Глава 14

Жоффруа поморщился от крика своей годовалой дочери на руках няньки. У девочки были такие же, как у него, волосы – яркая, будто солнце, масса рыжих кудряшек. Зеленовато-карие глаза она унаследовала от матери, но сейчас они крепко зажмурены в сердитом реве. Малышку назвали Эммой в чести матери Элис, и она была презабавным существом, если не вопила.

Дочь будет полезна, когда придет время укреплять власть брачными союзами. Король Англии Генрих породил внебрачных дочерей больше, чем пальцев на руках, и всех выдал замуж с политической выгодой для себя. Да, байстрюки – это совсем неплохо.

Элис, вновь тяжелая, страшно огорчилась, родив ему дочь, и настаивала, что на этот раз в ее чреве растет мальчик. Последний месяц беременности она, как водится, проведет в постели в отдельных покоях, чему Жоффруа втайне радовался: ему хотелось отдохнуть от ее вздорных требований. Его терпение было на исходе, но, по крайней мере, плодовитость Элис доказывала силу его семени.

Сейчас она встала перед ним, поддерживая рукой свой объемный живот. На каждом ее пальце сверкали золотые кольца, а длинное платье волочилось далеко позади нее беззвучной декларацией высокого статуса.

– Вы не можете поехать сейчас в Компостелу, – протянула Элис.

Дело в том, что в последнее время Жоффруа подумывал о том, чтобы отправиться в паломничество.

Собор Святого Иакова в Компостеле был одним из самых почитаемых мест в христианском мире, но Жоффруа хотел поехать именно туда в пику своей супруге, для которой святой Иаков имел особое значение: Матильда тайком вывезла руку святого из имперской сокровищницы, а ее отец преподнес святыню Редингскому аббатству. Жоффруа сомневался в том, что святой Иаков сохранился нетронутым, но, с другой стороны, рассуждал он, для святого, который совершил чудесное перемещение из Иерусалима в Испанию, несколько утраченных костей ничего не меняли.

– Почему это? – нетерпеливо буркнул он. – До родов мы все равно не сможем видеться. Моей же душе будут полезны молитвы, а телу – движение.

– Сир, вам не следует уезжать, – заговорил один из его рыцарей по имени Энгельгер де Богун. – По крайней мере, до тех пор, пока у вас не появится законный наследник и до разрешения вопроса с вашей женой.

– Никто не смеет указывать, что я должен делать! – обозлился Жоффруа.

«Жена», – с горечью подумал он. Как ни странно, ему не хватало Матильды. В нем существовала потребность быть победителем, а отъезд супруги лишил его триумфа. Жоффруа мечтал покорить ее и носить на перчатке как прирученного ястреба. Он хотел, чтобы ему завидовали другие мужчины, видя, как императрица исполняет любые его желания и приказы. Элис ему наскучила, потому что была всего лишь глупой садовой птичкой, нацепившей на себя павлиньи перья, зато Матильда настоящая. И Жоффруа оказался в тупике. Настаивать на расторжении брака он не мог, потому что тогда настроит против себя Генриха Английского и потеряет королевство и герцогство, которые рассчитывал получить после смерти Генриха. Если он хочет власти, то должен принять сучку обратно.

Элис пролепетала льстивым голоском:

– Хотя бы дождитесь, когда родится ваш сын, милорд, или пошлите кого-нибудь другого вместо себя помолиться святому.

Жоффруа метнул на нее раздраженный взгляд и сжал губы. Дочка продолжала реветь, и, потеряв терпение, граф взмахом приказал няне унести ее. Когда женщина покидала комнату со своей извивающейся краснолицей подопечной, ей навстречу вошел лакей и поклонился господину:

– Сир, прибыл гонец из Англии с письмами от короля Генриха.

– Проводите его в мои покои, – распорядился Жоффруа. – Я поговорю с ним наедине.

– Сир. – Лакей снова поклонился и ушел.

Жоффруа щелкнул пальцами, подзывая любимого пса Бруина, и покинул придворных и разобиженную любовницу. В одиночестве он поднялся по лестнице на верхний этаж в свои покои, где обычно занимался делами. Пергаментные свитки и книги счетов теснились на открытых полках. На полу стоял книжный сундук, заполненный доверху томами религиозного и светского содержания. Перед мягкой скамьей удобно расположился пюпитр. Жоффруа любил эту комнату. Все в ней напоминало ему об отце, потому что раньше они часто работали здесь вместе, решая проблемы графства. Он даже повесил на крючок у двери старую мантию отца, чтобы казалось, будто тот где-то рядом.

Посланец Генриха привез письма, но устно его ничего не просили передать, помимо обязательных приветствий. Жоффруа отпустил его и уставился на скрепляющую пергамент печать Англии из коричневого воска с красно-зеленым плетеным шнуром. Наконец он взял со стола ножик для заточки перьев и взломал ее. У его ног собака плюхнулась на пол и со вздохом опустила голову на вытянутые передние лапы.

Начиналось письмо обычной формулировкой: Генрих, милостью Божьей король Англии и герцог Нормандии, приветствует тебя. Само послание, написанное рукой писца, состояло из перечня условий, которые должен выполнить Жоффруа для того, чтобы Матильда вернулась к нему. У Жоффруа засосало под ложечкой. Генрих не знает, чего просит, хотя ему следовало бы знать. Старик, думал Жоффруа, потакает любимой дочери и оттого поступает неразумно. Он перечитал письмо и снова не мог поверить тому, что видели его глаза.

Жоффруа опустил кулаки по обе стороны пергамента.

– В своем графстве я буду поступать так, как сочту нужным! – зарычал он.

От этих слов у него закололо сердце. Как он сможет доверять ей, если не будет знать, что она пишет?

Жоффруа так сжал челюсти, что заболело все лицо.

И так продолжалось пункт за пунктом. Что Жоффруа отвечает за благополучие Матильды перед самим Генрихом, что к ней следует относиться как к дочери короля… Со своей стороны, Генрих проследит за тем, чтобы бароны вновь принесли Матильде клятву верности, а также внушит дочери, что она должна быть хорошей женой и подчиняться мужу.

И если все эти условия ты выполнишь, я буду счастлив иметь тебя своим зятем.

Жоффруа смял пергамент в кулаке и бросил комок в стену. Он-то не был счастлив, прочитав это послание. Подразумевалось, что король мудр, однако слова эти могли принадлежать только глупцу. Увы, этого глупца приходится слушаться.

Быстрым шагом Жоффруа вышел из своих покоев, потому что ему требовалось место, чтобы излить гнев. Бруин, вывалив язык, тут же побежал вслед за ним. Он был собакой, его вера и послушание не нуждались ни в каких условиях.

– Собака лучше, чем жена, – пробормотал Жоффруа и крикнул, чтобы оседлали его лошадь.

Быстрая скачка принесет ему ощущение свободы, пусть иллюзорное.

– Все решено, – известил Генрих, – ты возвращаешься к мужу. Он согласился исполнить все условия, которые я поставил ему от твоего имени.

Он вручил ей листы пергамента, что держал в кулаке, испещренном старческими пятнами.

У Матильды упало сердце. Здесь, в Руане, она провела счастливейшие дни с тех пор, как покинула Германию. Ее покои были удобны, духовную пищу она получала в аббатстве Ле-Бек. Здешние обитатели уважали ее, и жизнь текла гладко, без потрясений. Она молилась о том, чтобы брак признали недействительным, но теперь, когда Жоффруа доказал плодовитость своего семени, породив дочь, надежды на аннуляцию почти не оставалось.

Еще Матильда рассчитывала на то, что Жоффруа официально отречется от нее и сам попросит о том, чтобы их брак расторгли. Очевидно, он посчитал, что будет выгоднее сохранить их союз. Она перечитывала слова, составленные регламентированным языком писцов. Внизу висела печать Жоффруа с его портретом, выдавленным на воске. По крайней мере, у нее будет собственный мирок из приближенных и слуг, и это будут люди, которых подберет она сама, и все-таки выбор делает не она.

– Но возвращаешься не сразу, – уточнил отец. – Кое-кто из епископов и баронов жаловался, что клятва, которую они принесли тебе в Вестминстере, недействительна, потому что твой брак не согласовали с советом, как должно. Я хочу, чтобы до твоего отъезда в Анжу все заново поклялись тебе в верности. Ты поедешь со мной в Англию, и все пройдет по закону.

– Кто именно жаловался? – Но Матильда и сама догадывалась. – Солсбери?

Ее отец кивнул.

– Как и следовало ожидать, – бросил он. – А что бы он ни сказал, ему вторит епископ Илийский. И еще Галеран де Мелан должен принести клятву, поскольку теперь его освободили из тюрьмы.

Матильда заметила, что отец сжал кулаки. Он всегда опережал соперников на ход или два. Его первым оружием была дипломатия, но обычно он подкреплял ее угрозами и силой.

– А блуаская родня? – спросила Матильда. – Я слышала, вы дали кузену Генриху епископский престол Винчестера.

Король пожал плечами:

– Он способный распорядитель и хорошо послужит тебе, когда придет время. Стефан и Тибо – твои двоюродные братья, и жена Стефана приходится тебе кузиной. Подкармливая, мы заручаемся их поддержкой. Я не предвижу никаких трудностей с тем, чтобы уговорить их повторно поклясться тебе.

– Но сдержат ли они эту клятву? Вы сейчас заставите всех повторить присягу, но это только чтобы соблюсти закон. Или вы пытаетесь дважды связать людей обетом, поскольку боитесь, что они могут нарушить его?

Его лик потемнел.

– Никто не смеет обманывать меня! – отрезал Генрих. – Никто не нарушит слово, данное мне. – Костяшки его пальцев побелели, а тяжелым взглядом он дал понять дочери, что последняя фраза относится и к ней. – Ты родишь мне здоровых внуков, которые унаследуют от меня королевство и будут править под моим присмотром, а после под твоим и при поддержке родственников, если понадобится.

Матильда не спросила, что случится, если Господь распорядится иначе, так как знала, что этим только разозлит отца. Она поедет в Англию, и снова мужчины опустятся перед ней на колени и принесут ей клятву верности, что бы та для них ни значила, – короли, епископы, землевладельцы. А потом Матильда вернется к Жоффруа в захолустный анжуйский двор, от которого триста пятьдесят миль до Англии и сто двадцать миль до Руана. Если Господь распорядится иначе, что с ней станет?

Ее мантия полоскалась на ветру. Матильда гуляла вместе с Брианом Фицконтом по стене Нортгемптонского замка, разглядывая город, лежавший к западу от холма, на котором стояла крепость. Первые осенние ветры обрывали листья с деревьев, и река Нин под крепостной стеной рябила тусклыми оттенками серого и синего. Если ветер не стихнет, то морское путешествие на материк будет неприятным, но зато коротким. В ее покоях прислуга укладывала сундуки. Чувствуя себя загнанной в угол, Матильда решила подышать свежим воздухом.

Вновь бароны преклонили перед ней колени и поклялись принять ее как наследницу короля, и вновь она сомневалась в их искренности. Чувствуя, что клятвы даются вынужденно, Матильда принимала их с гордо поднятой головой и неприступным видом. Тех, кто хочет демонстрации величия, достойного короля, она не разочарует.

Бриан прислонился к частоколу.

– Клятвы принесены повторно, госпожа, – произнес он. – Однажды вы станете королевой.

Матильда промолчала. Со времени ее возвращения в Англию они мало общались – избегали друг друга из-за опасностей, случись им нарушить границы отношений господина и вассала. Бриан не упоминал о ее браке, да и что он мог сказать? Ему неизвестны были все подробности того, что сделал с Матильдой Жоффруа. Слухов ходило множество, но в Англии ее кровоподтеков никто не видел, и никто не видел, как она ползала, потому что не могла стоять. И в конечном счете Бриан тоже мужчина.

Она осознавала, что он стоит очень близко к ней. Не вплотную, но достаточно близко, чтобы коснуться. Их накидки сплетались воедино в диком танце спаривания. Матильда рискнула поднять на Бриана взгляд. Его темные глаза безотрывно смотрели на реку, где рыбак вытащил на берег лодку и разбирал улов. Матильда проследила за линией его ключиц над воротом рубашки и крепкого, мужественного кадыка.

– Знаете, сколько раз я жалела, что не осталась в Германии?

– Я рад, что вы этого не сделали, – отозвался Бриан, не оборачиваясь.

Матильда слегка тряхнула головой. Она опечалилась. Глупо надеяться, что он поймет ее или поднимется выше своих желаний. Бриан заявляет, что рад, но она-то говорила о своих чувствах, а не о его.

Ее взгляд остановился на его руках: золотые кольца, длинные, красивой формы пальцы, чернильные пятна.

– Вы по-прежнему пачкаетесь чернилами, – сказала она.

Он оторвался от реки и с улыбкой повернул голову к Матильде.

– Мы с Робертом пересчитывали казну по просьбе вашего отца, а еще я записал кое-какие свои мысли по поводу данных клятв.

– Вот как? – Она приподняла брови.

– И все в вашу поддержку, – пояснил он. – Кто-то может сказать, что их клятвы недействительны, поскольку были даны женщине, но это отговорка. Любая клятва – женщине ли, мужчине – приносится перед Господом и потому обязательна. Сегодня было достаточно таких, кто мог бы при желании объединиться и отказаться давать клятву, но этого не случилось.

– Судя по вашим словам, вы как будто ожидаете, что некоторые бароны или епископы при случае готовы отступиться.

Бриан нахмурился:

– Среди нас много пройдох… И мы оба знаем, кто они, даже не называя имен.

– Да. – Она сузила глаза, обдумывая слова Фицконта. – В будущем мне придется набирать себе на службу людей из тех, кто собирался здесь сегодня. Но из Анжу мне трудно будет судить об их достоинствах и слабостях.

– Уверен, ваш муж не станет возражать против переписки, которая позволит вам быть в курсе событий, ведь это и в его интересах. Ваш отец и королева будут часто писать вам, как и граф Глостерский. И я тоже.

Она нетерпеливо оборвала его:

– Читать написанное кем-то – это одно, а судить самой – совсем другое. Моя мачеха так хорошо исполняет свою роль, что почти слилась с ней. Она ходит среди людей с улыбкой и милостивым словом, преклоняется перед моим отцом и добра к каждому, но какая часть из этого – искренна, а какая – лишь вынужденная видимость? А если взять моего отца, то сколько он готов скрыть или подменить ради собственных интересов? Я же хочу знать правду, как она есть.

– Нет необходимости набрасываться на каждое осложнение так, словно нужно силой и немедленно исправить его. Лед сам растает под солнечными лучами, как не растает в холодной ночи. Ваша мачеха знает это, вот что делает ее несравненным миротворцем.

Матильда глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

– Если люди будут верой и правдой служить мне, то я справедливо вознагражу их, но пусть мне говорят правду, а не обходят ее стороной, словно это чудовище, которое лучше не будить.

Бриан послал ей долгий взгляд, от которого у Матильды по телу пробежала дрожь. Всего лишь один небольшой шаг, и их руки соединятся, пальцы сплетутся.

Она сжала кулаки, чтобы устоять перед желанием прикоснуться к нему.

– Поддержите ли вы меня, когда я стану королевой? – спросила она. – Вы не считаете, что Англия превратится в посмешище, если на ее трон сядет женщина? Не покажется ли вам это нарушением естественного порядка?

Фицконт покачал головой:

– Я возрадуюсь.

– Тогда вы либо самый смелый человек из всех, кого я знаю, либо лжете мне.

– Я не смельчак и не лжец, – ответил он. Страстное томление не исчезло из его глаз. – Я слуга вашего отца и ваш слуга.

– Но мой отец для вас на первом месте.

– Потому что он король и он возвысил меня. Но если вы станете королевой, это будет означать, что его с нами больше нет.

Матильда сделала несколько шагов вдоль оборонительных укреплений, чувствуя, что не выдержит близости. На горизонте плавилось золото солнца.

– Да, отец дал вам высокое положение, женив на Мод из Уоллингфорда. – (Бриан кивнул, насторожившись.) – Сколько вам было тогда?

Он посмотрел себе под ноги:

– Не помню. Это было очень давно. Может, лет шестнадцать.

– А сколько было вашей жене?

У Фицконта осип голос.

– Она была старше меня в два раза, как вам известно, и вдова.

Из-за укреплений вырвался холодный вечерний ветер, и Матильда зябко поежилась.

– И что вы думали тогда, женясь на ней?

– Я же говорил: это было очень давно.

– Но такие вещи не забываются, и я хорошо знаю, как остра ваша память.

Бриан явно испытывал неловкость.

– Я был благодарен вашему отцу. Наследства и имения у меня не было, а Генрих воспитал меня при дворе и дал состояние. Что касается Мод, я всегда старался быть справедлив с ней, но этот брак, как и большинство других, заключался по расчету, а не по любви.

– А что, по-вашему, думала ваша жена, выходя замуж за такого юного мальчика?

Бриан вспыхнул:

– Никогда ее не спрашивал об этом. И зачем? Нас впрягли в одно ярмо – к худу ли, к добру, и наш долг – тянуть плуг в одну сторону. Мы делаем то, что нам велено.

– То, что нам велено, – повторила Матильда, дрожа от холода.

Утром ей тоже придется исполнить долг: вернуться к своему плугу и неподходящему партнеру.

– Вы станете королевой, – тихо произнес Бриан. – Великой королевой.

Она видела страсть в его глазах и радовалась тому, что отошла от него достаточно далеко.

– Но раньше я была императрицей. Мой отец не желает, чтобы я стала королевой. Он мечтает возвести на трон моих сыновей. Того же хочет Жоффруа, вот почему он попросил меня вернуться. Мужчины всегда забирают власть себе.

Бриан еще понизил голос:

– Вы не знаете, какой властью уже обладаете.

Матильде пришлось помолчать секунду, чтобы справиться с чувствами.

– Знаю, Бриан, – выговорила она и пошла к ступеням, стремясь укрыться в безопасности покоев.

По пути она корила себя за то, что назвала Фицконта по имени. В чем-то это было интимнее, чем прикосновение.

– Я буду служить вам до последней капли крови.

Эти слова долетели до нее с порывом ветра и прозвучали грозным предупреждением о грядущих трудных временах.