Стою под душем, и тут на меня начинает хлестать какая-то коричневая ржавая жижа. Я брезгливо отхожу в сторону и, дрожа от омерзения, пропускаю воду, пока снова не пойдет чистая. Смываю с себя водопроводную мерзость и нервно жду, что сейчас на меня снова польется какое-нибудь говно, но этого, к счастью, не происходит. Выхожу из душа и, вытираясь, смотрю на грибок, который растет вверх по стенам ванной гроздьями черных спор; квартира разваливается на куски. Находиться здесь невозможно. Соренсон, сука, живет в шикарной новой высотке, а я ей еще и прислуживаю!

Выхожу на улицу и сажусь в машину: папарацци в последнее время не видать. Включаю радио и ищу что-нибудь не сильно тошнотворное, но ни фига не нахожу.

Уступив настойчивым просьбам, я согласилась встретиться с Валери Меркандо в «Сохо-Бич-Хаусе». Я застаю ее в патио-баре за чашкой кофе. Подставляю щеку, чтоб она ее клюнула, но взаимностью не отвечаю. Произнеся несколько дежурных фраз, она переходит к делу:

– Я не понимаю, Люси, ни Квист, ни его пиарщики уже давно тобой не интересуются. Так чего мы ждем?

– Мне и без этой хуйни нормально.

Валери печально смотрит на меня и качает головой:

– Мне казалось, ты не из тех, кто пасует перед трудностями.

Чувствую, как внутри у меня все закипает от злости.

– Я не пасую, блядь. Не надо мной манипулировать, блядь.

– Я не манипулирую…

– Нет, манипулируешь. – И я вижу, как она начинает жариться под моим взглядом. – И не надо, блядь, свой шкурный интерес прикрывать этим лажовым энтузиазмом. Сами с усами, блядь!

– Очень жаль, что тебе все видится в таком свете, – пищит она, мотая головой, обнажая позорную личину агентши-хищницы, которая знает, что клиент просек: она сделает из тебя барбекю и сожрет, не подавившись, если ты популярен, и выбросит, как старый «тампакс», когда тебя забудут. – Послушай, – продолжает она, – у тебя явно стресс.

– Да, стресс. А ты мне только его добавляешь.

– И выглядишь уставшей. – Она вдруг начинает мурлыкать с фальшивой озабоченностью. – Ты высыпаешься?

– Нет, и все из-за этой толстой суки, – отвечаю я. – Вот бывают же люди, из-за которых у тебя все идет наперекосяк. Две бабы, а как по-разному может складываться: одну поставят на хор, а толстую и пальцем не тронут, потому что кому охота ебать толстую?

Она в недоумении моргает в ответ на мою тираду:

– Не думаю, что оскорбления в мой адрес будут…

– Ха! Да я не про тебя. Не надо все принимать на свой счет…

– Не морочь мне голову, Люси…

– Но раз уж ты заговорила о себе, мне кажется, ты немного поправилась…

– Что?!

– Лицо округлилось, талия, бедра, – напираю я.

– Уработалась, наверно…

– Так я и думала, именно это меня и беспокоит. Ты многим помогаешь, – я понижаю голос, – но кто поможет Валери Меркандо? Дети, сожители, клиенты – они все только требуют. У тебя есть время, чтобы быть собой?

– Послушай, Люси…

– Мне надо идти. – Я встаю. – Клиенты ждут. Будем на связи.

В общем, отбрехалась я от этой ботоксной жабы; она и ей подобные – что твой уличный туалет: снаружи гладенькие и чистенькие, а внутри только моча и кал. Я спускаюсь, парковщик подгоняет мой «кэдди-девилль». Еду обратно в «Бодискалпт». В последнее время все как-то замедлилось. Многие клиенты стали экономить: вместо того чтобы продлять абонементы, покупают себе новые кроссовки и тренажеры «Тотал-джим». Но экономия получается липовая: домашние тренажеры только собирают пыль. Большинство людей в жизни заводятся только с толкача. Нужно, чтобы кто-то дал команду. Тут на сцену и выходят такие, как я.

В фитнес-клубе строй телеэкранов изрыгает привычный вздор. Оказывается, Бальбоса – тот беглец-педофил, убивший ребенка, – был нелегалом.

– Хесус Кристо Мария, – шутит Лестер.

Мне не смешно. В телевизоре снова Квист. Он совсем озверел. Невозможно смотреть на эту красную рожу. Перевожу взгляд на другой экран: там какой-то дебильный тележурнал. Глазам не верю: Майлз, блядь, восходящая звезда, сидит на том самом адовом леопардовом диване в своей квартире.

– Она по телочкам выступала, и я не жаловался. Мы соображали на троих постоянно. Хорошее было время.

Я оборачиваюсь и вижу, что Лестер вылупил на меня свои белки. Выбегаю из «Бодискалпта», растолкав двух входивших клиентов, пролистываю айфон и набираю Майлза. Он сразу отвечает. Дергая себя за волосы, ору в телефон:

– Мразь ты ёбаная! Никогда мы не соображали с тобой на троих!

– Художественное преувеличение, малыш, на телевидении любят клубничку. А ты чего такая злая, я тебя представил как секс-бомбу, с тебя вообще комиссию надо брать за рекламу! Оказал, тыкскыть, услугу: теперь парни и телки будут за квартал вставать к тебе в очередь на прием!

– Ага, такие же скоты, как ты! Без твоей помощи мне, конечно, не обойтись!

– Прости, малыш, но мне нужны были деньги. Я тебе говорил про свои финансовые обстоятельства.

– Да пошел ты нахуй со своими обстоятельствами.

Отключаю телефон. Оглядываюсь: не слышал ли какой-нибудь любопытный мудак, как я тут распаляюсь. Но нет. Только двое латиносов разгружают пиво с грузовика и закатывают кеги в подвал бара через улицу. Тут телефон начинает звонить рингтоном «Bad Reputation» Джоан Джетт: отец. Я не отвечаю, но мерзотный телефонный вариант любимой песни быстро становится невыносимым: жму на зеленую кнопку. Рассказываю ему про свои дела, и, справедливости ради, он даже выражает сочувствие, но потом все равно переводит разговор на себя:

– Я сейчас в Саут-Бенде, в Индиане, в кампусе Университета Нотр-Дам, но на следующих выходных буду в Майами, в «Билтморе» будет мероприятие от магазина «Букз-энд-букз».

– А что там в Саут-Бенде?

– Да ничего особенного, вчера чтения были, прошло все нормально. Сходили попили пивка с Чарли Рейганом, защитником из Нотр-Дама. Грузил меня, какой он поклонник моего творчества и все такое, но вообще парень хороший. Получил стипендию, собирается на драфт НФЛ и очень хочет писáть. Прикинь. Но вообще хорошо посидели.

– Невозможно же всю жизнь играть в футбол. Значит, у него есть голова на плечах.

– Да, точно. Парень из хорошей семьи: старые бостонские деньги, а до этого Голуэй и Клер. Но вот – застрял в этом Зажопинске в Индиане.

– А ты знаешь, что в Индиане двадцать девять целых и одна десятая процента населения страдают ожирением и это единственный, помимо Огайо, северный штат среди пятнадцати регионов страны, где больше всего тучных людей?

– Ты все цифрами жонглируешь, дитя мое. Молодец. Да уж, город сам по себе – скука смертная, но в кампусе вроде жизнь какая-то есть. Только я до сих пор не пойму, почему они так назвали команду – «Файтинг-Айриш», притом что университет – Нотр-Дам. Впрочем, и «Лё-Пусси-Френч» тоже так себе вариант.

– Это точно… Ну а в остальном – как твой тур?

– Все нормально, но я постоянно пересекаюсь с этой лесбиянкой-теннисисткой Вероникой Любарски; у нее тоже тур, продвигает автобиографию.

Мне даже стало интересно. У меня всегда была слабость к Любарски. Помню, как я скипнула из школы домой, чтобы посмотреть «Ю-Эс-Оупен» во Флашинг-Медоуз и подрочить всласть.

– Я читала «Гейм, сет и мат»: офигенная вещь, – говорю я.

Книжка правда офигенная: там она отъебала голландку сначала на корте, потом в раздевалке. Я, пока читала, вся потекла!

– Ничего об этом не знаю. Но вообще она так гоняет организаторов литературных встреч, что, когда до города добираюсь я, со мной они уже совсем не церемонятся.

– Да уж – тебе не позавидуешь. Будешь в городе, звони. Целую! – выкрикиваю я снисходительно.

Своих хлопот полно, еще слушать его бредни. Мама с Либом через девять дней возвращаются, и мне до этого нужно довести вес Соренсон до целевого значения.

Захожу обратно в клуб, Тоби почти шепотом сообщает, что меня искали.

– Тебя только никто не ищет, – говорю я, – и не будет искать никогда.

Он пытается огрызнуться, но я различаю только нечленораздельное, бессильное шипение: внимание уже переключилось на Лину Соренсон.

Еду в центр, поднимаюсь в квартиру. Из-за входной двери слышно, как она вышагивает по беговой дорожке, и по звуку кажется, что шаги стали как будто легче, чем раньше; цепь ритмично гремит по боковой панели тренажера. Захожу: она нормально держит темп, вся в испарине.

– Три… семь… пять… калорий, – пыхтит Соренсон. – А за все утро двести…

– Молоток, Лина Эс, – срывается у меня с языка, и я слышу в собственном голосе печаль.

Соренсон сразу улавливает мое настроение. Она переключает тренажер в режим остывания и за тридцать секунд замедляется с бега до трусцы и затем пешего шага. Свободной рукой убирает волосы с глаз:

– Что такое, дорогая? Что случилось?

Я рассказываю про предательство Майлза.

– Мудаки есть мудаки. – Соренсон поднимает руку с цепью и продолжает идти. – Никуда от них не деться. Ты же сама говорила.

Я не удивлена такой бесцеремонностью. Вот сука.

– Ты вообще знаешь, каково это, когда тебя предают, когда макают вот так?

– Да, знаю.

Соренсон, продолжая шагать по дорожке, поворачивает голову ко мне и обрушивает на меня шквал обвинений:

– А это что за хуйня такая, по-твоему? – Она машет наручником и бьет цепью по стальной колонне.

– Это все ради твоего же блага, не моего. Попробуй позаниматься с тем, кто будет думать о себе, а не о тебе. Когда поймешь, возвращайся!

Сказав это, я понимаю, что хочу от нее самой услышать, как ее предал этот ее мудак Джерри. Вспоминаю про пакет, который ей пришел и который я, не удержавшись, вскрыла. Но рассказывать о том, что в нем было, не хочу: ей это ни к чему, расстроится. Я пока еще ее тренер все-таки.

– А этот Джерри твой, ты ж наверняка страдала из-за него, да?

– Да, но это все в прошлом.

Она отворачивается и смотрит на дисплей тренажера.

– Я знаю, ты недоговариваешь, Лина.

– Я тебе все рассказала, – говорит она, затем делает усталый выдох, останавливает ленту и слезает с тренажера.

Всасывает нижнюю губу, не понимая, что, когда она так делает, всем сразу видно, что в мозгу у нее переключаются скорости. Неудивительно, что мудак Джерри обвел ее вокруг пальца.

– Послушай, Люси, я могу тебе помочь, – говорит она. – Давай прекратим все это.

Она трясет рукой с цепью и заводит опять свою шарманку:

– Освободи меня, и мы будем нормально проводить время вместе. Мы должны поддерживать друг друга. Я встала на правильный путь.

Она шлепает по схуднувшему животу:

– И назад дороги нет, совершенно точно. Так что все это не нужно больше. – И она еще раз трясет цепью. – Я хочу работать в своей мастерской!

И на долю секунды я почти готова согласиться. Но тут же вижу лживую искорку в ее взгляде.

– Понятно все с тобой. Ну-ка быстро на тренажер!

– Я не…

– Ничего не хочу слышать! На тренажер, блядь!

– Это просто пытка ради пытки! Ты садистка!

– НА ТРЕНАЖЕР!

– Я хочу как Чак Норрис, – дерзит она, глядя на «Тотал-джим». – Хватит с меня кардиозанятий!

– Что за нахуй! Сколько раз я тебе говорила? Кардио и силовые должны быть разнесены по дням. Двадцать минут на разогрев или под конец тренировки для кардио достаточно, если на сегодня у тебя силовые упражнения, но не больше. Одно накапливает молочную кислоту, второе сжигает.

Лина смотрит на меня и нехотя кивает, но на тренажер все же встает.

– Молодец, – киваю я и иду на выход.

Нашлась манипуляторша, блядь.