36

Я выкуриваю, наверное, половину пачки в ожидании отца Николая. Он переоделся – снял рясу – и выглядит вполне достойно. Наверное, эти вещи выбирала ему когда-то Анна-Мария, не без злорадства думаю я. Священник меня отчего-то раздражает. Наверное, тем, что когда-то – в отличие от меня или кого другого – он нашел в себе силы отказаться от Анны-Марии.

– Я не имею права о ней говорить, – сразу говорит он, войдя в склеп, – мои отношения с ней были нашим личным делом…

– Да хрен с ними, с вашими делами, – спокойно говорю я, сунув руку в карман клетчатого пальто, – покойники – это мусор, а я не собираюсь говорить с вами о покойнице.

– Не говорите так, – лица его мне не видно, в склепе темно, – вы многое пережили, но легче вам от этого не будет. Прошу вас, не ожесточайтесь.

– Хрен с ними, с личными делами, – повторяю я, посмеиваясь, – с покойниками и с одной, персональной, покойницей Анной-Марией. Что закопано, то закопано, не так ли? Конечно, это касается в первую очередь бывших людей. Ну, тех, которые умерли. Ну, вы понимаете.

– Вы повторяетесь, – замыкается в себе священник, – что вам нужно?

Я думаю. Что мне и вправду нужно? Я прошел совершенно все маршруты, по которым мы с Анной-Марией гуляли по этому городу. Увидел всех людей, с которыми мы разговаривали.

Можно сказать, только сейчас я повторяю путь траурной процессии. Но священник мне нужен не для того, чтобы мы с ним вспомнили роскошную и невинную ночь в гостинице неподалеку от Армянского кладбища. Я просто вспомнил кое-что из сказанного Анной-Марией и хочу сделать все наоборот. Но так, как ей все равно понравилось бы.

– Я тут кое-что оставил, – говорю я, – и хотел бы забрать.

Я выхожу из склепа – скоро начнет темнеть – и тычу пальцем в сторону могил идиотов и героев, ротмистров и поручиков. Отец Николай не понимает, а потом его озаряет.

– Блокнот? – спрашивает он.

Я отрицательно качаю головой. Нет, конечно, нет. Блокнот. Всего лишь бумажка! Я говорю:

– Анна-Мария.