Книга: Двадцать лет спустя. Часть 1
Назад: ГЛАВА 39 Письмо Карла Первого
Дальше: ГЛАВА 41 Мазарини и королева Генриетта
ГЛАВА 40
Письмо Кромвеля
В ту минуту, как королева Генриетта выезжала из монастыря кармелиток, направляясь в Пале-Рояль, какой-то всадник сошел с коня у ворот королевского дворца и объявил страже, что имеет сообщить нечто важное кардиналу Мазарини.
Хотя кардинал и был очень труслив, все же доступ к нему был сравнительно легок: он часто нуждался в разных указаниях и сведениях со стороны.
Действительные затруднения начинались не у первой двери; да и вторую тоже можно было легко пройти, но зато у третьей, кроме караула и лакеев, всегда бодрствовал верный Бернуин, цербер, которого нельзя было умилостивить никакими словами, как и нельзя было околдовать никакой веткой, хотя бы золотой.
Итак, каждый, кто просил или требовал у кардинала аудиенции, у третьей двери должен был подвергнуться форменному допросу.
Всадник, привязав свою лошадь к решетке двора, поднялся по главной лестнице и обратился к караулу в первой зале.
— Проходите дальше, — отвечали, не поднимая глаз, караульные, занятые игрою кто в карты, кто в кости, и очень довольные случаем показать, что лакейские обязанности их не касаются.
Незнакомец прошел в следующую залу. Эта зала охранялась мушкетерами и лакеями.
Незнакомец повторил свой вопрос.
— Есть у вас бумага, дающая право на аудиенцию? — спросил один из придворных лакеев, подходя к просителю.
— У меня есть письмо, но не от кардинала Мазарини.
— Войдите и спросите господина Бернуина, — сказал служитель и отворил дверь в третью комнату.
Случайно ли в этот раз, или это было его обычное место, но за дверью как раз стоял сам Бернуин, который, конечно, все слышал.
— Я, сударь, тот, кого вы ищете, — сказал он. — От кого у вас письмо к его высокопреосвященству?
Бернуин.
— От генерала Оливера Кромвеля, — отвечал вновь прибывший. — Сообщите это его высокопреосвященству и спросите, может ли он принять меня.
Он стоял с мрачным и гордым видом, свойственным пуританам.
Бернуин, осмотрев молодого человека испытующим взглядом с ног до головы, вошел в кабинет кардинала и передал ему слова незнакомца.
— Человек с письмом от Оливера Кромвеля? — переспросил кардинал. — А как он выглядит?
— Настоящий англичанин, монсеньер, светловолосый с рыжеватым оттенком, скорее рыжий, с серо-голубыми, почти серыми глазами; воплощенная надменность и непреклонность.
— Пусть он передаст письмо.
— Монсеньер требует письмо, — сказал Бернуин, возвращаясь из кабинета в приемную.
— Монсеньер получит письмо только от меня, из рук в руки, — отвечал молодой человек, — а чтобы вы убедились, что у меня действительно есть письмо, вот оно, смотрите.
Бернуин осмотрел печать и, увидев, что письмо действительно от генерала Оливера Кромвеля, повернулся, чтобы снова войти к Мазарини.
— Прибавьте еще, — сказал ему молодой человек, — что я не простой гонец, а чрезвычайный посол.
Бернуин вошел в кабинет и через несколько секунд возвратился.
— Войдите, сударь, — сказал он, отворяя дверь.
Все эти хождения Бернуина взад и вперед были необходимы Мазарини, чтобы оправиться от волнения, вызванного в нем известием о письме Кромвеля. Но, несмотря на всю проницательность, он все-таки не мог догадаться, что заставило Кромвеля вступить с ним в сношения.
Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.
Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной руке, а письмо в другой.
Мазарини встал.
— У вас, сударь, — сказал он, — есть верительное письмо ко мне?
— Да, вот оно, монсеньер, — отвечал молодой человек.
Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:
«Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит это верительное письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того, у него есть другое, конфиденциальное письмо к его преосвященству.
Оливер Кромвель».
— Отлично, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — давайте мне это другое письмо и садитесь.
Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его кардиналу и сел.
Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время держал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку, он начал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по опыту, что мало кому удается скрыть от него что-либо, когда он начинает расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.
— Вы очень молоды, господин Мордаунт, — сказал он, — для трудной роли посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.
— Монсеньер, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается, считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.
— Что это значит, сударь? — спросил Мазарини. — Я вас не понимаю.
— Я говорю, монсеньер, что год страданий должен считаться за два, а я страдаю уже двадцать лет.
— Ах, так, я понимаю, — сказал Мазарини, — у вас нет состояния, вы бедны, не правда ли?
И он подумал про себя: «Эти английские революционеры сплошь нищие и неотесанные мужланы».
— Монсеньер, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но у меня его отняли.
— Значит, вы не простого звания? — спросил Мазарини с удивлением.
— Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.
— Как же вас зовут?
— Меня зовут Мордаунт, — отвечал молодой человек, кланяясь.
Мордаунт.
Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.
Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.
Молодой человек казался совершенно бесстрастным.
«Черт бы побрал этих пуритан, — подумал Мазарини, — все они точно каменные».
Затем он спросил:
— Но у вас есть родственники?
— Да, есть один, монсеньер.
— Он, конечно, помогает вам?
— Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказывал лакеям прогнать меня.
— О, боже мой, дорогой господин Мордаунт! — воскликнул Мазарини, надеясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в какую-нибудь ловушку. — Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы ничего не знаете о своем рождении?
— Я узнал о нем очень недавно.
— А до тех пор?
— Я считал себя подкидышем.
— Значит, вы никогда не видали вашей матери?
— Нет, монсеньер, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как если бы это было вчера.
— У вас хорошая память, — произнес Мазарини.
— О да, монсеньер, — сказал молодой человек с таким выражением, что у кардинала пробежала дрожь по спине.
— Кто же вас воспитывал? — спросил Мазарини.
— Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала мне имя моего родственника, о котором ей часто говорила моя мать.
— Что же было с вами потом?
— Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский лад, передал мне все свои знания и помог мне искать родных.
— И ваши поиски…
— Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.
— Вы узнали, что сталось с вашей матерью?
— Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником при содействии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.
— А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите короля?
— Да, монсеньер, я его ненавижу! — сказал молодой человек.
Мазарини был поражен тем, с каким дьявольским выражением произнес Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за прилива крови, лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.
— Ваша история ужасна, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — и очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень могущественному человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим, нетрудно получить любые сведения.
— Монсеньер, хорошей ищейке достаточно показать малейший след, чтобы она распутала его до конца.
— А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником? — спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди приближенных Кромвеля.
— Благодарю вас, монсеньер, я поговорю с ним лично.
— Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?
— Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.
— Значит, у вас есть средство смягчить его?
— У меня есть средство заставить себя бояться.
Мазарини посмотрел на молодого человека, но молния, сверкнувшая в его глазах, заставила кардинала потупиться; затрудняясь продолжать подобный разговор, он вскрыл письмо Кромвеля.
Мало-помалу глаза молодого человека снова потускнели и стали бесцветны, как всегда; глубокая задумчивость охватила его. Прочитав первые строки, Мазарини решился украдкой взглянуть на своего собеседника, чтобы убедиться, не следит ли тот за выражением его лица: однако Мордаунт, по-видимому, был вполне равнодушен.
— Плохо поручать дело человеку, который занят только своими делами, — пробормотал кардинал, чуть заметно пожав плечами. — Посмотрим, однако, что в этом письме.
Вот подлинный текст письма:
«Его высокопреосвященству
монсеньеру кардиналу Мазарини.
Я желал бы, монсеньер, узнать ваши намерения в отношении нынешнего положения дел в Англии. Оба государства слишком близкие соседи, чтобы Францию не затрагивало положение дел в Англии, точно так же как и нас затрагивает то, что происходит во Франции. Англичане почти единодушно восстали против тирании короля Карла и его приверженцев. Поставленный общественный доверием во главе этого движения, я лучше, чем кто-либо, вижу его характер и последствия. В настоящее время я веду войну и намерен дать королю Карлу решительную битву. Я ее выиграю, так как на моей стороне надежды всей нации и благоволение божие. Когда я выиграю эту битву, то королю уже не на что будет рассчитывать ни в Англии, ни в Шотландии, и, если он не будет захвачен в плен или убит, то постарается переправиться во Францию, чтобы навербовать себе войска и раздобыть оружие и деньги. Франция уже дала приют королеве Генриетте и этим, без сомнения, помимо своей воли поддержала очаг неугасающей гражданской войны на моей родине. Но королева Генриетта — дочь французского короля, и Франция обязана была дать ей приют. Что же касается короля Карла, то это другое дело: приютив его и оказав ему поддержку, Франция тем самым выразила бы свое неодобрение действиям английского народа и повредила бы столь существенно Англии и, в частности, намерениям того правительства, которое Англия предполагает у себя установить, что подобное отношение было бы равнозначащим открытию враждебных действий…»
Дойдя до этого места, встревоженный Мазарини снова оторвался от чтения и украдкой взглянул на молодого человека.
Дойдя до этого места, встревоженный Мазарини снова оторвался от чтения и украдкой взглянул на молодого человека.
Тот по-прежнему был погружен в свои размышления.
Мазарини вернулся к письму.
«…Поэтому мне необходимо знать, монсеньер, чего мне надлежит в настоящем случае ждать от Франции. Хотя интересы этого государства и Англии направлены в противоположные стороны, тем не менее они более близки, чем это можно было бы предположить. Англия нуждается во внутреннем спокойствии, чтобы довести до конца дело своего освобождения от короля. Франция нуждается в таком же спокойствии, чтобы укрепить трон своего юного монарха. Как вам, так и нам нужен внутренний мир, к которому мы уже близки благодаря энергии нашего нового правительства.
Ваши нелады с парламентом, ваши несогласия с принцами, которые сегодня борются за вас, а завтра против вас, упорство народа, руководимого коадъютором, председателем парламента Бланменилем и советником Бруселем, весь этот беспорядок, господствующий во всех отраслях управления, должен побудить вас опасаться возможности войны, ибо тогда Англия, воодушевленная новыми идеями, может заключить союз с Испанией, которая уже ищет этого союза. Поэтому я полагаю, монсеньер, зная ваше благоразумие и то исключительное положение, которое вы занимаете вследствие сложившихся обстоятельств, что вы предпочтете обратить все силы на внутреннее устройство Франции и предоставите новому английскому правительству сделать то же. Этот ваш нейтралитет должен состоять именно в том, что вы удалите короля Карла с французской территории и не будете помогать ни оружием, ни деньгами, ни войсками этому королю, совершенно чуждому вашей стране.
Мое письмо вполне конфиденциально, почему я его и посылаю с человеком, пользующимся моим особым доверием. Ваше высокопреосвященство оценит соображение, заставившее меня послать это письмо раньше, чем обратиться к мерам, которые будут мною приняты в зависимости от обстоятельств. Оливер Кромвель полагает, что голос разума дойдет скорее до такого выдающегося ума, каким обладает кардинал Мазарини, чем до королевы, женщины безусловно твердой, но исполненной пустых предрассудков относительно своего рождения и своей божественной власти.
Прощайте, монсеньер. Если в течение двух недель я не получу ответа, то буду считать это письмо недействительным.
Оливер Кромвель».
— Господин Мордаунт, — сказал кардинал громким голосом, словно для того, чтобы разбудить замечтавшегося посла, — мой ответ на это письмо будет тем удовлетворительнее для генерала Кромвеля, чем больше я буду уверен, что никто о нем не узнает. Ожидайте ответа в Булони-сюр-Мер и обещайте мне отправиться туда завтра утром.
— Обещаю вам это, монсеньер, — отвечал Мордаунт. — Но сколько же дней я должен буду ожидать ответа вашего преосвященства?
— Если вы не получите его в течение десяти дней, можете ехать.
Мордаунт поклонился.
— Я еще не кончил, сударь, — сказал Мазарини. — Ваши личные дела меня глубоко тронули. Кроме того, письмо генерала Кромвеля делает вас, как посла, лицом, значительным в моих глазах. Еще раз спрашиваю вас: не могу ли я для вас что-нибудь сделать?
Мордаунт подумал мгновенье, видимо колеблясь; затем решился что-то сказать, но в эту минуту поспешно вошел Бернуин, наклонился к уху кардинала и шепнул ему:
— Монсеньер, королева Генриетта в сопровождении какого-то английского дворянина только что прибыла в Пале-Рояль.
Мазарини подскочил в кресле; это не ускользнуло от внимания молодого человека и заставило его удержаться от признания.
— Сударь, — сказал ему кардинал, — вы поняли меня, не так ли? Я назначил вам Булонь, так как мне кажется, что выбор французского города для вас безразличен. Если вы предпочитаете другой город, назовите его сами. Но вы легко поймете, что, подверженный всяческим воздействиям, от которых я уклоняюсь лишь благодаря осторожности, я хотел бы, чтобы о вашем пребывании в Париже никто не знал.
— Я уеду, монсеньер, — сказал Мордаунт, делая несколько шагов к той двери, в которую вошел.
— Нет, не сюда, не сюда! — торопливо воскликнул кардинал. — Пройдите, пожалуйста, через эту галерею, оттуда вы легко выйдете на лестницу. Я хотел бы, чтобы никто не видел, как вы выйдете, так как наше свидание должно остаться тайной.
Мордаунт последовал за Бернуином, который проводил его в соседнюю залу и передал курьеру, указав ему дверь, через которую надлежало выйти.
Затем Бернуин поспешил вернуться к своему господину, чтобы ввести к нему королеву Генриетту, уже проходившую через стеклянную галерею.
