Я все что угодно отдам за то, чтобы стать Микки-Маусом.

Я готов продать свою бессмертную душу, чтобы стать Микки-Маусом.

Я убью за право стать Микки-Маусом.

Молю, дайте мне возможность стать Микки-Маусом, и я сделаю для вас все на свете.

Отрекусь от родителей, прокляну Бога, растопчу все самое хрупкое в мире.

Если мне скажут – вот перед тобой человек, убей его ударом ножа в спину или задуши, а за это ты станешь Микки-Маусом, – я достану нож или удавку. Ради своей цели, а стать Микки-Маусом – моя цель, я оскверню святыню, отравлю колодец и продам сироту в рабство. Я мечтаю о том, чтобы кто-нибудь предложил мне осуществление мечты, и за ценой не постою.

И могу хоть сейчас заложить загробное блаженство, персональный рай и всеобщую вечность, чтобы занять место Микки-Мауса. Я не преувеличиваю, не шучу, я совершенно серьезен, я не верю в чудеса, но если бы чудо случилось, и из-за моего левого плеча понесло серой, я бы пошел на сделку. Все что угодно за место Микки-Мауса. За голову Микки-Мауса. За тело Микки-Мауса. Увы, чудеса случаются только для детей – строго до двенадцати, – а я уже давным-давно покинул благословенную планету Детства. Хотя и умудрился остаться при ней. Обслуживающим, так сказать, персонажем.

Так невесело каламбурю я и, понурившись, отправляюсь за тир, мести хвостом пыль. Но и оттуда, из-за простреленных юнцами на глазах у восторженных девиц банок, мне все видно.

Микки, как всегда, купается в лучах славы и обожания.

Я с глубоким вздохом гляжу сквозь прорезь для глаз на толпу детишек, восторженно лапающих Микки за огромные белые перчатки, за черный длинный хвост, за бархатные штаны и огромные, клоунские просто, башмаки. Дети в восторге. Башмаки, кстати, не его. Жалкий плагиатор спер их у меня. Точнее сказать, вынудил отдать их ему, потому что, видите ли, эти башмаки наилучшим образом подходят для сценического образа Великой Американской Мыши. Урод! Строго говоря, эти ботинки и мне не принадлежали – по регламенту я должен ходить босыми ногами, ну, то есть лапами, ну, вы же понимаете, – но я сумел убедить Снуппи-Дога отдать их мне. Хотя, если честно, выменял. Сделка состоялась несколько недель назад. Снуппи-Дог все равно не должен бегать – в нашем парке аттракционов для него предусмотрен специальный стульчик, сидя на котором он фотографируется с детьми. По десять часов в день! Сидишь себе и сидишь, сидишь и сидишь, а дети только и делают, что падают тебе на колени, обнимают за шею и дышат в нос.

– Снуппи, – лепечут они, – замри, чтобы фото получилось классное.

– Снуппи! – жалуются они. – Почему ты все время ерзаешь?!

– Снуппи, – капризничают они, – не ерзай!

– А как тут не ерзать, если ты сидишь день-деньской. Из-за этого у Снуппи даже развился геморрой! У него задница не задница, а сплошная рана, – жалуется он мне.

Я, морщась, прошу его заткнуться, потому что мы обедаем второпях хотдогами за оградой парка, и от вкуса куриных сосисок мне и так плохо, а потом у меня в голове что-то щелкает, и я говорю – а ну, повтори. И он говорит: да у меня задница не задница, а сплошная рана просто из-за того, что я целый день, блин, сижу на этом стульчике. А я торжественно говорю: хочешь, я тебе помогу? Только учти, ты отдашь мне за это свои ботинки. Ну да, говорит он. Тогда записывай рецепт самого действенного средства от геморроя, какое существует в мире, говорю я. От геморроя? – переспрашивает меня Снуппи, помаргивая короткими ресницами. Я торжественно прилагаю правую руку к левой половине груди и говорю – от самого что ни на есть геморроя. Проходящая мимо Белоснежка смеется.

Так в обмен на рецепт уникального средства я заполучил роскошные, огромные, с большущими носками ботинки Дога. И даже привлек ими внимание всех – от детворы до администрации, пока этот козел, то есть мышь Микки, не отобрал их у меня. Причем не прилагая для этого никаких интеллектуальных усилий. Просто наш всеобщий любимчик Микки пошел к директору и настучал. А заодно выпросил ботинки. Они ему, понимаете ли, нужны как реквизит артисту. «Для большей концентрации образа». Тьфу. Эстет херов!

Микки-Маус поворачивается, и я вижу, как под веселой мордашкой мышонка расплывается в уродливой, омерзительной улыбке его лицо. Мне даже смотреть не надо, куда глядит проклятый грызун. Все и так понятно. Белоснежка идет!

Я чувствую, как глаза мои тяжелеют. Буду честен. Это слезы. О, я бы отдал все на свете, чтобы заполучить место Микки-Мауса! Я бы убил человека, я бы продал душу, я бы… Микки, Микки. Моя недостижимая мечта. Да, я недостаточно умен, недостаточно ловок, недостаточно проворен, недостаточно… Я – один сплошной недостаток. Я – сплошная язва респектабельности. Нарыв на детских фантазиях. А Микки-Маус – это воплощение Достоинства, объяснили мне в администрации. Он несет на своих хрупких мышиных плечах груз особой, детской цивилизации, в его рюкзаке – опыт всего ХХ века, он – флагман передового отряда Детства. И места таким, как вы, – вежливо пыхнул мимо меня сигарным дымом директор, – на этом флагмане нет. Впрочем, это вовсе не значит, что для вас все потеряно. Мы живем в эпоху становления рынка, понимаете ли…

– Мы живем в эпоху становления рынка, понимаете ли вы это? – повторяет директор и прикуривает другую сигару.

– Можно докурить? – торопливо спрашиваю я и, не дождавшись разрешения, всасываю шоколадный на вкус дым.

«Гавана»? Явно не «Гавана». Доминиканское дерьмо по десять долларов за штуку. Слишком шоколадные. Впрочем, чего это я? Мои сигареты – называются «Реал» – вообще по полдоллара за пачку. И фильтр в них наполовину из бумаги. Незабываемый вкус, поверьте. После каждой сигареты такое чувство, будто в горле оставили мокрую тряпку. Я затягиваюсь еще несколько раз, чтобы накуриться вдоволь. Некстати вспоминаю, что Микки бросил еще прошлым летом. Говорит, что ни разу с тех пор не затянулся. По-моему, врет. Но ему все верят…

Спохватываюсь и перевожу взгляд на директора. Улыбается. Мне кажется, он специально отрастил бороду, ну, как у Карабаса. Чтобы сходство было полным. Директор театра аттракционов, начальник пяти десятков лузеров, прыгающих день деньской по парку в костюмах Снуппи-Дога, Микки-Мауса, Гномов, Слоника и Попугая… Всех перечислять не стану, я еще познакомлю вас с этим на удивление разношерстным коллективом. Если вам захочется с ним знакомиться, конечно. Я бы не захотел. Но у меня не было выбора. Где еще в городе найти работу, не требующую специальности и силы? Грузчиком я бы через неделю загнулся.

– Можно и докурить, – скептически улыбается директор. – Но нужно еще и послушать. Пойми, мы живем в эпоху равных возможностей. Становления рынка. Какой на дворе год?

– Две тысячи третий! – выдаю я.

– Правильно, – кивает он и начинает накручивать на пальцы бороду, это у него привычка такая, вот борода вся и в завитушках, прям как у древнего ассирийца на тех книжках, что я так люблю читать перед сном, потом…

– Опять не слушаешь!!! – хлопает он ладонью по столу. – Вова, Вова… – качает укоризненно головой.

– Я уже тридцать лет Вова, – огрызаюсь я, но мне и правда неловко, и я стараюсь сконцентрироваться.

– Тридцать лет как, – шамкая, передразнивает он. – Что за школьная манера, оправдываться?

Он прав. Я вообще инфантильный. Прячусь от бытия, как говорит моя матушка, а уж она-то знает в этом толк. Сама всю жизнь от него прячется. А когда мне читают по этому поводу нотации, ухожу в себя. Смотрю в какую-нибудь точку и думаю о чем-нибудь своем, например, об ассирийцах, на барельефах кото… Стоп! Облажаться больше двух раз за минуту было бы слишком. Встряхиваю головой и, моргая, гляжу на директора. Тот доволен.

– Прояви себя, – просит он, – и я пойду тебе навстречу.

– Покажи, что ты можешь. Что умеешь, – разводит руками, показывая необъятные возможности рынка, директор.

– Докажи всему миру, что ты не просто тряпичную башку зверя можешь таскать, не просто заменить свою башку башкой божества третьего круга Диснеевского пантеона, – говорит директор. – Но что ты способен проявить Инициативу.

А уж это, по его мнению, даст мне все. И деньги, и возможности, и все такое прочее. По его разумению, стоит начать выслуживаться, как это делает тот же придурок Микки, так все и получится. Микки-Маус, Человек-паук, а там, глядишь, и сам Бэтмен! Потом заместитель по хозяйственной части, наконец директор аттракционов, потом – руководитель сети розничной торговли каким-нибудь товаром и, как достойный финал, миллионер!

– А что?! – возмущается директор. – Не знаешь, что ли, историю про паренька, который начинал с булок с сосисками, а умер с 198 миллионами в банке?

«Ну и как, очень ему помогли эти ваши двести миллионов?» – хочу я спросить, но хмыкаю и докуриваю сигару. Деньги-возможности-все-такое-прочее.

Только я, если честно, не хочу ни того, ни другого, ни третьего. Все, что мне нужно, это получить роль Микки-Мауса. Чтобы быть не Одним из, а – Единственным и неповторимым. Мышью-Героем. Тем, вокруг кого постоянно собираются толпы детишек и с кем фотографируются папаши и мамаши, в то время как их чадо обнимает за шею тряпичную башку кумира. Нет, я не честолюбив. Просто верю, что это привлечет внимание… Ее внимание. Ее…

– Белоснежка, – вспоминает Караб… тьфу, директор то есть, – погляди, как работает? Всего месяц она у нас, а люди уже в очередь записываются, чтоб она их засранцев малолетних в хороводе покрутила. – Ну, то есть не засранцев, – поправляется он нехотя, глядя на мои поднятые брови, – а детишек, ты же понимаешь, что я любя.

– Конечно, босс, – подтверждаю я.

– Так вот, – вздыхает он с облегчением, – девчонка пришла подработать на лето и уже такие результаты. А Микки? А?!

– Что Микки… – бормочу я, в то время как он глядит на меня с нескрываемым удовольствием, потому что знает.

– А то Микки, что этот двадцатидвухлетний парень, – смакуя слова, говорит директор, – добился своей роли за год с небольшим, в отличие от одного лузера, который шестой год бегает в том же костюмчике, что и еще трое лузеров.

– В смысле я, – уныло переспрашиваю.

– В смысле ты, – говорит директор и со вздохом спрашивает: – Неужели ты ничего, совсем ничего не хочешь от жизни?

– Ну-у-у, – неуверенно тяну я.

– Ты причиняешь боль своей матери, – старается он ударить побольнее, но я в глубине души только смеюсь, хотя приличия ради разыгрываю гнев.

– Спокойно-спокойно! – поднимает он руки. – Не хотел тебя обидеть. Неужели ты не видишь, что все это расстраивает твою мать. Тебе тридцать лет. У тебя за плечами средняя школа. Пять лет на диване. И пять лет здесь, в парке аттракционов. В роли анонимного зверя. Только лишь потому, что мы с твоей матушкой знакомы.

Будь на моем месте другой человек, так он тебя даже отсюда бы вышвырнул! Понимаешь ты это?

– Да, босс, – грустно говорю я.

– Так встряхнись! – просит он. – Встряхнись. Не ходи с разинутым ртом. Будь активнее, веселее. Трепли детишек по щечкам. Щипай мамаш за попки. Конечно, тех, которые хотят, а по таким всегда видно!

– По попкам? – хмурюсь я.

– По мамашам! – хохочет он. – Жми руки папашам. Лезь в объективы. Наливай лимонаду и преподноси малышкам. Танцуй с малышами. Прыгай. Бегай. Скачи, чтоб тебя! Скачи, как лошадь Пржевальского, которой стручок чили в задницу сунули! Стань звездой. Чтобы в парк ходили на тебя! Это откроет тебе возможности. Даст все. Может, даже эта школьница на тебя обратит внимание. А? Белоснежка-то наша.

– Хватит вам, – бормочу я смущенно.

– Хватит мне, – бормочет он весело, расписываясь в документах и протягивая конверт, – вот тебе жалованье за два дня. Учти, за те качели, которые ты поломал, мы с тебя вычли.

– Я же не… – пытаюсь протестовать я, но он уже в мыслях о другом.

– Мы сейчас на пороге больших возможностей! – объясняет он. – Можем заработать кучу бабок. Нам нужен прорыв. Новые программы. Спектакли. Идеи. «Сейчас не зевай, рот раскрывай да деньгу зашибай!» – придумывает он речевку на ходу и, я вижу, очень этим доволен. – Ладно, каналья, – треплет он меня по макушке на правах старого друга матери.

И я в который раз пытаюсь понять: нет, не спали ли они, – это для меня вопрос решенный, спали; пытаюсь понять, не мой ли он отец. Нет, это было бы чересчур, прямо Болливуд какой-то, а у нас тут всего лишь «Парк аттракционов „Сказочный Мир Диснея“ в Кишиневе», хотя, если честно, мне и этого с лихвой и по горло.

– Проваливай, – говорит он. – И помни.

– Да-да, – уныло отвечаю я.

– Веселее! – подмигивает он.

Я улыбаюсь, как положено сотруднику «Парка аттракционов „Сказочный Мир Диснея“ в Кишиневе», и мы с директором хором исполняем корпоративную речевку, которую придумал он же, конечно. Директор верит, что все это дерьмо – речевки, гимны, Золотые Правила Фирмы – поможет нам стать процветающим передовым парком аттракционов. Я в этом сомневаюсь, но свои сомнения держу там, где босс советует нам их держать. Под хвостом огромного плюшевого костюма, который таскаю на себе семь дней в неделю без выходных, потому что лето.

Мы даже не поем, потому что голоса нет ни у меня, ни у него – у меня вдобавок и слуха нет, – а читаем. Наверное, думаю я, мы сейчас похожи на двух психов из негритянского района Нью-Йорка, только, в отличие от негров, поем мы не рэп, а какие-то безумные стихи, сочиненные психом. Кто убедил босса в том, что это можно петь, непонятно. Но я кричу вместе с ним, хлопая в ладоши:

Мы хлопаем в ладоши, и секретарша, зашедшая с чаем, вынуждена присоединиться к нам. Потому что это Одно из Правил Фирмы. Видишь, как Твоя Команда исполняет Корпоративный Танец, будь добр – Включайся. Старая грымза – интересно, ее он тоже? – едва успевает поставить на стол поднос с чашкой (о, конечно с одной, сотруднику и окурка хватит), – начинает вилять бедрами. Меня чуть не стошнило. Отвожу взгляд и упираюсь им в рот директора, окаймленный бородищей Карабаса. Рот ревет:

И хором, отчего в его кабинетике едва стекла не дребезжат:

После чего, сойдясь с поднятыми руками, хлопаем в ладони друг другу. Всё. Точка. Директор провожает меня и, придерживая дверь – большая честь, он открыл ее сам! – говорит:

– Добейся успеха. Перевоплотись. Ты герой? Ты сказочный персонаж? Так стань им. Давай, крошка.

Нет, крошка, это не секретарше. Мне. Что? Ах да, я же не представился. Извините, совсем забегался. В этом парке я Крошка Енот.

Очень приятно.