Глава XIII
Cветское событие в конце лета – открытие антикварного салона и художественная выставка. Неплохой винегрет для тех, кто не все деньги растратил на Лазурном берегу и на Мальдивских островах. Прикупить можно холст на стену. И покичиться перед соседями. Правила хорошего тона среди нуворишей ныне предполагают, что светский, приличный человек может говорить только про «мани». И петь только про «мани-мани». Все остальное признается за дурной вкус. Старые божки посажены в горшки и выброшены на свалку. Слово «гуманизм», произнесенное невзначай за обильным столом, вызывает ироническую улыбку или циничную насмешку. На уровне подсознания новые хозяева жизни чувствуют, что хотя в кармане у них и звенит, но в душе пустота. Чем ее заполнить? Хоть чем. А лучше всего тем, чем можно нос соседу утереть, правильно вложить «бабки» и еще создать себе славу мецената, коллекционера, особи человеческой приобщенной к высокому и вечному.
Волчий аппетит заглотнуть побольше и блеснуть поярче тянет нуворишей на разные выставки. Истинных ценителей размазывающих слезы и сопли восхищения среди них практически нет. Но есть другое, то, чего лет двадцать назад и в помине не было. Хвост. Ныне всякая вошь, нацепившая дорогую брошь, почитает его иметь. Хвост-секьюрити. И чем больше у тебя хвост, тем ты успешнее в этой жизни.
Купец видел, как из Майбаха, припарковавшегося перед Выставочным домом вышла почтенная дама лет сорока пяти, килограммов ста двадцати. Властным жестом она приказала двухметровому охраннику соблюдать дистанцию.
– А вот и наша птичка! – сказал Купец.
– Птичка невеличка! – довольно улыбнулась Ия. – Как с ней справится наш Федя! Не надорвался бы, случаем!
Дед недовольно покосился, на ту, которая считалась его внучкой.
– Ему не на руках ее носить! Ты лучше скажи, до чего вы договорились?
– Я его ненавижу!
– Ох, и темнила ты! Не хочешь, не говори! Твое дело. Я думаю, тебе пора. Пойди, походи за своим голубочком, потом расскажешь, как он работает. Охрану клиентки видишь?
– Этого верзилу? Вижу!
– Вот и пропусти их всех вперед.
Ия выпорхнула из машины, а Купец остался. Он закрыл глаза.
А выставка шла своим чередом. Народ ходил по залам, выходил, жевал бутерброды на ходу. Двухметровый охранник из Мазаратти шедший за габаритной мадам вдруг увидел знакомого, непроизвольно остановился и воскликнул:
– Васька! Генерал… ты?
– Я, Никита! Я! Давно не виделись что ли? Чего шумишь народ пугаешь. Вороны вон от твоего крика повзлетали.
Амбал Никита дорисовал на лице маску неописуемой радости мазками неподдельного удивления и перешел на спокойный тон.
– Ты вчера ничего не говорил, что по выставкам шатаешься. Думаешь, сельпо-матушка культурным станешь? Ха, ха! И не мечтай. Кому расскажу, что Ваську Генерала на выставке встретил, ржать будут. Кой черт тебя сюда занес? К зачету бы лучше готовился.
Они обменялись рукопожатиями.
– А тебя?
– Меня? – Никита кивнул головой куда-то вперед, – я на работе. Моя клиентка, обожает всякие вернисажи, толкотню, разговоры о своей персоне. Я ж в сыскной фирме подрабатываю, забыл? Телохранителем при ней. Первый месяц. Вожу ее в две смены, через день. Говорят, никто больше двух месяцев рядом с нею не выдерживает. Вот, мой шеф меня десантуру к ней и приставил.
– И что у тебя с ней?
Никита недоверчиво глянул на институтского знакомца.
– Ничего! Охраняю, как положено! Платят за эту дуру, как за олигарха какого. По двойной ставке.
Васька Генерал рассмеялся.
– Чудак. Охраняет он. Кому твоя охрана нужна? Клиентка и тебя попросит заменить в конце следующего месяца, если ты не будешь совмещать приятное с полезным.
– Ну… Я на это дело не нанимался! Она же старуха. На пятнадцать лет старше меня. И замужем вроде. Я уж подумывал об этом. На черта мне приключения на одно место. Вдруг нас на пленку снимают? Скандал будет выше крыши.
А Васька Генерал назло гнул свою линию. Ему обидно было, что приятель не поверил в его высокие запросы.
– Снимут тебя в конце месяца с доходного места, вот посмотришь, Никитка. Тебя же молодого твой генеральный директор на амбразуру кинул. Телом ты ее должен закрыть. Сам же говоришь, по двойной ставке проходишь. Тебе авансом платят. Гы, гы, гы!
Васька Генерал брал реванш, поставив невоздержанного на язык жеребца Никитку на место. Озадаченный охранник хитро улыбнулся и сказал:
– Согласен я с тобой. Мне эту мадам терять нельзя. Только не думай, что я пальцем деланный. Раскусил я ее. Я на нее, на эту дуру, другой капкан поставил. Ей не мужика подавай, а славы. Баба признания хочет, блистать хочет, царицей бала хочет быть, а от нее все нос воротят. Она хочет у себя литературный салон открыть. Где она поначиталась такой ерунды не знаю, но считает, что у ее ног должны сидеть молодые поэты и стихи в ее честь слагать.
– Ну и что, вполне нормальное желание, – пожал плечами Васька Генерал, – в молодости бабу по кустам недотискали. Сейчас она при деньгах. Ей признание нужно, к деньгам общественное приложение. Она готова меценатом стать, театр свой открыть, кабаре, хоть сортир как говорил Нерон, лишь бы на слуху быть. Моя половина от нее недалеко ушла.
Никита зыркнул недоверчиво на Ваську Генерала и продолжил:
– Представляешь, Вась, вся себя обвешала бриллиантами. А как только о ней какая-нибудь газетенка два скабрезных слова наберет или фотографию тиснет, эта дура готова весь тираж скупить. Я сначала думал, чтобы от стыда не провалиться, а оказывается, она газеты в свой родной город отправляет, в Дебаньск. Вот такая у меня служба на сегодня. Ты правильно Василий угадал. Нестерпимый зуд у бабы на энто дело. И решил я ей помочь…
– Сам или нанял кого? – рассмеялся Васька Генерал.
– Пока только сговорился. Мужика тут одного нашел, портреты пишет. Описал ему всю ситуацию, и сказал, что процент хочу с него поиметь. А бабу миллионершу помогу раскрутить. На живописи тетка помешалась. Богемной жизни хочет. И тебе работа мужик, и мне выгода. На десяти процентах сговорились. Хочешь, пойдем глянем. Художник-борода. Вчера он картины свои развешивал, а я ему лапшу на уши навешивал. Вроде сладились, с каждой картины, что с нее напишет этот мазила будет мне отчислять десять процентов.
– Про проценты, ты мне уже говорил, – сказал с завистью Василий Генерал. Сделать на охраняемой клиентке деньги – москвичи только на подобное способны.
– А тебя каким ветром сюда занесло? – спросил Никита. Васька Генерал помялся и потом рассказал.
– Жена у меня – красавица, сами видели, небось.
– Да, уж! – рассмеялся Никита, вспоминая старую историю. Пол года назад сдав очередной экзамен вечерники натурально отметили это событие. Завалились в кафе напротив. Васька Генерал сначала не хотел пить, а потом завелся и его понесло. Он и половину генералов в Москве знает, они его дружбаны, шкуру медведя после охоты делили, и космонавты его знакомые, и депутаты. Рассказывал Васька в лицах, красиво брехал. За животы держались. Потом как обычно перешли на баб. Кто-то вспомнил про жен. У Васьки Генерала естественно оказалась самая красивая.
– Шоколадка она у меня. Такую грех обижать, Побёг я ребята. Спасибо напомнили.
Тут его Никита и подковырнул. Что ж ты мол, жену одну на юга отпускаешь, она значит у тебя стала как шоколадка, пока ты все лето лямку участкового тянул. Думаешь, она тебе на югах верность блюла?
На больной мозоль, видимо, наступил Никита Ваське Генералу. Сначала Василий хотел врезать наглецу, да потом вспомнил, что имеет дело с двухметровой колокольней, оторви-головой, бывшим десантником. Быстро, в момент нашел он отговорку, чтобы «перекрыть кран пошлым инсинуациям всяких рафинированных полуинтеллигентов прыгающих с неба на головы людей и его жены и стряхнуть с собственного мундира нечистоты». Так он сам впоследствии образно выразился, а пока заявил:
– У меня жена не на югах загорела, а от природы шоколадка. У нее только пятки розовые, а так кругом одна ночь. Я на негритянке женился. Загорать ей сами понимаете ни к чему. Потому я и белый, что мы на солнце не жаримся. Дома она у меня сидит, свою кебабу приготовит и ждет у окна когда с работы вернусь… Свет выключит и ждет.
Никита снова поддел Ваську Генерала:
– При свете профиль был бы виден, а без света, чего не сказать, что ждала у окна. Негритянка ведь. Кстати как ее зовут?
– Эдит! – ответил Васька Генерал.
Вся кампания однокурсников набилась в гости к Ваське Генералу.
– Чаем угостишь?
Васька Генерал показал себя большим хлебосолом.
– Мужикам настойку из крокодилового хвоста выставлю. А дамам мускус из интимных его мест. По капле, я думаю, нашим дамам достанется. Только аккуратно надо мускусом пользоваться, чтобы бешенство матки не случилось. Мне сам их колдун, когда порошок в мешочек отсыпал, все время про технику безопасности напоминал.
– Так это порошок или капли? – зубоскалил Никита. Но его уже никто не слушал. На дворе наступило время народных знахарей. А уж если заморский целитель объявился или заморское снадобье… До Васьки долетел тихий шепот сокурсниц:
– Ой, у моего с потенцией что-то в последнее время плохо!
– И мой раз в неделю только прижмет.
Наняли маршрутное такси из экономии, благо конечная остановка была рядом и поехали в гости в Ваське Генералу. Всю дорогу Васька веселил однокурсников подробностями жизни белого человека в тропической Африке.
– Случайно я в самый центр Африки попал. Мы с Северного полюса летели домой.
– Ты и на Северном полюсе был?
– Был!
– А что там делал?
– На полюс с парашюта прыгали. Героев за это давали. Ну, вот я сдуру и напросился. Друзья-то генералы у меня. Только потом оказалось, это второй рейс уже был. Первые все героев получили, а когда мы шапку мира оседлали, у бывшего президента с утра настроение с бодуна было. «Ша, а это хто такие»? Орденами от нас отделался. Хотя в наградной отдел, все честь по чести, отдали сколько положено за Героя.
– И где ж ты деньги такие нашел?
– А за меня заплатили мои кореша, с кем я летел.
– За какие такие услуги?
Васька Генерал покровительственно похлопал по плечу Никиту.
– Я же медвежатник. Егерством всю жизнь пробавлялся. А на Северном полюсе белые медведи не чета бурым, агромадные, восемьсот кэгэ весом, матлашку даст, голова с плеч улетит и генеральские лампасы не помогут. Вот те герои, которые за медалями летали и сбросили меня первым, чтобы я полюс от мишек очистил. Мало ли как приземление-посадка обернется, вдруг ты ему, родимому, прямо в жаркие объятия свалишься. А он тебя к своему белому тулупчику крепко прижмет и полезет взасос как генсек целоваться.
– Не уклоняйся в сторону.
– Спиртного бы прикупить, ребята.
– Ты про Африку давай, про свою шоколадку.
Васька Генерал успокоил слушателей.
– Не волнуйся честной народ, и до Африки очередь дойдет. Ну вот, обеспечил я каждому по роскошной белой шкуре. Всех медведей на расстоянии десять километров от полюса на всякий случай отстрелял.
– Они же в красную книгу занесены, их отстреливать нельзя! – вновь вылез с контраргументом вредный Никита. Васька Генерал легко отбился.
– А мы захватили с собой эту красную книгу. Там где про белых медведей написано, я цифру подтер и новую поставил. Я что, арифметику не знаю, двенадцать отнять правильно не смогу? Сошлось все как в аптеке.
– О…хо…хо!
– Двенадцать медведей!
– Не перебивайте его.
– Ну, вот! Сфоткались значит мы. Флаг установили. Заздравную чару выпили. Пора лететь обратно. Довольны все, сели в самолет. А в какую сторону лететь летчики не знают. Компас на Северном полюсе вроде подследственного, как ты его не верти, какое давление на него не оказывай, не хочет стервец сам на себя, то есть на север показывать. Юлит, вертится в разные стороны. А мы ведь все находимся в самой верхней точке мира. Я глобус видал, ясно представляю, что может случиться, если не в ту сторону полетишь. Почти полный крюк придется давать вокруг земли. Как опасался, так и вышло. Взлетели задом наперед. Смотрим, летим в обратную от России сторону. Ну, пока еще на вершине мира были, можно было завернуть назад, да рули боковые у самолета заклинило. Короче, прошли мы пологую часть земли, на глобусе это особенно хорошо видно, и стали сваливаться с кручи вниз, у летчиков это штопор называется. Самолет с высоты скорость набирает, набирает и по инерции с другой стороны земли как пробка выскакивает. Если бы мы на взлете с направлением не ошиблись, то часа через два уже чукчи нам руками бы махали, а тут мы Америку, Тихий океан, Южный полюс облетели и выскочили черт те знает где. С другой стороны глобуса, у Африки.
Народ в маршрутке рассмеялся.
– С чего ты взял, что вы землю облетели?
Васька Генерал степенно высморкался в носовой платок.
– Летчик-инструктор какой-то рядом в кресле сидел, мы награду отмечали, вот он мне все и рассказал. Африку, мол, пролетаем, просыпайся. Ага. Выглянул я в иллюминатор и точно, гляжу земля по очертаниям, вроде, на гроздь виноградную похожа. Значит она, Африка. А я всю жизнь фиников мечтал до отвала наесться. Да что там финики. Вдруг гляжу, внизу что-то блеснуло, и луч от земли стал переливаться всеми цветами радуги.
Рассказчика снова перебили.
– Вы должно быть восьмидесятый градус Северной широты пересекли.
– Чудак, это солнце над горизонтом появилось.
– В полярную ночь оно так встает.
Васька Генерал не реагировал на замечания, он самозабвенно продолжал рассказывать:
– Чудак, не чудак, а я сразу понял, это из алмазной трубки большой алмаз. Мы тоже кое-что про Африку читали. И летчик сосед подтвердил: с футбольный мяч алмаз величиной, не иначе. На поверхности лежит, дождями, должно быть, вымыло. Сижу я и мозгую, что же делать? Нам все равно всем с парашютами прыгать. Рули-то заклинило. Самолет летит по-прямой. Где он сядет? То ли на картофельное поле, то ли сразу от звезд и на погост. Вряд ли по курсу попадется аэродром! Эх, была не была, думаю, спрыгну на ходу поезда. А у меня парашют с собой в рюкзаке. Взял я его да и вышел в тамбур. Подзываю стюардессу. Ты говорю, потом за мной прикрой дверь, чтобы сквознячком остальных не протянуло. Короче – прыгнул на ходу. Смотрю, моя Африка приближается ко мне со скоростью курьерского поезда. Думаю, что за чудеса? Мы же так высоко были, мне часа два до нее лететь, не перелететь.
Короче. Когда приземлился понял, что я небольшой остров в озере Виктория за всю Африку принял. А пока планировал, протрезвел окончательно. Повезло, мягко сел в болото. А в нем камышовые конги живут, на болоте посреди озара. Это я потом узнал. Они с восемнадцатого века белого человека не видели. Последний, кто у них был, в колодки их соплеменников заковал и вывез по уговору с вождем конгов. Расплатился стеклянными бусами. Между прочим нам сейчас больше перепадает от цивилизованного мира за наших технарей, что уезжают, народ даже сникерсы попробовал. Гуманно с нами с россиянцами англосаксы обращаются. Грех скулить таким патриётам как ты, Никита.
Рассказчика вновь перебили.
– Василий, ты отвлекаешься в сторону.
– Не буду, не буду. Одним словом, сижу по горло в воде. Не вода, а тина одна. Я уж утонуть собрался, когда появились на лодках аборигены. Чунга-Чанга приветствуют. А я знаю перевод, головой мотаю нет, не надо. В общем выдернули они меня как репку из болота и на чистейшем арамейском языке, спрашивают:
– ять… ять… ять… как тебя брателла, звать? Василий, говорю, Генерал. Уважают, скажу я вам наших генералов даже в джунглях и болотах Африки. Загалдели: «генерал, генерал»! В чистую протоку привезли меня, грязь смыли, а потом вождю племени представили. А вождь у них представьте женщина. Полный матриархат. Днем еще куда ни шло, а вот ночью ей, этой черной амазонке, приспичило белого продолжателя рода зачать. Укладывает меня рядом с собой на ложе и обещает три моих желания исполнить в ответ на ее одну просьбу. Я про ее просьбу не спрашиваю, а сразу свои три желания выкатываю: первое, что для меня слишком большая честь стать здесь продолжателем ее рода; тут же озвучиваю второе пожелание – не могла бы она меня отправить на материк; и почти сразу третью просьбу выкатываю – дай горсть алмазов, что я сверху с самолета видел.
Все сделаю, говорит, только и ты мою просьбу выполни. Возьми мою любимую внучку Эдит в жены. По-вашему она королева. Красавица и университет Патриса Лумумбы у вас закончила. Был у нее в Москве один генерал, не ты ли это? У меня непроизвольно шея вытянулась. Как скажешь вождю, то ты не тот генерал? В котле сварят. Соглашаюсь сразу. Ведите, говорю, вашу Эдит, я тот генерал. Смотрю, факелы запалили, несут на носилках кого-то. Вглядываюсь со страхом и вижу, вся в золоте и бриллиантах чернокожая Нефертити на троне из слоновой кости сидит. У меня челюсть так и отвисла. А мне пинка сзади два чернокожих амбала дают, и шею пригибают, кланяйся мол. А грудные клетки у каждого, помощней чем у коня Буденного.
– Ты кто? – спрашивает меня Нефертити.
– Я, – отвечаю, – Василий Генерал.
– И документ есть, что генерал?
– Естественно! – отвечаю. И протягиваю ей паспорт и правительственную телеграмму, где мне орден полагается. Телеграмма ее добила, и особенно то, что с паспортом мои наградные данные сходится. Такое ведь и спьяну не придумаешь. Брык она с трона и мне в объятия. Я тебя, говорит, всю жизнь ждала. Бери у меня, что хочешь, самое драгоценное! Список я написал из того, что хочу. Таможня потом девяносто процентов, конечно, конфисковала, но десять процентов осталось.
– Золото оставили?
– Да, да! Мне мое золотце оставили и трон. Гражданство российское ей сразу дали. Моя Эдит теперь первая законная российская королева. Когда вам дверь откроют, вы ее на родном языке поприветствуйте – Чунга-Чанга. Чунга-Чанга и поклонитесь в ноги.
Когда Эдит открыла гостям дверь эти идиоты так и сделали, стали кланяться.
– Чунга-Чанга!
– Чунга-Чанга!
Наливочки с крокодильим хвостом кое-кому, видимо, захотелось.
Нежданные гости были поражены. Жена у Васьки Генерала Эдит действительно оказалась писаной красавицей. Только белой, белой! Фурор был полнейший. Смеялись все почему-то над Никитой. Он затаил обиду на Ваську Генерала. Авось еще представится случай отыграться, выставить его идиотом.
Васька Генерал переспросил Никиту:
– Каким ветром, говоришь, меня занесло на выставку? Понимаешь, друг, соседка по лестничной площадке квартиру сдала очередному клиенту, а он такой писаный красавчик оказался. Я, конечно, свою Эдит ни к кому не ревную, у меня даже в мыслях этого нет, но как говорили древние философы Рима, доверяй и тут же проверяй. Пошла утром мусор выносить, нет десять минут, пятнадцать. Думаю, куда она запропастилась? Вышел в коридор, гляжу, а она с моим новым соседом, с Красавчиком весело щебечет. И главное смеются оба. А она цветет и пахнет. Увидала меня, смутилась. Вот я и спрашиваю, на черта мне нужен такой сосед?
Никита мгновенно напрягся. Судьба подбрасывала ему возможность поквитаться с этим пустобрехом генералом самозванцем.
А Васька продолжал изливать душу.
– Мы с Эдит – не очень пара. Я мужик, лапоть деревенский. Лысеть начинаю, с брюхом как арбуз, отдышка у меня появляется, если на седьмой этаж без лифта взберусь. Но даже не это главное, а то, что она слишком умна для меня. Она меня на выставку тянет, а мне хочется футбол посмотреть, на диванчике поваляться. Скучно ей со мною. Я ведь знаю, чем это заканчивается. Увидит смазливого соседа, тары бары, то да се, в ход пойдут живые чары. Сморгнуть не успеешь, как они снюхаются. Опасаюсь я Никита… По всем параметрам мой сосед – бабник. Птицу по полету видно.
– С чего ты взял?
Василий Генерал замялся.
– Ключ у меня есть от соседской квартиры. Добыл кое-какие подтверждающие мою версию доказательства. Записку его к хозяйке. В блокноте нашел. Черновик. Он в дамском клубе или работал или подрабатывал. Представляешь, что пишет? «Уезжаю в Монте-Карло. Будешь в тех краях, заходи в клуб «Элитные услуги». По старой памяти так и быть обслужу по высшему разряду. Ключи в почтовом ящике. Благодарный за науку квартирант».
– Ну, – у Никиты неожиданно загорелись глаза, – тогда сам Бог велел его к нашему делу на процент подсадить. Который твой подопечный?
Васька Генерал показал на дальний конец зала, на Федора и угрюмо заявил:
– Вон тот Красавчик, что с умным видом перед картиной стоит.
Несколько минут Никита наблюдал за Федором, а потом удовлетворенно кивнул головой:
– Ты прав. Этого фазана художественная мазня совершенно не интересует. Это стрелок по жирной дичи. Га…га….га! Моя матрона ему как раз подойдет. Сейчас я ему ее сосватаю. А ты можешь быть свободен. Вечером доложу, чем дело закончилось.
Васька Генерал недоверчиво смотрел на приятеля. Глаза его потеплели.
– Спасибо, а то дел по горло. Отчет срочно надо допечатать.
– Иди, иди! Мы еще с тобой на этом деле по звездочке заработаем.
Они пожали друг другу руки. Васька Генерал благополучно отбыл нести нелегкую службу на вверенный ему участок, а Никита достал мобильник. Он звонил художнику.
– Борода, это я, Никита. Ты вот того Красавчика в персиковом смокинге, что к тебе приближается видишь?
– Вижу.
– Это охотник за богатыми дамами. Предложи ему процент с твоей картины. Скажи, одну богатую дуру раскрутить надо. Да не скупись.
– Сколько предлагать?
– Штук десять зеленых… в месяц.
– Смеешься? Где я ему такие бабки найду?
– Платить тебя никто не обязывает. Со мной он будет дело иметь.
– Тады ладно. А дура это кто?
– Я же тебе вчера ее фотографию показывал. Аглаида Зауральская. Моя подопечная. Ты все организовал, как договаривались?
– Обижаешь. Теле будет в лучшем виде.
– Ну, тогда она скоро подойдет. А ты с этим павлином по быстрому разберись.
За спиной Никиты вновь вырос Васька Генерал.
– Вот, передумал. Вернулся.
Федор не торопясь шел по залам. Ход конем он уже сделал.
– Вышла из машины. Идет! – позвонила ему Ия. – Видишь?
– Вижу!
Федор приготовился. Он уже час как был на выставке. Вроде бы невзначай он столкнулся на входе с Аглаидой.
– Пардон, мадам!
Это лучший способ знакомства с дамами. Старый трюк, но лучше пока никто ничего не придумал. Не спрашивать же который час? После легкого столкновения Федор выронил из рук барсетку. Она упала к ногам Аглаиды. Федор как вельможа при дворе Людовика четырнадцатого учтиво плавно рукой, показывая, что сначала пропустит мадам и лишь затем поднимет упавшую вещь. Он знал, утонченная учтивость служит отличным предлогом к ничему не обязывающему разговору и последующему знакомству. И вдруг вместо ответного «извините», Федор услышал торгашеское, громоподобное алаверды:
– Куда прешь, зачуханый баклан. Здеся художественная выставка, а не пивной ларек.
От неожиданности он даже голову в плечи втянул. Две модные девицы стоявшие за мощной спиной Аглаиды ядовито улыбнулись. Они откровенно сочувствовали Федору. В любое другое время он мгновенно отбрил бы эту хамку, а тут пришлось дипломатическую политкорректность проявлять, да еще дать ей возможность вернуть слова назад. Федор членораздельно произнес:
– Второй раз, Аглаида, вы меня ни за что обидели. А я ведь специально барсетку уронил, познакомиться хотел. Извините!
Вожделенный объект в лице Аглаиды потерянно улыбнулся. Реакция Федора не укладывалось в поведенческий тип ее обычного окружения.
– Э…э…молодой…чел…
Однако Федор подобравший барсетку не оглянулся. Он неплохо разбирался в женской психологии. Никуда теперь ты пташечка, не денешься. Миновав контроль он остановился в отдалении, дав себя хорошо разглядеть. Затем оскорблено сжал губы, будто что-то забыл, быстро прошел мимо. Протестная демонстрация удалась. Аглаида была явно заинтригована. В этом огромном городе, где ты никому не нужен, с нею хотят познакомиться, а она взяла и облаяла. Кто он? Земляк? Ее знает этот серьезный молодой человек. Может на работу хочет устроиться? Тогда сразу бы подошел, без этих подходцев с барсеткой. Я его интересую? Как? Как женщина? Нет, это слишком! Старая и жирная я для него. А может… Как выразился однажды на пресс конференции златоуст бывший премьер-министр: мысли у Аглаиды стали врастопырку.
А в это время охотник Федор решил – пусть клиент созреет и незаметно для дичи Аглаиды исчез из поля ее зрения. Он спустился в буфет и заказал себе кофе с молоком. Ему надо было срочно придумать простую и убедительную причину жажды знакомства. Ничего умного в голову не приходило. А ведь она задаст этот вопрос. «Ну и пусть задает, – чертыхнулся Федор. Сама пусть задает, и сама на него отвечает. Буду еще себе голову ломать. Скажу, что на следующей встрече отвечу, если сама не догадается. Все интрига какая-никакая появится в отношениях. Бабы любят заморочки». Федор ни минуты не сомневался, что она обязательно отыщет его в залах и первым делом извинится. А может, и не извинится. Он хохотнул, разлив кофе по столу. Вполне, может.
Вытерев салфеткой руки Федор решил подняться в демонстрационные залы. Его жертва наверно уже второй круг нарезает по выставке.
Федор шел по залам, не глядя по сторонам. Он должен нагнать эту миллионершу. Еще сделано только пол дела, даже четверть дела. Он пока рассыпал только просо, курочка еще не клюнула.
Слишком высокого мнения Федор был о собственной персоне. Аглаида, потеряв его из виду, и не думала его нагонять. Она так и осталась на входе-выходе.
Вдруг Федору преградил дорогу бородач.
– Молодой человек. Молодой человек, гляньте на мои шедевры. Куда вы торопитесь. У вас вся жизнь впереди, остановитесь у вечного. Бессмертные полотна Владилена Трески.
Федор мельком глянул на картины. С них смотрели на Федора портреты людей, которые раньше часто можно было встретить в аллеях трудовой славы. Даже он, не разбирающийся в живописи смог понять, что перед ним не Микеланджело Буонарроти. Статичные позы, невыразительный взгляд. Федор вежливо улыбнулся.
– Да я по другой части. Я ничего покупать не собираюсь.
Борода держал его уже под локоть.
– А я вам и не предлагаю покупать. Я вам предлагаю продавать. И хороший процент я вам предлагаю. Десять процентов от стоимости картины. За сто тысяч евро продадите, десять тысяч ваши. Две картины сможешь реализовать, двадцать тысяч твои. Молодой человек. Даму надо одну охмурить. Жену аптечного короля. Предложить ей мою кисть. Дама уже приехала. Я предложу ее нарисовать рядом с вами. Аполлон и Афродита. Ха…ха…ха. И десять тысяч ваши. А лучше пусть два портрета закажет или целую галерею. Молодой человек, о…о, молодой человек, у нее такие дорогие украшения. Я ей предложу под каждое украшение по портрету писать. Представляете, два месяца, год можно только на нее одну работать. А вы и с меня будете иметь свой процент и с нее. Это я вам говорю. Послушайте старого Владилена. А вон и она идет. Согласны молодой человек, двенадцать процентов? Улыбайтесь, улыбайтесь. Два процента с меня.
Портретист постучал по ширме.
– Петр, телевидение, твой выход.
Как из-под земли непонятно откуда объявился длинноволосый Петр с помятым лицом и с профессиональной кинокамерой на плече. Он сунул портретисту микрофон под нос.
– Поехали что ли. Дубль три.
На кинокамере зажглась красная точка. Федор понял, что весь этот цирк затеян ради одного человека, именно той матроны, которая интересовала и его. Значит, на ее деньги нацелились не только они с Купцом. Только эти артисты-портретисты хоть занюханный товар ей хотят всучить, а они с Купцом… Федору стало смешно. Он тихо шепнул портретисту:
– Я согласен на ваш процент. Позвольте только интервью мне взять.
Федя отобрал микрофон у портретиста.
– Уважаемые телезрители нашего канала. Мы ведем репортаж с художественной выставки, проходящей в Выставочном доме. Перед нами работы одного из самых известных живописцев конца двадцатого века Владилена Трески. Всмотритесь в лица этих людей. Эта целая эпоха канувшая в лету. Эпоха канула, а лица остались. Владилен Треска живой мартиролог бывшего партийного ареопага.
Как застоявшийся в стойле конь художник переминался с ноги на ногу и показывал на себя пальцем. Дай, мол, мне слово. Но Федор крепко держал микрофон в руках.
– Дорогие телезрители. Такое светское событие как художественная выставка привлекает сливки нашего общества, настоящих ценителей живописи, коллекционеров и меценатов. Мы сейчас возьмем интервью у завсегдатая выставок, большого знатока портретной живописи у нашей несравненной и уже достаточно хорошо известной в определенных кругах Аглаиды…
Федор сунул микрофон под нос подошедшей матроны.
– Зауральской! – сглотнула слюну интервьюируемая.
Федор повторил имя:
– Аглаиды Зауральской. Как мне сказал сам художник Владилен Треска, у стендов которого мы сейчас стоим, он с удовольствием написал бы не один, а два портрета своей почитательницы, один поясной и второй, в вечернем платье. Хочу вам напомнить, дорогие телезрители, что те из вас, кто интересуется светской хроникой знают, что Аглаида Зауралькая не зря носит столь редкую фамилию. Ее бюст и открытая шея почти всегда украшены уральскими самоцветами. Говорят, у нее самая богатая коллекция драгоценных камней в нашей стране. Хотя она и постаралась сегодня прийти на выставку инкогнито, наша программа рассчитанная на элитную публику, смогла еще на входе в демонстрационные залы засечь гламурную даму.
Мы хотели поблагодарить уважаемого художника Владилена Треску и пожелать ему новых творческих успехов. Надеемся также, что в репортаже со следующей выставки сможем порадовать вас, дорогие телезрители, большим портретом нашей молодой меценатки Аглаиды Зауральской. Благодарим участников передачи. До свиданья.
Федор стал сматывать шнур микрофона. Потом подозвал Петра.
– Давай глянем что получилось. Прокрути обратно. Может перезаписать придется. А вы не уходите пока, – Федор жестко приказал Аглаиде, – где-нибудь здесь рядом со мною побудьте. И вообще в следующий раз, не я должен говорить, а вы. Текст надо заранее наизусть выучить. Цицерон и тот экспромты не любил.
– Я согласная.
Федор демонстративно отвернулся от меценатки и сказал нервно теребящему руки художнику:
– Представляешь Владилен, наша красавица Аглаида меня сегодня с утра бакланом обозвала. – Затем он патетически поднял руки к небу и продекламировал:
– Скажи мне, не кривя душой, работник кисти и резца, на самом деле я похож на благодушного глупца?
– Ты…
– Федор! – подсказал Федя.
– Ты Федор демон, полубог! – пел осанну нежданному помощнику портретист, не зная с какого боку подступиться к богатой клиентке. Никаких членов Политбюро никогда он не рисовал. Но прозвучало красиво. Треска надеялся, что Аглаида поняла о ком речь шла. Он боялся спугнуть удачу.
Любой, даже самый небольшой коллектив собравшийся для дела и тут же разбежавшийся, выдвигает из своих рядов на время неформального лидера. Лидер командует: ты режь колбасу, ты расставляй стаканы, а ты разливай. Портретист Владилен Треска и сладкозвучная певчая птичка Аглаида молча признали первенство Федора. Он это почувствовал и вдохновенно продолжил:
– Над ней вознес я всепрощающую длань, живи пока дарую жизнь, Аглая, в знак примиренья я хотел бы дань, с вас получить заместо злого лая.
У…у! Как красиво закруглился Федор. Главное себя не забыл.
– Пусть в лучший ресторан ведет! – воскликнул воодушевленный Треска, явив миру тщательно скрываемый порок.
– Баблом пусть лучше отдаст! – мрачно заявил оператор. – По ящику не каждый день себя увидишь.
– А сколько надо? – сразу согласилась Аглаида и даже открыла сумочку.
Оператор недовольным голосом стал считать:
– Запись – минуты две. Половину вырежут, оставят минуту, а то и еще меньше. С вас три тысячи евро, – небрежно заявил он, – гарантирую показ в вечерней программе новостей.
Деньги перекочевали из одних рук в другие.
Через минуту удовлетворенный оператор покидал место съемки. Федору показалось, что он поделился с Треской. Остались втроем: Федор, Аглаида и портретист Владилен Треска. Треска ходил взад-вперед и, потирая вспотевшие руки, громко восклицал:
– Я такой портрет напишу, я такой портрет напишу. Не сомневайтесь. У меня есть полотно два на три. Загрунтовано уже.
Федор отвел в сторону Аглаиду. Ему, ни с какого боку не нужен был больше этот неудачник портретист. Но одна шальная, не донца сформировавшаяся мысль остановила Федора. Сказав художнику, что они еще вернутся, он и стал эту мысль развивать.
– Аглаида.
Та жеманно улыбнулась и негромко сказала:
– Мне больше нравится, когда меня Аглаей зовут. Как в ваших стишках.
Федор ее одернул:
– О вас, об Аглае, не я, а классик сказал. Я повторил. Но мне тоже имя Аглая больше нравится, чем Аглаида. А я – Федор. Только прошу меня Федей не назвать. Не люблю.
– А вы тележурналист?
Федор понимал, что мог бы сейчас тележурналистом назваться. И даже какое-то время продолжить игру. На тележурналиста она уже сейчас подсела, готова вечную дружбу предложить. Хоть это было и невежливо, он ушел от прямого ответа, и сам спросил:
– Тележурналист – подневольная птица, а я привык к свободному полету. Вы что на выставке делаете?
Прозвучало почти как «куда суешься, дура, со свиным рылом в калачный ряд»? И в тоже время на Аглаиду смотрели чистые участливые и внимательные глаза. От того, что она сейчас ответит, зависело многое. То ли представится начинающим коллекционером, то ли бескорыстной меценаткой, то ли праздной любительницей всех родов искусств, где богатому человеку хочется засветиться в светской хронике. В любом случае Федор вынужден будет подстраиваться под нее. Купец о ней отзывался пренебрежительно, как о дорвавшейся до власти и денег торгашке-провинциалке.
– А вообще-то я из деревни! – подсластил Федор пилюлю бестактного вопроса. – Больше строю из себя, чем есть на самом деле.
Купилась Аглаида на уничижение, на участливые глаза Федора.
– Правда? А жаргон какой у вас красивый. Прямо как мой первый муж без бумажки шпарите. Хотите немного о себе расскажу, тогда и поймете, что тут делаю.
– Хочу! – сказал Федор. Было, было такое дело. Располагал к себе человека Федор. Особенно дам, колол их как фундук. Аглаида стала неспешно рассказывать:
– У меня денег много, а образования никакого. Так получилось. В молодости пивом торговала. В палатке, может, знаете. Я тогда сдобная была. Замуж вышла. А тут и перестройка началась. Мой первый муж вовремя подсуетился. Ваучерный фонд создал и назвал его громко «Газ-маз-алмаз» и попал прямо в глаз, в десятку. Бабки и понесли ему свои крохи, в очередь стояли. Как он с ними потом обернулся не знаю, но я от своего имени носила эти ваучеры на всякие конкурсы. В том городе, где я до этого жила, мне теперь принадлежит завод и семьдесят тысяч рабочих. Сейчас, правда, сорок тысяч только у станков осталось.
– Тоже неплохо! – сказал Федор. – Выходит вы хозяйка медной горы?
– Выходит так. Там и еще кроме завода кое-что есть. А вы мне так и не сказали, кем на телевидении работаете?
– Не работаю я ни на каком телевидении, – взмахнул рукой Федор, – откровенность за откровенность. Я на проценте у этого художника портретиста сижу. Клиентку ему сосватаю, двенадцать процентов мои. И вас мы сегодня с утра поджидали.
Аглаида расхохоталась.
– Я так и думала. Видок у этого художника Трески дюже подержанный. Пьет, небось, безбожно. Навидалась я таких еще в молодости.
Федор понял, что переиграл с откровенностью и поспешно дал задний ход.
– У него в состоянии легкого опьянения только вдохновение и появляется. Членов Политбюро не начинал рисовать, пока пятьдесят грамм коньячку не примет на грудь. А мастерство, сами знаете, не пропьешь. Вот вы, Аглая, по выставкам ходите, а спроси я вас, что такое искусство, ответить мне внятно вы и не сможете. И не потому что мало по залам ходите, а потому что вам голову задурили.
Собеседница несказанно обрадовалась.
– Так вы критик? Слава Богу, хоть лекцию умную послушаю. А то так скучно одной разбираться во все этом. Не поймешь, кто прав, кто виноват.
Федор мысленно чертыхнулся, ибо сам был в искусстве ни ухом, ни рылом. За высшее откровение он решил выдать тот взгляд, что исповедовал на стройке его бригадир доморощенный философ. Вслух сказал:
– Не обессудьте, если вас зацеплю. Я просто как крестьянин на мир смотрю с практической точки зрения. Для меня современное искусство, особенно живопись – это красивая цацка для богатых людей. Согласитесь, любой художник работает по наитию, часто как обезьяна неграмотен, но имеет отменный собачий нюх на бабло и такое собачье чутье на хозяина с сахарной косточкой, что куда нам простым смертным до него. Вот здесь он гениален.
Мне говорят, есть высокое, элитарное искусство – я спрашиваю, для кого оно? Мне говорят – магический квадрат, я смеюсь – это чушь собачья. Мне говорят, человек – венец природы, я утверждаю – он свинья.
Аглаида его перебила:
– Это все слишком сложно для меня. Нельзя ли ближе к земле?
– Принимаю ваше замечание, – невозмутимо пожал плечами Федор. – Козел на крыше подобрался слишком близко к звездам, пора, спустимся в людской загон. Итак, мы с вами исповедуем два разных вида искусства. Я считаю искусством то, что мне нравится, что радует глаз, что требует мастерства, школы и виртуозности. Я – патриций по своим взглядам.
– А я?
– А вы горшечница, плебейка. У вас как у собаки Павлова выработан уже устоявшийся рефлекс на картины и имена. Если я скажу Сальвадор Дали, Пикассо, Малевич, вы завизжите от восторга. Если я скажу Владилен Треска, вы в лучшем случае подожмете губы. А из этих четырех фамилий только Треска умет рисовать. Он собаку рисует, прямо как живую. Да такую, что с бодуна глянешь на нее и думаешь, сейчас стерва тебя за ногу цапнет. А от мазни остальных тошнит, хотя их признают гениями. И знаете в чем они гении?
– В чем?
– Они смогли себя преподнести. Они раскрутились, как сейчас говорят. Где они, там скандал, экстравагантная выходка, развод, скабрезности, драка. То есть полный набор рекламных трюков. И вокруг агенты, эксперты, выставки, приемы и постоянный ажиотаж и эпатаж.
– Что такое эпатаж?
Федор чуть не упал на ровном месте.
– А это сверхнаглое поведение, когда плюют и сморкаются художники на свою публику. Они их, этих тонких знатоков живописи за кретинос держат, и правильно делают. Я ехал на выставку и газету «Коммерсант» купил.
Врал он насчет газеты. Ему ее подсунул Купец перед выездом.
– Хотите, прочитаю вам выдержки из нее. Прямо к нашему разговору о современном искусстве.
– Хочу!
– Тогда слушайте. Итак: «Галерея Тейт – это крупнейший государственный музей Великобритании.
Галерея Тейт пополнила свою коллекцию современного искусства – за 22.3 тысячи евро. Она приобрела баночку экскрементов итальянского художника Пьеро Манзони. В письмах друзьям Пьеро Манзони высказывал надежду, что заветные баночки станут предметом охоты коллекционеров… аналогичные экспонаты есть в любом уважающем себя музее мира, в Центре Помпиду в Париже или Moden Art в Нью-Йорке».
– Все?
– Да!
– Я ничего не поняла! – простодушно заявила Аглаида.
Федор патетически вознес руки к небу.
– О мамма мия! Пьеро Манзони супергений рынка. Он наш факелоносец. Он освещает нам путь. Зачем сейчас мольберт? Техника художника нынче, разбрасывание краски по холсту из банки, без помощи кистей. Это – живопись действия или живопись пятнами. Прав он. Живопись дерьмом колоритнее! Поэтому я вам, как истинной ценительнице всего высокого, предлагаю вырастить клиента, вырастить картинную галерею, вырастить модель и не покупать произведения, а продавать их. Надо сформировать у публики определенный вкус, как у собаки Павлова условный рефлекс, чтобы при имени художника Трески геморрой рассасывался. Треска большой мастер кисти. Он…
– Я согласна с вами, – сказала Аглаида. Федор сурово глянул на Аглаиду и та почтительно замолкла. Он продолжил:
– Вот поэтому я и говорю, что искусством можно объявить сегодня что хочешь, хоть стилиста и его прически, хоть модельера, хоть сапожника. Можете представить себе, что художник, который не может толком разворот головы или торса нарисовать, признается гением. И платят ведь огромные бабки за такой поп-арт. А последний писк «боди-арт»? Художник сажает себя голого на цепь и бросается с лаем на зрителей. А затем в лучах скандальной славы продает свои картины. Представьте он успешный художник. А мы с вами чем хуже?
Аглаида его перебила.
– Согласна с вашей первой мыслью. Все люди свиньи и только мы человеки. Потому что только мы можем познать сами себя, но не художника. Голой, я еще согласна позировать. Но зачем на цепь?
Поговорили. Федор удивленно посмотрел на собеседницу, потом вежливо спросил:
– Вы Треску считаете посредственностью или гением?
Ни минуты не раздумывая, она ответила:
– Посредственностью! Рупь ему цена в базарный день.
И в это время перед Федором предстала красавица Эдит. Она элегантно смотрелась. Подчеркивающее фигуру облегающее платье, туфли на высоком каблуке, великолепная прическа.
– А вот и я, Федор. Как я рада, что вас встретила. Я не помешала вашему разговору? Вы так увлеченно спорили, что мне даже завидно стало. Думаю, подойду сама. Представь, пожалуйста, меня своей спутнице.
Федору ничего не осталось, как представить дам друг другу.
– Аглая Зауральская. Покровитель непризнанных талантов. Сегодня ее можно будет по телевизору лицезреть в программе «Культурная Москва».
Аглаида не заметив в словах Федора скрытой иронии растеклась в благодарной улыбке.
– Эдит Генеральша! – представил Федор вторую даму.
Женщины обменялись рукопожатиями и оценивающими друг друга взглядами. Аглаида с провинциальной непосредственностью сразу спросила:
– А муж где служит?
– Работает в министерстве внутренних дел!
– Ой, скажу своему, вот будет потеха.
– И о чем вы спорили? – сменила тему разговора Эдит.
– О современном искусстве, – ответила польщенная Аглаида, – Сальвадор Альенде, Пьер Мацони, про поп-арт и биде-арт. Федор такой умный! Мы с ним даже поспорили.
