 Мать–кукуруза, простишь ли ты меня? — спросил Лоринков.

 … — молчала Мать–кукуруза.

 Отец–Аист, — простишь ли ты меня? — спросил Лоринков.

 … — молчал отец–Аист.

 Пей вино, — сказала Мать–мамалыга.

 Закусывай мамалыгой, — сказал Отец–Виноград.

 Я не могу, — ответил Лоринков.

 Я ведь уже мертв, — сказал он.

 Для мертвеца ты чересчур пахнешь спиртным, — ответил Отец–Виноград.

Лоринков, страдая, приподнялся на локте. Он был укрыт, и лежал у себя в башне, на самом верху. Рядом с постелью сидел старый друг Лоринкова, лейтенант полиции Петреску. Глядя на выбритого Петреску, аккуратно одетого – насколько это было возможно в разрушенной Молдавии, — Лоринков смутился.

 Ты нашел меня без чувств? — спросил он Петреску.

 Я нашел тебя нажравшимся, — ответил честно лейтенант.

Лоринков поморщился. Петреску всегда и все упрощал. Может быть именно поэтому к нему и ушла Инг… Вспомнив, что его жена пару месяцев назад ушла к лейтенанту Петреску, вообще–то, не стоило бы так дружески общаться с соперником, Лоринков нахмурился.

 Чего тебе здесь нужно? — спросил он.

 Зашел погреться, — честно ответил Петреску, — был на дежурстве и замерз, как собака, ну и гляжу, у тебя горит, так что на вся…

 Понятно, — сказал Лоринков угрюмо.

Встал, завернутый в плед. Все тело ужасно болело. Ломило голову. Жажда мучила невероятно. Проклятый спирт, подумал Лоринков и попробовал вспомнить предыдущие сутки. Заходил какой–то журналист, это Лоринков точно помнил. Югослав какой–то, на что–то страшно обиделся. Это было плохо. Лоринков последнее время подрабатывал гидом для иностранных журналистов, которые приезжали в Молдавию написать репортаж пострашнее да привлекательнее. Это давало деньги. С другой стороны, подумал с неприязнью Лоринков, наливая себе воды в чашку без ручки – ну их к черту, этих западных журналистов.

 Все они дешевые позеры, все пишут про ужасы боев, проживая в гостиницах в 100 километрах от линии фронта и все они ужасно деловые, почему–то в куртках–спецовках с двумястами карманов, — поставил коллегам диагноз Лоринков, когда–то писавший про ужасы боев третьей молдо–приднестровской войны, отправляя репортажи из гостиницы в 30 километрах от линии передовой, сидя в интернет–кафе в, почему–то, куртке с множеством карманов.

Такие куртки со множеством карманов, кстати, делали журналистов похожими на девственника–Вассермана. Кто такой «вассерман», Лоринков не знал. Просто это был человек из статьи в газете, которую забыл кто–то из русских журналист. Что–то про «Экспресс»… Называлась статья «Вассерман – девственник!». Газета была оставлена в туалете, и статья про «вассермана» сохранилась лишь частично. Впрочем, почему этот человек девственник, Лоринков знал.

Это было понятно по фотографии.

На другом клочке газеты, висевшем уже на стене в спальне, как плакат, было написано

«…рейтинг наших земляков, добившихся успеха в мире.

1. Звезда мирового кино Натали Портмен зачали в Кишиневе и ее можно считать бывшей кишиневкой

2. Бывшая кишиневка Юлия Конева стала главой медиахолдинга «Элль».

3. Бывшие кишиневцы Марк Ткачук по кличке Цыкающий и Александр Копанский по кличке Местечковая Курва ограбили дом телеведущего Цекало и пытали шоумена…»

Эту газету Лоринков сохранял главным образом из–за фотографий новой главы «Элль» и голливудской актрисы.

Лоринков вздохнул, потер голову и наскоро оделся в туалете, стараясь не показывать, как ему плохо, даже осколку зеркала. Перед Петреску следовало выглядеть достойно. В противном случае тот бы рассказал своей жене – бывшей жене Лоринкова – о том, что бедняга пьет спирт и мучается. А не, — как обещал Лоринков перед уходом Инги, — пьет шампанское и танцует канкан с лучшими стриптизершами Кишинева. Глупости какие…. Ведь стриптизерши эвакуировались отсюда еще в 2004 году, когда из города выводились колонны с сотрудниками международных гуманитарных миссий.

Лоринков, наконец, вымыл руки, и вышел к Петреску, поприветствовать. Протянул руку, глянул на полукружье от ногтей и вспомнил. Похолодел. Постарался быстро спровадить Петреску.

 Когда пойдешь домой, и, надеюсь, сделаешь это скоро, — сказал он сдержанно и чуть иронично, — передай привет Инге, а сейчас давай я тебя провожу.

Остался доволен собой. Говорил, как и положено разговаривать с новым мужем своей старой жены. Кажется так, подумал Лоринков, чувствуя тошноту и головокружение.

 Я не домой, — сказал Петреску, — а в Касауцы.

 Куда?! — спросил Лоринков, присев.

 Касауцы, — повторил Петреску.

Лейтенант объяснил, что получил шифрованную телеграмму от начальства, в которой ему предписано явиться в Касауцкий лагерь. Там последнее время какая–то вакханалия преступлений.

 В смысле, неучтенных, — смущенно сказал Петреску под скептическим взглядом Лоринкова.

Пропал комендант, несколько штатных стукачей… К тому же, власти хотят проверить, правда ли сектант Серафим Ботезату – кто не слышал об этом последние несколько дней – был убит в лагере. А то пошли слухи о том, что Серафим был взят на небо. В общем, нужно расследование. Провести его поручили самому лучшему следователю Кишинева, лейтенанту Петреску…

 Ну и чего же ты хочешь? — спросил Лоринков.

 Мне нужен человек, который займется документацией, пока я стану работать, — сказал, кашлянув Петреску.

Лоринков демонически рассмеялся. С Петреску они учились в школе, и были даже друзьями. После выпускного вечера Лоринков подался на факультет журналистики, Петреску же предпочел полицейскую академию. Став пописывать книжонки, Лоринков сочинил историю фантасмагорическую историю про лейтенанта Петреску, и, по обыкновению, не успел переиначить фамилию главного героя, когда книгу случайно купили, чтобы издать. Из–за этого лейтенант год не разговаривал с приятелем, но затем они все же помирились. Во многом, — понимал Лоринков, — этому способствовало то, что Петреску мог заглядывать домой к писателю и разговаривать с его женой. Разговоры добром не кончились. Супруга Лоринкова, безмерно уставшая от полубезумного и почти не разговаривающего ни с кем писателя, с радостью предпочла ему порядочного, не пьющего и здравомыслящего Петреску. Перед уходом она, в отместку за четыре погубленных – как она утверждала – года жизни, разбила Лоринкову печатную машинку и оставила оскорбительную записку.

Кажется, ее увидел тот югослав, подумал со стыдом Лоринков.

 Ты мог бы подумать, — сказал он, прокашлявшись, — что я тут просто пью, но на самом же деле…

 О. я прекрасно понимаю, что, как и все второстепенные писатели СНГ, ты решил подражать Пелевину и попробовал практиковать трансцендентные практики с учетом местных условий, — успокаивающе сказал образованный Петреску.

 Гм, — сказал Лоринков, раздумывая, делиться ли увиденным.

 Я мельком глянул всю ту чушь, которую ты читал перед тем, как отключиться, — добавил Петреску.

Лоринков, покачиваясь, размышлял, успеет ли метнуться в угол кабинета и пристрелить Петреску. На это не стоило даже рассчитывать. Лейтенант обладал отменной реакцией. Да и потом, пристрели его Лоринков, вставал вопрос бывшей жены. Что, если она вернется? Лоринков вздохнул и сел. Налил вина.

 Прошу тебя, — сказал Петреску, — поехали со мной!

 Тебе нужно развеяться, — жарко уговаривал он, — получить новые впечатления…

 Башню твою вот–вот сожгут, набежит банд побольше, и все, — предрек лейтенант очевидное будущее здание Кишиневского музея.

Лоринков глотнул, спросил:

 Как ты сказал, тот карьер называется?

 Касауцкий, — охотно ответил Петреску.

 К тому же, — добавил он, — мы едем на машине

 Это же немыслимо по нынешним временам, сам знаешь… — завлекал Петреску.

 На машине, — сказал Лоринков, — в Касауцкий карьер…

Петреску бросил последний козырь:

 Я уступлю переднее сидение рядом с водителем.