Часть первая
Понаехавшие

Раз-два-три-четыре, выше руки, ноги шире!

Главный американский загон – это цифры. Все время надо что-то замерять: разваленную экономику – в процентах роста, потребительских расходах, индексах промпроизводства, ВВП, ВНП, Доу – Джонсах; общество – по числу убийств, изнасилований, подростковых беременностей, нищих детей, нелегальных мигрантов, наркоманов – зарегистрированных и тех, кто пока держится; людей – по росту, весу, объему бедер, талии, груди, ИМТ.

Но сейчас у меня в голове цифра, из-за которой больше всего проблем. Это цифра 2.

Поругались с Майлзом (рост 185, вес 95) из-за какой-то ерунды, но достаточно крепко, чтобы я не осталась у него ночевать. А живет этот мудак в вымершем мидтауне. Ныл, сука, весь вечер, как у него спина болит. Лишь бы ничего не делать, как маленький ребенок, блядь. Чем мокрее его глаза, тем суше у меня между ног. Просто, как дважды два. Смотрели «Теорию большого взрыва», и на последних минутах он на меня зашикал – типа тихо! Еще эта маленькая тварь Чико – чихуа-хуа с глазами навыкате: все время тявкал, а Майлз отказался запирать его в другой комнате, мол, сейчас успокоится.

Ну и хуй с тобой.

Когда я решила, что надо валить, он раскис: начались эти все позы, губы надул, как ребенок. Давай, будь мужиком, сука! Есть мужики, которые даже злость не умеют изобразить. Чико и то смелее: вдруг перестал тявкать и запрыгнул мне на колени, хотя я все время спускала его на пол.

Уже почти полчетвертого утра, но я все равно решила поехать обратно на Саут-Бич. Ночь тихая, над городом висит луна, сыпь из звезд мерцает на густом розовато-лиловом небе. Завожу осипший «кадиллак-девилль» девяносто восьмого года – от мамы достался – и сразу замечаю, что погода резко переменилась. А мне и дела нет: из колонок горланит «I Hate Myself For Loving You» Джоан Джетт, но, как только я выруливаю на Джулия-Татл-Козвей, в машину начинают бить порывы ветра. Притормаживаю, по лобовому стеклу уже хлещет дождь, и мне приходится всматриваться сквозь мельтешащие перед глазами дворники.

Внезапно ливень сменяется моросью, спидометр опять подбирается к восьмидесяти, и вдруг из черной, теперь уже беззвездной тьмы возникают двое; они бегут на меня прямо посередине почти пустой автострады и машут руками. Тот, что ближе ко мне, тяжело дышит, надул щеки, как хомяк, это хорошо видно под яркими фонарями автострады, и вылупился на меня, как псих. Первая мысль – это такой юмор: какие-нибудь студенты перепились или нарки развлекаются. Потом я резко охуеваю: блядь, это же хитрая подстава – и думаю: Люси, не тормози, пусть эти уроды отойдут с дороги, но они не отходят, и я все-таки резко торможу: машину трясет и заносит. Я держусь за руль; ощущение, что какой-то великан пытается вырвать у меня из рук руль, потом тупой удар, какое-то шуршание, и я вижу, как один из парней падает мне на капот. Машина застывает на месте, откинув меня на спинку сиденья, мотор глохнет, и проигрыватель вырубается как раз на припеве. Я смотрю по сторонам, пытаясь понять, что происходит. В соседнем ряду кто-то не успел так быстро среагировать: второй чувак отлетает от капота вверх, делает какое-то безумное сальто и падает на асфальт. Машина рвет вперед в темноту, даже не пытаясь притормозить.

Слава пресвятому сладенькому Младенцу Иисусу, что за нами никого не было.

Угонщикам на такие кульбиты пороху бы не хватило, да эти и напуганы слишком сильно… Каким-то чудесным образом чувак, которого сбила вторая машина, – маленький коренастый латинос – нетвердо встает. Он прям сочится ужасом и даже не смотрит на второго придурка, которого уебала я, а пялится через плечо куда-то в сумрак и пиздюхает дальше. Теперь я вижу в зеркале «своего»: белый доходяга – тоже уже на ногах, светлые жидкие волосы зачесаны назад – быстро ковыляет, словно какой-то покоцанный паук, в кусты на разделительной полосе. Тут латинос разворачивается и, прихрамывая, чешет прямо на меня. Он стучит в стекло и кричит:

– ПОМОГИ!

Я не шевелюсь. Пахнет горелой резиной и тормозными колодками. Что делать-то, блядь? Из темноты возникает третий и быстро идет по шоссе в нашу сторону. Латинос воет от боли – шок, наверное, прошел – и, кажется, оседает на корточки, прислонившись к заднему боковому стеклу.

Я открываю дверцу и выхожу: ноги дрожат на твердом бетоне, в желудке тянет от пустоты. В этот момент раздается хлопок и что-то со свистом пролетает мимо моего левого уха. С какой-то странной отстраненностью осознаю, что это был выстрел: третий чувак, возникнув из темноты, указывает в сторону машины, сжимая в руке какую-то херь, скорее всего пистолет. Он почти поравнялся со мной. Я вся холодею, потому что у него в руке действительно пушка. Чувствую, как у меня округляются глаза, и инстинктивно молю о пощаде; вот так и приходит конец, думаю я, но чувак проходит мимо, будто я невидимка, хотя проходит он буквально на расстоянии вытянутой руки: я вижу в профиль его маленький остекленевший глаз безумной ищейки и даже чувствую запах несвежего тела. Но он четко идет к своей выпавшей на корты цели.

– НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА!.. НЕ НАДО… – молит латинос. Он привалился к машине, закрыл глаза, склонил голову и выставил над собой ладонь.

Стрелок медленно опускает руку и направляет пистолет на жертву. Повинуясь какому-то инстинкту, я подпрыгиваю и бью обеими ногами ему промеж лопаток. Он, худой и потрепанный, валится вперед на человека, в которого только что целился, и падает на асфальт, роняя пистолет. Латинос, совершенно растерянный, пытается дотянуться до пистолета, но я его опережаю и запинываю пистолет под машину. Несостоявшаяся жертва секунду смотрит на меня с открытым ртом, потом встает и, прихрамывая, отходит. Я бросаюсь на стрелка, наваливаюсь на него всем телом, больно обдираю голые колени об нагретый асфальт пустынного шоссе и обеими руками хватаю его за тонкую цыплячью шею. Роста он невысокого (белый, примерно 165 см, 55 кг), но и сопротивляться не пытается, а я ору:

– ТЫ ЧЕ, БЛЯДЬ, ВЫТВОРЯЕШЬ, ПРИДУРОК?

В ответ прерывистые детские всхлипы и между ними жалостливое:

– Ты этого не поймешь, никто не понимает…

На дороге появляется еще одна машина, но быстро пролетает мимо. Теперь я прямо чувствую, как до меня доходит осознание очередного пиздеца. Я поднимаю взгляд и вижу латиноса, идущего к кустам на разделительной полосе вслед за своим белым друганом. Меня охватывают разные мысли; хорошо, что хоть кеды надела, а то ведь хотела пойти в гладиаторах на шпильке, чтобы сочетались с короткой джинсовой юбкой и рубашкой и чтобы Майлз думал хуем, а не больной спиной. Теперь юбка задралась, и хорошо, думаю, что хоть про трусы я не забыла.

Вдруг прямо мне в ухо кто-то пронзительно орет:

– Я все видела, вы герой! Я сняла все на телефон! Я вызвала полицию! Я все сняла на телефон! Доказательства будут!

Я поднимаю голову и вижу маленькую толстую девку, глаза у нее почти полностью скрыты длинной черной челкой, рост 157, может, 160, вес 100. Возраст, как у всех людей с избыточным весом, определить сложновато, но, наверно, где-то к тридцати.

– Я вызвала полицию, – повторяет она и машет мобильником. – В телефоне все есть! Я вон там стояла.

Она показывает рукой, и я вытягиваю шею в направлении ее машины, которую видно под фонарями: она стоит на обочине, практически въехав задом в кусты и деревья, высаженные между дорогой и заливом. Девка смотрит на распростертого человека подо мной и на мои бедра, которыми я приперла его к асфальту: чувака трясет от рыданий.

– Он что, плачет? Вы что, плачете, мистер?

– Он у меня еще поплачет! – рычу я; приближается сирена, и вскоре около нас резко тормозит полицейская машина, залив нас синим светом мигалки.

Я вдруг чувствую, что от чувака, на котором я сижу, страшно воняет мочой. Горячий воздух наполняется смрадом.

– Фу! – загудела толстуха, зажав нос. Так воняет от старых алкашей после нескольких дней запоя.

Но даже когда теплая влага, разливаясь по асфальту, затекает мне под ободранные колени, я продолжаю прижимать мудака к дороге; он скулит. Свет фонаря бьет в лицо, властный голос велит медленно подняться. Я щурюсь и вижу, как толстуху отводит один из копов. Я пытаюсь встать, но меня как будто заклинило. Тут я наконец осознаю всю картину: я в короткой юбке оседлала развалившееся на асфальте обоссанное чмо, вокруг копы, мимо проносятся машины. Кто-то грубым рывком ставит меня на ноги, хиляк продолжает сдавленно рыдать. Невысокая мужеподобная латиноска в форме нагибается, хватает меня руками в перчатках за подмышки и резко тянет вверх:

– Отойдите в сторону!

Я не могу удержать равновесие ни руками, ни ногами, ни телом и, пытаясь подняться, наступаю на чувака. Блядь, неудобно-то как. У меня в полиции Майами есть подруга – Грейс Карильо, я бы, может, и козырнула связями, но не хочу, чтобы она или еще кто-то из знакомых застал меня в таком виде. Моя узкая короткая джинсовая юбка задралась и скаталась в толстый жгут, а все из-за того, что я ударила этого козла ногами и села на него верхом. Если просто встать, джинсовая юбка не расправится, а гребаные копы так меня держат, что сама я ее расправить не могу.

– Дайте юбку расправить! – кричу я.

– Отойдите в сторону! – снова орет сука в форме.

Трусы видно спереди и сзади, и я замечаю застывшие восковые рожи копов, которые пялятся на меня в свете фар, пока я схожу с обоссанного. Мне хочется разорвать эту тетку на куски, но я быстро вспоминаю совет Грейс не связываться с майамскими копами, хотя бы потому, что их учат видеть в каждом человеке носителя огнестрела. Двое других копов – оба мужики, черный и белый, – надевают на всхлипывающего стрелка наручники, рывком ставят его на ноги, и я наконец расправляю юбку. У него мертвенно-бледное лицо, влажные глаза смотрят в асфальт. Совсем еще ребенок, максимум года двадцать два – двадцать три. Что у него в голове?

– Эта женщина – герой! – верещит оголтелая толстуха, давая показания. – Это она его разоружила. – Она показывает на закованного в наручники пацана, который из хладнокровного убийцы вдруг превратился в жалкое чмо с большим мокрым пятном на штанах; я чувствую мерзкую влагу на своих ободранных коленях. – Он стрелял в тех двух мужчин. – Она показывает на мост.

Там стоят двое покалеченных беглецов и наблюдают за происходящим. Латинос пытается сделать вид, что не при делах, белый закрывает глаза рукой от яркого света фонарей. Еще двое копов идут к ним. Толстая, задыхаясь, все заливает полицейской латиноске.

– Она отобрала у него пистолет и запнула под машину, – показывает она своим пухлым пальцем. Одной рукой она убирает потную челку с глаз, другой машет телефоном. – Здесь все записано!

– Что вы делали там, когда остановились? – спрашивает ее черный коп, а я замечаю, как еще один в недоумении смотрит то на мой «кадиллак», то на меня.

– Меня укачало, – говорит толстуха, – надо было остановиться. Съела что-то, наверное. Но я все видела, – и показывает копам видео на телефоне. – Другая машина сбила одного из тех мужчин, но даже не остановилась!

Хотя я чувствую, как у меня колотится сердце – даже больше, чем после кардиотренировки, – мысли заняты почему-то тем, что цвет кожи у девушки почти сливается под красной полицейской мигалкой с ее огромной адской розовой майкой, надетой поверх мешковатых джинсов.

– Да, он просто начал по нам стрелять. – Белый чувак с раздробленной ногой качнулся вперед, его удержал стоящий рядом коп, помятое лицо перекосило от боли: он показывает рукой на стрелка-мудака, которого запихивают на заднее сиденье патрульной машины. – Эта женщина спасла мне жизнь!

Руки дрожат. Не надо было уходить от Майлза, черт. Поебались бы тихонечко с обездвиженным больной спиной упырем, все лучше, чем расхлебывать теперь это дерьмо. И вот меня сажают в другую полицейскую машину, коп говорит что-то успокаивающее с таким сильным испанским акцентом, что едва можно разобрать. Я понимаю только, что они забирают мой «кадиллак», и слышу, как сама что-то мямлю про ключи, которые, наверно, остались в замке зажигания, и что моя подруга Грейс Карильо служит в МДПД и работает в Хайалии. Машина трогается с места, толстуха на переднем сиденье крутит своей жирной шеей туда-сюда и с простецким среднезападным акцентом говорит нам с мужеподобной полицейской теткой:

– Никагда не видела таких смелых людей!

Я не чувствую в себе никакой смелости, вся дрожу и думаю: зачем, блядь, было открывать дверцу и выходить из машины? И тут я отрубаюсь на несколько мгновений. Очнувшись, вижу, что мы уже въезжаем в гараж около отделения полиции Майами-Бич на углу Вашингтон и 11-й. Съемочная группа срочных теленовостей уже здесь. Они расступаются, чтобы пропустить нас через шлагбаум.

– Эти козлы с каждым разом все шустрее, – говорит мужеподобная лесбополицейская, но беззлобно, как наблюдатель.

Я как по команде поворачиваю голову к окну и вижу объектив камеры, направленный мне в лицо. Толстуха в розовом смотрит остекленевшим взглядом то на меня, то на репортера и орет, будто «держи вора»:

– Это она! Это она! Она герой!

По своему отражению в камере я понимаю, что выгляжу нехило припизднутой, и думаю, что надо бы взять себя в руки, поэтому, когда розовая пампушка в очередной раз говорит голосом феечки: «Да вы просто настоящий герой», я чувствую на своем лице легкую улыбку и думаю про себя: да, я, похоже, герой.