11

Итак, человек жив, пока он трахается.

Так говорила моя жена, наливаясь белым вином, которое поднимало ее ближе к небу в полнолуние, словно прилив – Океан. Именно поэтому я могу сказать, что она славно пожила, моя старушка. Когда-то, на самой заре нашего брака, он предвещал мне лишь удовольствие райского сада, не покинутого Евой – мякоть персика и маракуи, сочность яблока и легкая кислинка вишни, волокнистость арбуза и мягкость дыни – и все это в одной, отдельно взятой мохнатке, которая поклялась отныне быть со мной в горе и в радости… Но уже тогда пропели петухи. Причем сделали это трижды, и от моего брака отреклись не только они, не только бог и демоны, не только весь мир, но и моя жена, таившая в своих ведьмовских глазах такие пропасти неверности, что куда там Марианской впадине. Причем каждый раз это – буду, впрочем, определеннее, не «это», а измена мне, – обставлялось таким образом, что виноватым оказывался я. Поначалу это умиляло и трогало. Будь у меня хотя бы крупица разума или воли, я бы бежал от нее сломя голову. Лучше лишиться руки, но спасти тело. Ну, или глаза. Разве не это имел в виду Христос, когда предостерегал нас от соблазнов и женщин? Уверен, он говорил об этом. Отдай женщине то, что она в себя уже заграбастала, и беги ее, – вот смысл его проповеди. Оставь то, чего уже лишился, и сматывайся. Я бы так и поступил, если бы не одно «но». Я завяз в этой сучке глубоко-глубоко, – глубже, чем Марианская впадина в нашей планете – и завяз своим членом. А это, пожалуй, единственное, что я бы не смог оставить ни за какие блага. Даже ценой спасения, ценой собственной жизни. Мой член это я сам, и мой трах – забавное слово, оно не понравилось одному критику, рецензировавшему мой последний роман, в котором ни разу этого самого «траха» не было, – это и есть я.

И моя сука-жена прекрасно об этом знала.

Поэтому же она и не обработала меня моментально, как всех своих предыдущих мужей и любовников, а проглатывала жертву постепенно, смакуя. Она любила трах, а трах любил ее. Они были вроде как близнецы. Иногда, впрочем, в их союз вмешивался алкоголь, и тогда Ирину словно бы разрывало на части. Да, чуточку спиртного для многих из нас служит отличным подспорьем в трахе, согласен. Но нужно было знать мою жену – она отдавалась Делу всем телом и душой. Если она подмахивала, так подмахивала. Ее распинал на решетке, смазанной спермой львов, целый полк нумидийских наемников, а во рту крутился, издавая визги взрывающейся пехотной мины, Единорогов причиндал. Она приводила с улицы уланский полк, и брала его, а после гнала несчастных за их конями. Если же она пила, так пила. Из ее ноздрей вырывались винные пары, слова приобретали тяжесть камней и остроту копий, соски стреляли огнем, пизда пожирала саму себя. Когда она пила, ее кожа издавала запах кислой блевотины, так похожей на аромат подгнившей виноградной ягоды, что издает ее любимое вино – сухой брют. Она не просто отдавалась делу, которое дело. Как и все природные явления или стихийные бедствия – что, кажется, одно и то же, – она была большим, чем исполнителем события. Она сама становилась тем, что делала. Она и была этим. Мы ведь не говорим «шторм сделал шторм». Мы говорим «шторм». И этого достаточно. Так я не говорю говорю – «это был ад, который устроила мне моя жена». Я говорю просто и по существу.

Это была моя жена.

И этого достаточно.