Прометеус:
Именно так. Не фантазировать, не воображать, а – думать. Это сложнее всего. Попробуйте провести день так, чтобы в вашей голове все было упорядоченно, чтобы мысли не сбивали друг друга с некоего постамента в вашем мозгу, не опережали одна другую, не исчезали, не успев появиться, а следовали одна за другой неторопливо и от начала до конца. Задача не под силу смертному человеку. Тем не менее я постоянно пытаюсь ее решить. Это наводит меня на сравнение меня же с легендарным Прометеем, вынужденным поджариваться у неведомой скалы в ожидании орла. Елена сказала бы, что у меня мания величия. Она не права. Я не придаю слишком большого значения себе. Я придаю слишком много значения своим страданиям. Они – вот кто по-настоящему велик. Да и орла никакого нет. Ничего нет.
Только ворон.
Он прилетает каждый день, вот уже с месяц. Ровно в полдень, когда я раскрываю окно на кухню, чтобы проветрить ее от запаха пищи. Да, я постоянно готовлю. Мысли можно упорядочить только если чем-то заняты твои руки. Так я думаю, и эту мысль отгоняет как всегда неожиданно появившийся на балконе ворон. Это удивительно, но я еще ни разу не видел, как он подлетает. Он просто появляется, и все тут. И начинает выхаживать по балкону с таким довольным выражением – да, черт возьми, – лица, что я не могу удержаться от смеха. Он напоминает мне судью в мантии.
Кроме ворона, меня смешат еще мои родители. Вернее, насмешили один раз, окрестив меня при рождении этим нелепым именем. Прометеус. Ладно, могло быть и хуже: мать моего лучшего друга назвала сына Овидиу-Николь. Что поделать, если в определенный момент исторического развития Молдавии такие имена стали очень популярны среди аборигенов. А я – абориген.
Это был конец 80-х годов ХХ века, и русские имена стали в Молдавии очень непопулярны. Моя мать ходила на митинги с плакатом: «Русские, уезжайте в Россию!» Позже, когда я повзрослел, она не могла объяснить мне, что на нее нашло. Безумие покрыло нас, как небожитель – Европу.
Я никогда не чувствовал своей национальной принадлежности. Более того. У меня ее никогда не было. И за футбольные клубы я не болел. Никогда ничего не коллекционировал. Следовательно, я всегда был одинок, потому что никогда не чувствовал своей принадлежности к тому или иному кругу людей, чем-то объединенных.
Я чувствую себя одиноким здесь, на кухне квартиры, в окне которой видна Долина Роз Кишинева. Я чувствовал себя одиноким в Румынии, когда карабкался по камням, кое-где покрытым лишайником, к замку Дракулы. Я чувствовал себя одиноким в толпе, на пиру, на митингах, в постели, в чужих постелях. Я чувствовал себя одиноким в покоях Дракулы, разговаривая с ним; я чувствовал себя одиноким в покачивающейся на реке лодке, которую вел Харон. Я был одинок, стоя у ворот замка рядом с Цербером, который нежно покусывал меня за руку. Я чувствую себя одиноким сейчас, когда стою на кухне и гляжу на ворона, поклевывающего сыр. Я чувствую себя одиноким, слыша, как за моей спиной тихо дышит во сне Елена.
Я ни на что не жалуюсь, но точно знаю – причина моего одиночества не во мне. Она в моей стране. Впрочем, страна мне не мешает. И одиночество не мешает.
Было бы преувеличением сказать, что ворон мне чем-то мешает. Он просто прилетает, и все тут. Не дает мне побыть в одиночестве. Я не испытываю за это никакой благодарности: куски сыра и хлеба, которые я кладу на балкон каждое утро, – не больше, чем формальность. Меня она не смущает.
Мы уделяем им, формальностям, слишком мало внимания. Уделяли бы больше – многие проблемы решились бы сами собой.
Удивительно, но каждый раз с прилетом ворона небо темнеет и наступает гроза. А перед ней, как обычно, откуда-то из парка, раскинувшегося под моим домом, поднимается ветер. Сдается мне – там, в парке, и находится его жилище. И если поверить в то, что ветер и в самом деле является богом, как древние люди верили в то, что любое явление природы есть бог, то… Я живу по соседству с богами.
Вернее, жил. Потому что сейчас я готов покинуть эту божественную обитель. Я выхожу в комнату, достаю из-под дивана пистолет, и, бросив прощальный взгляд на Елену, возвращаюсь на кухню. Ворон глядит на меня с веселым недоумением.
Не отрывая от его глаз своих, я поднимаю руку.