Невообразимая суета стояла в городе, гораздо большая, чем перед багренным рыболовством. Красили дома, крыши, ворота, заборы. Сносили ветхие плетни в центре. Распоряжением наказного атамана по главной Михайловской улице в одном из десяти дворов спешно сооружали деревянные уборные, — невиданное в крае новшество! Казаки толпами приходили разглядывать невиданные диковины. Они угрюмо осматривали их со всех сторон, потом заразительно хохотали и просили начальство — в данном случае квартального полицейского — сделать показ и пробу. Спесивые богачи в тайне души мечтали построить подобное и у себя в станицах Старики, особенно из кулугуров-сектантов, презрительно ворчали: — Беднеем, видать. Доброго стало убавляться, худого прибавляться Раньше мы его, свое золото, как птицы, по степям сеяли. А теперь, мотри-ка ты, градские люди в копилку его собирают. Дива!

На церквах золотили заново кресты. Красили стены Александро-Невского собора. Думали было обновить и стены старинного казачьего храма святого архангела Михаила, но так и не решились: эта полуторавековая громада никак не принимала штукатурки на свои седые стены. В эти же дни почтенные отцы города решили заложить при участии наследника новый храм Христу-спаситслю.

Уральск — на редкость пыльный и скверный городишко. Его крестообразные широкие и грязные улицы лежат между Чаганом и Уралом, как серое, застывшее распятие. На весь город — один невзрачный, чахлый Некрасовский бульвар с каменным памятником (ясно, не поэту Некрасову, а Александру II). Несмотря на частые пожары, в городе мало кирпичных домов. Только последний ужасный пожар 79-го года, во время которого выгорело больше половины улиц, заставил начальство выстроить десяток каменных зданий. Они еще резче подчеркивают убожество и подслеповатую тоску остальных строений.

И вот теперь, за несколько дней, Уральск вдруг превратился в цветущий сад. Чуть ли не у каждого домика вырос сад, многолетний, густой, веселый. За три ночи на пыльных пустырях вымахали совсем взрослые деревья, покрыв весь город зеленой своей сенью.

Венька в Уральске остановился у Патьки Дудакова, своего дяди по матери. И Патька посмеивался:

— Кака любовь у яблонь к наследнику, вы подумайте!.. Притопать в темноте с Чагана, — это тебе не баран начхал. Тут надо ум да умец и еще разумец!

Венька не верит Ипатию Ипатьевичу и вопросительно смотрит на Алешу. Тот старается не улыбнуться. Казачонок знает Чаган, видел, какие там в самом деле буйные сады. Дед много раз привозил оттуда мешками яблоки и рассказывал о них. И Венька, озорно улыбаясь, представляет, как бархатный нежный анис, крепкая желтая антоновка, мелкая малиновка, бледно-розовая грушевка и настоящий продолговатый кальвиль, — как все они, кудрявые, белые в цвету яблони, всполошились, услыхав, что едет наследник, вырвались с корнями из земли и ночью вперегонки помчались в Уральск. Потеха! Сзади шли яблони черного дерева, некрасивой перцовки и мягкой скороспелой белянки. И, наконец, будто малые дети, с тихим ропотом недовольства семенил в хвосте шествия алый, плотный ранет.

То ли почва городских улиц оказалась для яблонь вредной, то ли повлияла на них разлука с родными садами на Чагане, но только все деревья, несмотря на строгие приказы начальства во что бы то ни стало весело цвести, — вяли, роняли листья в пыль, грустно клонили ветви…

На Туркестанской площади было еще не так давно кладбище, сотни серых безыменных крестов. Здесь когда-то князь Волконский порол на снегу упрямых казаков, не хотевших принять «мундиры и штаты». Но это было девяносто лет тому назад, и теперь уже не осталось живых свидетелей и участников веселого «Кочкина пира». Казаки забыли о нем. Кладбище было снесено с торопливостью, и на месте его спешно возведена полосатая — белая и красная — арка с азиатскими куполами.

Из станиц везли огромными кипами бухарские и хивинские ковры, — ими будет устлана дорога на улицах города. Каких только цветов, зверей, птиц, насекомых, невиданных чудищ не было выткано на этих коврах! Какое богатство творческой фантазии безыменных художников готовилось войсковое начальство бросить под ноги немудрящему рыжему пареньку Романову!

Под большими вязами и осокорями Ханской рощи в устьи разбойного Чагана выстроили роскошный павильон. Там они соизволят обедать, оттуда, из-за резных его балясов, они соблаговолят смотреть на плавню… Казачество готовится показать рыболовство, которое обычно начиналось позднею осенью. Несколько раз уже делали пробу: плыли на лодках и ловили ярыгами осетров, предусмотрительно сажая их в плетневые садки по пескам. Все будары (а их будет около тысячи) красили в голубой цвет с белыми окрайками по бортам, весла — целиком в белый. Для рыбаков шили одинаковые одежды; белые холщовые шаровары и малиновые и синие рубахи.

За городом обновляли скаковой круг — ипподром: там казаки покажут удалую уральскую джигитовку. На Бухарской стороне, недалеко от берега реки, куда в обычное время совсем не допускали «гололобых собак», спешно ставили киргизские кошемные кибитки, возводили целый аул. Таких аулов вы не увидите даже в музеях. Все юрты были укрыты белыми, как зимний заяц, кошмами. По стенам расцвели, как цветы весною, ковры. Горы перин и подушек нежились на нарах. У входов в несколько рядов красовались серебряные, изогнутые кувшины-кумганы для омовения рук и ног. Тут же паслись стада одномастных, породистых кобыл, за которыми ходили красавицы-киргизки в парчовых платьях, со множеством серебряных и золотых монет на груди и в вороных своих косах. Пусть в самом деле наследник увидит завидную жизнь малых народностей в своем царстве и полюбуется довольством и роскошью нищих пастухов!

По улицам, на фасадах казенных зданий, в обрамлении шелков и бархата, появилось множество портретов государей — творчество местных художников. Глядели отовсюду со стен глупенький бледнолицый Михаил, остроносый тишайший Алексей, дебелая, разгульная немка Екатерина, быкообразный папаша наследника и, наконец, сам Николай с недоуменным и не так уже величавым, как этого хотелось начальству и художникам, маленьким лицом. Румяные от масляных красок Романовы были поверх шелков и бархата засыпаны зеленью и цветами, поэты изготовляли сотнями пышные лозунги и визгливо-патриотические вирши. Против белого с колоннами дома наказного атамана было вывешено огромное полотнище с изображенными на нем казаками: казак XVI столетия, герой Рыжечка в нанковом, табачного цвета, халате, в белой невысокой папахе, и современный, мундирный казак. Посредине между ними огромный наследник, и сверху золотом:

Под блестящими сапогами пучеглазого Романова художники вывели старинною, славянскою вязью:

Уже с неделю Уральск стал похож на шумный цыганский табор. Гремят бубны, клубится пыль по дорогам, раздаются удалые песни. Это идут из станиц льготные полки.

Родственники служивых казаков тоже непременно хотят участвовать в торжестве. По ночам за Уралом и Наганом ярко горят костры. В городе не хватает мест для всех собравшихся.

Сон отошел на те дни от изголовий полицейских, жандармов, всех чиновников, больших и малых, и даже самого наказного атамана. Как кротам, им всем приходилось вести помимо дневной еще полунощную, подземную работу. Даже в Уральске отыскались неблагонадежные лица. Немало людей покинули в эти дни город — иные уехали далеко, другие, менее опасные, всего лишь за сотни верст. Кое-кого просто отправили в срочную и почетную командировку. Так молодого генерала Александра Серова послали, например, на Бухарскую сторону к Уилу, в далекие аулы для срочной закупки пяти коней в кавалерию. Лестное поручение! Серов пытался было отказываться от поездки, но ему дали понять, что если он будет упорствовать, то командировка может обернуться в очень далекое и уже не такое добровольное путешествие.

И генерал, кляня людей и свет, уехал… В чем же состояло его преступление? Вероятнее всего, виноват был его острый язык. В городе сплетничали еще, что причиной могло быть и то, что он принимал у себя по субботам двух политических ссыльных, единственных здесь людей, владевших искусством карточной игры в винт. Сам же Серов думал — и, пожалуй, был недалек от истины, — что его усылают за то, что он имел несчастие оказаться счастливым избранником Екатерины Павловны, известной уральской красавицы, вдовы полковника Чалусова, давней приятельницы Луши Алаторцевой. Здесь Серов оказался соперником не больше, не меньше, как самого помощника наказного атамана генерала Бизянова.

Политическим ссыльным в Уральске еще раз довелось быть высланными. Начальство предложило им поехать за реку, на Бухарскую сторону, заняться географией киргизских степей. Как-то об этом просили сами ссыльные. Ссыльные и сейчас не пытались отказываться от научной командировки. Да они и не так уже сильно страдали от того, что им не пришлось участвовать в патриотической встрече. Они были слеплены совсем из другого теста, нежели честолюбивый Серов.