9

Той ночью я проснулся в окровавленной постели.

Проснулся с невероятной эрекцией и смутными воспоминаниями о каком-то печальном происшествии, заставившем меня встать с кровати и подойти к окну, и встать напротив одинокой Венеры. Я чувствовал сильный страх и сердцебиение: из таких, от которых слабеют ноги и пропадает всякое желание бороться за свою жизнь. Должно быть, так бьется сердце у жертвы в чаще, когда она замечает пристальный взгляд хищника и понимает, что все потеряно. Такие передачи обожала смотреть по ТВ моя жена. После этого я, к счастью, глянул вниз, и сердце мое успокоилось. Моя феерическая эрекция поражала небеса, мой кол подпирал, словно кариатида, мои ребра, а они, из-за накаченного преса, видны лишь на самом верху тела. Я поразил сам себя. Конечно, мне сразу же захотелось секса.

Слов нет объяснить, как я хотел в этот момент женщину.

Глядя в окно, на зеленеющие берега Днестра вдали, над которыми повисла тускло мерцающая красная звезда, я начал выкликать женщину всей силой своего естества. Я вспоминал всех своих любовниц, я вырисовывал мельчайшую черточку тела каждой из них, я лепил их, словно язычник – божка из глины. Я хотел, чтобы хотя бы одна из них пришла ко мне в это утро. Я чувствовал жажду, я мечтал вломиться между нежных и мягких женских ног, инстинкт насильника вспыхнул во мне. Если ты есть, взывал я мысленно к Богу, то пошли мне женщину и я сделаю ради тебя все. Если и ТЫ есть, молчаливо кивал я Дьяволу, стоящему за другим моим плечом, и бог не захочет помочь мне, пошли женщину ты, и я буду твоим верным слугой. Дай мне. Женщина. Вот что мне нужно было этим утром. Но Дьявол молчал и я, обернувшись, видел за своим плечом лишь пустоту. Лишь тогда я понимал, что он стоял вовсе не там. Дьявол переглядывался со мной в обличье Венеры. Что же. Я мысленно напомнил об условиях договора и пожал плечами.

Ровно в эту же секунду зазвонил телефон.

Никаких сомнений в том, кто именно вызвал этот звонок, у меня не возникло. Я подошел к тумбочку у кровати, и, смахивая что-то потекшее из носа – видимо, это была кровь, и именно ей я запачкал простыню ночью, такое случалось, у меня слабые узкие сосуды, – протянул руку наугад. Уронил трубку. Чертыхнулся.

Не чертыхайся к ночи, – сказал тоненький голосок.

Не поминай всуе его имя к ночи, – сказал он.

Сейчас уже утро, – сказал я.

Пусть и раннее, – сказал я.

К тому же, никакого Его нет, – сказал я.

Она недоверчиво хмыкнула. Я мысленно согласился. Кто, как не он, Дьявол, чье имя не стоит поминать в ночи, послал мне ее? Люба – а это была она – вздохнула. Я буквально видел, как она заложила ногу за ногу. Она была моей любовницей. Моей Бывшей любовницей. И звонила мне впервые за четыре с половиной года. Нужно ли говорить, что у меня отпали какие-либо сомнения в реальности существования того, чье имя мы боимся называть в ночи? Не было никаких сомнений. Сам Дьявол послал мне ее. А что же Бог? Неужели объявится еще одна женщина, подумал я, и переступил с ноги на ногу. И только тут почувствовал, что на полу мокро.

Ты не звонила очень долго, – сказал я.

Я думала, что никогда не позвоню, – сказала она жалобно.

Но что-то толкнуло тебя сделать это, – выжидающе сказал я, терпеливо ожидая подтверждения.

Верно, – сказала она.

Ты слепил из воска мою фигурку и сунул ей между ног мобильный телефон? – спросила она.

Ты никогда не шутила достаточно удачно для того, чтобы я рассмеялся, – сказал я.

Ты никогда не был достаточно вежлив для того, чтобы спросить меня о причине звонка, – сказала она.

Верно, – сказал я.

Я просто говорил «приезжай» и ты приезжала, – вспомнил я.

Я приезжала, и мы трахались, – сказала она.

Ты приезжала и мы трахались, – сказал я.

Снова переступил с ноги на ногу, пытаясь понять, почему пол мокрый, и прислушался. Она, конечно, была пьяна.

Приезжай, – сказал я.

Ох, милый, – сказала она.

А, ну да, – сказал я.

Большая часть свободного времени Любы уходила на то, чтобы избавиться от болезненных зависимостей. Алкоголь, сигареты, иногда наркотики, ну и я. Порой мне это льстило, иногда безумно раздражало. Особенно в те дни, когда у меня не было женщины, и я буквально шаманил на то, чтобы хоть одна из них появилась в утро моих невероятных похмелий и эрекцией. Люба была рослой, сумасшедшей оторвой с огромной грудью пятого размера, что порой служило ей поводом для рефлексии. Исключительно во время пьянок, конечно. Напившись, она причитала над тем, что из-за груди мужчины считают ее шлюхой, тащат в постель на раз-другой, и бегут от серьезных отношений, потому что не верят в их возможность с женщиной с Таким Бюстом. Иногда, впрочем, я подозревал что она страдала бы от груди первого размера не меньше, а то и больше. Она вытворяла безумные вещи – опять же, благодаря алкоголю, – и иногда спала с тремя-четырьмя незнакомыми мужиками за день. Но деньги у нее водились, их регулярно снабжал дочь папаша – владелец трех самых модных коктейль-баров города. Так что в нашем городе Любе легко прощали то, за что другая, менее состоятельная, девушка, давно бы очутилась за бортом общественного мнения. У нее были плотные, красивые ноги. И почти не было живота. Глаза у нее все время блестели, а волосы были черными и жесткими. Кажется, я ничего не упустил? Ах, да.

Она была влюблена в меня.

По-настоящему. Так что лет десять назад, когда я вернулся в Кишинев из Стамбула в статусе признанного писателя, и стал склеивать разбитое сердце влагалищными соками, которые жадно черпал между ног самых разных женщин своего городка, Люба даже пробовала жить со мной. Конечно, из этого ни черта не получилось. Я не жаждал верности и не мог дать ее. Люба страдала из-за этого, но с удовольствием передала меня по цепочке своей подруге. Ту звали Ирина, – для друзей и любовников Рина, – и она тоже увлекалась пьянством, прикладной магией и большими, твердыми членами. Поскольку я имею прямое отношение к последнему и первому, и опосредованное – ко второму, мы с Риной сошлись легко и быстро.

Всякий раз, когда я вспоминаю о той легкости, с которой вы с Риной изменили мне, – сказала как-то Люба, – я прихожу в уныние.

Брось, – говорил я, – кто, как не ты, свела нас?

Да, – говорила она, – но дело-то не в этом?

А в чем, малыш? – спрашивал я, засаживая ей поглубже, и заползая на нее повыше, ведь я обожал миссионерскую позицию с Любой, это всегда наводило меня на мысли об инквизиторах в лесах Парагвая и насилуемых ими индианках.

Я всегда завидовала Рине за ту легкость, с которой она дает мужикам, – говорила Люба, кося своими глазами индианки, – нет, не тело, а что-то…

Помню, как она сошлась со своим первым мужиком, который трахнул ее, когда мы учились в частном колледже в Яссах, вот была потеха, – говорила она, глядя мне в глаза и подергивая ляжками.

Впрочем, нет, не стану рассказывать, – говорила она, запрокидываясь.

Вот сучка, – смеялся я, вцепившись ей в грудь, – ты же уже рассказываешь.

Продолжай, – говорил я.

Ну, – говорил я.

Да говори уж, мне же все равно плевать, – говорил я.

Люба?! – говорил я.

Вот шлюха! – восклицал я, раздосадованный, и залеплял ей пощечину.

Но она молчала. Только этого она и ждала, она обожала, когда ее били. А я… Крючок впивался в кожу, и, пусть неглубоко, но распарывал ее. Но поначалу я не придавал этому никакого значения. Отец всегда говорил мне: если порезался, то посыпь рану солью, всего дел-то. Так что я никогда не придавал значения никаким ранам. К тому же, женщины мастерицы на такие штуки. И я трахал Любу, чтобы она там не говорила. И трахал бы еще много лет, – это может длиться вечно, почитайте-ка «Деревни» Апдайка, – если бы она не решила, что дальнейшая наша связь разрушает ее, как личность. Она перестала спать со мной, а мне было не до того, чтобы удерживать ее.

Ведь наш с Риной роман был в самом разгаре.

Он полыхал, как мусорный костер посреди двора, и чадил вонью сжигаемых крыс, павших листьев и пластмассовых бутылок. Адская, безжизненная атмосфера возникла в эпицентре нашего пламени. И только два таких беспринципных, подлых, бесчестных существа, как мы с Риной, могли выжить в нем. Говорят, крысам не страшна радиация, а тараканы выживут в мире и после ядерной зимы. В таком случае я знаю, кто станет Адамом и Евой а новом мире с заснеженными пейзажами и лосями, забредающими в супермаркеты. Мы с Риной выжили бы в самом аду, если бы ад существовал на земле. Да он и существовал.

И это, – на определенной его стадии, – был наш с ней роман.

Я сглотнул. Люба молчала, но меня ее молчание не обманывало. Я знал, что она может дышать в трубку часами, вовсе не считая это бестактным или бессмысленным. Я слышу, как бьется твое сердце, говорила она в такие минуты. А я ее сердца никогда не слышал. Грудь мешала.

Интересно, чувствуешь ли ты сейчас то, что чувствую я? – спросил я Любу.

Сильное сердцебиение и испуг, – сказала она.

Приезжай, – сказал я.

Приезжай, я хочу тебя, – сказал я.

А как же Рина? – спросила она, хихикнув.

Не веди себя, как дура, – грубо сказал я.

Рина в отъезде, – сказал я.

Стал ли бы я звать тебя сюда, чтобы потрахаться, если бы она спала в моей кровати, – сказал я нарочито грубо, потому что грубость Любу заводила, а мне очень, ужасно, хотелось ее завести.

Я взглянул вниз. Он стал как-будто бы еще больше и крепче. Я испугался, что он вырастет настолько, что проткнет мое подбрюшье. А чтобы этого не случилось, мне следовало найти кого-нибудь, кому бы я проткнул подбрюшье вместо своего. И Люба, с ее огромными грудями и горячечной задницей, была первым кандидатом на это увлекательное приключение.

Так ты приедешь? – спросил я, благодаря Дьявола.

Не знаю, – сказала она, став почему-то грустной.

Где ты сейчас? – спросил я.

Дома, – сказала она.

Значит, приедешь, – сказал я.

Она ненавидела оставаться дома одна. Квартира у нее была огромная, роскошная, с видом на парк и огромным окном на всю стену – она любила сосать, стоя на коленях у этого самого окна, – но неухоженная. Неудивительно. Ни один мужчина не оставался там больше, чем на сутки. В результате дом Любы стал чем-то средним между базой альпинистов у подножия Эвереста и казармой пожарного расчета. Не хватало шеста, по которому бравые парни спрыгивали бы вниз, освобождая место следующей партии. Впрочем, это решилось, и Люба установила шест. Ей нравилось танцевать возле него, и она, отдаю ей должное, научилась делать это в совершенстве Может быть, думал иногда я, глядя то на макушку Любы, то на вид на парк из ее окна, ее проблема состоит в том, что она была чересчур и во всем хороша. Не хватало червоточинки. Изъяна. Когда человек идеален, не за что взглядом зацепиться. Вот Рина, к примеру, вся была в этих невидимых никому, кроме меня, щербинках. Так что я не просто прицепился к ней. Я прилип, как братец Лис к смоляному чучелу братца Кролика.

Почему ты грустишь? – решил блеснуть экстрасенсорными способностями и я.

Эти способности всегда были причиной шутливых споров между Любой и Риной. Люба утверждала, что у меня есть дар предчувствия и звериное чутье. Это было чересчур, как всегда, когда дело касалось Любы. Рина же, напротив, говорила, что в плане предвидения я – валенок-валенком (так она и говорила) , и не чувствую людей, и события. Как всегда, истина была где-то посередине. Например, в данный момент я остро почувствовал Любину тоску. Она словно овеяла макушку моего члена траурной вуалью.

Ты грустишь, – сказал я, потому что она все еще молчала.

Мне страшно, – сказала она.

Кстати, ты прекрасно знала, что Рины нет сейчас дома, – сказал я.

В противном случае ты бы поостереглась звонить ночью, – понял, наконец я.

Наконец, понял, – сказала она.

Иногда я думаю, что Рина права насчет твоей эмоциональной бесчувственности, – сказала она.

Где Рина? – спросила Люба.

Откуда мне знать? – спросил я.

Трахается должно быть с одним из своих любовников, а как вернется, наплетет что-то про конгресс в Киеве или Бухаресте, – пожал плечами я.

Глянул в окно – до рассвета оставался примерно час, – и в зеркало. Черт лица еще видно не было. Пол темнел, значит, жидкость не была водой. Я потрогал нос. Весь в засохших корках. Носовые кровотечения у меня случались, и часто. Но таких сильных, еще никогда. Впрочем, это не имело значения, я никогда не боялся вида крови.

Так ты видела Рину в городе? – спросил я.

Нет, – сказала она.

Откуда же ты знаешь, что ее здесь нет? – спросил я.

Мне приснилось, что она умерла, – сказала Люба испуганно.

И, проснувшись, я поняла, что это правда, – сказала она.

Я вздохнул. Люба всегда переоценивала сны, как знамения. В груди заныло. Зачесались руки. Я знал, это нервное. Так, почесываясь, я встал и подошел к окну. Ворота закрыты. Значит, автомобиль в доме. Наш двухэтажный, довольно скромный по местным меркам, особняк, расположен не так далеко у дороги… Машина у нас одна на двоих. На права я сдал всего несколько месяцев назад. Я поежился, и вернулся к кровати. Сел и потрогал ноги. Засохшая кровь.

Итак? – говорю я ей.

Мне приснилось, что Рины умерла, – сказала Люба.

Ее убили, – пояснила она, – и это сделал ты.

Вот как, – сказал я.

Откуда же тебе знать? – спросил я.

Известия мелькают, словно крысы, – сказала она.

Я усмехнулся. Она произнесла фразу из одной из моих книг, которым я придавал так много значения в то время, когда еще лелеял мечты о попадании в мировую «десятку». Мейлер, Хеллер, Апдайк, и иже с ними. Когда я понял, что попал в десятку, это не изменило ровным счетом ничего в моем писательстве и в моей судьбе. Мне точно так же пришлось вставать ни свет, ни заря, и садиться к столу, чтобы начинать все сначала. Я был потрясен. Это меня буквально сломало. Так, должно быть, чувствовал себя Али, которому после мясорубки с Фрезером подкинули еще работенки. И это после десяти лет и двух десятков книг?! Черт. И тогда я сказал себе – ладно, я пас. И перестал писать.

Рина смеялась надо мной, когда я писал.

А когда перестал делать это, стала смеяться еще язвительнее и обиднее. Она вынимала мои кишки своими острыми зубами полинезийской акулы, и наматывала их на сумочку, как флаг побежденной армии. Она ненавидела меня, когда я был сильнее, и стала презирать, когда я ослаб. А я ослаб, и дар оставил меня.

Что же, зато у меня осталась масса времени на женщин.

Одна из них звонила мне сейчас, и со значением произносила фразу из одной моей книги. Известия мелькают, словно крысы. Видели ли вы, как мелькают крысы? Это действительно страшное зрелище. Оно не будит в нас ничего, кроме отвращения и испуга. Крысы слишком быстры, чтобы мы их увидели. Мы видим лишь некую тень. Воспоминание. Меня передернуло.

Ты вздрогнул, – прошептала Люба.

Я вздрогнул, – сказал я.

И я мерзну, – сказал я.

Так приедешь ты или нет? – спросил я.

Я знал, что Рина вернется нескоро. Я знал, что она устроит скандал, когда увидит здесь Любу. Но я знал также, что она устроит бойню, только когда Люба покинет нас, и вернется в Кишинев. До тех пор Рина будет улыбаться, и скользить мимо меня ледяной змеей. Респектабельная убийца. Вот на ком я был женат пятый год. Она в считанные годы сломала мое честолюбие, мою волю и характер. Легко и играючи. Словно питон – кроличий скелет. Внезапно окно посерело. Стало понятно, что рассвет и хорошая погода откладываются. Будут дождь. Так и есть, Венера за окном исчезла.

Я почувствовал, как ноют мои кости.