ГЛАВА 34
Монах
Двое мужчин лежали на земле. Один, пронзенный тремя пулями, лежал лицом вниз и плавал в собственной крови. Он был мертв. Другого слуги прислонили к дереву, он горячо молился, подняв глаза к небу. Пуля пробила ему верхнюю часть бедра.
Молодые люди подошли сначала к мертвому и переглянулись с удивлением.
— Это священник, — сказал Бражелон. — На голове у него тонзура. О, негодяи! Поднять руку на священнослужителя!
— Пожалуйте сюда, сударь, — сказал Юрбен, старый солдат, участник всех походов кардинала-герцога. — Тому уже ничем не поможешь, а вот этого еще, пожалуй, можно спасти.
Раненый печально улыбнулся.
— Меня спасти? Нет, — сказал он. — Но помочь мне умереть — да.
— Вы священник? — спросил Рауль.
— Нет.
— Мне показалось, что ваш несчастный товарищ принадлежал к церкви, поэтому я вас об этом спросил, — сказал Рауль.
— Это бетюнский священник. Он хотел отвезти в надежное место священные сосуды и казну своей церкви; принц оставил наш город, и, может быть, завтра его займут испанцы. Так как все знали, что неприятельские шайки рыщут в окрестностях и план, задуманный священником, опасен, то никто не отважился сопровождать его. Тогда я предложил свои услуги.
— Эти негодяи напали на вас! Они стреляли в священника!
— Господа, — сказал раненый, оглядываясь, — я сильно страдаю, но мне все же хотелось бы, чтобы меня перенесли в какой-нибудь дом.
— Господа, — сказал раненый, оглядываясь, — я сильно страдаю, но мне все же хотелось бы, чтобы меня перенесли в какой-нибудь дом.
— Где бы вам могли помочь? — спросил де Гиш.
— Нет, где бы я мог исповедаться.
— Но, может быть, — сказал Рауль, — вы вовсе не так опасно ранены, как думаете?
— Сударь, — отвечал раненый, — поверьте мне, нельзя терять ни минуты. Пуля пробила шейку бедренной кости в проникла в живот.
— Вы лекарь? — спросил де Гиш.
— Нет, — сказал умирающий, — но я немного понимаю в ранениях и знаю, что моя рана смертельна. Постарайтесь же перенести меня куда-нибудь, где бы я мог найти священника, или возьмите на себя труд привести его сюда, и бог вознаградит вас. Нужно спасти мою душу, — тело уже погибло.
— Умереть за исполнением доброго дела! Это невозможно, бог вам поможет.
— Господа, — сказал раненый, собирая все свои силы и стараясь встать, — ради бога, не будем терять время в пустых разговорах. Помогите мне добраться до ближайшей деревни или поклянитесь вашим вечным спасением, что вы пришлете сюда первого монаха, первого священника, которого вы встретите. Но, — прибавил он с отчаянием, — едва ли кто отважится прийти: ведь все знают, что испанцы бродят в окрестностях, и я умру без покаяния. О господи, господи! — воскликнул раненый с таким ужасом в голосе, что молодые люди вздрогнули. — Ты не допустишь этого! Это было бы слишком ужасно.
— Успокойтесь, — сказал Гиш — клянусь вам, вы получите утешение, которого просите. Скажите нам только, есть ли здесь поблизости какое-нибудь жилье, где мы могли бы попросить помощи, или деревня, куда можно послать за священником?
— Благодарю вас, да вознаградит вас господь. В полумиле отсюда, по этой же дороге, есть трактир, а через милю примерно дальше — деревня Грене. Поезжайте к тамошнему священнику. Если не застанете его дома, обратитесь в августинский монастырь, последний дом сверни направо, и приведи ко мне монаха. Монаха или священника, все равно, лишь бы он имел от святой церкви право отпускать грехи in articulo mortis.
— Господин д’Арменж, — сказал де Гиш, — останьтесь при раненом и наблюдайте, чтобы его перенесли как можно осторожнее. Прикажите сделать носилки из веток и положите на них все наши плащи. Двое слуг понесут его, а третий для смены пусть идет рядом. Мы поедем виконт и я, за священником.
— Поезжайте, граф, — ответил воспитатель. — Но, ради всего святого, не подвергайте себя опасности.
— Не беспокойтесь. К тому же на сегодня мы уже спасены. Вы знаете правило: non bis in idem.
— Мужайтесь, — сказал Рауль раненому, — мы исполним вашу просьбу.
— Да благословит вас бог, — ответил умирающий с выражением величайшей благодарности.
Молодые люди помчались в указанном направлении, а воспитатель графа де Гиша занялся устройством носилок.
Минут через десять граф и Рауль завидели гостиницу.
Не сходя с лошади, Рауль вызвал хозяина, предупредил его, что к нему сейчас принесут раненого, и велел ему приготовить все нужное для перевязки: кровать, бинты, корпию. Кроме того, Рауль попросил хозяина, если тот знает поблизости лекаря или хирурга, послать за ним и пообещал вознаградить посыльного. Хозяин, видя двух богато одетых юношей, пообещал все, о чем его просили, в молодые люди, убедившись, что приготовления к приему раненого начались, поскакали дальше в Грене.
Они проехали больше мили и завидели уже крыши домов, крытые красной черепицей, ярко выделявшиеся среди окружающей зелени, как вдруг показался едущий им навстречу верхом на муле бедный монах, которого, судя по его широкополой шляпе и серой шерстяной рясе, они приняли за августинца.
На этот раз случай посылал именно то, чего они искали. Они подъехали к монаху.
Это был человек лет двадцати двух или трех, которого аскетическая жизнь делала на вид гораздо старше. Он был бледен, но это была не та матовая бледность, которая красит лицо, а какая-то болезненная желтизна.
Его короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы, были светло-русые; бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми.
— Позвольте вас спросить, — с обычной вежливостью обратился к нему Рауль, — вы священник?
— А вы зачем спрашиваете? — безразлично, почти грубо ответил монах.
— Чтобы знать, — надменно ответил де Гиш. Незнакомец ударил мула пятками и продолжал свой путь.
Де Гиш одним скачком очутился впереди него и преградил ему дорогу.
— Отвечайте, — сказал он. — Вас спросили вежливо, а каждый вопрос требует ответа.
— Я полагаю, что имею право говорить или не говорить, кто я такой, первому встречному, которому вздумается меня спрашивать.
Де Гиш с великим трудом подавил в себе яростное желание пересчитать кости монаху.
— Прежде всего, — сказал он, — мы не первые встречные: мой друг — виконт де Бражелон, а я — граф до Гиш. Затем мы спрашиваем вас об этом вовсе не из прихоти: раненый, умирающий человек нуждается в помощи церкви. Если вы священник, я приглашаю вас из человеколюбия последовать за нами, чтобы помочь этому человеку. Если же вы не священник — тогда другое дело; предупреждаю вас из учтивости, которая, видимо, вам вовсе незнакома, что я готов проучить вас за дерзость.
Монах смертельно побледнел и улыбнулся так странно, что у Рауля, не спускавшего с него глаз, сердце сжалось от этой улыбки, как от оскорбления.
— Это какой-нибудь испанский или фламандский шпион, — сказал он, хватаясь за пистолет.
Быстрый, как молния, угрожающий взгляд был ответом Раулю.
— Так что же, — продолжал де Гиш, — вы будете отвечать?
— Я священник, — сказал человек.
И лицо его стало опять бесстрастным.
— В таком случае, отец, — сказал Рауль, вкладывая пистолет обратно в кобуру и принуждая себя говорить почтительно, — раз вы священник, то вам, как сказал уже мой друг, представляется случай исполнить свой долг. Сейчас должны принести встреченного нами раненого, которого мы поместим в ближайшей гостинице. Он просит священника. Наши слуги сопровождают его.
— Я поеду туда, — сказал монах.
И он ударил мула пятками.
— А если вы не поедете, — сказал де Гиш, — то, поверьте, наши лошади в силах догнать вашего мула. А мы можем велеть схватить вас всюду, где бы вы ни были. И тогда, клянусь вам, расправа будет коротка: нетрудно найти дерево и крепкую веревку.
Глаза монаха снова сверкнули, но и только. Он повторил опять: «Я поеду туда», и двинулся по дороге.
— Поедем за ним, — сказал де Гиш, — это будет вернее.
— Я и сам хотел вам это предложить, — ответил Рауль.
И молодые люди направились вслед за монахом, стараясь держаться за ним на расстоянии пистолетного выстрела. Минут через пять монах оглянулся, как бы желая убедиться, следят ли за ним.
— Видите, — сказал Рауль, — как мы хорошо сделали, что поехали за ним.
— Ужасное лицо у этого монаха! — сказал де Гиш.
— Ужасное! — повторил Рауль. — В особенности его выражение; эти желтые волосы, тусклые глаза, эти губы, проваливающиеся при каждом слове, которое он произносит…
— Да, — сказал де Гиш, которого менее, чем Рауля, поразили эти подробности, потому что он разговаривал, в то время как Рауль занимался наблюдением. — Да, странное лицо. Но, знаете, все эти монахи подвергают себя таким уродующим человека мучениям! От постов они бледнеют, бичевание делает их лицемерными, а глаза их тускнеют от слез: они оплакивают житейские блага, которых лишились и которыми мы наслаждаемся.
— Как бы то ни было, — сказал Рауль, — бедняга получит своего священника. Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовника. Я, признаться, привык к священникам совсем другого вида.
— Видите ли, — сказал де Гиш, — он из странствующих монахов, что просят милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с неба. По большей части это иностранцы — шотландцы, ирландцы, датчане. Мне иногда показывали таких.
— Столь же безобразных?
— Нет, но все же достаточно отвратительных.
— Какое несчастье для бедного раненого умирать на руках у подобного монаха!
— Положим, разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает, а от бога, — сказал Гиш. — Но, признаюсь, я предпочел бы умереть без покаяния, чем иметь дело с таким духовником. Вы согласны со мной, не правда ли, виконт? Я видел, вы поглаживали ручку вашего пистолета, словно вам хотелось размозжить ему голову.
— Да, граф, странная вещь, которая вас удивит: при виде этого человека я почувствовал неописуемый ужас. Вам приходилось когда-нибудь повстречать змею?
— Никогда, — сказал де Гиш.
— Со мной это часто случалось в наших лесах возле Блуа. Помнится, когда я в первый раз увидел змею и она, извиваясь, посмотрела на меня своими тусклыми глазками, покачивая головой и высовывая язык, я побледнел и замер на месте, словно зачарованный, пока граф де Ла Фер…
— Ваш отец? — спросил де Гиш.
— Нет, мой опекун, — ответил Рауль, краснея.
— Ну, ну?
— …Пока граф де Ла Фер не сказал мне: «Ну что же, Бражелон, скорей за шпагу!» Тогда я подбежал к гадине и рассек ее пополам в тот момент, когда она, шипя, поднялась на хвосте, чтобы броситься на меня. Уверяю вас, такое же чувство я испытал при виде этого человека, когда он сказал: «А вы зачем спрашиваете?» — и посмотрел на меня.
— И вы сожалеете, что не рассекли его пополам, как ту змею?
— Ну да, почти что, — сказал Рауль.
Они были уже недалеко от гостиницы, когда увидали на дороге приближающуюся с другой стороны процессию во главе с д’Арменжем. Два человека несли умирающего, третий вел лошадей.
Молодые люди прибавили ходу.
— Вот раненый, — сказал де Гиш, проезжая мимо августинца. — Будьте так добры, поторопитесь немного, сеньор монах!
Рауль постарался проехать по дороге как можно дальше от монаха, отворачиваясь от него с омерзением.
Теперь молодые люди ехали не позади августинца, а впереди него. Они поспешили к раненому и сообщили ему радостное известие. Умирающий приподнялся, чтобы посмотреть в указанном направлении, увидел монаха, который приближался, подгоняя мула, и с лицом, просветленным радостью, опять опустился на носилки.
— Теперь, — сказали молодые люди, — мы сделали для вас все, что могли, и так как мы спешим в армию принца, то будем продолжать наш путь. Вы извините нас, не правда ли? Говорят, что готовится сражение, и мы не хотели бы явиться на следующий день после него.
— Поезжайте, молодые сеньоры, — сказал раненый, — и будьте благословенны за вашу заботу.
Вы поистине сделали для меня все, что было в ваших силах. Я могу только сказать вам еще раз: да хранит бог вас и всех близких вашему сердцу.
— Мы поедем вперед, — сказал де Гиш своему воспитателю, — а вы догоните нас по дороге в Камбрен.
Трактирщик ждал у дверей. Он все приготовил — постель, бинты, корпию — и послал конюха за лекарем в ближайший город Ланс.
— Хорошо, — сказал трактирщик, — все будет сделано, как вы приказали. Но сами-то вы разве не остановитесь, чтобы перевязать вашу рану? — прибавил он, обращаясь к Бражелону.
— О, моя рана пустячная, — отвечал виконт. — Успею заняться ею на следующей остановке. Прошу вас об одном: если проедет верховой и спросит вас о молодом человеке на рыжей лошади, в сопровождении лакея, — скажите ему, что вы меня видели, что я поехал дальше и рассчитываю обедать в Мазенгарбе, а ночевать в Камбрене. Этот верховой — мой слуга.
— Не лучше ли будет для большей верности спросить его имя и назвать ему ваше? — сказал хозяин.
— Лишняя предосторожность не повредит, — ответил Рауль. — Меня зовут виконт де Бражелон, а его — Гримо.
В это время с одной стороны принесли раненого, а с другой подъехал монах. Молодые люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между тем слез с мула и велел отвести его в конюшню, не расседлывая.
— Сеньор монах, — сказал де Гиш, — хорошенько исповедуйте этого человека и не беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено.
— Благодарю вас, сударь, — ответил монах с той же улыбкой, от которой Бражелон содрогнулся.
— Едемте, граф, — сказал Рауль, испытывавший инстинктивное отвращение к августинцу. — Едемте, мне здесь как-то не по себе.
— Благодарю вас еще раз, прекрасные сеньоры, — сказал раненый, — не забывайте меня в своих молитвах.
— Будьте покойны, — ответил де Гиш и пришпорил своего коня, чтобы догнать Рауля, отъехавшего уже шагов на двадцать.
В это время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и хозяйка стояли на ступеньках перед дверью.
Несчастный раненый, видимо, испытывал страшные мучения, но его волновала только одна мысль: идет ли за ним монах.
При виде бледного, окровавленного человека хозяйка схватила мужа за руку.
— Что случилось? — спросил тот. — Уж не дурно ли тебе?
— Нет, но ты посмотри на него, — сказала хозяйка, указывая мужу на раненого.
— Да, мне кажется, ему очень плохо.
— Я не об этом, — продолжала хозяйка, вся дрожа, — я спрашиваю тебя, узнаешь ли ты его?
— Этого человека? Постой…
— А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, — сказала жена.
— В самом деле! — воскликнул хозяин. — Горе нашему дому! Это бывший бетюнский палач!
— Бывший бетюнский палач! — прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать.
Д’Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания.
— Сеньор монах, — сказал он, — настоящий ли это палач или бывший, все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от этого будет еще достойнее.
Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего на кровать.
Увидав служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой дверь.
Д’Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали.
Когда воспитатель и его свита уже скрылись из вида, перед гостиницей остановился новый путник.
— Что вам угодно, сударь? — спросил побледневший хозяин, все еще взволнованный своим открытием.
Путник знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади и сделал движение, каким чистят лошадь.
— Черт возьми, — пробормотал хозяин, — а этот вот, кажется, еще и немой. Где хотите вы пить? — спросил он громко.
— Здесь, — сказал путешественник, указывая на стол.
«Оказывается, я ошибся, — подумал хозяин. — Он не совсем немой».
Он поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и поставил их на стол перед своим молчаливым посетителем.
— Угодно ли вам, сударь, еще чего-нибудь? — спросил он.
— Да, — ответил путешественник.
— Что же вам угодно?
— Узнать, не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом на рыжей лошади, в сопровождении слуги.
— Виконт де Бражелон? — спросил хозяин.
— Именно.
— Значит, вас зовут господин Гримо?
Приезжий утвердительно кивнул головой.
— Значит, вас зовут господин Гримо?
Приезжий утвердительно кивнул головой.
— Так вот, — сказал хозяин, — ваш молодой барин был здесь четверть часа тому назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене.
— А сколько отсюда до Мазенгарба?
— Две с половиной мили.
— Благодарю вас.
Гримо, убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим молодым барином, успокоился, отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча.
Он поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова, как страшный крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим.
Гримо вскочил.
— Что это такое? — спросил он. — Откуда этот крик?
— Из комнаты раненого, — ответил хозяин.
— Какого раненого? — спросил Гримо.
— Бывший бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли сюда, и сейчас он исповедуется августинскому монаху. Он, видно, сильно страдает.
— Бывший бетюнский палач! — пробормотал Гримо, напрягая память. — Человек лет под шестьдесят, высокий широкоплечий, смуглый, волосы и борода черные?
— Так, так, только борода поседела, а волосы стали совсем белые. Вы его знаете? — спросил хозяин.
— Я видел его один раз, — сказал Гримо, лицо которого омрачилось при этом воспоминании.
Тут вбежала хозяйка, вся дрожа.
— Ты слышал? — спросила она мужа.
— Да, — ответил тот, с беспокойством поглядывая на дверь.
Крик повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий, протяжный стон.
Все трое в ужасе переглянулись.
— Надо посмотреть, что там такое, — сказал Гримо.
— Можно подумать, что там кого-нибудь душат, — пробормотал хозяин.
— Господи Иисусе! — воскликнула его жена, крестясь.
Гримо говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился к двери и с силой толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку.
— Отворите! — крикнул хозяин. — Отворите, сеньор монах, отворите сию же минуту!
Ответа не последовало.
— Отворите, или я вышибу дверь! — крикнул Гримо.
Никакого ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу, случайно стоявшую в углу. Он подсунул ее под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила с петель.
Он подсунул кочергу под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила с петель.
Комната была залита кровью, сочившейся через тюфяк. Раненый уже не мог говорить, а только хрипел.
Монах исчез.
— А монах? — вскричал хозяин. — Где же монах?
Гримо бросился к открытому окну, выходившему во двор.
— Он выскочил отсюда! — воскликнул он.
— Вы думаете? — переспросил испуганный хозяин. — Эй, посмотрите, в конюшне ли мул монаха!
— Мула нет! — крикнул слуга, к которому был обращен этот вопрос.
Гримо нахмурился, а хозяин, сложив руки, как для молитвы, опасливо оглядывался. Жена его даже побоялась войти в комнату и, объятая страхом, осталась стоять за дверью.
Гримо подошел к раненому и вгляделся в суровые, резкие черты его лица, вызвавшего в нем такое страшное воспоминание.
Наконец после минуты мрачного и немого созерцания он сказал:
— Нет сомнения: это он.
— Жив ли он еще? — спросил хозяин.
Гримо вместо ответа расстегнул камзол на умирающем, чтобы послушать, бьется ли сердце. Хозяин с женой также подошли. Но вдруг они отшатнулись. Хозяин закричал в ужасе, Гримо побледнел.
В грудь палача слева по самую рукоятку был всажен кинжал.
— Бегите за помощью, — сказал Гримо. — Я побуду здесь.
Хозяин с растерянным видом вышел из комнаты, жена его убежала, едва заслышав крик мужа.
Назад: ГЛАВА 33 Стычка
Дальше: ГЛАВА 35 Отпущение грехов
