У ст. Биракан Уссурийской дороги лежит небольшой и неуклюжий поселок. Какой-то он разбросанный и беспорядочный, унылые домишки стоят не в ряд, а все больше боком, от одного до другого далеко, чуть не полкилометра, и потому кажется поселок безрадостным и как-то по-расейски унылым. А кругом — высокие горы, альпийские луга, у подножья шумит волшебно-прекрасная река Бира, и в ее грохочущих водах отражаются кедры и заросли диких береговых лиан.

Поселок существует недавно, образовался он лег пятнадцать тому назад, когда строили Уссурийскую дорогу и здесь осели строители, все люди далекие, чужие, каждый со своими обычаями, «сброд пресвятые богородицы», как выразилась одна местная жительница.

Но до постройки железной дороги здесь и вовсе людей не было. Да и сейчас край дик и пустынен. Ближайшее отсюда место, где живет кое-какая горсточка народу, — село Яурино, в самой глубине Архаро-Хинганских гор, километрах в ста хороших от Биракана. Ехать в Яурино нужно раньше горной дорогой, а потом глухой тропой. Но зачем туда ехать? Никто никогда в Яурино не едет. Всего и живет там несколько охотников. Там местность глухая и почва солончаковая, поэтому водится там много всякого зверя и особенно много изюбрей. Настрелявши и собрав шкуры и панты, охотники сами приходят тропой в Биракан, в факторию Дальгосторга, продадут, наменяют, купят, что надо, и назад. Так они и живут в горах и в тайге, как в заповеднике.

Лет восемь тому назад культура сделала шаг в глубину тайги: в тридцати пяти километрах от железной дороги, т. е. через тридцать пять километров тайги, ухабов, горных валунов, перелазов и круч, стоит электростанция и горит электричество. На довольно обширной площади, расчищенной в тайге, стоит несколько нарядных деревянных зданий. Внутри этих зданий — паровое отопление, электричество, телефон, музыка, вообще — цивилизованный уголок. А если стать к зданиям спиной и поглядеть кругом, то кругом — от самого сотворения мира глухой, нетронутый и дремучий лес, и его напряженный гул сливается с шумом речки, неутомимо бегущей с гор.

Это курорт Кульдур.

Сила eго в горячих сернистых источниках. Правильная врачебная эксплоатация курорта началась лет шесть-восемь тому назад, но населению он известен еще с 1918 г., т. е. лет двенадцать. Еще посейчас уцелели примитивные ванные, которые выкапывали в земле первые купальщики: просто ямки, наполненные теплой сернистой водой. Сюда ложились больные и барахтались — до исцеления или до смерти.

Кульдур обладает исключительной силой. Его горячая сернистая вода как-будто сильнее пятигорской и мацестинской и при лечении самых разнообразных болезней действительно делает чудеса. Я видел старика с Алдана. Он приехал с костылем и палкой. А через шесть недель лечения пошел из Кульдура к железной дороге, т. е. тридцать пять километров, пешком. Лет ему было семьдесят. Случаи, когда люди оставляли на Кульдуре костыли, не редки. Кульдур особенно благоприятен при незаживлении ран. В этом я убедился на себе. У меня была на ноге кровоточившая ранка. По совету кульдурского доктора я погрузил ногу в воду, и ранка бесследно затянулась.

Нет той глухой станицы, нет того далекого туземного пастбища, где не знали бы, что на Кульдуре исцеляются болезни в теплом ключе. Сюда приезжают со всех концов Дальнего Востока и не только советского, приезжают даже из Китая и Японии.

Приезжают, поселяются в светлых больничных корпусах, где врачебный уход, и библиотека, и кружки, и газеты, и вечером горит электричество и играет музыка. А за оградой цивилизация кончается: если больной уйдет в лес по грибы, он не может найти дороги обратно. По вечерам электростанция беспрерывно гудит, чтобы помочь заблудившимся выбраться из лесной чащи. А лесная чаща — тайга, и стоит раз обернуться вокруг самого себя и все пропало: никто не разберет, где была правая и где была левая сторона, и в ста шагах от дома дороги не найдет. Кедры стоят темно-зеленой стеной. Ветер порхает по их вершинам, а внизу густой сетью сплелись лианы» Летом они зелены, и причудливые цветы вьются между ними. Осенью они горят багрянцем, как закат. Тайгой поросли глухие обрывы, а на дне их хлопотливо шумят горные реки.

Как узналось, что в этой глуши есть целебные воды? Геологическое обследование открыло источник или случай? Как-нибудь случайно, среди многообразия жизни, забрел сюда человек, знавший, что горячая сернистая вода целебна, и потом пустил слух?

Нет, не заглядывали сюда геологи и не ученый человек открыл тайну горячих ключей. Все произошло совсем по-другому.

Мне рассказал об этом старый охотник, а впоследствии от врачей и директора курорта я слышал тот же рассказ.

На полдороге между Бираканом и Кульдуром стоит в лесу одинокая изба. Здесь делают привал пассажиры, едущие на курорт и обратно.

Я встретил здесь старичишку небольшого роста, невзрачного на вид. Голова у него была стриженая, усы тоже подстриженные, — он был похож на старого солдата; шамкал и макал хлеб в молоко. Он обратил внимание на мое ружье и стал меня расспрашивать, кто я, зачем еду и какого зверя намерен бить. Он и сам оказался охотником. Старенькая берданка была прислонена к стенке рядом с ним. Старик пожаловался, что с устройством курорта Кульдур казна подорвала охоту.

— Разбежался зверь! Столько здеся народу стало ездить, что зверя совсем отвадили.

Отсюда и пошла наша беседа, и старик рассказал мне, почему пропал зверь. Он говорил в таком смысле, что вот, мол, как иногда люди могут сами себе напортить:

— Тут еще лет пятнадцать тому назад изюбря было, как у бабы блох. Сколько ни били люди, а он все плодился и плодился. И так само медведь! И так само кабан! И так само козуля! И так само всякий зверь божий! И тигра здесь жила! Но вот как случилось, что предал русский человек, и повадились сюда больные ездить со всего света, — вот и уходить стал зверь. Через своего же брата и пропадаем.

Я спросил, кто кого и как предал. Вот что я узнал:

— Далеко отсюда, за Яурином, и еще может километров сто от Яурина, жил русский охотник и был у него друг закадычный тунгус. И вот охотник заболел и очень тяжело заболел ногами, почти что отняло у него ноги, и никто ему помочь не мог, никто средства не знал против его болезни. А тунгус взялся его вылечить. Он обещал повезти его к горячему ключу и уверял, что обязательно вылечит. Правда, сомневался тунгус, все говорил, что боги будут сердиться, а свои, тунгусы, и вовсе не похвалят, потому что ключ священный. Но очень уж русский упрашивал, в ногах валялся, обещал как угодно одарить, лишь бы вылечил. И тунгус согласился. Но потребовал, чтобы русский поехал за ним с завязанными глазами, дороги чтобы, значит, не выведал. Согласился русский, завязал ему тунгус глаза, посадил на коня и в таком виде повел через тайгу и горы. Шли они и шли, может с неделю, а потом пришли. Развязал тунгус русскому глаза, и видит тот — чистая поляна, и речка здесь бежит чистая, и земля теплая, от земли пар идет и дух серный, и бьют из земли родники. Здесь и стали! Выкопали ямку в теплой земле, ямка наполнилась водой, и просиживал там больной, сколько душа просила, покуда исцелился.

Уж он ли тунгуса благодарил! «Спас ты, мол, мне жизнь!» Потому, сами понимаете, охотнику ноги вернулись! И вот как пришло ему полное исцеление, стали они собираться назад, а тунгус ему опять говорит: «Место это у нас священное.

Здесь мы и зверя не бьем! А как ты не нашей веры человек и наш тебе закон не закон, так ты сюда дороги знать не должен и назад поедешь опять так само с завязанными глазами».

На все был согласен русский. Снова дал себе глаза завязать, и так до дому доехали. А дома, как увидели люди, что он вернулся здоровым, то стали приставать к нему: «скажи и скажи, где был и где он, ключ целебный?»

А он и сам не знал.

Тогда взяли русские и опутали того тунгуса, просто спиртом опутали и выведали-таки, где бьет горячий ключ. Все он им признал. Признал он им, что давно, еще отцы ихние, заметили, что раненый зверь — изюбрь или медведь — ежели не убить на месте, то бежит и все на одну сторону. И пошли охотники-тунгусы по следам и увидели, что звери тянут на эту поляну и лежат раненые в лужах. И посмотрели тунгусы и увидели, что вода в лужах горячая и дух от ней идет особенный, и у зверя раны затягивает. Тогда испугались они, что у зверя такой разум. По-ихнему это выходит — священство. Потому что, — я вам просто скажу, — таежный зверь он считается дикий, а откуда ему такое понятие, того сказать никто не может. Природность в этом есть большая, гражданин дорогой, и каждый об этом деле думать должен.

— Что же тут думать? — спросил я.

— А то думать, — спокойно ответил старик, — что одна тварь об другую живет и у всех разум один, а одна тварь другую истребляет. И так само человек, в той же куче посередке.

Старик кончил свое молоко с хлебом и, аккуратненько сгребая со стола крошки, протянул:

— Только того охотника, который сюда русского завел, тунгусы убили потом и ушли из этих мест, и больше их не видели. Потому что наделали себе беды на свою голову: теперь зверь отсюда чорт его знает куда бежал. В прошлом году зимой на курорт пришла козуля неизвестно каким путем, и тут же ее собаки порвали. Прямо, на куски порвали. Самое у столовой. А больше зверя нет. И тунгусы ушли. Сейчас они километров за триста живут, аж в Тырме. В прошлом году они приносили раненого на горячий ключ. Огнестрельная рана у него была, и они его триста километров тайгой волокли. А потом уехали и больше их не видно. Потому что бесполезное это стало место. Нечего тут больше охотнику делать.

Я уехал от старика. Конь цокал по сухому грунту, и осыпь измельченных валунов скатывалась из-под его ног вниз, в обрыв, заросший сумасшедшей зеленью. Мелкие, как мотыльки, птички стаей перелетали впереди меня с места на место. Показались строения Кульдура. Они лежат на вулканической площадке, точно на дне глубокой тарелки, возвышенные края которой заросли густым лесом.

Я в этот раз не остановился там, я проехал мимо, в горы. В горах нет ни дорог, ни тропы, никаких следов человека, и грандиозный мир дремлет нетронутый под серебряной шапкой снегов.