19

Флюгер на крыше начинал крутиться все сильнее.

Ветер со скрипом ласкал железо и оно поскрипывало в ответ.

Постояв еще немного и чувствуя, как обсыхает кожа на ветерке, я с удовольствием раскинул руки и закрыл глаза. На секунду мне показалось, что все случившееся – если вообще что-то случилось, – и правда не больше, чем похмельная тревожность. Но почему тогда исчезла Рина и как в комнате оказалась мертвая девушка с располосованным горлом? Если насчет Рины я еще мог строить какие-то догадки, – она и в самом деле могла шататься сейчас по всему городу, выпивая ужасающие количества спиртного и изрыгая проклятия в адрес своего проклятого мужа, – то насчет девушки у меня не было идей. Я смутно подозревал, что имею какое-то отношение к ее смерти, но совершенно не помнил, как она очутилась в доме. И момента смерти я не помнил. Если ее убил я, то почему она выглядит так умиротворенно? Мы не были знакомы – я был уверен, что не знаю ее, – и она бы испугалась меня. Но она не выглядела испуганной. Она выглядела… Словно женщина, которая получила самый сладкий поцелуй в своей жизни – и поцелуй этот был в шею, и неважно, что сделали его чем-то, очень похожим на нож для консервов. Тип пореза мне был знаком. Я не раз, крепко выпив, открывал консервы старым кривым консервным ножом – чертова Рина ленилась готовить, – и ранил руку, и рана выглядела именно так. Ветерок подул сильнее, и я понял, что лето кончилось. И жара его кончилась – именно сегодня, в это утро. Пусть еще месяц-два днями будет жарко, но лето сломалось, как ломается боксер, и это видят лишь его соперник да рефери, потому что они видят его глаза. Пусть для зрителей он еще – возможный претендент на победу, для тех, кто Знает, он проигравший.

И именно в это-то момент можно переключать телевизор, если вы смотрите поединок в трансляции.

Лето сломалось, и оно уже не выиграет. По крайней мере, в этом году. Ветерок стал пусть молодым, но уже ветром, и разгладил несколько морщин на моем лице. Будь у меня волосы длиннее, они бы разлетелись, как у девушки в подвале, подумал я.

Кто же ты? – сказал я ей.

… – ничего не сказала она.

Кто ты? – сказал я.

После чего открыл глаза и со смущением увидел соседку, молодую девушку, которую звали, кажется, Яна. Она стояла у невысокого забора между нашими участками, и смотрела на меня. В белой форме теннисистки, с ракеткой в руках, она выглядела весьма стильно. Если, конечно, не знать, что на животе у нее специальный сдерживающий пояс, благодаря которому ее брюхо не вываливается наружу, как у синьора Помидора из сказки про мальчика-луковицу. Как вы поняли, я цитирую Рину. Моя жена была не каким-нибудь примитивным существом вроде змеи или ядовитой ящерицы. Она могла убить и ради забавы. По мне так, хоть Яна и толстовата, она не лишена прелести полной девушки. Кожа у нее была свежей, улыбка – приятной, грудь – большой, что, впрочем, компенсировал и правда большой живот, и красивые красные волосы. Крашенные и обесцвеченные, добавила бы Рина. Но я мужчина, и мне простительно этого не замечать. Так что я просто улыбнулся соседке и виновато развел руками. Мол, жара. Она кивнула, внимательно глядя на меня, и продолжила стоять у забора. Я чувствовал себя чертовски неловко. Уйти сразу я не мог, так как признал бы этим, что выглядел идиотом – голый, с полотенцем на бедрах… Но и стоять дальше под ее внимательным, – хоть и дружелюбным, – взглядом, мне не хотелось. Насколько я знал, дом девушке достался от состоятельных родителей, которые и оплачивали ее теннис, ее бассейн, ее тренеров – кажется, это уже мода, – и ее ничегонеделание. Ей повезло. Уж в Молдавии-то девушка с ее внешностью и на собственном обеспечении выглядела бы не так свежо…

Я помахал еще раз приветственно рукой, и снова закрыл глаза, решив, что уйду через пару минут.

Когда я открыл их, Яны у забора уже не было. Обычное дело. Она молча подходила к краю участка посмотреть на нас, и так же молча отходила. Когда она видела, что мы ее заметили, то просто кивала или махала ракеткой. В теннис она играла с машинкой, выбрасывавшей мячики. Жирная корова хочет похудеть, говорила Рина. В ее устах это была почти лаской. В целом Рина спокойно относилась к соседке. Та никогда не жаловалась на шум, не просила родителей приструнить слишком буйную соседку, и вообще, своим равнодушным молчанием избавляла нас от кучи неприятных объяснений.

Да она просто клиническая идиотка, – говорила Рина.

Аутистка, или что-то в этом роде, – говорила она.

Аутисты не могут жить самостоятельно, – возражал я.

Все верно, поэтому я здесь, – говорила Рина.

Гости хохотали. Пытаться отвлечь ее от жертвы было все равно, что предложить себя взамен. И она обожала делать это при свидетелях.

Вообще, при посторонних лицо Рины становилось одухотворенным и мягким, даже красивым Да, она оставалась такой же язвительной как и наедине, но яд переставал быть смертельным – начиналась работа на публику. Ей хотелось нравиться и она умела нравиться. Когда мы выбирались в город, она выглядела так шикарно, и так блистала в беседах, что я даже гордился ей и съезжал на обратном пути на боковые дороги. Рина, смеясь, позволяла сделать это, при условии, что мы не помнем платье и не испортим прическу. В результате я прямо-таки эквилибристом стал. И научился балансировать над женским телом на трех лапах: указательных пальцах рук и своем члене.

Поверьте, когда вы хотите по-настоящему, этого достаточно…

… С облегчением выдохнув, я с достоинством ретировался в дом. Люба лежала на кровати ничком, и я поправил ей голову, чтобы она во сне не задохнулась. Я налил себе еще чуть-чуть, и сел в кресло. Уже совершенно спокойно я подумал, что, должно быть, произошло следующее. Я опьянел, съехал с обочины, и наткнулся на тело убитой кем-то девушки. Спьяну не заметил ее разрезанного горла, – когда тело в крови, тщательно осматривать его не очень-то и хочется, – и решил, что это я ее убил. Сунул тело в багажник, а дома перенес в постель. Видимо, от спиртного с непривычки принял девушку дома уже за Рину? Что-то в этом роде.

Я облизал губы, толстые и пересохшие, еще раз прокрутил версию про себя..

Да, есть несколько нестыковок, но в целом нормально. Конечно, история так себе, если вы собираетесь предъявлять ее легавым, но я и не собирался этого делать. Слишком поздно. Если у вас дома в подвале в бочке с вином колышется тело девушки с разрезанным от уха до уха горлом, то вы можете оставить все версии для тех мемуаров, которые напишете в пожизненном заключении.

Версия вполне хороша для меня самого и это меня вполне устраивало.

Благодаря ей, я вычеркивал себя из списка мертвых и заносил в реестр живых. Согласно этой истории я не маньяк, зверски убивший женщину в приступе пьяного безумия, верил я. Просто пьяный идиот, который вляпался в историю. И это меня вполне устраивает. Я позволил себе расслабиться, и почувствовал, как к телу приливает кровь, невесть откуда вернувшаяся и покинувшая меня с утра, отчего я стал слаб и безжизнен. Откуда только? Словно та мертвая бродяжка отдала мне всю свою кровь, и я теперь преисполнен жизненной субстанцией уже не одного, а двух человек. Где-то я читал, что, когда в тебе кровь еще кого-то, ты словно сказочное чудовище с двумя пенисами. Так и есть. У меня стоял за двоих. Я взялся за член, словно за рычаг переключения скоростей, и решил начать со второй. Будить Любу было жаль, но я мог любоваться ее выпяченной из простыней роскошной задницей. Да и спустить на нее в конце… Мое сердце забилось сильнее, и я приступил.

Тут Люба подняла голову с подушки, и я увидел, что взгляд у нее ясный, и она не спит.

Кто это у тебя в подвале? – спросила она.