30
… знаешь, господин писатель, мне все равно, сколько раз ты втыкал в сладкую мякотку этой пропащей сучки, пропахшей порохом, гарью и изменами – твоей стервы-жены, сводящей тебя с ума на потеху всему городку и всем вашим гостям, – но я знаю, что если бы ты хоть раз попробовал меня… ты не отлипал бы от моей дыры, господин писатель, ты бы черпал из нее, как лакомка – десерт из дыни, знаешь, как их готовят? – берут дыньку, скоблят ее, смешивают мякотку со сливками, медом, орехами, и снова фаршируют дыньку. Ах, господин писатель, когда я увидела тебя, моя матка выскочила наружу, чтобы начиниться сластями. А потом снова втиснуться в меня, но уже другой, другой, совсем другой.... о, ты бы черпал меня своей пятерней, как кот– сметанку… я и теку сметанкой, господин писатель, при одном взгляде на твои длинные ресницы, твое загорелое лицо, твою темную кожу, ах, как бы она смотрелась на моей белой – торт день и ночь, и ты – суховатый подгорелый корж, лежащий на мне, дебелой, пышной белой прослойке из заварного крема, сметаны, сливок, белого и воздушного естества, которое сочится влагой лежалого пирога при одном лишь виде тебя… приди, и понюхай… моя мякоть пахнет дынькой, она и на вкус и на цвет такая же. Я хотела попробовать себя, чтобы ты не разочаровался, когда это случится, и заказала комплект серебряных ложек. Их привезли вовремя, я взяла одну, самую длинную, это для жульенов, было написано в сопроводительной записке от фирмы-производителя – и зачерпнула себя, а потом постучала осторожно по блюдечку и слизала капельку. М-м-м, что за блюдо мы тебе сварили! Моя дыра спелая, как дыня, мягкая, как дыня, упругая, как она и даже оранжевая – как дыня. Она тоже оранжевая, да, и полна скользких белых семечек, эта моя госпожа дыра, что так ждет тебя, господин писатель. Эти семечки – это твои белые червячки, которые устроят соревнования в моей дыре на заплыв к матке. Ты так нравишься мне, что я бы с наслаждением залетела от тебя. Эти семечки, эти твои головастики. М-м-м-м. Это твои сперматозоиды. Что, господин писатель, не один ты умеешь в нашем городке выбирать слова. И бросаться ими, как ребеночек песком? Видел ли ты, как тонут дети? Это несправедливо. Как несправедливо то, что ты трахаешься с сумасшедшей сучкой, которая ненавидит тебя и дает всему чертову городку и городу по соседству, а тебя ублажить не хочет. Приди и возьми меня: я стану встречать тебя после трудного дня на коленях в прихожей и первым делом вылизывать твой член, а потом ботинки. Я подотру тебе задницу и не поморщусь. Ты зажег во мне свет. Ты зажег его в моей дыре. Из заброшенного склада, пустующего на окраине старого порта, склада, пропахшего отчаянием крыс, похотью корабелов-мужеложцев и истлевших канатов, моя пизда превратилась в хорошо освещенный ангар. В стенах его в стерильной чистоте заработали сейчас рабочие компании «Форд», которые и не подозревают о грядущем увольнении и выносе производства в Китай. Один взгляд на тебя стал инвестицией для моих депрессивных районов, сладкий. Я взорвалась строительным бумом при мысли о твоем члене. Так приди ко мне и дай его мне хоть пососать. Твоя жена ведь не очень любит делать это, не так ли?
О, я видала порты и корабли, пустыни и скалы, я видала моря и города, сладкий, ведь мои родители богаты. Я с удовольствием поделюсь с тобой своими деньгами. Не наличными, нет. Мы будем путешествовать, и ты станешь брать меня в самых неожиданных местах, как в фильмах: телефонная будка на окраине Каракаса, машина с открытым верхом в калифорнийской пустыне, засранный туалет порнографического кинотеатра в Париже, лодочка, текущая по Дунаю мимо Вены. Поехали. Поехали со мной, господин писатель. Я покажу тебе настоящую жизнь и дам потрогать ее изнанку. И изнанку своей дыры, так похожую на ощупь на тыковку, я тоже тебе дам. Ох, я пишу страшные вещи, глупые вещи, но это ты делаешь меня такой и не нужно говорить, что ты толком и не видел меня. Уж что-что, а насмотрелся ты всласть. Иначе я зря вываливала свои сиськи на край бассейне, едва завидя тебя. Ноги я прятала, но верхом ослепляла. Ты пялился на мои сиськи. Я знаю, и не смей утверждать обратного – я сразу заметила твой взгляд на груди, о, он прожигал даже через мой пятый размер, и я сказала себе, вот это мужчина, вот это кол, вот это похоть. Тебе явно не нравилась моя задница, – я прочла это в твоем взгляде, я вообще читала в нем больше, чем в твоих книгах, – но я видела, как ты глазами сказал: ладно, все равно стоило бы вдуть этой толстушке. Вот за это я тебя и ценю. Никогда не выкидываем белый флаг, да? Ты бы трахнул и дерево, наряди его кто в юбку, кричала твоя сучка-жена, которую слышно в тихие ночи даже на Луне. Ты бы сделал это, да? Так вот, знай, сладкий, что это привлекает женщин, если, конечно, между ног и во рту у них мякоть, а не стальные клещи, как у… впрочем, ты уже понял, как я отношусь к этой идиотке, которой незаслуженно повезло.
Ты пришел и щелкнул включателем и моя пизда заполнилась ровным светом. Я увидела, наконец, кто я и что. Вот что творят с вами книги, если, конечно, вы достаточно экзальтированы для этого. Первый раз я дрочила, когда прочитал одну твою книгу про Стамбул, господин писатель. Недурно, недурно написано. А больше всего мне понравились сексуальные сцены: откровенные, пряные, взыскующие. Я дрочила, читая их. Мне было 12 лет, жаль, что мы не встретились тогда: я еще не была настолько толста, чтобы пугать мужчин, но у меня уже выросла грудь, а рот мой вырос независимо от меня. Ах, господин писатель. С какой сладостью во рту я бы позволила тебе совратить меня. Но ничего не поздно исправить, я подарю тебе все лучшее, что у меня осталось. Ты словно околдовал меня. Но я ответила тем же. Тебя тянет ко мне, я вижу. Ты время от времени поглядываешь в мою сторону и явно мечтаешь покачаться на моих буферах. Я приворожила тебя в ответ. Помнишь, ты попросил у меня ракетку, когда у вас были гости и кому-то не хватило? я вошла в дом, вышла из него. И дала тебе ракетку. Хотя она и была у меня в руках. Твоя жена посетовала на то, что у вас сумасшедшая соседка. Гости хихикали. А я просто сунула рукоятку себе Туда. И она сразу стала мокрой. Помнишь? Ты еще сказал тогда, что из-за жары у тебя ладони вспотели. Нет.
Это моя дыраа вспотела.
И, милый писатель, кому, как ты думаешь, ты обязан победой в том матче? Соки мои укрепили твой удар, да. Странно, но мне кажется, что я влюблена в тебя, как кошка. Я не очень хорошо знаю, как это, потому что у меня никогда не было животных. Но я слышала выражение – тереться, как кошка и быть влюбленной, как кошка – и мне кажется, что они достаточно верно характеризуют нынешнее мое состояние. Иногда я благодарила бога за свою полноту. Может быть поэтому твоя жена-сука не замечала того, что я буквально трусь дырой обо все углы вашего дома, чтобы привлечь твое внимание. И рано или поздно ты пойдешь на запах, милый самец. Пусть он и отдает вощеной бумагой и чернилами, но на то ведь ты и писатель, верно?
Знаешь, я никогда и никого так не любила, как тебя. Ну, не считая одной девчонки в Лондоне. Хмурый дождик, зеленый газон, бобби в меховой шапке и «баклажаны» на улицах, ха-ха. Не верь. Милый, я покажу тебе настоящий Лондон, только для этого нужно будет, чтобы ты бросил свою сучку-жену, отказался от шлюх, которые окружили тебя плотной стеной, и вырвался, наконец, на свободу. Ко мне. Я жду тебя ласковым теплым морем. Ты когда-нибудь купался голым? Знаешь, это чувство свободы, когда нагишом скользишь в волнах… круче него только то чувство, которое испытываешь, когда заплываешь чуть в море, и испражняешься прямо в воду, словно большая рыба, а потом – без забот, без хлопот, – отплываешь и скользишь себе дальше. Что, грязно? Брось, господин писатель, ты у нас извращенец еще тот, видала я всякого в ваших окнах. Не обижайся. Любовь дурманит меня, от волнения я путаюсь. Я словно обкуренная, мне на вечеринках нравилось сразу накуриться, чтобы не стесняться. Да, о школе. Я четыре года училась в Лондоне в частной школе, знаешь, как оно бывает. Колледж, свободный английский, езда на лошадях, трах в кроватях, и блевотина под кроватями. И навоз, который вы убираете своими руками, чтобы быть настоящими леди и джентльменами. И родители, которые воспользовались таким чудным предлогом, чтобы избавиться от своего ребенка.
знаешь, отправить ребенка в частную школу это как сделать аборт на двенадцатом году беременности.
Но я на них не в обиде, они откупились, и это лучшее, чем могут расплатиться нерадивые родители. В конце концов, похороны тоже стоят денег! Наверное, они спрятали меня в этот колледж за то, что я толстая, за то, что я некрасивая, за то, что я странная. К тому же у меня было что-то вроде рака. Иногда меня возили в Швейцарию, и я ходила по коридору в тапках и халате, и у меня Облучали. Видишь, как здорово кататься по миру, господин писатель? В Швейцарии, правда, было больно, но не бойся, это не заразно. Ты свободно сможешь впустить в меня своих головастиков, и пусть они вырастут в мокром болоте дыры в целый хор лягушек и исполнят нам летнюю серенаду во время бессонной ночи. Впрочем, моя дыра больше похожа на шейкер. Она смешает чудесный коктейль. Занесешь мне туда кусочек льда на кончике своего рога? Хи-хи. Знаешь, мне нравится, как ты разговариваешь. Ты словно прицеливаешься, а потом бьешь. Ты даже подбородок чуть опускаешь перед тем, как сказать. Твои слова несутся так быстро. И от них мелькают огненные вспышки в глазах. Я падаю в обморок, когда слышу твое глухое «здравствуйте». Ты считаешь свой голос невыразительным? Он самый сексуальный в мире, он с хрипотцой, и если ты считаешь, что она у тебя из-за спиртного, то я позволю тебе спиваться. Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, господин писатель. Ну, или «хэло», если по-английски. А вообще, я говорю на нем свободно, так что тебе будет посредством кого общаться со всеми этими журналистами, которые станут брать у тебя интервью. Я не стану ревновать. Лишь бы не в рот, ха-ха. О, в рот, в рот доверься только мне, сладкий. Позволь мне провести показательное выступление, дай хоть часик не демоверсию, и ты женишься на моем рте. Я сама поведу его под венец к тебе, ждущему у алтаря, в черном костюме, такому застенчивому…
мне нравится, как ты смотришь, слегка склонив голову на бок. Я люблю твои полные губы – несправедливо, что природа дала их тебе, господин писатель, а не какой-нибудь несчастной толстухе вроде меня, – и гигантские ресницы. Судя по крикам, – которые постоянно доносятся до моих окон и падают на лужайку, постучавшись в стекло, – гигантские у тебя не только ресницы? Я часто думаю о тебе по утрам. Говорят, мужик с похмелья хороший рубака. Уверена, ты хороший мужик. Я Знаю, что ты чувствуешь мои мысли о тебе по утрам. Я лежу на кровати и думаю – приди и возьми меня – не хочешь в дыру, так вломи в сраку, брезгуешь через черный вход, трахай в рот, делай что хочешь, лишь бы кусок твоей плоти наполнил мою. Где угодно, как угодно, что угодно. Я готова лизать после анального секса. Да, я позволю тебе и это. Тебя ждут фейерверки розового мороженного и стоны девственниц, жала шершней в спине в ягодицах и тающий лед на языке. Я дам сделать с собой все, чего ты пожелаешь. Ты сможешь чередовать все мои дыры, как захочешь. Я вылижу тебе задницу. Я сосу лучше всех в городе, ведь толстым приходиться стараться.
Та девчонка в Лондоне. Мне было тринадцать, а ей семнадцать. Она смеялась надо мной, щипала меня. И даже хлестала меня мокрым полотенцем – больно, господин писатель, – и не хотела со мной дружить. Еще бы. Я толстая и маленькая. Закрытые школы британского типа, милый. Не только у Джойса там топят новичка в туалете с головой. Ну, зато там учат читать Джойса. Да и черт с ними, милый, я расскажу тебе о них позже, когда ты захочешь послушать грязненького. У всех нас свой печальный опыт детства. Я любила ее, как тебя. При виде вас обоих у меня дыра потеет. Но у меня не было шансов с ней: я носила специальное утягивающее белье, чтобы живот не отвисал. Милый! Я упорна, как ты. Я знаю, как ты упорен – в какой-то рецензии на твою книгу я прочла, как ты трудолюбив. Я такая же. Я купила ожерелье из 10 больших шариков и научилась перебирать их во рту. Все аплодировали и подкидывали вверх папки. Я была звездой. Это значило, что из мальчиков мне не даст в рот только ленивый – никто так хорошо, быстро и качественно не делает шлюхой, как стая детей, но мне было плевать. Это значило отдаленное будущее, а я хотела близкого. Здесь, Сейчас, Ее.
Когда я показала этот фокус и сумела облизать себе губы, удерживая парочку во рту, она стала глядеть на меня чуть задумчивее. Я поняла – пора. Дежурный дернул за шнур и медь зазвучала над спальнями. Голуби мерцали за нашими окнами привидениями зарезанных Джеком проституток, и где-то на башне пробило полночь, когда я выползла из кровати и, с решимостью пирата, пошла на штурм своей Картахены. Она спросила, зачем я здесь, когда я открыла дверь в ее комнату, но я ничего не ответила, все было и так понятно. И ей тоже, поэтому она не выгнала меня и даже не встала с кровати, а просто смотрела, как я закрываю дверь, становлюсь на колени, и ползу к ее кровати. Ах, мой сладкий писатель.
Только женщина, которая умеет унижаться, сделает тебя счастливым.
В ту ночь я сделала ее счастливой. когда я исхитрилась просунуть голову ей между ног – после непродолжительной борьбы, которую она позволила себе скорее из любопытства, потому что в любой момент могла закричать или избить меня, – мой язык нашел в ее девственной дыре десяток гигантских яиц птицы Рух, и я сумела перебрать их, одно за другим. Я вылизала ее всю, от темного пованивающего начала до мясистой верхушки, и она забыла все на свете. Забудешь и ты.
Я подтирала ее языком и могла бренчать ее девственной плевой так, что соседних комнатах слышали ангельскую музыку и просили одолжить пластиночку. Иногда это был Бах, а иногда «вечер трудного дня» Битлов, и я томно закатывала глаза, усаживаясь у нее между ног. А ведь это была самая красивая девочка в нашем классе.
за каких-то пару месяцев я сумела превратить себя в ее глазах в красавицу.
Хотя я вру себе и тебе, а мне не хотелось бы начинать наши отношения со лжи, как говорят в красивых молодежных комедиях. Буду серьезна. Она по-прежнему презирала меня и считала некрасивой, но уже жить не могла без моих отсосов. Стала сексозависимой, хотя секса-то у нее и не было. Я сосала и лизала ее так, что она впала в зависимость. Едва я заканчивала и она спускала, как ей хотелось, чтобы я подудела в ее раковину еще. Я старалась, знаешь. Иногда у меня немел рот, и я чувствовала как мои губы становятся мраморными. Я каменела, как девочка в сказке, с той лишь разницей, что у девочки каменел низ. Но моего низа не существовало, был лишь прекрасный верх. Увы, господин писатель. Я стала жертвой собственного усердия. Я так раздразнила свою любовь, что ей нестерпимо захотелось трахаться. И она сделала это, конечно. И она сделала это с плейбоем параллельного курса, конечно. Я узнала об этом позже всех. Просто сунула в нее как-то язык, и, оп-па, поняла, что ничто не удержит меня от падения в ее сладкую дыру. Кто-то был в ее дыре, поняла я, и в ту ночь лила в ее дырку не только слюни, но и горчайшие слезы, каждое – с голубиное яйцо.
О, господин писатель, знаешь ли ты, какая это мука, – ощущать незримое присутствие члена в своей любимой дыре? Если ты любил свою жену, то ты знаешь. Она дала всему городку. Она дала всему миру. И она – нет, уже не твоя жена, а моя возлюбленная, – она дала своему парню. И, знаешь, они хотели, чтобы я обслуживала их, когда они это делают. Парень был не дурак. Само собой, я обслужила, о, как я обслужила, милый. Они попросили меня обнажить грудь – она-то у меня большая, красивая, – и только. Они трахались, а я смазывала места сцепления, в общем. Как он кончил! Я знаю даже, сколько он в нее вылил, потому что мне разрешили полизать ее после и я высосала из нее все, весь этот белый крем, взбитый в самой прекрасной чаше для готовки, которую только создала природа – в ее дыре. Ну а потом они, вдоволь посмеявшись надо мной, тайком поехали в кино и разбились, ах, какая жалость, господин писатель. Как в индийских фильмах, да? Ох уж эти тинейджеры! Несутся стремя голову, превышая скорость, на чужих авто, да еще и пьяненькие и обжимаются, немудрено, что они вечно попадают в истории, вечно попадают в аварии. Только мои тинейджеры, господин писатель, попали в свою историю благодаря мне. Это я ее написала для них. Мой темный голос сказал мне – встань, пойди к автомобилю, и порви вон тот тонюсенький шланг под капотом. И я так и сделала! Как, кстати, и в машине той шлюхи, которая закатила тебе скандал на выходе из дома. Ох уж эти твои проститутки, господин писатель! Жена-то твоя тоже шлюха хоть куда, но и любовницы – не лучше. Мне не понравилось, как она себя с тобой вела, и я видела, что она напугана, она боялась тебя, и у тебя было лицо убийцы, и я сказала себе: ну так пусть сдохнет сегодня. Но машина просто не завелась, и это тоже был здорово, потому что я увидела как Ужас спускается с небес и садится ей на лицо грязной вороной. А больше я ничего не увидела, потому что под его крыльями ничего и не видно…
милый, тебе нужно быть жестче с женщинами. Если ты думаешь, что для этого достаточно их убить, то ошибаешься.
Если хочешь быть по-настоящему жестким с женщиной, уничтожь ее дух, ее волю, разотри в порошок ее энергию и мысли. Раствори ее в серной кислоте, и только после этого приступай к самому главному. Мне понравилось, что ты прикончил ту шлюху, которая истерила возле твоего дома. Убивай их всех, кроме меня. Не позволяй им вертеть собой. Жены это тоже касается. Никогда не понимала, что ты нашел в этой твари? А еще меня мучил вопрос: почему человек, который трахнул все живое в округе в радиусе ста километров, не обращает внимания на свою соседку? Ты слеп, как и все мужчины, решила я. А потом поняла, что слепа я. А ты пялишься – буквально отрываешь по куску и хрупаешь взглядом – на мои гигантские сиськи. Знаешь, мне нравится в тебе все и мне нравятся твои книги. Я оказала тебя услугу, согласен? иначе твоя истеричная любовница давно бы уже унеслась в Кишинев и растрезвонила всем о сюрпризе в твоем подвале. Но она этого не сделала, ведь ее машина сломалась, благодаря мне. За тобой должок, сладкий. Напишешь о нас с тобой? Что-нибудь эротическое? И не вздумай избежать расплаты, меня ужасно бесят люди, которые не ценят оказанных им услуг. Помнишь, что я писала о своей Великой Любви? Не стану отвлекать твое внимание, скажу лишь, что после того происшествия она долго долго лечилась, и лежала, бедненькая, неподвижной, в больнице. Я приходила навестить ее и нашептывала ей, что случилось на самом деле, в дырку для уха посреди бинтов. Я знала, что она никому ничего не расскажет, слишком уж стыдные штуки мы вытворяли, ая-яй. И всегда можно было списать это на ее бред. Парень погиб сразу, а она поправилась, – что стоило ей полугода в больнице и в аду, – и уехала куда-то домой, в Кишинев. там сразу вышла замуж за мужика, пожалевшего ее. Вы, мужчины, из жалости яйца себе отрежете.
позже он нашел меня, чтобы убить, но я взяла у него в рот, и он передумал. с тех пор и он захаживает в мой дом, господин писатель.
Зайди же в него и ты. Мне нравится, как ты выглядишь, и как ты ходишь. Вдохни в себя аромат этой осени и почувствуй в нем нотку моей дыры. А теперь вдохни в себя аромат этого письма и постарайся понять – хи-хи, – чем я промазала его, перед тем, как запечатать. Впусти запах моей дыры себе в ноздри и запри ему выход. А потом ступай по запаху. Пусть он будет твоей нитью. Иди за ним, наматывай его на веретено, и упрись головой в тупик Лабиринта – мою промежность. Узри там Минотавра и отсеки ему голову своей секирой. Наполни мой лабиринт своей спермой, пусть в ней тонут, барахтаясь, летучие мыши. Бери меня бери меня бери меня. Я и моя дыра ждем тебя. Всполохи безумия в моей груди, вот что значат эти вспышки на небе, а вовсе не молнии поздних августовских гроз. Я суну язык тебе в зад и ты почувствуешь себя девушкой. Я дам сунуть себе в рот и ты снова почувствуешь себя мужчиной. Я дам кончить в себя и вылижу твое семя с ободка унитаза. Ты свел меня с ума, так иди же и расплатись со мной за услугу, которую мне оказал. И за услугу, которую я тебе оказала…
ты, кстати, с сюрпризом. Мне казалось, писатели слабы на передок в плане дела, оказалось, ты силен. Мне снилось, что ты плакал кровью. Поторопись. Это были мои месячные. Это предвещает их появление между моих бедер, и, значит, Ты смело можешь кончать в меня. Я отравлю всех твоих детей и они не родятся, если ты не придешь. Не бойся, что я залечу – у меня в дыре вместо слизи кислота, и галлюциногенные киты пускают ей фонтанчики, едва я завижу мужика что надо. Ты мужик что надо. Я возьму твой член в матку и стану ходить так, переваливаясь, словно утка. Я спою твоему члену колыбельную. Он полюбит меня. Не спеши вспарывать мне горло. Лучше вспори мне дыру своем членом. Встань и иди. Иди ко мне. Прямо сейчас. Я завяжу твою миногу узлом, и сделаю это своим ртом. Ах, господин писатель. Не брезгуй бедной толстой девушкой. Я отблагодарю, красавчик. Возможно, кое чем еще ты мне будешь обязан. Мой сладкий рот завис в трех метрах от твоего дома. Просто подними голову, подними член. И ступайте ко мне. Я уже накрасила губы и готова трубить в рог. Королевская охота начинается. Охота короля Стаха и его мертвецов. Нам они не страшны, кто трахается, тот связан пуповиной со словом «БЫТЬ». Давай, извращенец! Закрой подвал попрочнее и беги распечатывать мою мясистую задницу.
Прямо сейчас.
Иди.
Целую в губы.
ps забыла подпись. твоя будущая женщина.
pps одна из твоих будущих женщин
ppps одна из твоих ЖИВЫХ женщин
