Торжества по поводу введения Чарльза Брэндона в титул герцога Саффолкского не получились особо пышными из-за горя, постигшего королевскую семью, после того как Катерина Арагонская неожиданно разрешилась на пятом месяце мертворожденным ребенком мужского пола. И все же, если король и королева переживали свое горе, то для придворных очередная неудача августейшей четы стала уже делом привычным. Обычные показные соболезнования, злословия по углам, праздная болтовня о том, как повлияет сие событие на отношение Генриха к супруге... Но это не являлось основной темой для бесед при дворе. Возвышение Чарльза Брэндона волновало умы куда как сильнее.

Итак, нетитулованный дворянин, герой французской кампании, придворный интриган и друг короля, о котором ещё недавно говорили, что он поплатится головой из-за скандальной истории с принцессой Мэри, теперь стал его светлостью герцогом Саффолком и, по сути, правителем всех территорий Восточной Англии. Ах, сколько же теперь нашлось у него почитателей и сторонников, сколько желающих заручиться его благосклонностью и дружбой! Даже старая родовитая знать Англии – Говарды, Стаффорды, Перси, хотя и шокированные тем, что выскочка Брэндон стал им ровней, все же поспешили первыми поздравить его. Бекингем ездил с ним на соколиную охоту, Перси прислал ему дорогие подарки, Норфолк и Суррей вообще не отходили от него и постоянно подталкивали его к вопросу о помолвке с их родственницей леди Лизл.

А королева Катерина, бледная, болезненная и печальная, лежала в своих затемненных покоях, много молилась, лила слезы, выслушивала утешения и наставления святых отцов, которые теперь составляли большинство её свиты. Усылала она их только тогда, когда ей сообщали о визите короля, тут же начиная суетиться, требуя расчесать и нарумянить себя.

Генрих часто навещал жену. Вот и теперь он взял её вялую, влажную руку своими сильными толстопалыми ладонями, участливо спрашивая:

– Как вы себя чувствуете сегодня, Кэт?

– Уже лучше, государь. Скоро я совсем поправлюсь, и тогда мы сможем попробовать ещё. Конечно, то, что случилось, произошло исключительно по воле Божьей. Господь просто испытывает нас... наши чувства. Но рано или поздно он снизойдет к нашим мольбам, и я подарю вам маленького Тюдора.

Катерина говорила эти слова с некоторой запальчивостью. Её Энри должен поверить ей, иначе... Она уже знала, что кое-кто говорит о возможности их развода, но верила, что такой богобоязненный и щепетильный в вопросах чести человек, как её супруг, не решится на столь позорный шаг. И она жадно ловила его взгляды, а Генрих мягко улыбался ей, жалел... А сам думал о Бесси, надоевшей, неряшливой, глупой, но так легко переносящую свою беременность. Вот кто родит ему сына – Генрих в этом не сомневался. Теперь-то он понимал, что это не по его вине их с Катериной все время преследуют неудачи. И все же она его жена – стареющая, слабая, не способная доносить до конца ни одну беременность. Женщина, с которой он связан навеки, если, конечно... Мысль о разводе ужасала его. Это стало бы позором, пятном на фамильном гербе Тюдоров. Нет, он не хочет этого! И жалеет Катерину, хотя как он считал, жалеть-то надлежит именно его.

Королева увидела на его лице это выражение потаенной обиды и гнева, и от сознания, что та, другая, легко переносит свое положение, ей стало страшно, горько, захотелось плакать. Чтобы отвлечься, она справилась о новом герцоге Саффолке.

– Он шлет тебе свои изъявления сочувствия, – отвечал король. – Сейчас он самая популярная особа при моем дворе. Недаром надменные Говарды так стремятся породниться с ним.

– Помолвка с Элизабет Лизл? – спросила Катерина. – Этот союз, говорят, уже стал притчей во языцех. А Брэндон что, упрямится? Ведь породниться с Говардами – такая честь...

Генрих и сам отлично видел, что для укрепления позиций Саффолка при дворе ему был бы очень полезен этот союз. Почему же такой политик, как Брэндон, не поймет этого? Не оттого ли, что все ещё влюблен в его сестру Мэри? Ведь Генрих нет-нет, да замечал в глазах Чарльза какую-то потаенную грусть, как и замечал, с какой жадностью вслушивается Брэндон в новости из-за моря. Глупец! Мэри Английская не для него, она королева Франции. Как можно настолько забыться, чтобы продолжать мечтать о неосуществимом? Разве и так Генрих не проявил милость, позволив им проститься? Как вообще можно увлечься женщиной настолько, чтобы забыть о своем долге, сделать из своих амурных похождений скандал? Увы, Генрих ещё не знал, что и ему однажды придется испить эту чашу до дна, и из-за прекрасных глаз женщины стать предметом шуток и пересудов по всей Европе...

Сейчас же он с силой хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.

– Саффолк обручится с Элизабет Лизл – это дело решенное. Правда, невеста ещё совсем дитя, ей нети одиннадцати лет. Худенький нескладеныш – ни красавица, ни дурнушка. Но однажды она расцветет и ещё родит славному Чарльзу немало крепких мальчуганов...

Он осекся. Да, у Брэндона, у которого и так уже есть дети, есть шанс сделать ещё пару-тройку здоровых парней. А вот он... Генрих посмотрел в напряженное, некрасивое лицо королевы. Ему было жаль её, но одновременно он злился. И почему это рождение ребенка, самое обычное дело для любой женщины, является такой трудноисполнимой задачей для коронованных особ? И ещё он вспомнил о письме своего посла графа Вустера с извещением, что его сестре Мэри так и не удалось зачать от Людовика. Чего она там тянет? Ей надо быть поласковее с Валуа... пособлазнительнее. Ведь этот петух и так стар, его время на исходе.

Генрих встал, поцеловав жену в щеку.

– Отдыхайте, душечка. А я пойду ещё раз просмотрю корреспонденцию.

У себя в кабинете он вновь перечитал послание графа Вустера. Тот писал, что Мэри все почитают и любят, а Людовик просто воспрял в её присутствии, называет королеву своим самым дорогим сокровищем, восхищается её райской красотой. Генрих хмыкнул: одного восхищения в деле зачатия престолонаследника мало. А тут ещё эта приписка – дескать, Мэри напоминает августейшему брату о его клятве. Какова наглость! Ей не о Брэндоне надо думать, а о своем троне и о том, чтобы удержаться на нем... после смерти Людовика, которая, что там таиться, уже не за горами.

Король решил пойти к Вулси. Вот кто всегда умеет найти выход в щекотливой ситуации. Он-то наверняка что-нибудь посоветует.

Рабочий покой канцлера-епископа был весь увешан коврами. При дворе знали, как Вулси любит ковры и скупает их по всему свету. В его кабинете их разве что на потолке не было, и от этого рабочее помещение канцлера выглядело особенно пышным, уютным, хотя и излишне пестрым, демонстрируя показную чрезмерную роскошь, на которую так падок был выходец из низов, «мясницкая дворняжка» короля. Но в этом изобилии скрывался и свой расчет: ковры здесь служили своеобразной звукоизоляцией, создавая покой и тишину, заглушая шум от переполненного людьми дворца.

Огромный стол канцлера был завален бумагами: папками с депешами, свитками, толстыми фолиантами по юриспруденции, законоведению, истории и экономике. Сам епископ Вулси сидел, зарывшись в них с головой. Его секретарю Кромуэлю пришлось даже окликнуть патрона, когда он ввёл короля. Генрих, как обычно, вошел к своему канцлеру безо всяких церемоний, плюхнувшись в кресло у камина, широко раскидывая ноги. Поглядывая на Кромуэля, подающего ему подогретое вино, король с интересом наблюдал, как меняется лицо канцлера: задумчивое, словно отрешенное ещё минуту назад, оно стало любезным, угодливым и внимательным.

– Я в вашем распоряжении, государь.

Жестом выслав Кромуэля, Вулси с поклоном приблизился к королю. Генрих протянул ему свиток, который канцлер быстро пробежал глазами.

– У милорда Вустера деловой, но несколько сухой стиль. Королева Мэри пишет более живо.

– Что? Она писала тебе? И, готов поручиться, наверняка о Чарльзе!

– Да. Не осмелится же она писать об этом августейшему брату? А я... гм, гм... я как бы её поверенный, друг. Она доверяет мне, и просит в письме сохранить герцога Саффолка для нее, даже отправить его на предстоящую коронацию и турнир во Францию. Осмелюсь заметить, государь, ваша сестра оказалась весьма постоянна в своих привязанностях. И это несмотря на то, что её окружают самые блестящие французские вельможи: Франциск Ангулемский, Бурбон, Флеранж, Монморанси...

– К черту её привязанности! – рявкнул король. – Она должна думать не о молодых повесах, а о том, чтобы угодить супругу.

– Она и угождает. Людовик Двенадцатый в восторге от нее. Другое дело, что он, возможно, уже просто не в силах посеять в лоне молодой жены свое семя.

Генрих раздраженно отставил бокал.

– И что же нам в таком случае делать? Ведь если старик Луи отправится в преисподнюю до того, как Мэри понесет, то корона достанется этому задиристому молодчику Ангулему, а он только и помышляет о войнах и походах!

– И о женщинах, осмелюсь заметить.

Генрих искоса взглянул на канцлера и усмехнулся.

– Да, он известный греховодник. Потаскуха в штанах! Что ты так смотришь? Да, я знаю, что он так и вьется вокруг нашей сестры, но не думаешь ли ты, что он женится на ней, разведясь со своей законной супругой? Хотя – клянусь преисподней! – вот было бы славно! Ведь развелся же сам Валуа с болезненной, некрасивой Жанной Французской ради мадам Анны Бретонской, очаровательной вдовы своего предшественника? И Франциск... Я был бы не прочь обсудить с ним этот вопрос.

Вулси улыбнулся.

– Мой повелитель, не кажется ли вам, что мы сейчас делим шкуру неубитого медведя? Король Людовик Двенадцатый ещё жив, а герцог Ангулемский – супруг его дочери, которую регулярно, хотя и по приказу, но посещает в её опочивальне. Принцесса Клодия – дочь очень популярного во Франции короля, и развод с ней принес бы Ангулему немалые проблемы. Да и его мать, которую он весьма почитает, не допустит, чтобы воцарение её сына началось с такого скандала.

Генрих беспокойно заерзал в кресле. Развод... Скандал... Эти мысли порой и ему самому приходили в голову и, надо признаться, ужасали. И вдруг король сказал:

– А если мы дадим Мэри указание... Пошлем тайное послание, что мы не будем в гневе, ежели она благосклонно примет ухаживания Франциска? Я слышал, что страсть частенько туманит ему голову, а наша Мэри, что там говорить, настоящая красавица. Так не все ли равно, от кого она забеременеет: от старого мужа или молодого Франциска? Главное, чтобы её пузо обеспечило ей право на трон!

Вулси задумчиво потер пухлый подбородок.

– В том, что вы сказали, государь, есть свой резон. Но есть и свои «но». Во-первых, если подобное послание к королеве Франции попадет в чужие руки, а мы не должны исключать подобную возможность, то это опорочит саму королеву и рассорит нас с Людовиком. Во-вторых, герцог Франциск, сколь бы он не славился своим сладострастием, далеко не глуп, очень честолюбив и сам может сообразить, во что выльется его любовная связь с королевой. Захочет ли он потерять корону ради сомнительного удовольствия видеть на троне своего бастарда?

– Ты рассуждаешь, как мужчина в летах, – заметил с лукавой усмешкой король, – как государственный муж, и забываешь, сколь сильны могут быть страсти юности.

Вулси подавил улыбку. Его король сам, будучи очень молодым, мог увлечься кем-либо. Но ведь он не позволяет себе этого, всегда ставит во главе угла государственные интересы. Почему же он считает Франциска настолько глупее себя?

Ах, знал бы мудрый Вулси, что именно страсти порой сильнее, чем что-либо, влияют на политику, и что именно Генрих VIII однажды...

А пока Вулси, взяв с подноса один из своих любимейших апельсинов и привычно втянув его аромат, невозмутимо продолжил:

– У мсье Ангулема весьма мудрые советники, одна его честолюбивая матушка чего стоит. И, наконец, касательно самой Мэри Тюдор: она девушка своевольная, гордая, мы не ведаем, насколько сильны её симпатии к Франциску, чтобы судить, согласится ли она впустить его к себе под одеяло. А вот в отношении её чувств к милорду Саффолку мы можем быть абсолютно уверены.

Золотистые брови Генриха удивленно поползли к подвитой челке.

– Как тебя понимать, Вулси?

Тот вернулся к столу, порылся среди бумаг и свитков и взял один из них.

– Я тут составлял список рыцарей, которые выступят за честь Англии на большом турнире в Париже, приуроченном к коронации. И имя герцога Саффолка значится у меня одним из первых.

– Да, он отменный боец, но...

Генрих сделал паузу, не сводя глаз с Вулси. Тот улыбался.

– Думаю, мы совершим доброе дело, если сведем два жаждущих друг друга любящих существа. И Чарльз Брэндон будет вполне в состоянии управиться там, где не под силу старому Валуа.

Генрих все понял и неожиданно покраснел. Дело касалось его сестры, и ему был неприятен тот холодный циничный тон, которым обсуждал этот вопрос его канцлер. Генриху даже вдруг стало жарко в его дорогой, опушенной мехом накидке, он отбросил её тяжелые полы и рванул шнуровку на камзоле у ворота.

– Столько приложено усилий, чтобы оградить их друг от друга... – пробормотал он. – К тому же Брэндон не дурак, и сразу поймёт – если Мэри понесет от него, она будет для него навсегда потеряна.

– Она и так для него потеряна, – улыбнулся Вулси. – Он ведь ничего не ведает об обещании, на основе которого Мэри согласилась стать женой Людовика. К тому же, милорд Саффолк ваш преданный слуга, всем, что он имеет, он обязан исключительно вашему величеству, так неужели он откажет своему монарху в подобной услуге? Очень приятной услуге, отмечу. Ведь как иначе он сможет соединиться с Мэри Тюдор, насладиться её любовью, как не под видом вашего посла, тайного поверенного, которому велено исполнить столь приятную миссию?

Вулси заметил, что королю неловко от прямоты его речей, и тут же постарался сгладить это неприятное впечатление. Брэндону придется обсудить с Людовиком множество дипломатических вопросов, кои позволят ему остаться в качестве официального посла при дворе: уговорить французского короля войти с Генрихом в коалицию против Фердинанда Арагонского, чтобы воевать за Наварру, а из Наварры послать войска на Кастилию, наследство Катерины, так как королева имеет право на Кастильскую корону. Конечно, надо ещё выставить Людовику условие, чтобы он не вмешивался в дела регентши Шотландии, сестры Генриха Маргарет, ибо Франция извечно стремилась оказать давление на Англию через её северного неспокойного соседа – Шотландию. Для этого необходимо, чтобы на него повлияла его молодая жена-англичанка, и никто так не введет её в курс всех дел, как её возлюбленный Брэндон. Да, именно Чарльза Брэндона, герцога Саффолкского, следует послать во Францию в качестве посла. При этом Вустера следует отозвать – слишком он педантичен и щепетилен, чтобы достойным образом свести королеву и Чарльза, зато следует укрепить позиции во Франции Томаса Болейна, человека услужливого и готового на все ради воли своего короля. К тому же его младшая дочь Анна – приближенная Мэри, и им вместе легче будет это устроить.

Вулси намеренно выделил фамилию Болейн. Ибо он уже знал, что Генрих, разочаровавшись в Бесси Блаунт, очень много внимания уделяет старшей дочери Болейна – синеокой красавице Мэри. Симпатия короля к ней была настолько явной, что, несмотря на то, что дело пока не шло дальше галантных ухаживаний, все понимали, к чему это может привести. И сейчас, говоря о Болейнах, Вулси добился желаемой реакции: Генрих подобрел, мечтательно заулыбался. Конечно, Болейны. – они справятся! Как справится и сам Чарльз. Он, Генрих, даже окажет другу услугу, соединив с возлюбленной. А дальше... Конечно, поручение это щекотливое, даже опасное, что там говорить, однако, черт возьми, будет даже забавно, когда на троне гордецов французов окажется бастард славного парня из Саффолкшира!

Вулси выглядел довольным. Ему опять удалось выставить свои планы так, словно они были желанием самого Генриха, и король ушел веселым, лишь у порога, чуть сконфузившись, попросил своего верного Томаса Вулси лично объяснить ситуацию герцогу Саффолку. Ибо, хотя Генрих и был на короткой ноге с Чарльзом, но все же у него язык не повернется приказать тому сделать своей сестре бастарда.

Вулси это понимал и справился отлично, изобразив перед Брэндоном все так, будто у него нет иного выхода. Чарльз был поражен, более того, возмущен. Несмотря на весь свой цинизм и рассудочность, он любил Мэри Тюдор чистой, возвышенной любовью, а из него собирались сделать потомственного самца, сеющего свое семя там, где это не удалось законному производителю! Это было унизительно... и для него, и для Мэри. Но Вулси умел убеждать. Разве не соблазнительно это для самого Брэндона? Ему ведь предлагают то, чего он сам страстно желает – соединиться с любимой женщиной, и именно тогда, когда, казалось бы, на это утеряны все надежды. Потом, ведь не обязательно Мэри забеременеет, а у него будет возможность встречаться с ней, целовать её, наслаждаться... Конечно, это будет опасно, ибо Брэндон должен понимать, чем это грозит. И в то же время, разве эта опасность не придаст особую остроту их любви? Ведь Брэндон рисковал и раньше ради своей безумной страсти к Мэри Тюдор, отчего же колеблется сейчас, когда сам король дает свое «добро» на их любовь? И если что-то, упаси Боже, раскроется, то Генрих как король постарается выручить своего посла как неприкосновенное лицо при дворе иноземного правителя. А Мэри королева, она выше подозрений и так.

Но Брэндон не был настолько наивен, чтобы не сообразить, что лезвие меча во Франции не менее острое, чем топор палача на его родине. Другое дело, что он и в самом деле сможет встретиться с Мэри, заняться с ней любовью... а этого Брэндон хотел безумно. Он ведь тосковал по ней, мечтал, страдал... он хотел её настолько, что воспоминания об их кратких ласках и объятиях вызывали у него боль. Малышка Мэри – своевольная, соблазнительная, страстная, почти умоляющая любить её... И разве сам он ранее не предлагал ей, что, когда она станет женой Людовика, они наконец-то удовлетворят свою страсть? И Брэндон дал себя уговорить. Для всех он ехал во Францию в качестве посла, главы рыцарей, отправляющихся на коронацию и турнир. Собрались они и выехали столь спешно, что опять его помолвка с леди Лизл откладывалась на неопределенный срок.

Брэндон торопился. Едва английские корабли причалили в Кале, и рыцари собрали свое снаряжение, как он велел им тут же садиться на коней и скакать в Париж. На то, что морское путешествие сказалось на многих из них неблагоприятно, он не обращал внимания, каждая задержка в пути выводила его из себя. Когда ночь застигла их в дороге, и им пришлось сделать остановку в Амьене, его спутники просто попадали с коней от усталости. Брэндон же не находил себе покоя и едва ли сомкнул глаза до рассвета. Вскоре он увидит Мэри... Как это будет, смогут ли они встретиться наедине, смогут ли предаться той упоительной страсти, о которой он так грезил? Теперь герцог почти благодарил судьбу за то, что на него возложено подобное поручение. Но теперь Чарльза волновали и совсем иные мысли. Он ведь получал так мало вестей о своей любимой, только общеизвестные сведения: она стала женой Людовика, преобразила его двор, супруг любит её, французы восхищаются ею... Не изменили ли саму Мэри все эти события? Любит ли она его по-прежнему?

Нет, он решительно не находил себе места. А утром, поглядев на помятых, не успевших отдохнуть спутников, Чарльз понял, что не может представить их ко двору в подобном состоянии. И он решился – вызвал маркиза Дорсета, велев тому заняться свитой, привести её в порядок и неспешным маршем двигаться в столицу: Он же выезжает немедленно. У него есть тайное поручение к послу Томасу Болейну, поэтому Дорсету не желательно афишировать отъезд главы делегации: для всех он должен просто отлучиться на время, чтобы потом незаметно влиться в кортеж английских рыцарей.

Выбрав лучшую из лошадей, Брэндон вскочил в седло и поскакал в Париж. Он несся, мчался, летел!.. Ехал к своей милой, которую не видел целую вечность – месяц и несколько дней. Вскоре они встретятся, а там будь, что будет!

За два часа он проскакал без остановки более двадцати лье. Ноги его лошади стали дрожать, бока взмылились, пена летела клочьями. По пути Брэндон потерял шляпу, где-то зацепившись, порвал рукав, и когда он въехал в предместье Парижа, вид его отнюдь не соответствовал внешности знатного английского лорда. Но кошелек его был полон и, щедро раздавая монеты, он быстро отыскал улицу Нонендьер, где располагалась резиденция английского посла Томаса Болейна.

К счастью, Болейн оказался дома. Брэндон увидел его во дворе, следившим за разгрузкой мебели. У Болейна имелось невинное хобби – он просто обожал редкостную, дорогую обстановку, и сейчас внимательно наблюдал, как с фур сгружали резные поставцы, стулья с изогнутыми ножками, лакированные бюро с множеством замысловатых ящиков. Настроение у него было самое благодушное, когда он заметил растрепанного всадника на измученной, едва не падающей лошади, которого пытались задержать привратники. Болейн узнал его и похолодел. Чарльз Брэндон! Друг Генриха VIII и новоявленный герцог Саффолкский, здесь, в таком виде? Лицо посла удивленно вытянулось, но он поспешил навстречу нежданному гостю и, стянув с головы берет, стал расшаркиваться, стремясь выразить сиятельному герцогу полагающиеся почести.

Брэндон упредил его порыв. Быстро соскочив с лошади, он подхватил сэра Томаса под локоть и увлек к лестнице, ведущей в личные покои посла.

– Тише, прошу вас, никаких имен! Мне необходимо переговорить с вами.

Если Болейн был удивлен встречей, то через полчаса он еле что-то лепетал от изумления. Итак, отныне он первый посол при дворе короля Людовика, и главное, что вменяется ему в обязанности, – стать посредником в щекотливом деле свиданий Брэндона и французской королевы! Он собственными глазами прочел это в приказе, подписанном лично королем Генрихом... В следующий момент Брэндон выхватил у него послание и бросил в камин. Болейн молча наблюдал, как корчится и горит пергамент.

– Если все откроется, со мной во Франции поступят точно так же. В лучшем случае, четвертуют, – только и смог он выдавить из себя, – И любовника королевы также, – многозначительно добавил посол, глядя на Брэндона.

Он не любил этого выскочку, и вовсе не горел желанием ставить себя под угрозу ради его плотских утех. Но приказ короля... Здесь, во Франции, все выглядело несколько иначе.

Может, Брэндон сам все поймет и сошлется на невыполнимость поручения?

Брэндон мысленно прикинул перспективы, высказанные Болейном. Четвертование, конечно, удовольствие ниже среднего. Но ради Мэри он готов рискнуть. Он хотел рисковать, черт побери!

– Сэр Томас, вы думаете, я зря чуть не загнал свою лучшую лошадь? Так вот, я прибыл в Париж инкогнито, раньше своей свиты, чтобы никто не знал, что я здесь. Вы найдете предлог, чтобы встретиться с её величеством и сообщить, что я имею поручение от её брата... что встретиться мы должны тайно... желательно в вашем доме. Ведь не будет ничего предосудительного в том, что королева, англичанка по рождению, посетит поверенного посла короля Генриха? Тогда вы сможете рассчитывать на особую милость Генриха VIII и его канцлера Вулси.

Болейн постепенно успокоился и начал соображать. Да, наверное, он сможет это устроить. Королева пару раз навещала его в доме на улице Нонендьер, и он попробует добиться незапланированной аудиенции у неё, ведь его дочь Анна является приближенной особой её величества...

Все же он был очень растерян. Модный плоский берет Болейн одел неловко, сдвинув на самый затылок, приобретя при этом какой-то потерянный вид. Брэндону даже стало жаль его.

– Успокойтесь, сэр Томас. Ведь я больше вас рискую в этом деле, но поверьте, у меня в этом уже есть кое-какой опыт. Помните, в Хогли, когда вы ворвались ко мне ни свет, ни заря? Так вот, Мэри Тюдор тогда находилась в моей постели, а вы так ничего и не заметили.

Болейн только изумленно захлопал глазами. Брэндону пришлось отвлечь его, задав более обыденные вопросы: например, не желал бы сэр Томас распорядиться, чтобы его гостю дали чистой воды? Не может же новоявленный герцог Саффолк предстать перед королевой Франции в столь неподобающем виде! И если можно, что-нибудь из одежды, ибо его гардероб прибудет только через пару дней. Да, где ему ждать её величество? Желательно, в каком-нибудь укромном месте, где он мог бы незаметно встретиться с королевой. Болейн засуетился, отдавая необходимые распоряжения, в то же время напряженно обдумывая, где устроить Брэндону встречу с королевой? Это уже сложнее. В доме полно слуг, а лишние свидетели совсем ни к чему. Что, если это помещение будет не совсем подобающим? Ах, ничего! Тогда он попросит герцога Саффолка расположиться в заднем помещении дома. По сути, там склад мебели, где посол хранит свою драгоценную мебель – поставцы, замысловатые столики, кушетки, богатые кресла. Конечно, это не соответствует высокому титулу гостя, но если он прибыл инкогнито, то не может же посол предоставить ему свою собственную спальню? А на склад почти никто не заходит, не считая прислуги, которая утром там вытирает пыль...

Уже придя в Ла-Турнель, вызвав дочь и попросив её устроить ему встречу с королевой, Томас Болейн все ещё ломал голову над благовидным предлогом, по которому решился навестить её величество. Ждать ему пришлось довольно долго, но он был даже доволен задержкой. Болейн прикидывал в уме то так, то эдак, что он скажет, потом просто начал жалеть себя. Бедный он, бедный! И угораздило же его попасть меж молотом и наковальней – меж волей двух королей! Ах, эта должность посла, такая почетная и такая неблагодарная. Поневоле он вспомнил испанского представителя дона Карозу при дворе Генриха VIII, который являлся там почти посмешищем всего двора с легкой руки самого короля. Кароза хоть ничем не рисковал, ему же, Болейну, попросту предложили стать сводником. И кого? Дерзкого выскочки Чарльза Брэндона и королевы Франции!..

С самым унылым видом Томас Болейн сидел в прихожей королевы, разглядывая снующих туда-сюда пажей, горничных, камеристок, оживленных и озабоченных какими-то делами в эти дни перед коронацией. Из-за двери покоев королевы порой долетали голоса самой Мэри, герцога Франциска, его сестры, слышался их смех. По обрывкам разговора Болейн понял, что они обсуждают коронационный наряд Мэри. Франциск считался известным знатоком и ценителем мод, Маргарита Алансонская славилась своим вкусом и элегантностью, и молодежь явно не желала прерываться ради неожиданного визита второго посла. Тем более, ещё никто не знал, что уже через день Вустер будет отозван и Болейн займет его место. Рискованное место, как оказалось... И сэр Томас от души пожелал, чтобы королева достаточно охладела к Брэндону, чтобы не кинуться на его зов. Хотя, если слова Чарльза о том, что происходило в Хогли, правда... Увы, Болейн подозревал, что это так. Он слишком хорошо помнил, как Мэри Тюдор бегала за Брэндоном и чуть не сорвала из-за него договор с Людовиком.

Наконец в дверях покоев королевы появилась его дочь Анна, сделав отцу знак войти. Он увидел манекен, на котором, сияя роскошью, висело парадное платье королевы – сочный лиловый бархат, пышные рукава с горностаевой подбивкой, золотое кружево, узорчатые россыпи драгоценных аппликаций, мерцание жемчужных узоров... Вокруг, стоя на коленях, ещё крутились вышивальщицы, пришивая бусины, поправляя тесьму и галуны. Сама королева стояла с Маргаритой и Франциском у ниши окна, все трое смеялись. Завидев кланяющегося Болейна, королева с видимой неохотой отделилась от веселой компании и, усевшись в высокое, похожее на трон, кресло («Какие удобные подлокотники», – невольно отметил Болейн}, поставила ноги на низкую скамеечку.

– Я слушаю вас, сэр Томас.

Он начал неловко мямлить, что, дескать, хочет преподнести своей соотечественнице-королеве подарок. Нечто из обстановки, но никак не выберет, что именно: есть у него и прелестный столик из лимонного дерева с бесценной круглой столешницей, на которой слои дерева образуют рисунок павлиньего глаза; есть тумбочка из слоновой кости, обложенная позолоченным узором в виде переплетающихся дельфинов; есть подвесной резной шкафчик с прекрасной отделкой из резьбы и металлических арабесок по цветному фону из кожи и бархата. О мебели Болейн мог говорить вдохновенно, как поэт. Глаза королевы глядели на него с легким недоумением, он стал теряться, пролепетав, что будет лучше, если её величество сама прибудет к нему, выберет... Нет, она все ещё не понимает! Действительно, королева недоумевала – с какой стати в самый разгар подготовки к коронации она должна все бросить ради такого несущественного предлога, как самой выбрать подарок? Однако было в несчастном лице Томаса Болейна нечто такое, отчего она догадалась, что все эти разговоры о предметах обстановки не более чем предлог. Послу просто необходимо что-то сообщить ей наедине.

Она мило извинилась перед гостями, жестом отпустив прислугу. В комнате осталась только Анна Болейн, играющая с собачкой. Но сэр Томас по-прежнему нес какую-то околесицу, порой бросал взгляд на Анну и слегка кивал в сторону двери. И Мэри с удивлением поняла, что ему нужно сообщить нечто столь важное, о чем посол не может говорить даже в присутствии собственной дочери. Королеве стало любопытно, и она выслала Анну. Та вышла с обиженным видом и, медленно закрывая дверь, услышала последнюю фразу королевы:

– Продолжайте, сэр Томас. Итак, софа на восточный манер, низенькая и обитая плюшем, напоминающим расцветкой шкуру барса.

Анна Болейн фыркнула. Отец просто бредил в последнее время предметами обстановки. Но королева… Что ей за счастье обсуждать этот вопрос? «Она может назвать что угодно, все будет к её услугам. Ах, наверное, восхитительно быть королевой», – мечтательно подумала юная фрейлина... будущая королева Англии.

А через четверть часа Мэри Английская вышла из своих покоев сама не своя и велела Анне с минимальной свитой сопровождать её вместе с отцом в город. Анна не совсем понимала, что происходит. Конечно, она уже сопровождала королеву в подобных поездках, когда та пару раз отправлялась навестить в особняке Лонгвиля свою дорогую Джейн. Но даже тогда она не была так таинственна и скрытна. Поездка же к послу... чтобы выбрать кое-что из обстановки в подарок... Нет, тут что-то иное. Анна терялась в догадках и вопросительно поглядывала на отца.

Болейн сам был поражен. Двор все время будоражат слухи о нежнейших отношениях, связующих королеву и её «милого зятя», но стоило ему лишь намекнуть о Брэндоне... Какое выражение невероятной радости появилось на её лице, как засияли серебром серые глаза! Невольно Болейн отметил, что отныне благоволение к нему королевы обеспечено, если, конечно, все останется в тайне. Но все же лучше герцогу Саффолку и королеве избрать другое место для своих встреч! Скорей бы Брэндон нашел себе иное пристанище, а не у него под кровлей. Ведь если поползет слушок... И Томас Болейн недоверчиво косился даже на родную дочь.

Когда они приехали, Мэри нетерпеливо выскочила из паланкина.

– Где?.. Где этот шкафчик, тумбочка? Я хочу их видеть.

– Идёмте, я провожу вас, ваше величество.

Дочери он велел подняться к нему в кабинет, ожидать там и никуда не выходить, а сам провел королеву по узкому коридору в задний двор, на ходу прикрикивая на слуг, веля им убираться.

– Видите, вон та дверца, за колодцем...

Мэри нервно сжала его руку.

– Останьтесь здесь... Мне необходимо переговорить с посыльным брата наедине.

Наверное, ей не стоило бежать, но ноги сами несли её, и королева даже приподняла пышные юбки, чтобы те не мешали. Болейн растерянно посмотрел, как стремительно она пересекла двор и исчезла за дверью.

– Конечно же, – буркнул он, – поговорить наедине. Конечно же.

Посол нашел в углу какой-то ящик и уселся под навесом галереи, где его никто не мог видеть. Он понимал, что ожидать... вернее, охранять, ему придется довольно долго.

Мэри, заскочив внутрь, какое-то время неподвижно стояла в полутемном, загороженном мебелью помещении. Кругом были ящики, зачехленные кресла, шкафы, запах стружки и лака...

– Чарльз, – негромко позвала она.

Ответа не было. У неё даже мелькнула мысль, не ловушка ли это? Нет, Болейн слишком услужлив, робок, он не посмеет... И, осторожно придерживая юбку, королева скользнула меж тяжелыми шкафами, обогнув какие-то ящики. Тихо. Она двинулась дальше, задев краем платья высокую подставку, но успела подхватить её до того, как та упала... и в этот миг увидела Брэндона. Он спал.

Скажи кто ранее Чарльзу, что он заснет в момент столь ожидаемой встречи, он бы не поверил. И вот впервые, после ванны, за долгие часы ожидания и томления на него вдруг обрушилась усталость. Низенькая широкая софа с отделкой под мех барса стояла в самом углу, он прилег на неё, даже не снимая сапог, ждал... и неожиданно отключился.

Брэндон спал безмятежно, как ребенок. Голова его была чуть повернута набок, одна рука покоилась на груди, другая простиралась вдоль тела.

Мэри взглянула на него, и сердце рванулось у неё в груди. Она невольно прижала к нему руку, словно пытаясь унять его бешеное биение. Она уже однажды видела Брэндона спящим. В Хогли... И помнила, что за этим последовало. Догадывалась, что может произойти и сейчас – они одни, и никто не знает об этом...

– Чарльз...

Он не проснулся. Его волосы растрепались после ванны, вились непокорной, естественной волной, ресницы, длинные, как у девушки, бросали тени на чуть впалые щеки. В вырезе широкого ворота рубахи виднелась цепочка нательного крестика – такая тонкая на столь мощной шее. Мэри вдруг ощутила почти материнскую нежность к этому сильному мужчине. Улыбаясь, она присела рядом и осторожно убрала прядь волос с его лба, провела пальчиком по широкой линии бровей, скуле, коснулась горла...

Не открывая глаз, он вдруг быстро схватил её руку, сжав так сильно, что она даже испугалась. Потом Мэри увидела его приоткрывшиеся глаза, ещё затуманенные сном, но в следующий миг взгляд его уже запылал.

– Ты!

Он вскочил, притянул её к себе, сжал, обнял, покрывая её лицо, щеки, глаза быстрыми лихорадочными поцелуями. Мэри даже испугалась этого порыва, уперлась в его плечи руками.

– Погоди! Погоди, так нельзя.

Он, все ещё тяжело дыша, разглядывал её. Это была и она и не она. Как сильно она изменилась за столь короткий срок, как повзрослела! Это достоинство во взгляде, эта совсем иная манера говорить, держаться... И одета Мэри была не так, как обычно: богатое, но простого покроя, платье из серого камлота застегнуто на ряд мелких кнопок до самого горла. Незнакомый головной убор, тугим венчиком охватывал её затылок, открывая спереди лишь пробор, со спускающейся сзади темной вуалью, скрывающий её золотистые дивные кудри. В этом одеянии девочка Мэри выглядела строже и солиднее, вот только взгляд... Это узнаваемое, неспокойное пламя в глазах!

Он снова привлек её к себе, нежно, осторожно, словно боясь, что она опять вырвется. Но она не вырывалась. Опустив головку ему на плечо, она притихла в этом почти братском объятии. Но Брэндону не хотелось быть братом. В нем бушевала страсть... которую он должен пока усмирить. Он хорошо знал женщин, и что-то подсказало ему, что даже если Мэри и являлась уже месяц женой Людовика, то в душе оставалась все той же девственницей. Поэтому Чарльз не спешил, понимая, что ей самой надо подготовиться к этому.

Дивно – их связывала такая страсть, нежность, и в то же время эти двое вели сейчас спокойные медленные разговоры. Они тихо беседовали о его новом титуле, о событиях при дворах Англии и Франции, о миссии Брэндона... Конечно, он ни слова не сказал Мэри о своем тайном поручении. Чарльз любил её, искренне желал и хотел думать, что все произошло так только благодаря их любви, а не расчетам канцлера Вулси. И он просто поведал ей, как оставил английскую свиту в Авиньоне, а сам поскакал вперед, желая тайно встретиться с ней, увидеться до того, как это станет невозможно скрывать.

– Ты очень рисковал, – сказала Мэри, нежно потершись щекой о его плечо. «Ты тоже, любовь моя», – подумал он, вслух же произнес:

– Я готов рисковать ради тебя – ты этого стоишь.

И это обычно осторожный Чарльз Брэндон? Нет, это пылкий, страстный возлюбленный, каким она так всегда хотела видеть его. Эти его слова, эта страстная хрипота в голосе возбудили Мэри так, что она вдруг стала дрожать, ещё плохо понимая, отчего. Но Брэндон был опытнее и сразу ощутил это.

Медленно повернув её лицо к себе, он заглянул в её расширенные и сверкающие глаза. Лицо юной королевы было бледным, лишь на скулах выступил румянец. Она понимала, что сейчас случится, видела это по его невероятному взгляду, ощущая даже сквозь одежду жар его тела. Да, сейчас это произойдет. Мэри боялась, но ещё больше хотела этого. Ведь иначе она бы не пришла.

– Любите меня, милорд, – как-то странно, почти умоляюще, приказала она, и Чарльз едва не сошел с ума от этой мольбы, приникнув к её устам.

Это был властный, требовательный поцелуй, он обжег её, заставил забыть обо всем на свете. С этой минуты мир вокруг стал казаться ей иллюзорным. Не было на свете королей, их воли, их приказов, не было опасности и стыда, было только это, сводящее с ума, прикосновение губ, рук, звуков дыхания, пульсации крови.

Брэндону все труднее становилось контролировать свою страсть. И в то же время он старался не спешить, он хотел, чтобы в этот раз, в их первый раз, все было прекрасно, чтобы не было ошибок и сожалений. Он брал её нежно, как девственницу, хотя и не помнил, чтобы его когда-либо так безумно влекло к женщине.

Он был опытным любовником, Мэри – совершенно невинна, но она забыла обо всем, упивалась его лаской. За эти долгие, необыкновенные минуты в его объятиях она испытала десятки самых разных поцелуев, от легких и дразнящих, до глубоких слияний губ, от которых её то нес ураган, то в следующий миг охватывала головокружительная слабость.

Она не заметила, как нежно и быстро смог раздеть её Брэндон, но очень остро ощутила прикосновение его рук к своей обнаженной коже; не заметила, когда он разделся сам, но вид его нагого тела, которое она уже видела однажды, сейчас восхитил её. Особенно в невольном сравнении с Людовиком: никакого свисающего живота, без отвратительных старческих складок – сильный, мужественный, собранный, мускулистый! И это ощущение его губ, кожи, его рук, и его запах, чистый и сладкий, как у ребенка после купания... От природы Мэри была темпераментной женщиной, с горячей кровью Тюдоров. Её ночи со старым мужем не вызывали в ней ничего, даже со своим отвращением к Людовику она свыклась, смирившись с тем, что плотская сторона супружеской жизни просто является самым неприятным её проявлением. Сейчас же... О, сейчас! Она забыла стыд, она уже не контролировала себя, тянулась к любимому, ей было приятно касаться его тела, с трепетом ощущая игру мышц под кожей. Теперь она сама прижималась к нему, страстно, неистово, словно бросая кому-то вызов. И когда он вошел в неё, начав двигаться, она испытала невероятное ощущение, больше, чем могла себе вообразить. Глаза её закрылись, тело покорно задвигалось в унисон с ним, и где-то под сердцем родился стон...

– М-м-м...

Она то как сокол парила в сиянии солнца, то проваливалась в полночную звездную бездну, и только сдавленно вскрикнула, выгнувшись дугой, когда в ответ на требование его тела её собственное взорвалось блаженством, которое растеклось в ней, словно медовое вино. Как сквозь сон Мэри услышала его сдавленный, хриплый возглас, и испытала ещё большую радость, догадавшись, что доставила ему не меньшее удовольствие, чем он ей.

Мир постепенно возвращался на свое место. Они все ещё лежали, обнявшись, счастливые и обессиленные, не желая отпускать друг друга. Мэри блаженно улыбалась, думая, что это было прекрасно, что в её страсти нет ничего греховного и постыдного, раз она оказалась освящена такой любовью, став её естественным продолжением.

– Чарльз, ты любишь меня?

Глупый вопрос. Но ей так хотелось услышать от него эти слова. Брэндон приподнял голову, улыбнулся ей какой-то лихой мальчишеской улыбкой.

– Ты восхитительна! Ты лучше всех.

Это было все же что-то не то, но ей не хотелось об этом думать. Она нежно провела рукой по его губам.

– Я рада, что мы вместе, любимый. Даже если нам придется за это расплачиваться, все же это будет ничтожно малая плата за полученное счастье.

Но Чарльза её слова вернули из состояния эйфории к реальной жизни. Он вдруг вспомнил, что взял её, собственно, по приказу короля, с высочайшего монаршего соизволения, и свет его безмятежной радости несколько поблек. К тому же Брэндон всегда был реалистом, и ему совсем не улыбалось, чтобы им пришлось расплачиваться за эти минуты страсти. Ему следовало бы быть осторожнее, если он не собирался буквально выполнить приказ и не хотел, чтобы Мэри забеременела. Он уже корил себя за то, что так забылся. Но она была так восхитительна – он и ожидал этого, и не ожидал.

– Я не хочу тебя потерять, – вдруг пробормотал он, зарываясь лицом в её волосы.

Она слегка отстранилась, выглядя озадаченной.

– Ты и не потеряешь меня. Ведь разве мы не вместе... вопреки всему? Я твоя, Чарльз.

Она не поняла грусти в его глазах. Не могла понять, что ему стыдно оттого, что их чудесное свидание было фактически лишь приказом короля... повелением Вулси. Боже, если она узнает, это будет ужасно!

– Мэри, – он отвел глаза. – Моя чудесная Мэри, впредь мы должны быть осторожнее. Не должно быть последствий.

Она неправильно поняла его. Для неё их близость являлась просто естественным продолжением того чудесного чувства, что связало их. Обычная женская осторожность в этом вопросе отступила на задний план, и его слова об осторожности Мэри восприняла так, что им не следует больше оставаться вместе, дабы не вызвать подозрений. Сколько они пробыли вместе? Она не знала, но за окошком, под самой крышей уже были видны сгущающиеся сумерки. Ей надо было спешить! Уйти поскорей, вновь стать женой Людовика, королевой...

Чарльз помог ей справиться с застежками и прочими ухищрениями её наряда, сделав это с заметным опытом и сноровкой.

– Из тебя бы вышла отменная горничная, – засмеялась Мэри, – такой опыт по части дамского туалета. Откуда?

Он накинул через голову рубаху, улыбнулся с беспечностью мальчишки.

– Ваше величество забывает, что я уже дважды был женат.

Мэри возилась с многочисленными кнопками на корсаже, потом тщательно спрятала волосы под ободок чепца. Почему-то сейчас она старалась не смотреть на него, Конечно, он был женат! А ещё существовал его роман с Маргаритой Австрийской, ухаживание за Джейн, и все эти слухи о нём и Нэнси Керью... Ей неприятно было это вспоминать. Чарльз понял её настроение и привлек к себе.

– Для меня есть только ты.

Они вновь стали целоваться, пока он почти через силу не оторвал её от себя.

– Иди. Или мы опять... Я с ума схожу от тебя!

Она счастливо засмеялась. Выходя, Мэри все же опрокинула неудобную подставку. Все ещё смеясь, она внезапно остановилась.

– Сэр Томас!

Боже, он все время сидел здесь! Мэри не имела сил взглянуть ему в глаза. Болейн тоже отворачивался и твердил, что сейчас пойдет, скажет дочери, дескать, её величество пожелала осмотреть все его приобретения... Но выбрала ли что-нибудь королева? Мэри даже растерялась в первый миг. Выбрала? Да, кажется, да. Эта низенькая софа с окраской под барса, её-то она рассмотрела более-менее и ей приятно будет её получить.

Что-то в интонации её последних слов смутило Болейна ещё больше.

– Хорошо, миледи, как прикажете. Я сегодня же велю переправить её в Ла Турнель.