Глава 4.
ХОРСА.
Январь 1132 года.

Я был рожден стать воином, героем, вождем… А вышло всю жизнь прозябать в мелочах усадебного хозяйства. Увы, мне не повезло, я родился спустя почти двадцать лет, как отшумели бои саксов за свою свободу. Мне пришлось жить в тоскливое мирное время.

Я скучал.

После бешенных, веселых дней йоля, я вернулся в свою усадьбу Фелинг и… Короче, делать мне было нечего, клянусь душой моего прародителя Хорсы Сакса!

Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными туманами и дождями. Поля заболотились грязью, дороги стали скользкими, ненадежными. Не было даже возможности размяться, выехав с соколом на охоту. Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.

В зале моего бурга было темно и дымно. Окна, заколоченные на зиму, не давали света, из-за ненастья пришлось прикрыть и дымовую отдушину и дым чадным облаком скапливался под скатами тростниковой кровли. Все обитатели усадьбы собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто вырезал по дереву, женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами текста.

Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».

Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, как и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут голову, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив мечи кровью надменных данов. И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии и к Англии вернется ее слава.

Почему-то думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течет кровь великого Гарольда Годвинсона и он потомок датских правителей Денло. Когда он вернулся из Палестины — какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведет на борьбу с завоевателями норманнами. А вышло… Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только и помышлял, как бы выслужиться перед их королем. Он и слышать не желал, чтобы объединить нас. Он возводил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью, ни о чем больше не желая слышать. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, что он будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю почему продолжаю ездить к нему.

Бесспорно Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль. Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, как был его отец Свейн, человек которого я всегда почитал.

Я поглядел на мать. Она уже стара, глаза выцвели, лицо избороздили морщины. Но она по-прежнему стройна, как пламя свечи, и манеры у нее величавые. Люди говорили, что Свейн Армстронг уважал и почитал ее поболее иных, преклонялся перед ней. Сам он был женат на робкой женщине, хотя и саксонской принцессе. Но это был не тот брак, какой ему нужен, и люди говорили, что Свейн заглядывался на благородную Гунхильд. Но мать всегда была величественна и почитаема, хотя и стала женой такого слабого и бесцветного тана, как мой отец Освин. Пусть это и грешно, но я не вспоминал об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого, вечно хлопотавшего над своими овцами, свиньями, коровами. Не удивительно, что когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так и кидался к нему. И если он обращал на меня внимание, у меня просто душа пела. И почему Свейн не увел мою мать из дома, не забрал с собой? Сделал ее хотя бы второй женой на датский лад. Но нет, моя мать была слишком горда и никогда бы не пошла на это. Она глубоко уверена, что только венчанная супруга может стать настоящей женой и госпожой в доме.

Но что плохого в старом датском обычае брака без венчания? В былые времена таны держали у себя не одну, а две, три датских жены. Хотя церковь и противилась этому. Но ведь бывает немало причин почему мужчины хотят взять в жены еще одну женщину — чувства, зов плоти, особое расположение. Норманны запретили этот обычай, сведя роль датской жены до положения обычной наложницы. Ну да норманны много чего навязали нам и почему это я должен им повиноваться? Вон у меня самого три жены — все по датскому праву. Но моя мать настаивает, чтобы я обвенчался с какой-нибудь из них.

Я посмотрел на своих жен. Вот они — все здесь. Я могу взять на ложе любую, какую пожелаю. Они еще молоды и крепки. Двое родили мне детей — одна троих девчонок, другая крепкого парнишку Олдриха. Я бы и не прочь обвенчаться с любой, но обе — дочери простых йоменов, а род из Фелинга слишком славен, чтобы разбавлять его простой кровью.

Зато моя третья жена — из благородной семьи. Некогда я просто украл ее — уж больно она мне нравилась. Поднялся шум, дело едва не дошло до крови, но, поскольку выкраденная девица была не единственным ребенком в семье, дело удалось замять, дав ее родичам откупную.

Может мы и ужились бы, но ее лоно оказалось пустым, она ни разу не забеременела, и постепенно я потерял к ней интерес. Даже узнав, что она путается с одним из моих людей, я махнул на это рукой. И хотя порой еще сплю с ней, но венчанной женой и хозяйкой Фелинга никогда не сделаю.

Да только от нас, мужчин и хозяев, зависит положение его женщин. А вот у Эдгара Армстронга, хотя все еще нет жены, но всеми делами заправляет его сноха Риган. И чего он не прогонит ее — ведь не спит же он с ней? А вот же почитает ее, уважает, даром, что нормандка. Ему все едино — что норманн, что сакс. И никто его этим не попрекает. Наоборот, моя мать лестно отзывается — дескать, Эдгар хороший герефа, навел в графстве порядок…

В чем тут дело? Ведь Эдгар только и печется о своем золоте. Крестоносец — ха! И хотя я видел, как он упражняется с оружием, но по мне он все равно не воин. Душится как женщина, бреется, рядится, как норманн… А еще эта его ученость! Чуть что, ссылается на труды каких-то бумагомарак и даже смеет утверждать, что саксы не всегда владели этой землей, а пришли такими же завоевателями, как норманны.

Черт! Как же это вышло, что за какой-то год этот подкупленный норманнами пес стал самым почитаемым человеком в Норфолке? И даже я то и дело ловлю себя на мысли о нем. Но я-то им не восхищаюсь. Хотя и не говорю это ему в глаза, дабы никто не решил, что попросту завидую. Но завидую ли я? Я запретил себе об этом думать. Просто мне жаль, что мои надежды на сына Свейна, как на предводителя воинства саксов, не оправдались.

Мне стало невыносимо сидеть у огня, я вышел наружу. Мой дом — Фелинг, усадьба отца, деда, предков. Здесь все, как и положено в богатом бурге. Строения добротны, из толстых бревен с крытыми тростником скатами кровли. Саксы говорят: «Мой дом — моя крепость». И свои усадьбы всегда ценят поболее грязных, вонючих городов, куда норманны внесли оживление и где расплодилось столько торгашей и ремесленников. И где те же норманны ввели этот дурацкий закон — гасить вечером по знаку колокола огни, якобы во избежание пожаров. Дурость какая-то, гасить свет по сигналу. А этот новый нормандский закон, воспрещающий саксам охотиться в королевских лесах? Это уже нажим на наши старые свободы. Эдгар же говорит, что закон этот принят, дабы уберечь зверя от массового истребления. Словно зверя вообще можно истребить. Тьфу, опять я об Эдгаре.

Я пересек двор и меня обдало ледяным ветром. Усадьбу окружал вал с частоколом, по верхам которого шла галерея для дозорных. По лестнице я поднялся на нее. Стоял, вдыхая холодный сырой воздух. Погода соответствовала моему настроению — ветер, снег со льдом. А небо в тучах до самого горизонта, словно кто-то накрыл мир крышкой чугунного котла. И вдаль уходят поросшие тростником и осокой фэны. Унылый пейзаж, оживляемый то тат то здесь группами деревьев. Скука. И лезут всякие мысли, что давно пора начать осушать эти земли, рыть водоотводные канавы, копаться в земле. Как пахотный черный человек. А я, Хорса сын Освина, рожден быть воином. И все же за всю мою жизнь, если не брать в расчет мелких стычек с норманнами, я так ни разу по настоящему и не обагрил меч кровью. Живу, как сокол, с которого не сняли колпачок. Ах, встрепенуться бы, взлететь, почувствовать настоящую охоту, крик жертвы, ее вкус…

От горестных раздумий меня отвлек силуэт всадника, появившийся меж зарослей осоки. Я видел на нем черный плащ с капюшоном, его лохматого пони, а по посадке определил, что скачет не воин. Кого же это принесло в такое ненастье? А ведь несется во всю прыть, не опасаясь скакать по гололедице. Меня разобрало любопытство. А потом я узнал его. Это попечитель старой церкви святого Дунстана. отец Мартин.

Когда я спустился с галереи, привратник уже открывал створку ворот. Священник едва завидел меня, так и кинулся.

— Благородный Хорса! Я проскакал много миль, и молю о помощи.

Я слушал его сбивчивый рассказ и у меня даже челюсть отвисла. Клянусь одноглазым Воданом, ну и дела! В фэнах мятеж. И уже не первый день. Саксы болот восстали против людей алчного Ансельма, отбили их нападение, загнали в топи, скрестили с ними оружие! И возглавляет мятеж женщина, по сути девчонка, подопечная Ансельма и внучка того самого Хэрварда, о котором я не раз пел песни. Зовут ее Гита. А ведь я знал, что она существует, но давно решил, что Гита Вейк ушла от мира, стала затворницей в каком-то монастыре. Она же оказалась новой Боудикой этой земли и люди готовы сражаться за нее.

— Поначалу Гите и ее людям удалось отбиться от людей Ансельма, — говорил священник, не замечая потоков, что текли по лицу. Его капюшон совсем промок, как и борода, но глаза живо горели. — Я не вмешивался в эту затею, считая, что мое звание духовного пастыря не соответствует войне. Но вчера из Бэри-Сэнт-Эдмунса прибыл сам аббат Ансельм и с ним целое войско. Они окружили земли леди Гиты и не скрывают своих намерений поквитаться с мятежниками. Вчера прямо у моей церкви произошла жестокая стычка и опытные воины аббата разбили отряд мятежников. Те отступили вглубь фэнов, а воины наступают и не сегодня-завтра они доберутся к Тауэр Вейк, где укрылась леди Гита со своими людьми. Вот тогда я и решил не медлить, а постараться сообщить саксонским танам в какой опасности находится внучка Хэрварда.

Я слушал и внезапно ощутил кипение в крови. Серый хмурый день вдруг засиял для меня яростным светом славы. Восстание! Наконец-то.

Я с трудом перевел дыхание.

— К кому ты уже обращался, поп?

— По началу я поехал в Незерби, чтобы предупредить герефу. Но Эдгар Армстронг, как оказалось, уже две недели как уехал, говорят он даже покинул Норфолк.

Я это припоминал. Две недели назад Эдгар куда-то собрался и, оставив нас, ускакал неведомо куда. Ну и черт с ним. От него все равно никакого проку.

— После этого, — продолжал священник, — я посетил молодого тана Альрика из Ньюторпа. Он тут же собрал своих людей и отправился в фэнленд. А я поспешил к вам. Ведь всем известно, что Хорса из Фелинга слывет известным защитником прав и свобод саксов.

Конечно так и есть. И теперь я должен поспешить на помощь внучке Хэрварда. Должен не медля. Это будет мой мятеж. Поэтому, едва дослушав отца Мартина, что де ему еще надо поспешить к благородному Бранду, я сгреб его за грудки.

— Ко всем чертям! Сейчас ты, поп, поведешь меня к Тауэр Вейк. Я немедленно соберу своих людей.

Это надо же, мальчишка Альрик уже снял со стены меч, а я все прозябаю в Фелинге! И я разозлился, когда священник стал твердить, что он не может вести меня, что ему надо к Бранду и иным. Он считал, что если таны объединяться, а мудрый Бранд сумеет переговорить с Ансельмом, дело может еще кончиться миром. Нет уж, разрази меня гром! К дьяволу толстяка Бранда, к дьяволу переговоры. Я хотел мятежа, крови, схваток. И не желал пропустить час своей славы.

Мы собрались скоро. Мои парни, засидевшиеся в дыму усадеб, с радостью седлали коней, облачались в обшитые бляхами куртки, брали огромные секиры — доброе саксонское оружие, каким еще наши предки бились с завоевателями Вильгельма. Я велел даже сыну Олдриху собираться. Ему уже четырнадцать, он и йоль отмечал со мной в этом году. Даже рассказывал, как к девке приставал. Откуда было взяться девке на йоль, объяснить не мог. Врал наверное. Хотя в Незерби и поговаривали, что сам Эдгар не отказал себе в удовольствии провести ночь с некой заезжей особой. Черт! Опять я об Эдгаре.

Женщины в Фелинге, напуганные нашими сборами, квохтали, путаясь под ногами, плакали. Мои жены цеплялись за меня. Только благородная Гунхильд была спокойна. Сама сняла со стены и подала мне секиру.

— Буду молиться, чтобы все обошлось малой кровью.

Но я-то хотел крови. О, как я ее хотел! Наконец-то я был соколом, с глаз которого сняли колпачок и который рвется в полет. А все эти причитания… Женщины глупы и слабы. Хотя нашлась одна, которая не убоялась войны. Но ведь в ней текла кровь самого Хэрварда! И еще не зная ее, я уже был готов жизнь за нее отдать.

Мы ехали быстро, как только смогли. Перед глазами мелькали то струи дождя, то снежные хлопья. Облака льнули к земле и вскоре начало темнеть. Кони поскальзывались в грязи и гололедице. Ехать было нелегко, но я по сути не следил за дорогой, вверясь такому знающему фэны проводнику, как отец Мартин. И когда путь позволял нам ехать рядом, начинал его расспрашивать о Гите Вейк. Все больше восхищался ею. Оказывается эта смелая девушка оставила свой монастырь, как только прознала, что ее люди в беде. Она как раз прибыла в Тауэр Вейк, когда туда пришли люди негодяя Уло и по ее приказу их всех убили. После она обратилась за помощью к герефе Эдгару, но он отказал ей. Попросту удрал, как я теперь понимал, вспоминая в какой спешке он покидал йоль. И это потомок Гарольда Годвинсона? Нет, это подонок, трус, нидеринг!

Вскоре мы выехали на тракт достаточно удобный для быстрой верховой езды. Это была старая, проложенная еще римлянами дорога, ведущая из Дэнло в центральные графства Англии. Большая часть этого пути некогда входила во владения Хэрварда, но ее, как и все остальное прибрало к рукам аббатство Бэри-Сэнт-Эдмунса. И все смирились, что аббат берет за проезд здесь значительную мзду. Однако вот наконец появилась женщина, сумевшая указать им место. А эти псы норманны еще смеют говорить, как убоги и неинтересны саксонки!

Впереди замаячил темный сруб сторожевой вышки. Я велел своим людям быть наготове. Отец Мартин принялся было увещевать, что не стоит сейчас ввязываться в драку, дескать разумнее будет не привлекая к себе внимания вступить в земли Гиты, показать Ансельму, что она не беззащитна. Но я лишь шикнул на священника. Можно подумать он нас «в туфлю по кругу» вызвал играть в фэнах.

В вышках у дороги обычно находилось по два-три охранника, следившие за уплатой пошлины. Сейчас же под навесом у сруба было привязано штук десять крепких лошадей, и едва мы приблизились, из дверного проема показалось несколько вооруженных воинов. Один из них, в шишаке с металлическим наносьем, шагнул вперед, поднял руку, приказывая остановиться.

— Назовите сое имя и уплатите пошлину, во имя Святого Эдмунда.

Отец Мартин начал что-то говорить, но я не мог больше ждать. Древко секиры словно само прыгнуло мне в руку и в следующий миг я с размаху опустил его на кованый шлем норманна. Ха! Доброе оружие не подвело. Убойная сила секиры не чета удару мечом — шишак норманна треснул, как скорлупа ореха. И началось.

Воины Ансельма были пешими и мы тоже соскочили с коней. Сражаться секирой лучше по старинке, стоя на земле, чувствуя пятой упор земли, а не доверяя ненадежному норову лошади. Наши обшитые бляхами панцири дубленой кожи были не хуже чем у норманнов. Но секиры — вот уж славное оружие! — они кроили их доспехи, и несколько минут над притихшим болотом стояли крики, стоны и громкий звон стали. Вмиг стало жарко. И весело. Смерти я не опасался. Я видел перед собой врагов и хотел их уничтожить.

Все произошло быстро. Единственное, что мы не углядели, так это когда один из людей Ансельма вскочил на лошадь и поскакал проч.

— Догнать! — крикнул я.

Тщетно, он ускакал.

Я огляделся. Мои парни отлично справились с делом. Норманны были перебиты, стонали раненные, и я велел их добить. Из моих людей только один был убит и двое ранено. А еще я увидел, как мой сын Олдрих, забившись в кусты, ревет, поскуливая, как щенок. Я выволок его от туда.

— Не позорь меня трусостью. Это твой первый бой, так что веди себя как мужчина.

Но Олдрих лишь трясся и мне стало противно. Отпихнув мальчишку, пошел к своим раненным. У одного шла ртом кровь, и я понял, что он не жилец. Второй, некий Гирт, заигрывавший к одной из моих жен, оказался ранен в бедро. Я велел взгромоздить обоих на лошадей.

— Будем двигаться дальше. В Тауэр Вейк им окажут помощь. И где отец Мартин?

Священник показался из-за угла башни. Неужели прятался? А ведь вроде был не трус, да и силач, на ярмарках принимал участие в боях на палицах. Но сейчас я поглядел на него с презрением.

— Что, отче, не по вкусу пришлась наша кровавая месса?

Испуганным он не выглядел.

— Не следовало так поступать, Хорса. К чему эта бойня? Теперь у Ансельма будет лишний повод для нападения.

— Ко всем чертям! — огрызнулся я. — Вы что же, думаете я со своими людьми маршем пройду мимо людей проклятого аббата? Нет, я вышел на войну и пускай теперь норманны трепещут.

Священник промолчал и стал возиться с моим никак не унимавшимся сынком. Когда же я велел трогаться в путь, этот поп заявил, что желает оставить нас. Дескать, ему лучше поехать к Бранду, который знает, как вести переговоры и не станет без толку лить кровь.

Тогда я снова сгреб его за капюшон и велел вести нас вперед.

Тут поп проворчал:

— Каждое чучело на своем огороде — император.

Еслибы он не был мне нужен как проводник, я бы ему накостылял по загривку как полагается. Но я еще припомню эти слова. Когда, например, он начнет клянчить пожертвования на свою развалюху Святого Дунстана.

К башне Хэрварда мы прибыли, когда уже стемнело. И что мне понравилось, так это как были устроены засады на подступах и посты на болотах. Неужели всем этим заправляет женщина? Я готов был в пояс ей поклониться. Хотя она заслуживает поклонения уже как внучка Хэрварда.

В башне нас встретили радостно. Я огляделся. Н-да. Когда-то обустроенное жилище теперь представляло собой каменный остов с перекрытиями этажей. Людей здесь было полно. Тут же лошади и скот, куры. Развернуться негде. Я увидел Альрика. Парень обрадовался мне.

— Благородный Хорса, друг! Если еще несколько таких саксонских танов примкнут к нам, уж и зададим же мы трепку Ансельму!

— Попробуем справиться своими силами, — буркнул я в ответ. — Главное сейчас отбиться от Ансельма из Бэри-Сэнт. А там пламя мятежа перекинется на весь Норфолк, на все Дэнло.

Пока я выяснял, как обстоят дела, на ступенях спиральной лестницы поднимающейся вдоль стен башни, появилась женщина.

И первой моей мыслью было — я уже где-то ее видел. Может, она мне снилась? Не знаю, но скажу — я и не подозревал, что внучка Хэрварда такая красавица.

Она подошла, и я, — ну чисто нормандский куртуазный щеголь! — опустился перед ней на одно колено, приник к прелестной ручке.

Она спросила:

— Так вы и есть Хорса из Фелинга?

Мне польстило, каким она залилась румянцем, прятала глаза, лишь порой как-то тревожно поглядывала на меня из-под длинных ресниц.

Я приосанился. Черт возьми! — я всегда могу определить, когда нравлюсь женщине. А смущение леди Гиты выдавало ее с головой. Кому бы не было лестно пробудить волнение в столь прелестной создании!

Леди Гита была не выше среднего роста, но казалась статной благодаря манере держаться с восхитительным достоинством. Кожа ее — прямо чистый жемчуг. Губы… пухлые, яркие. Наверное сладко целовать такие уста. Волосы светлого серебристого цвета и как струи дождя рассыпались по плечам. Ресницы по детски пушистые. Глаза же… хорошие глаза, цвета стального клинка. И все же…

— Мы не встречались ранее, леди?

— Нет!

Она ответила стремительно, даже словно испуганно. И это навело меня на мысль, что может быть…

Она отступила и, приложив руку к груди, поклонилась всем нам.

— Молю Бога и Его Пречистую Матерь наградить вас, храбрые мужи, за то, что сразу откликнулись на призыв одинокой женщины.

Она умела разговаривать с людьми. Я видел какими воодушевленными и гордыми стали лица моих солдат. Да и сам я словно стал на голову выше.

— Повелевайте нами, благородная госпожа, и вы увидите, что еще не все саксы смирились под властью проклятых завоевателей.

Потом мы сидели у огня и обсуждали наше положение. Я не преминул упомянуть, что уже вступил в схватку с людьми Ансельма. И обошлось малой кровью: всего двое раненных. Гита уже велела отнести их наверх, приказав двоим своим женщинам позаботиться о них. Одна из ее прислужниц была немолодая толстуха, но при взгляде на другую, я чуть нахмурился. Знал ведь эту девку. Пухленькая такая, золотистые кудряшки обрамляли лоб. Ее звали Эйвота и некогда я сумел подловить ее. Дерзкая крестьянка царапалась и кусалась так, что едва совладал с ней. Но свое-то я взял. Знаю я этих женщин: вырываются, визжат, когти выпускают, словно кошки. У меня и самого сейчас на лице были свежие царапины. Не иначе, как приставал к кому-то во время йоля, но вот, хоть убей, не помню к кому. Ну да ладно. Сейчас меня волновала только внучка Хэрварда. Интересно, что бы сказала моя матушка, если бы я привез хозяйкой в Фелинг леди Гиту Вейк? Но ее еще надо заслужить.

И я старался.

Последовавшие дни я посвятил военным делам. Большинство людей Гиты предлагали сражаться старым проверенным способом: рассыпаться небольшими отрядами в фэнах и наносить быстрые и неожиданные удары. Я сразу отверг этот план, прикрикнул на Утрэда и остальных, которые настаивали. Нет, у нас есть Тауэр Вейк, башня на острове среди озера, ее не так просто и взять. И нам надо сосредоточить здесь все силы. Я заявил, что вполне смогу оборонить ее от людей Ансельма. Велел заготовить все к обороне, восстановить в башне ворота из крепких бревен, оковать их железом, велел запастись провизией, сделать побольше дротиков, стрел. Ведь даже если нам суждено погибнуть, все одно, мы еще пустим кровь приспешникам проклятого аббата!

Утрэд был недоволен моим планом держаться за башню. Так мы только притянем сюда основные силы аббата, твердил он. А ведь люди Ансельма — отборные воины. Зачем же нам искушать судьбу, подставляя себя под удар? Я злился, слушая его. Чего добивается этот простолюдин? Неужели он думает, что я, благородный Хорса, пожелаю ускользать в камышах болот точно угорь, а не приму боя? Утрэд странно смотрел на меня, говорил, что советует прибегнуть к тактике Хэрварда, а уж его никто не сравнивал с угрем.

Леди Гита порой присутствовала при наших спорах. Выглядела спокойной и непостижимо смелой, как человек, который принял решение и которому уже не чего терять. Я восхищался ее выдержкой. Вот это женщина! Каких бы сыновей она мне нарожала! Конечно она хрупкая, тоненькая, но у нее такая сила духа, что если возлечь с нею — от такой родились бы одни сыновья.

А возлечь с ней я хотел. Несмотря на ее хрупкость, было в ней нечто такое, что притягивало меня, как одинокое дерево притягивает молнию. Некая теплота, беззащитность… красота. И где я только мог видеть ее ранее? Уж никак не в обители Святой Хильды, куда я никогда не наведывался. А зря. Внучка Хэрварда! Мне бы давно следовало заинтересоваться ею. Тогда бы я давно увез ее, сделал своей женой. И такая супруга вмиг бы прославила меня.

Как-то вечером я поднялся вслед за ней на смотровую площадку наверху башни. Она не ожидала меня, оглянулась так, словно опасалась. Я же улыбался. Какая же она все же красавица! Опоясанное одеяние подчеркивает ее хрупкость, капюшон ее был откинут и ее волосы казались почти белыми на фоне черной ткани. Она смотрела на меня, но не стала отталкивать, когда я властно привлек ее к себе. Я бы мог почувствовать себя польщенным, если бы она не стояла как неживая и не сводила с меня своих огромных светлых глаз цвета светлой стали… или серебра, если хотите.

— Сейчас я завишу от вас, сэр Хорса, — сказала она. — Но надеюсь, что ваше благородство и четь не позволят поступить со мной дурно.

Что-то было в ее голосе, некая печальная обреченность, отчего мой пыл словно угас. Тогда я решил сказать, что и в мыслях не имею обесчестить ее.

— Когда все закончится, миледи, я заберу вас в свой бург Фелинг и сделаю там хозяйкой.

Она вроде улыбнулась, но в этой улыбке было больше печали, чем веселья.

— Но ведь у вас уже есть три хозяйки, как мне известно.

— Ко всем чертям! Я выгоню их, едва вы вступите на мой порог.

Она в моих руках была такой тоненькой, такой беззащитной, что я ощутил желание. Провел рукой по ее бедру, изгибу талии, коснулся груди. Ого, а у этой шелковиночки грудь, что надо.

Но она вдруг отступила, вырвалась.

— Вы думаете, что теперь любой может делать со мной что угодно!

Я ничего не понял. О чем она? Я ведь предложил ей стать хозяйкой Фелинга!

Вокруг башни сгущался туман. Последнее время заметно потеплело и Тауэр Вейк словно увязал в этой белесой мгле. И мы с Гитой были точно одни на заколдованном острове. Я и эта серебристая туманная фея, что и боялась меня и была от меня зависима. Клянусь Святым Дунстаном, до чего же это возбуждало!

Но в этот миг на лестнице сзади раздались шаги и появилась эта сучка Эйвота. Так и кинулась меж нами.

— Имейте благородство, Хорса из Фелинга! Перед вами леди, а не девка из фэнов.

Черт возьми! Да эта крестьянка меня совсем не боялась. И это после того, как я валял ее как хотел!

— А ну-ка посторонись, голубушка. Я делаю миледи предложение и она почти согласна.

— Предложение! — фыркнула эта рыжая бесстыдница. — Вот освободите ее от Ансельма, а тогда и говорите о женитьбе.

А Гита, которая до этого была так покорна в моих руках, вдруг ухватилась за нее, попросила увести.

Я остался на башне. Стукнул кулаком по одному из зубьев парапета, так что заболел кулак. Кровь Водана! Они что забыли, как зависят от меня? Если мы выкрутимся из положения, Гита просто обязана будет принять от меня брачные браслеты.

И тут я услышал звук, от которого едва не подскочил. Проклятый туман! Не будь его я бы давно заметил, когда появился враг. А так рог трубил у самой башни. И с леденящей ясностью я понял, что время испытания пришло. Чертов аббат был перед Тауэр Вейк!

Звук рога был для всех, как гром среди ясного неба. Мой трусливый сыночек Олдрих опять плакал. Великий Водан! — неужели это я породил столь слабое создание? Я огляделся, велел всем заткнуться. Сам занял позицию в амбразуре бойницы, выходящей на дамбу. Ах, еслибы не туман! А так я еле различал силуэт всадника перед поднятым мостом. То что мост работал, было моей заслугой, и я внутренне возгордился, что был столь предусмотрителен.

— Кто это смеет трубить в рог на земле леди Гиты Вейк, устраивая переполох, словно лис, забравшийся в курятник?!

Воин оторвал свою дудку ото рта и громко крикнул:

— По закону эти земли находятся в пользовании преподобного аббата Бэри-Сэнт-Эдмунса. Он распоряжается ими как лорд-опекун несовершеннолетней девицы Гиты Вейк, которая оказалась столь неразумной, что примкнула к мятежникам. Но отец Ансельм готов простить ее, если она добровольно выйдет к нему и сдаст для суда и следствия всех подлых бунтовщиков, какие посмели восставать с оружием в руках против своего господина и благодетеля.

Я ощутил гнев. Оглянувшись увидел стоявшего подле меня Утрэда, опиравшегося на дротик. Хотел было вырвать у него оружие и пронзить дерзкого парламентера, но Утрэд удержал меня.

— Этот человек герольд. Мы покроем себя бесчестьем, если нападем на него.

И кто бы меня учил?! Простолюдин нахватавшийся рыцарских замашек псов-норманнов? Но дротик он держал крепко. И мне пришлось отвлечься на герольда.

— А теперь выслушайте наши условия. Вы немедленно уберетесь из этих владений, иначе немало матерей будут носить траур по безумцам решивших напасть на саксов у башни славного Хэрварда! И это говорю я, Хорса из Фелинга, защитник старых саксонских вольностей и обездоленных девиц.

В этот миг рядом с герольдом появился еще один всадник. Даже туман не помешал мне распознать в этой тучной, восседающей на муле, фигуре алчного аббата из Бэри-Сэнт-Эдмунса.

— Хорса? Зачинщик смут и беспорядков в Норфолке? — донесся до меня его полный яда голос. — О, всем известно, что ты разбойник. И если я расправлюсь с тобой, то, — клянусь мощами Святого Эдмунда! — еще не один благородный рыцарь или землевладелец в этих краях поблагодарит меня, что избавил край от такой заразы. А уничтожить тебя, уничтожить всех вас, смутьяны, я имею полное право. По закону я опекун и распорядитель этих земель. И внучка Хэрварда принадлежит мне, как и все ее имущество и владения. Восстав же против меня, она восстала и против короля Англии. И стоит мне лишь приказать… Но я духовный пастырь и добрый самаритянин. Я буду милостив, если вы сложите оружие. Но суда моего не удастся избежать никому. И я…

— Поп, ты еще не охрип читать проповеди в тумане? — прервал я разглагольствования этого норманна в сутане. — Скоро ты начнешь маяться горлом. А потом и зубами, если попытаешься разгрызть такой орешек, как Тауэр Вейк.

— Это ваш ответ? — через минуту-другую спросил Ансельм.

— Вот наш ответ! — крикнул я. И все же выхватил у замешкавшегося Утрэда дротик, метнул в аббата.

Видимо из-за тумана я промахнулся и острие, вместо проклятого попа пронзило его мула. И я хохотал, глядя как этот жирный святоша выбирается из-под него, как путаясь в складках сутаны, побежал по дамбе прочь. А воин-герольд даже обогнал его, видимо опасаясь, что следующий бросок будет направлен в него.

— Не следовало бы так поступать, — сухо сказал Утрэд. — Это только обозлит аббата.

— Разве у нас был выбор? — огрызнулся я. И посмотрел туда, где стояла леди Гита. Она была бледна. Спросила:

— Как долго мы сможем выдержать осаду?

— Да сколько угодно. У нас есть вода, пшено, овес, молоко, есть наш скот. А ваш дед, миледи, строил свое кремневое убежище на совесть.

Почему-то показалось, что мои слова не сильно ее обнадежили. Ушла. Позже я видел ее коленопреклоненной, ушедшей в молитву настолько, что не заметила, когда я подошел. И я вынужден был ждать, когда окончит молиться. Но мое терпение не безгранично. Я взял девушку за плечо.

— Вот что, миледи…

Она вздохнула и поднялась, осеняя себя крестным знамением. Не ожидая, что я собираюсь сказать, заговорила сама:

— Это было изначальной ошибкой, что мы полагались на Тауэр Вейк. И да помогут нам Бог и святые угодники, ибо выхода у нас теперь нет.

Это означало, что она сожалеет, что доверилась мне. С некоторых пор в глубине души я и сам сознавал, что не прав. Но признать это мне не позволяла гордость. Поэтому я принялся уверять леди Гиту, что наше положение не так уж и безнадежно — башня отменно укреплена, подобраться к ней можно только по насыпи, но и насыпь не поможет нашим врагам, ибо ее пересекает ров, а мост поднят. Вокруг — глубокие воды озера, и даже если эти нормандские умники попробуют атаковать нас на плотах и лодках, то в Тауэр Вейк достаточно камней, стрел и дротиков, чтобы отправить их на корм рыбам. Главное для нас — продержаться хотя бы несколько дней, а там поднимутся саксы по всему графству и помогут нам…

— Сомневаюсь, — перебила меня девушка и так резко, что я опешил. Она же, словно почувствовав себя виноватой, взяла мою ладонь своими маленькими ручками. — Разве вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают, если они побеждают, а не когда в беде.

— Плохо же вы думаете о своем племени, Гита Вейк, — перебил я ее. — Они годами изнывали под тиранией норманнов и теперь…

— Я бы не назвала ее тиранией, — отмахнулась Гита. И только я набрал в грудь воздуха для отповеди, как она быстро заговорила: — Вы что же не замечали сколько лет саксы мирно уживались с норманнами, вступали в смешанные браки, рожали общих детей, вели общие дела?

— О чем ты говоришь девушка?!

Я презрительно усмехнулся.

— Сейчас я словно слушал этого продавшегося норманнам предателя Эдгара Армстронга. Вы говорите, как он, и это весьма прискорбно, если учесть, что наш герефа покинул графство, предпочел попросту исчезнуть, только бы не вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.

Она вздрогнула, задышала так, что подумал — вот-вот расплачется. Может следовало утешить ее, но я все еще был сердит. Да и отвлекло появление Альрика. Молодой тан пришел сообщить, что под покровом ночи норманны прокрались к мосту и пытаются ножовками перепилить доски там, где мост удерживают на весу цепи.

Мне было уже не до леди Гиты. Я вновь почувствовал жар в крови, почувствовал себя соколом, рвущимся в полет. А потом… Клянусь старыми богами саксов — это была бешеная ночь!

Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов неприятеля. Тогда я распорядился бросать с башни подожженные вязанки хвороста, и в свете их пламени наши стрелы и дротики стали куда точнее поражать цель. Но вместо павших из тумана возникали все новые воины.

Тем временем норманны окружили башню на плотах, на которых были установлены защитные мантелеты, и при свете огней довольно метко сражали из луков наших защитников. Проклятые норманны! В конце концов я решил открыть башню и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял свою ошибку. Едва ворота Тауэр Вейк открылись, как норманны устремились на мост, словно осы на мед. Закипела настоящая горячая схватки. Лязг оружия, проклятия, крики — все смешалось в адской какофонии. Мы отбивались, рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился, завис на одной цепи. И стал столь скользким от крови, что мы съезжали по нему, как по глиняному откосу. Я сам едва не свалился, но меня удержали. И кто? Мой сын Олдрих. Он выволок меня, уже цепляющегося за край, помог встать, а в следующий миг сам стал сам оседать, и я едва успел подхватить его и внести в башню, ибо в него впились сразу две стрелы. Олдрих вопил не своим голосом, точно в горячке. А тут еще часть норманнов просочились за створку ворот, бились в самой башне, среди рвущихся на привязи коней, блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли ворота, невзирая остались ли еще наши люди снаружи. Главное успеть укрыться в башне.

Олдрих уже не вопил, потерял сознание. Я передал его кому-то на руки, развернувшись, рубанул секирой ближайшего норманна и кинулся помогать кузнецу Аббе и Цедрику закрыть створки ворот. Последнее, что я заметил, так это своего хромого воина Гирта, пытающегося протиснуться в проем створок. Я оттолкнул его назад и створки захлопнулись. Мы вбросили брусья в пазы и смогли перевести дух, несмотря на то, что снаружи сильно стучали, ломились. Я даже различил голос Гирта, славшего проклятья на мою голову, а еще через миг, только его отчаянный вопль.

— Это же был ваш воин, — все еще тяжело дыша, заметил мне Цедрик.

Я только махнул рукой. Неважно потерять одного или двоих, когда спасены остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жен.

За воротами стоял отчаянный стук. Видимо норманны пытались прорубить их секирами. Потом с глухим ударом упал мост — этим псам все же удалось опустить его. И тотчас удары в ворота удвоились. Конечно их створки были сделаны на совесть и нападавшим нужен был по крайней мере таран. А пока пусть наши стрелки поснимают их, пока у нападавших не пройдет охота подставлять себя под жало наших стрел и дротиков.

Но оказалось Утрэд приготовил для них кое-что получше. Он велел лить с башни на нападавших кипящее масло. И как же орали, вопили, стонали эти норманны! Сладостная картина! Враги горели, метались, катались по дамбе, сваливаясь в воду, тонули. Ибо когда масло проникает под доспехи, его адского жжения не охладит даже ледяная вода.

В конце концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали, хохотали. А тут еще с таким трудом отвоеванный ими мост воспламенился и Тауэр Вейк оказалась отрезанной от дамбы. Правда и ворота тоже загорелись и нам пришлось изрядно потрудиться, пока погасили их. И все это под обстрелом норманнских лучников.

Когда все окончилось, я почувствовал, как устал. Но самое дивное — у меня не оказалось ни единой царапины. Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но я не ликовал. Поднялся на этаж, где лежали раненные. Женщины оказывали им помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын был без сознания. Сегодня он проявил себя, как мужчина, спас меня. Я если ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нем.

Гита увидела, как я смотрю на сына.

— Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной стрелы с трудом удалось достать, а древко второй раздробилось, но жизненно важные органы все же не повреждены.

Она разрезала куртку и тунику на плече Олдриха, промывала рану каким-то остро пахнущим составом. Чтож, она провела большую часть жизни в монастыре, а там неплохо обучают врачеванию.

— Так я могу быть спокоен за Олдриха?

Гита как-то странно поглядела на меня.

— Этого я не говорила. Ранение серьезное. Хорошо, что он в беспамятстве и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю, что могу. Но боюсь…

Она как-то виновато развела руками.

— Кость серьезно смещена. Наконечник глубоко ушел, нам пришлось сильно разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка стрелы…

Я отвернулся, не мог глядеть, как она что-то извлекает из кровавого месива, в какое превратилось плечо Олдриха. Крови я не боялся только во время схватки. А так… Я не мог этого видеть, начинало поташнивать.

Гита негромко сказала:

— Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.

— Рука-то левая, — заметил я, все еще не в силах оглянуться. — Это главное. Настоящему воину нужна правая, чтоб владеть оружием.

И опять этот ее странный взгляд. Я ушел. Мне надо было хоть немного отдохнуть.

Я открыл глаза от шума в башне и за ее стенами.

— Кровь Водана! Что происходит?

Но особой тревоги на лицах людей я не заметил. Скорее даже воодушевление.

— Белый дракон! Белый дракон! — кричали вокруг старинный английский клич.

Я подскочил. Вот оно! Началось! Я был уверен, что это подоспели саксонские таны со своим ополчением и ударили на норманнов

Но все обстояло иначе. Наши люди предприняли вылазку из болот, напали на лагерь Ансельма, подожгли несколько палаток, угнали лошадей т отошли. Когда рассвело, все уже было кончено, а в лагере неприятеля царила суматоха. Недурно, хотя серьезного урона врагам нападавшие не нанесли. Вскоре они оправятся и опять двинутся штурмовать башню Хэрварда.

Я обошел посты, проверил запасы продовольствия, и мне стало не по себе. Но виду я не подал. Когда рыжая Эйвота позвала меня к столу, я держался как ни в чем ни бывало и даже ущипнул красотку.

Оказалось все гораздо проще. Просто наши люди из болот сделали вылазку на лагерь Ансельма, подожгли несколько палаток, угнали лошадей и отступили. Когда совсем рассвело, их уже не было, а в лагере неприятеля царила суматоха. Но и то хорошо. Хотя даже я видел, что серьезного урона набезчики нашим врагам не нанесли. И я понимал, что они скоро оправятся и опять пойдут на башню Хэрварда.

Когда я обошел посты и проверил сколько у нас осталось припасов, мне стало как-то не по себе. Но виду я не показывал. Когда рыжая Эйвота позвала меня завтракать, я вышел как ни в чем ни бывало, даже подмигнул красотке. Но она по-прежнему глядела на меня исподлобья. Я наблюдал, как она нежно ухаживает за своим мужем. Говорят он недавно был ранен, но уже шел на поправку, а во время вчерашнего штурма, даже помогал лить масло с башни. В том, что этот парень уже вполне в норме, я понял, когда заметил, как они с Эйвотой накрылись одеялом, а вскоре по их движениям и стонам рыжей я понял, что они спариваются. Обычное дело. Люди живущие в тесноте часто вынуждены этим заниматься при посторонних. Но сейчас это почему-то меня разозлило. Чтобы сказал муженек этой девки, еслибы я поведал ему, как силком взял его красотку и она, как бы ни сопротивлялась поначалу, потом всеже обмякла и так же постанывала подо мной.

Но Эйвота мне была сейчас ни к чему — я хотел Гиту. Порасспросив, я узнал, что она о чем-то толкует с Утрэдом в верхнем покое — отгороженном ширмой пространстве неподалеку от лестницы, ведущей на смотровую площадку.

Семя дьявола! Я почувствовал настоящий укол ревности. И почему это Утрэда, а не меня она пригласила для совета?

Но едва я подошел к ним, как Гита учтиво указала мне на скамью у стены, где уже сидел ее солдат. Ишь, простой воин, а ведет себя как гордый тан — лишь чуть подвинулся, уступая место. Гита сидела на лежанке, а по сути на накрытом шкурой ворохе соломы. Эх, когда я введу ее в Фелинг, у нее будет настоящее деревянное ложе с перинами из пуха и сухих ароматных трав, с возвышением у изголовья и меховым пологом, за которым мы сможем уединяться. Ибо только высокородные имеют право сплетаться в объятьях в стороне от посторонних глаз.

Только представил, как разомкну ножки этой серебристой красавицы, и плоть моя так и подскочила. Я даже заерзал на лавке. Не будь тут Утрэда, я бы и на лежанку ее уложил. Что-то виделось мне за ее спокойствием и холодностью, некое потаенное пламя, какого мне так хотелось коснуться…

— Вы уже были у Олдриха, сэр Хорса?

Ее вопрос заставил меня очнуться от мечтаний. Она спросила, не глядя на меня. Сидела сжавшись, куталась в накидку. В башне и в самом деле было холодно, дрова и хворост приходилось экономить. Ах, позволила бы она мне себя согреть…

— Что? — переспросил я, ибо думая о своем, не сразу и уловил суть вопроса.

Гита пояснила:

— Мальчик все время бредит. Но едва очнется, сразу зовет вас.

Она, должно быть, ожидала, что я тотчас пойду к сыну. Вместо этого я поинтересовался, о чем они беседуют с Утрэдом.

Теперь в разговор вступил солдат. Сегодня уже ясно, сказал он, что, сколько бы мы не храбрились, долго продержаться в Тауэр Вейк не удастся. В ответ на мое возражение, что болотные люди и впредь станут помогать нам, он только махнул рукой. Фэнлендцы неважные воины, а люди Ансельма теперь будут настороже. Вдобавок с башни заметили, что люди аббата валят деревья и, похоже, намерены изготовить таран. Он, Утрэд, считает, что необходимо что-то предпринять, пока не поздно.

— И что ты предлагаешь? — с издевкой спросил я. Уж не думает это простолюдин, что найдет выход, там где теряюсь даже я.

Утрэд задумчиво поскреб щетину на щеке.

— То, что аббат Ансельм решился на такое самоуправство, я объясняю лишь отсутствием нашего герефы Эдгара. А пока…

— Пока мы должны защищать леди Гиту. Ибо даже будь Эдгар Армстронг в Дэнло, вряд ли бы он захотел ссориться с влиятельным Ансельмом из Бэри-Сэнт-Эдмунса. Он лижет сапоги норманнам, пока мы… О великий Водан! — да о чем я толкую? Разве вы, миледи, уже не обращались к нему за помощью? И получили отказ.

Гита вся сжалась. Вид такой, словно вот-вот расплачется. Но сдержалась, заговорила спокойно:

— Эрл Эдгар отказался поддержать восставших, ссылаясь на свою присягу королю. Однако и он отмечал, что преподобный Ансельм много себе позволяет. И он бы не допустил подобного, если бы остался в графстве.

Далее говорил Утрэд.

— Когда дела вынуждают шерифа уезжать, за все отвечает его помощник. Я немного знаю этого парня из Нориджа. Его зовут Роб де Чени, и хоть он нормандец, но родился и вырос в Дэнло, и у него никогда не было столкновений с саксами. Поэтому имеет смысл послать к нему гонца с сообщением, что тут происходит, и уж лучше довериться его суду, чем позволить Ансельму разделаться с нами.

Я стал уверять, что ни один нормандец не станет защищать саксов. Но эти двое не больно-то слушали меня, и тогда я сказал, что если уж посылать гонца, то лучше к саксонским танам, каких уже должен был предупредить отец Мартин. И вообще зря мы отпустили священника.

— Да зря, — неожиданно сказала Гита. Устало и обречено вздохнула. — Еслибы отец Мартин был здесь, все можно было решить куда проще. Вы ведь предлагали мне стать вашей женой, Хорса. И еслибы священник обвенчал нас… Но уже нечего не поделаешь.

Как спокойно и равнодушно она это сказала. А у меня даже пересохло во рту. Конечно если бы леди Гита стала моей венчанной женой, Ансельм бы не имел на нее прав как опекун. В лучшем случае он мог бы только судиться, что она вышла замуж без его одобрения. Но тогда его попытка выступить против нас с оружием выглядела бы противозаконной. А я бы так сразу получил жену, которая подняла бы мой престиж в глазах саксов. Но какого дьявола!

И я сказал, что мы и так можем объявить нормандскому попу, что уже стали мужем и женой по старому датскому праву. Но Гита лишь печально улыбнулась. Нет, по нормандским законам этот брак не будет признан и право распоряжаться ее судьбой по-прежнему останется у Ансельма.

Они опять говорили об отправке гонца. Как, когда Тауэр Вейк в кольце? Но оказалось, Утрэд готов взяться за это, и у него даже все продуманно. Он говорил, что спустится по веревке в воду, доберется вплавь до берега, а далее постарается проскользнуть сквозь лагерь осаждающих и от туда проберется к ближайшей саксонской усадьбе, где позаимствует лошадь, на которой рассчитывает поскакать к помощнику шерифа в Норидж. И хотя это трудно и небезопасно, но Утрэд рассчитывает проделать все, когда настанет ночь. Если же его схватят… Чтож, Ансельму ведь известно, что Утрэд считается человеком леди Риган из Незерби, и он на это будет упирать. Якобы Утрэд сам приехал в Тауэр Вейк, чтобы убедить леди Гиту прекратить сопротивление, но оказался заперт в башне, когда ее оцепили аббат с людьми короля.

— Будет лучше, если ты скажешь, что это я захватил леди Гиту, и от ее имени разжигаю мятеж, — неожиданно для себя самого предложил я. — Так ты сможешь выдать себя за поверенного Гиты, которого якобы она послала с подобным донесением, а заодно отведешь гнев Ансельма от самой девушки. Пусть уж лучше думает, что она тут ни при чем, а всем заправляет Хорса из Фелинга.

Утрэд взглянул на меня и его глаза неожиданно потеплели. Но этот простолюдин мало интересовал меня. Другое дело — Гита. Ни одна из моих жен не дарила мне столь восхищенных взглядов. И я испытал некоторое смущение, чувство, которое мне, в общем-то, не было присуще. Потому, не зная, что еще сказать, в конец растерялся и ушел.

Никогда не думал, что взгляд прекрасных глаз способен так всколыхнуть душу. Конечно я желал ее плотски, но именно в тот момент, когда я проявил неожиданное великодушие, эта девушка с волосами цвета льна и серебристыми глазами стала вдруг дорога мне необыкновенно. И я понял, что отныне мне нужно ее восхищение, преданность, ее нежность. Теперь я просто не мыслил жизни без нее.

Эти мысли не оставляли меня до самого вечера, когда мы стали готовить к отправке гонца. Пришлось подождать, пока окончательно стемнеет, лагерь норманнов наконец-то затих, а туман стал гуще овсяного киселя. Даже с верха башни я не мог разглядеть, как Утрэд опустился в воду — раздался только легкий всплеск.

Я невольно поежился, представив, что сейчас чувствует воин в ледяной воде. Возможно, ему и впрямь удастся прокрасться мимо лагеря норманнов, но в глубине души я был не прочь, чтобы его схватили. Тогда Утрэд будет вынужден солгать, что Гита Вейк моя пленница, и с этого мгновения наши имена будут связаны нераздельно.

Она и сейчас была здесь, рядом, на башне, а вокруг плыл туман. Я отчаянно хотел коснуться ее, но сдерживался.

— Гита, — хрипло прошептал я.

Она приблизилась, в темноте я чувствовал ее взгляд.

— Я никогда не забуду, как вы хотели спасти мое доброе имя. И всегда буду молиться за вас, Хорса из Фелинга.

Я притянул к ней руки.

— Хочу тебя…

Она отступила.

— О, не назначайте цену своему великодушию.

— Хорошо, — процедил я сквозь зубы. — Но и вы не забывайте о нем. И помните, чем мне обязаны!

Понял, что сказал не то, когда Гита отпрянула.

— Мы слишком в опасном положении, сэр, — уже суше произнесла она, — чтобы иметь право на «помните». И если все обойдется… Чтож, пути Господни неисповедимы. А пока, Хорса, вам все же следует пойти навестить сына.

На следующий день туман рассеялся и неожиданно засияло солнце. Когда зимой начинается такое сияние, это всегда поднимает настроение. Однако для нас радости не было. С Тауэр Вейк мы смотрели на ведущую к башне дамбу и понимали, что люди Ансельма готовы к решающему штурму. Они тащили таран, огромное дерево, обструганное и оббитое на конце железным «лбом», которое покоилось на колесах, над ним был установлено деревянное прикрытие, чтобы наши стрелы не вредили тем, кто будет толкать осадное сооружение. И когда они подкатили его и его железный «лоб» ударил в ворота, показалось, что содрогнулась вся башня.

В Тауэр Вейк стоял шум. Ржали кони, блеяли козы, кричали люди. Сквозь этот гул я еле смог докричаться, чтобы ворота завалили изнутри тяжелыми предметами. Лишь когда люди занялись завалом, я поднялся наверх. Удары тарана сотрясали башню. Наши воины стреляли сверху, но безрезультатно — прикрытие над тараном предохраняло их от стрел и я велел не их тратить без толку. Приказалл готовить масло, чертыхнулся, узнав, что оно еще не достаточно разогрето. Проклятье, о чем спрашивается ранее думали эти остолопы? Значит пусть льют воду. И опять я ругался, видя, как навершие над тараном защищает людей Ансельма от кипятка.

Доски ворот уже трещали. Таран откатывался и вновь ударял.

— Ах сейчас бы крюк! — воскликнул Альрик, глядя вниз. Но тут же отскочил, когда рядом о каменный парапет чиркнула стрела.

— Крюк? — рядом оказался староста Цедрик. — Взгляните, вон в воде у подножия башни полузатопленная лодка. У нее есть якорь. Он может подойти в качестве крюка?

— Святые кости! Ну конечно.

Я видел эту лодку, вернее ее нос, выступавший из темной воды. От него в воду уходила веревка. Я уже хотел отдать приказ, чтоб меня обвязали веревкой и спустили, но сдержался. Я был плохим пловцом, да и при мысли о холодной воде брала оторопь. Уж лучше жар сражения, чем холод подводной мглы.

И я крикнул Альрику:

— Это твоя идея. Давай же, достань якорь.

Таран не унимался. Лихорадочно спеша, мы обвязали веревкой Альрика и стали спускать. Вот уж когда светлый день ни к чему. Норманны тотчас заметили Альрика, и полетели стрелы. Однако он невредимым достиг поверхности воды и сразу же нырнул. А когда появился на поверхности, в его руке уже был якорь. Он быстро срезал его ножом с крепкой веревки.

Лучники не прекращали стрельбу и вода вокруг молодого тана так и вспенивалась от них. Он укрылся за носом лодки, в которую сразу вонзилось несколько оперенных стрел.

— Проклятье! Шевелись, Альрик! Там ты у них как мишень на стрельбище!

Мы тащили изо всех сил, молясь светлым духам, чтобы не дали врагам поразить Альрика или чтобы он ненароком не выронил якорь.

В какой-то миг среди людей, вцепившихся в веревку, я заметил и леди Гиту. Она тянула веревку наравне со всеми. Но вот светлая голова паренька показалась над парапетом и я тут же вырвал у него якорь. И пока другие, в том числе и Гита, вытаскивали мокрого бледного Альрика на площадку башни, я уже привязывал якорь — крепкий, доброй норфолкской стали — к веревке из скрученных ремней. Альрик, промокший, но упорный до конца, — вот, что значит настоящий сакс! — уже был рядом, принялся мне помогать.

А потом нам все же удалось подцепить якорем таран. Тут уж и вовсе стало не до шуток — наши кости трещали от натуги, когда мы. едва не ложась на землю, налегали на ремни. Таран начал крениться, а Цедрик, что стоял у парапета и глядел вниз, закричал, что один из воинов Ансельма пытается перерубить удерживающий якорь жгут. Но так просто это не сделать — веревка-то толщиной в руку. И все же… Ну еще! Навались!

И мы сделали это. Мы опрокинули таран. Люди Ансельма попадали в воду, кинулись назад. При свете дня были, как на ладони, и мы стреляли в них, разили, ликовали.

В тот день у всех было приподнятое настроение. Гита лично обнесла каждого чаркой эля. Интересно, отдыхает ли когда-нибудь эта девушка? Ибо если она не сидела над раненными, то готовила пищу или молилась. Такая красивая, хрупкая и, вместе с тем, столь мужественная. Воистину эта женщина достойна стать супругой такого воина как я. Но одно меня озадачивало: чем яснее я давал ей понять, какие у меня насчет нее планы, тем более она меня сторонилась. Ну да ладно уж. Мы все заперты в Тауэр Вейк и она, рано или поздно, поймет, что от своей судьбы никуда не деться.

Но на следующий день все изменилось, как я и предположить не мог.

С утра мы узнали, что люди Ансельма готовят новые осадные орудия. Сколько еще штурмов мы выдержим? Тем более, что многие считали ошибкой то, что послушали меня и заперлись в башне. В фэнах, говорили они, у нас бы по крайней мере была бы свобода маневра.

Чтобы не дать людям окончательно потерять веру в мои полководческие способности, я собрал саксов и завел пламенную речь о святости нашей борьбы. Каждый должен помнить, что мы не просто бунтовщики — наше дело правое, вдобавок мы вступились за беззащитную женщину. И если удача от нас отвернется, не следует страшиться смерти — коль и придется покинуть земную юдоль, то мы прихватим с собой немало проклятых норманнов и нас воспоют в песнях, как и великого Хэрварда!

Мало-помалу мне все же удалось поднять боевой дух. Был у меня этот дар. И я с наслаждением видел, как вспыхивают ненавистью глаза людей, как они потрясают оружием и напрягают мышцы.

Окрик Цедрика не сразу и привлек их. Надо заметить, что старый рив не слушал мою речь, как раз был на башне в дозоре. А тут он спустился, кричит что-то, хватает то одного, то другого за плечи, что-то втолковывает. Наконец он привлек внимание Гиты, Альрика, те поспешили куда-то, а люди уже улыбались, передавая друг другу известие. И я понял в чем дело. Один из моих людей пояснил возбужденно:

— Войско! Целое войско появилось из фэнов, переполошив людей Ансельма.

— Это саксы?

— Нет, не похоже.

— Неужто Утрэд привел людей из Нориджа?

Мы все поспешили к бойницам.

На берегу озера и впрямь царило необычное оживление. Было видно, что воины Ансельма похватали оружие, но в бой вроде не рвались. Еще бы, их окружила целая рать закованных в броню латников, пеших и конных, и на их копьях развевались флажки с каким-то изображением. Я знал об этих нормандских штучках с эмблемами, но мне они не о чем не говорили. Однако вскоре я понял, кто привел людей. Узнал всадника в светлом плаще, который выделился из толпы, остановив лошадь перед Ансельмом. Шериф Эдгар. Я тихо выругался.

А вокруг уже радостно кричали:

— Это Армстронг! Наш герефа вернулся!

— Теперь-то он наведет порядок!

— Смотрите и Утрэд с ним. Едет сюда, улыбается. Ха! Как часто можно увидеть улыбающимся Утрэда? Значит все в порядке.

Кто-то из людей даже замахал в окно.

— Эой! Утрэд, сюда!

Солдат уже подъехал к башне, кричал, что можем выходить. Но я не хотел так просто позволить этому Армстронгу забрать у меня победу, и когда люди кинулись вниз, опередил их, загородив проход.

— Вы все наивные глупцы! Неужели вы забыли, что наш шериф прежде всего человек Генриха Боклерка. А вы мятежники. Так неужели вам будет радостнее, если вас в цепи закует этот распрекрасный Эдгар, а не Ансельм из Бэри-Сэнт?

Они замялись, но тут вперед пробрался Цедрик.

— Побойтесь Бога, господин Хорса! С Эдгаром мой сын, а уж он бы не стал завлекать нас в ловушку.

— Да одурачен он, как и все вы. Этот Армстронг — хитрая лиса. Вы не знаете его как я.

Но меня уже не желали слушать, рвались наружу, кто-то стал пытаться растащить завал под дверью. Я разозлился. Как они смеют не подчиняться мне? Даже выхватил секиру.

— Клянусь всеми духами этих мест, что зарублю любого, кто попытается открыть башню, пока не разберемся во всем!

Испугала ли их моя угроза или сами решили узнать, что их ждет, но они отступили. Цедрик даже поднялся к бойнице, стал переговариваться с сыном. Я слышал каждое их слово, и что-то осело в моей душе.

Хитрец Армстронг действовал наверняка. Едва он узнал о восстании, как поспешил к королю и представил все дело так, что Ансельм превратился в виновника мятежа, доведшего людей до крайности своими притеснениячми. Шериф привел доказательства, и король дал ему полномочия уладить тяжбу на законном основании. Для этого Эдгар выкупил у Генриха опекунские права на несовершеннолетнюю девицу Гиту Вейк.

Проклятье! Этот пес способен кому угодно заткнуть глотку своим золотом. И теперь он здесь — с опекунскими правами на Гиту и ее земли. Ансельм же отныне выглядит едва ли не разбойником, посягнувшим на чужую собственность и пролившим кровь.

Ничего не скажешь, дальнейшее наше сопротивление выглядило бы глупостью. Люди радовались, что мерзавец-аббат будет наказан, а их госпожа получила могущественного покровителя в лице эрла Эдгара.

Но я то? Выходит, меня уже не считают достойным защищать внучку Хэрварда? Да если бы не я, еще не известно, что бы с ней случилось.

Но тут я увидел саму леди Гиту. Впервые за эти дни она улыбалась. Она не замечала ни меня, ни моего взгляда, а в ее глазах светилось нетерпение. Она торопила своих людей и сама рвалась прочь из башни… Скажу только, что я следовал за ней, пока она направлялась туда, где по насыпи уже приближался ее новый опекун.

У подножия башни шериф сдержал коня, соскочил с него — и прямо к ней. У меня мелькнула мысль, что вот так прямо и заключит ее в объятия. Она же глядела на него во все глаза. Чертова девка! От меня все уклонялась, а с этим… Они стояли так близко, близко. Холодный солнечный ветер развевал ее волосы, а Эдгар в шлеме поверх хауберта, смуглый как сарацин, только глаза синие, как небо в зимний день. И меня они не замечали, хотя моя тень падала на них.

— Ну вот нам и довелось снова свидеться, Гита, — сказал Эдгар.

Снова?

Она улыбалась. И как улыбалась! Просто сияла.

— Вы спасли меня, спасли всех нас!

Кровь Водана! Они говорили так, словно были давно знакомы.

— Я много думал о тебе, Гита. Отныне ты под моей защитой и…

— Я так рада! — почти всхлипнула она.

Не вытерпев, я шагнул вперед.

— Ты просто купил ее, шериф. Купил на свое проклятое золото. Мы же не щадили себя, защищая внучку Хэрварда.

Наконец-то он перевел на меня взгляд. В первый миг словно и не признал, но потом скривил рот в усмешке.

— О, храбрый Хорса. Вот бы удивился, еслибы тебя не было там, где заваруха.

Хорошо, что вмешалась Гита. Иначе бы я…

— Милорд Эдгар, прошу быть милостивым к людям, обагрившим свое оружие кровью, защищая меня. Тан Хорса, тан Альрик…

— Конечно, я благодарю вас, храбрые мужи, что вступились за мою подопечную. И отныне вы можете рассчитывать на мою поддержку и покровительство.

А пошел он!.. Ведет себя так словно он и не нашего уже племени, не его долг стоять горой за саксов. Хотя я давно знал, что Эдгар Армстронг онорманившийся сакс. И дивился, отчего вокруг все так восхваляют его — не сделавшего ни единого выпада мечом, не хлебнувшего вражеской крови. Нет, что хотите думайте, но по мне победа полученная хитростью и подкупом никогда не будет считаться достойной восхваления.

Все вокруг ликовали, один я оставался мрачен. Одно порадовало — кислая физиономия Ансельма. Да, проклятому попу не избежать теперь суда и значительного штрафа. Я не смог удержаться, чтобы не сказать ему это. Аббат сидел на бревне, приготовленном для будущего тарана, зябко кутался в свою роскошную бархатную пелерину на меху.

— Не строй из себя героя, Хорса, — сухо сказал он. — Ты ведь не сделал ничего, чтобы причислить себя к таковым. И если бы зять короля не вступился за вас, видит Бог, мы бы взяли вашу цитадель, и ты бы думал о покаянии в грехах, стоя под виселицей.

Сейчас Ансельм был похож на бессильную старуху, которая только и годна, что ругаться. Но кое-что в его речи меня озадачило. Что этот поп бормочет о заступничестве королевского зятя? Ведь насколько я знал, зятем короля был какой-то граф Анжу, муж императрицы Матильды. И какое ему дело до нас?

Ответ Ансельма меня удивил. Оказывается у Генриха Боклерка есть еще дочь, правда незаконнорожденная, но все же его плоть и кровь. Зовут ее Бэртрада Нормандская и наш шериф Эдгар обручен с ней еще с прошлой зимы.

— И он пользуется своим положением, — шипел Ансельм, косясь на стоявшего неподалеку Эдгара. — Родич короля — ха! Высоко взлетел сакс, однако тому, кто так воспарил, больнее будет падать. И я еще погляжу чем для него обернется желание взять под опеку девицу Гиту Вейк, когда его женой станет столь непростая леди, как Бэртрада.

Я ничего не знал о нормандке Бэртраде. Да и плевать мне было на нее, будь она хоть трижды королевским ублюдком. Главное мне более не грозит то, о чем я подозревал, глядя на Эдгара и Гиту. Ничего меж ними не будет. А значит… И я твердо решил не тянуть и при первой же возможности попросить руки леди Гиты у ее опекуна. И пусть только попробует мне отказать — ведь я отстоял жизнь и свободу его подопечной!

Пожалуй, я даже готов предстать вместе с нею перед алтарем. Разве она того не стоит?

Было решено, что часть людей шерифа отправится сопровождать Ансельма в Норидж для разбирательства, часть займется приведением в порядок Тауэр Вейк, а остальные отправятся в Незерби. Что касается Гиты, то и разговора не возникало, что она вернется в Святую Хильду. Женский монастырь не место для мятежницы. Этоменя обрадовало — я уже ломал голову, как бы поскорее решить вопрос с женитьбой, пока Эдгар не увез девушку.

Пока суть да дело, шериф принял предложение Альрика отправиться в его бург Ньюторп передохнуть, а заодно и отметить благополучное завершение событий. Альрик рвался к своей жене Элдре, потому и поскакал вперед под предлогом того, что ему необходимо отдать распоряжения для приема гостей.

Я все время держался вблизи Гиты. И удивительно — теперь она стала со мной куда приветливее, чем прежде, улыбка играла на ее лице, и у меня мелькнула мысль — а не попытаться ли мне прямо сейчас обратиться к шерифу за разрешением на брук с нею.

И тем не менее что-то меня останавливало. Скорей всего то, что я не был уверен, что получу согласие самой невесты. Даже в Тауэр Вейк моя уверенность была гораздо крепче. Вдобавок мне очень не нравилось, как Эдгар Армстронг глядит на Гиту. Не следовало бы опекуну так заглядываться на подопечную. В этом взгляде горело неприкрытое желание. Неужто ты забыл, с кем обручен, красавчик Эдгар?

Улучив момент, я так и сказал Гите, что помочь ей Эдгар смог лишь потому, что помолвлен с дочкой короля. Она не выразила изумление, но заметно погрустнела. Однако тут же взяла себя в руки, сказав, что знала о помолвке шерифа еще с Рождества.

Ее ответ заставил меня призадуматься. Откуда бы это девице, пребывавшей вдали от мира, в закрытой для всех обители, знать о том, о чем не ведали мы, саксонские таны, пировавшие в праздник йоля в усадьбе герефы Эдгара?

Не покидало меня и смутное беспокойство — где я мог видеть Гиту ранее? И вдруг мне смутно увиделось… Светловолосая девушка спускается по сходням в бурге Незерби… Мое воспоминания той хмельной ночи. Поначалу я не поверил себе, но воспоминание становилось все отчетливее. Неужели Гита побывала у шерифа в Незерби во время йоля? И все те слухи, что Эдгар во время празднеств посещала некая леди, с которой он провел ночь?.. Я запретил себе об этом думать.

Гита подошла ко мне, справилась, заберу ли я Олдриха из башни сейчас или же пришлю за ним позже. Но меня сейчас волновали совсем иные мысли. Жизни мальчишки ничего не угрожало, он поправляется, так чего мне о нем сейчас думать? Пришлю, когда будет в состоянии сесть на лошадь.

Выслушав меня, Гита утвердительно кивнула. Сказала, что так и впрямь будет лучше и за Олдрихом здесь будет надлежащий уход. Я же вместо ответа неожиданно спросил, не мог ли видеть ее ранее в бурге Незерби?

Она так побледнела, что я понял — не ошибаюсь. А ее невнятный ответ, дескать ей неведомо о чем я, не заставил меня усомниться в правильности догадки. Шлюха! Внучка великого Хэрварда — и всего лишь продажная девка, заплатившая герефе телом, чтобы он взялся ее защищать.

Но я ничего ей не сказал. Более того, я поехал с ними в Ньюторп. Смотрел на возглавших кавалькаду Эдгара с Гитой, хмыкал, видя, как они стараются держаться так, словно меж ними не было той постыдной близости. Он покровительственный и предупредительный, она — приветливая, оживленная, благодарная… Но для себя я решил одно: я не откажусь от нее. Мне нужна внучка Хэрварда, чтобы рожала мне сыновей, чтобы мой род породнился с великим повстанцем, и я не уступлю ее этому счастливчику Эдгару. Хватит с него и дочери короля.

Однако мрачное настроение не покидало меня все то время пока мы ехали к Ньюторпу. Дорога тут была вполне приличной — твердая насыпь, с водоотводными канавами для вод фэнов. Альрик вообще слыл рачительным хозяином. Как и его Элдра. Я увидел их обоих, встречающих нас на крыльце усадьбы. Отовсюду уже неслись запахи стряпни, и у меня после той жалкой баланды, какую мы ели в Тауэр Вейк, даже слюнки потекли. В усадьбе везде чувствовался порядок и забота. Двор расчищен от грязи и посыпан песком, столбики крыльца совсем новые, с замысловатой резьбой, а в доме гудит жарко разведенное в очагах пламя, глинобитный пол подметен, а на уложенных на козлы столешницах расстелено алое сукно. Элдра приветливо встретила всех, улыбалась. Слуги выставляли кушанья: кровяные колбасы, оленину, несколько видов сыра, паштеты, караваи хлеба, всякие соленья и, конечно же, эль, темный пенистый эль.

Я занял свое место за столом и велел кравчему налить полный кубок. Пил и глядел на Эдгара. Тот был весел, приветлив со всеми, но все равно оглядывался на отдаленный конец зала, где за вышитой занавеской скрылась с хозяйкой Гита. Элдра вскоре вернулась — как добрая госпожа она не могла оставлять гостей надолго. Ее дело — следить, чтобы ни у кого не было ни в чем недостатка, но она все терлась подле Альрика, а этот телок глядел на нее влюбленными глазами и норовил приобнять да усадить рядом. Элдра смеялась и уворачивалась, но нас не проведешь — наверняка еще до нашего прибытия они улучили момент, чтобы утолить голод друг в друге.

Конопатому Альрику повезло с женой. Невысокая, но ладненькая, с темно-русыми косами, свисавшими из под белоснежной головной повязки замужней женщины, она была очень привлекательна. Хотел бы, чтобы и у меня в Фелинге была такая же веселая, хозяйственная жена. Настоящая жена, которая имела бы право носить ключи госпожи у пояса, какими пока все еще владела моя мать.

Когда появилась Гита, я больше не думал об Элдре. Жена Альрика дала ей переодеться в одно из своих одеяний, из сукна песочного цвета. До этого я видел Гиту только в широких темных одеждах наподобие монашеских. Сейчас же она показалась мне такой светлой, легкой. У ворота ее платье было украшено коричневой вышивкой, а ее светлые распущенные волосы стекали по спине, как блестящее серебро, красиво стянутые вокруг лба тесьмой с узором. Дух захватывало, настолько она мне показалась красивой. Я видел, как она о чем-то переговорила с Элдрой, как они рассмеялись. И тогда я окликнул ее, сделал жест, предлагая занять место подле меня, она пожала плечами, улыбнулась, но пошла за Элдрой и села между ней и старым Торкелем. Услужливо подложила старику каши в миску. А как раз напротив нее сидел Эдгар. Этот волк не сводил с нее глаз, был серьезен, только судорожно глотнул, когда она робко улыбнулась ему.

Я же злился. Наверное, поэтому и пил так много. Замечал, что гости в Ньюторп все пребывают. Приехал толстый Бранд, стал что-то объяснять Эдгару, говорить о самоуправстве Ансельма, который в каждую саксонскую усадьбу послал людей и следил, чтобы никто не смел примкнуть к восставшим. Не смел — ха! Этот боров отлично знал, что у них была возможность перерезать глотки воинам Ансельма, но нет же, они не желали кровопролития, послали выборных к аббату, желая уладить дело миром. Словно это было еще возможно. Трусливые псы!

Я вновь пил. У меня начало шуметь в голове, но от этого словно бы стало легче. И все же весело мне не было. Ко мне подсел Утрэд, рассказывал, как ему удалось тогда прокрасться сквозь лагерь Ансельма, как он спешил, пробираясь по дороге из фэнов, бежал так, что почти не зяб в мокрой одежде. А потом неожиданно встретил Эдгара с его людьми, и ему дали теплую одежду, горячее питье, лошадь, а потом он повел всех прямой дорогой к Тауэр Вейк. Я слушал Утрэда, пил с ним, чокаясь так, что эль выливался из чаш, стекал по пальцам. Или это было вино… темное, сладкое. У меня кружилась голова, в ушах стоял гул. Я грыз олений окорок, давился им. В какой-то миг различил лицо отца Мартина подле себя. Схватил священника за бороду, силился сказать, что не сбеги он.… Вот тогда бы Гита Вейк была бы уже моей, и я бы ни сидел с ней сейчас за столом, а на правах мужа и господина, мял ее нежную плоть, ощущал бы ртом вкус ее кожи… познал бы жар ее лона…

Я не знаю о чем я подумал, а что сказал вслух священнику. То ли он оттолкнул меня, то ли я сам упал лицом на стол… в мягкий соус, которым был залит стоявший передо мной окорок.

…В какой-то миг я пришел в себя. Еще плохо соображая, поднял голову, отодрал голову от жаркого, в котором лежал. Кто-то тут же убрал от меня блюдо, кто-то пытался помочь встать, поддерживал под локоть. Я оттолкнул услужливую руку, огляделся. В зале было уже полутемно, пламя в очагах догорело, лишь кое-где по обугленным поленьям все еще пробегали язычки пламени. И в этом неровном свете я различил утомленных челядинцев Альрика, убиравших со стола остатки трапезы, вытиравших пучками соломы столешницу. Самих хозяев в зале не было, но многие гости, как и я, позасыпали за столом. Кто прикорнул, растянувшись на скамьях, кого-то слуги укладывали на соломе вдоль бревенчатых стен. Меж ними лежали и огромные миролюбивые волкодавы Альрика. Я заметил Утрэда, спавшего, обняв такое вот лохматое чудище. Увидел и отца Мартина, узнал его по темной рясе с крестом на груди, слабо светлевшем в отблесках огня. Священник спал среди прочих на соломе, удобно устроив голову на толстом брюхе Бранда, и ему даже не мешал громогласный храп тана. Я вспомнил, о чем говорил отцу Мартину. Если бы он не ушел из Тауэр Вейк, то Гита была бы моей… Гита. Где она?

В голове у меня гудело. Я потряс ею, борясь с мучительным похмельем. Заметил прислужника, сливавшего из кубков остатки эля в одну чашу, и когда тот хотел выпить, успел выхватить ее у него. Но едва стал пить, как увидел Гиту… Увидел их.

Странно, что я их не заметил сразу. Они сидели на прежних местах, недалеко от очага и я видел их силуэты, чуть склоненные друг к дружке через столешницу. Они разговаривали и, казалось, не замечали ни меня, ни слуг, вообще никого. Я не мог разобрать о чем они говорили, лишь через гул в голове слабо улавливал их голоса. Но вот Гита протянула руку через столешницу и Эдгар поймал ее, страстно поцеловал. Он не отпускал девушку, смотрел на нее. Она на него. Я видел ее нежный профиль на фоне огня, видел эту блестящую волну волос, стекавшую по спине, по плечам… Я смотрел на нее и не мог насмотреться. И, понимая, что теряю ее, я хотел выть.

Но в горле моем словно вспух ком, я лишь хрипел, а силуэт Гиты словно таял, расплываясь в мутной, блестящей мгле. Слезы. Я был пьян. Я был несчастен. И слезы заливали мои глаза, лицо… Я еле смог различить, как она поднялась… они поднялись, как он обошел стол и их тени слились в одно… обнялись. Даже эта короткая ласка превращала их в единое существо.

Я сидел, как остолоп, видел, как мой ненавистный враг, этот Эдгар, счастливчик Эдгар, уводит Гиту, как они поднялись по лестнице и вошли в какой-то покой. Слабо стукнула дверь.

Я вздрогнул, но остался сидеть. Как долго? Я не ведал.

Кто-то вновь брал меня под локоть.

— Благородный Хорса, давайте я вам помогу. Извольте встать, я вас отведу, соломки взобью…

Итак, я буду спать среди собак и пьяных. Я — герой осады Тауэр Вейк, не щадивший даже жизни собственного сына. А она… А он… Почему все достается ему?

И я взревел.

Испуганный слуга так и отскочил.

Я встал, наваливаясь на столешницу, стал перелазить через нее.

— Все дьяволы преисподней!

Я искал свою секиру. Где она? Ее не было рядом. Но не беда — на стенах среди охотничьих трофеев там и сям висели скрещенные копья и боевые палицы. А там, у очага, мерцает лезвие старинного обоюдоострого топора. Я кинулся к нему, топтался прямо по спавшим под стеной, спотыкался. Похоже я наступил на благородного Бранда сына Орма. Он хрюкнул, стал подниматься.

— Белый дракон! Белый дракон! — вопил со сна, отталкивая меня.

Я все же сорвал топор со стены. Отпихнул цепляющегося за мои колени Бранда, мельком заметил перепуганное лицо отца Мартина. Кто-то из челядинцев пытался удержать меня, вырвать оружие.

Я ревел и так размахивал топором, что они поспешили отскочить. Залаяла какая-то собака. Я же ни на что не обращал внимания, спотыкаясь и расталкивая пытавшихся меня удержать, кинулся туда, где на верхнюю галерею вела лестница. Падал на ней, цеплялся за перила.

Наверху я вихрем пронесся по галерее к той самой двери, толкнул ее и навалился всем телом. Дверь была заперта изнутри.

— Эдгар! Открывай, нормандский пес! Открывай или я вышибу дверь и размажу топором твою проклятую стриженую голову.

Я с размаху всадил лезвие топора в доски и ощутил, как задрожало древко в моих руках и удар отозвался до плеч.

— Открывай, подлый соблазнитель саксонских невест!

На меня сзади навалились, кричали. Я расшвыривал их, как вепрь разбрасывает собак на охоте. Вновь и вновь вонзал топор в доски двери. Краем глаза увидел появившегося на галерее Альрика, на ходу накидывавшего тунику. Снизу по лестнице огромной тушей поднимался Бранд. Но мне было не до них. Я вновь ударил. Лезвие вошло в доски, полетели щепы. Я не успел его вырвать, когда Альрик сзади набросился на меня. И Утрэд откуда-то появился, повис на плечах.

И в этот миг дверь распахнулась. Я увидел Эдгара раздетого по пояс и с мечом в руках.

— Какого дьявола, Хорса!

— Какого дьявола? Да отпустите меня! Я должен размозжить голову этому паскуднику, соблазнившего принадлежавшую мне девицу.

Меня по-прежнему держали, но настала тишина. Я слышал клекот в собственной груди. Глядел на Эдгара и, обладай мой взгляд смертоносной силой, от него не осталось бы и тени. Как же я его ненавидел! Ненавидел эти узкие синие глаза, эту прядь волос на лбу, этот надменный подбородок. Я видел мускулы его груди, рук и испытывал почти волчье желание впиться в них зубами, загрызть его.

— Проклятье! Отпустите меня. Дайте нам скрестить оружие, мне и этому норманнскому лизоблюду.

Я все же вырвался. Эдгар крепче сжал меч, но с места не сошел. И я не напал на него. Ибо в этот момент увидел Гиту. Она сидела на ложе за его спиной, испуганная, с разметавшимися волосами, прижимая к груди меховое одеяло.

— Видите? — я всем указал на нее. — Эта девица обещалась мне. Она сама сказала, что если бы в Тауэр Вейк был священник, то он бы обвенчал нас. А этот пес выкупил права на нее и теперь обесчестил. И я убью его.

Я перехватил поудобнее древко секиры. Даже зубами скрипел от злости.

— Леди Гита дала тебе слово? — тихо, но с яростью спросил Эдгар.

— Нет! — вдруг вскрикнула Гита. — Это был лишь миг, чтобы избавиться от Ансельма. Нет, нет, нет!

И она зарыдала, упав на постель, накрывшись одеялом.

Эдгар вышел и закрыл за собой дверь.

— Ты хочешь биться за нее, Хорса? Изволь. Но только тогда, когда ты не будешь пьян. И когда объяснишь на каком основании предъявляешь права на Гиту Вейк.

На нас смотрели и молчали. Я разозлился.

— Да, уж ты-то конечно считаешь, что имеешь на нее право. Ха! Опекун, который тут же увлек свою подопечную на ложе разврата. Мало тебе, что обручен с Бэртрадой Нормандской, ты возжелал еще и потешить плоть с внучкой самого Хэрварда. Ты ее обесславил, пес! Нидеринг!

Несмотря на ночь, вокруг нас уже собралось немало людей. Кто спрашивал, что случилось, кто уже понял. Но едва я произнес это старое саксонское проклятие, вмиг все смолкли.

Я видел, как заходили желваки на щеках Эдгара. Но он сдержался.

— Никогда, даже на исповеди, я не сознаюсь, что удержало сейчас мою руку поразить тебя, Хорса. Это дело прошлое. Это связь между нами, какую я проклинаю, но вынужден терпеть. А что до твоих прав на Гиту… Только ее слово решит, кого из нас она изберет. И как ты… как все вы поняли, она уже сделала свой выбор. Я не неволил ее. По собственному желанию и по доброй воле она отдала предпочтение мне, а не тебе, Хорса из Фелинга.

— Я бы не бесславил ее, — прохрипел я, униженный его словами о выборе самой Гиты. — Я бы сделал ее своей хозяйкой.

— Да, в доме, где уже есть три хозяйки. Датские жены — не так ли? Хотела ли леди Гита жить среди них?

— Датская жена — это наш старинный уважаемый обычай в Денло. Никто не вправе высказать мужчине, что он берет в дом женщину по старому закону отцов. А с леди Гитой я был даже готов обвенчаться. Однако теперь… Теперь мне не нужна обесчещенная тобой девка.

Я даже плюнул в сторону закрытой двери. Сейчас я ненавидел эту распутницу. Ненавидел за предпочтение оказанное Эдгару, а не мне. И уж я-то постараюсь, чтобы о ее бесчестье стало известно по всему Норфолку.

С силой вогнав секиру в каком-нибудь дюйме от головы шерифа, я повернулся и пошел прочь, расталкивая собравшихся. Внизу я велел подать эля и поднял чашу за худую славу последней из рода великого Хэрварда.

Стоя у перил галереи Эдгар наблюдал за тем, как я пью.

— Ты упомянул старый закон, Хорса. Что ж, пусть я и обручен с нормандкой, но отныне по старому датскому закону леди Гита станет моей женой. И пусть никто не смеет упрекнуть меня, что я оказывал непочтение той, которую избрал по велению сердца. Все слышали, что я сказал!

Он повернулся и вошел в покой. К ней. Хлопнул дверью.

Люди вокруг переговаривались. Постепенно стали расходиться. Старый закон о датской жене — они это сразу восприняли. Порой в Денло датские жены имели больше власти и почета, чем венчанные супруги. И я сглупил, сам подсказав Эдгару этот выход. Но все же было нечто, что сулило мне утешение. Там, за морем, жила другая. Дочь короля. И Эдгар был связан с ней нерушимыми узами.

— Дьяволово семя! — буркнул я, ухмыляясь. — Посмотрим, что на все это скажет Бэртрада Нормандская.