников министерства информации и безопасности с транспарантами в честь Дня Европы.

 Ишь, город украсили, — сказал довольно Лоринков, редко выходивший из музея.

 Шариков навесили, — сказал он.

 Это не шарики, — сказал Петреску.

 Европротивленцев повесили, – объяснил он.

Присмотревшись получше, Лоринков помрачнел.

 Скажите, Петреску, а вы верите в то, что эт… — начал было он.

 Давайте не обсуждать подобные скользкие темы, — оборвал его Петреску.

Мужчины замолчали и лишь крутили колеса. Постепенно Кишинев с его разбитым асфальтом, вывернутым бордюром, стоками без люков, с трупами собак, людей и лошадей под стенами полуразрушенных домов, закончился. Кое где еще иногда попадались дома, в которых прятались по ночам местные жители, но это были уже пригороды.

Лоринков и Петреску, крутившие педали, видели, как банда беспризорников избивает насмерть какого–то ребенка, несшего домой кусок хлеба; как болтаются на ветру повешенные разгневанными местными жителями беспризорники; как пасутся на бывших клумбах дикие козы; как грызут, повизгивая, чей–то труп бродячие собаки; как просят милостыню матери и люди как собирают воду с дождевых стоков…

Потом все это пропало, и начался просторный сельский тракт, ведший от Кишинева в сторону Касауцкого карьера, до которого предстоял долгий и опасный путь. Места начинались сразу за городом безлюдные и потому опасные, но приятели по путешествию вздохнули с облегчением, когда город кончился. Слишком уж мрачно там было, слишком много боли, жестокости и насилия. За городом, по крайней мере, начиналась природа.

 Не правда ли, Молдавия осенью прекрасна, — воскликнул Лоринков, когда друзья увидели деревья, покрытые всеми оттенками красного и желтого.

 Страна, из–за расчертивших ее полей и огородов, похожая на лоскутное одеяло! — сказал он задумчиво и сразу же потянулся записать удачную фразу в блокнотик.

 Где вы огороды–то увидали? — удивился Петреску. — Да и полей нет уже лет шесть как, все гагаузы во время очередного набега пожгли…

 Я вижу их своим художественным воображением, — сказал Лоринков.

 И я вижу несчастную, истерзанную, но прекрасную страну, — сказал он.

 И от всего этого нам предлагают отказаться «исходники»?! — воскликнул он.

 От этой земли, от этих полей и лугов, поражающих вычурным рисунком трав и цветов?! — говорил в волнении близорукий Лоринков.

 Бросить нашу землю и двинуться в поисках какой–то неведомой никому Новой земли, причем неведомо куда? — спросил Лоринков.

 Страна это люди, — сказал, подумав Петреску.

 Возможно, — сказал Лоринков, пафосно добавив – но как же она все–таки прекрасна, наша с вами Молдавия…

Петреску, включив воображение, — и постаравшись забыть о том, что Лоринков третий год участвует в розыгрыше грин–кард, — был вынужден признать правоту собеседника. Молдавия, когда на ней не было видно людей, производила умиротворяющее впечатление. Словно картина Моне, слегка обгрызенная по краям мышами, подумал Петреску, здорово удивившись такой, — столь несвойственной ему, — метафоре. Широкие вначале реки, несущиеся стремительно в своих руслах, стихали, чтобы обернуться задумчивыми ручьями, дремлющими на своих поворотах. Холмы играли друг с другом в прятки, прячась за другими холмами. Рощи на месте тенистых некогда лесов жалобно тянули ветви к земле. Сапсаны летали высоко в небе, оглядывая Молдавию, и видели внизу поскрипывающее сооружение с корпусом автомобиля «джип», довольно быстро едущее по пыльной дороге.

На самой крыше сооружения чернела какая–то труба.

Петреску забыл сказать Лоринкову, что взял с собой и гранатомет.