Зал был залит светом восковых свечей: сияние настенных канделябров, высоких напольных канделябров, канделябров на ларях и поставцах отражалось от гладких мраморных плит пола, отсвечивало от покрытых лаком деревянных панелей на стенах, сверкало бликами на тяжелом золотом шитье портьер и на драгоценных украшениях блестящего придворного общества, заполнявшего парадный покой Ванстедского замка. Шла церемония расторжения официальной помолвки меж сестрой Генриха VIII Марией Тюдор и эрцгерцогом Карлом Габсбургом, с которым она формально была связана шесть лет.

Как и все придворные церемонии, расторжение было оформлено с помпой и блеском, как любил обустраивать любое значимое событие Генрих Тюдор. Сам король в сверкающем каменьями драгоценном одеянии и огромном плоском берете, восседал в кресле под балдахином и с улыбкой слушал речь сестры, приготовленную его верным канцлером Вулси и одобренную им самим. Мэри стояла на возвышении, в роскошном алом с золотом платье, тоненькая и хрупкая, с побледневшим и решительным лицом, огромными, отражавшими свет свечей, блестящими глазами.

Ее голос звучал громко и уверенно:

– До нас не раз доходили слухи, что эрцгерцог Карл и его ближайшие родственники относились с пренебрежением к заключенной с домом Тюдоров помолвке и имевшее место сватовство Карла к дочерям других знатных семей – подтверждение тому. Советники господина Карла возбуждали в нем ненависть, как ко мне, так и к моему августейшему брату – милостью Божьей королю Англии. Все это дает мне повод взять назад данное шесть лет назад милорду эрцгерцогу слово. К тому же я никогда не встречалась с моим бывшим женихом, не испытываю к нему никаких чувств и с огромным облегчением и радостью избавляюсь от обязанности быть связанной с ним.

Да, Мэри говорила, как должно, её упорство было сломлено, она стала покорной. Даже её желание носить не признаваемый ранее пятиугольный чепец, скрывающий её дивные золотые волосы, было признакам смирения. Но Генриха это даже умиляло. Он прослезился, глядя на Мэри.

«Какая же она красавица!» – с нежностью подумал он. Король вновь любил свою сестру. Она вновь стала его послушной девочкой, младшей сестрой великого короля. Но ни Генрих, ни Мэри, ни разу в моменты общения не упоминали, к каким мерам пришлось прибегнуть, дабы она подчинилась. Ни он, ни она ни слова не говорили обо все ещё томившемся в Тауэре Чарльзе Брэндоне. Это было дело Вулси, а он настаивал, чтобы маршал двора не был пока выпущен на свободу. Перед Мэри это выставилось как забота о его безопасности, чтобы не накликать на него вновь гнев короля, а Генриху дело было представлено в том свете, что лучше сэр Чарльз не будет попадаться на глаза принцессе, дабы не вводить её в искушение и держать в покорности. Что же до самого Вулси, то он не выпускал Брэндона, чтобы тот отчетливее почувствовал свою зависимость от воли всесильного канцлера. Одновременно Вулси подготавливал почву для его возвышения, объясняя в Совете, что Англии необходим новый герцог Саффолкский, ибо теперь, когда не удавалось более скрыть намерений английского короля насчет брака его сестры с Людовиком Валуа, австрийская семья пришла в гнев, и находившийся в их государстве Ричард ла Поль, еще активнее искал у них поддержки, дабы предъявить свои права на наследное герцогство Саффолкское и даже развязать войну. Однако Вулси пока держал в секрете кандидатуру того, кто может стать правителем в Восточной Англии. К тому же двор сейчас будоражило иное – предстоящее бракосочетание Марии Английской с Людовиком Валуа. Эта весть уже разнеслась по всему королевству и нынешнее расторжение помолвки с Карлом Габсбургом эрцгерцогом Австрийским и наследником Кастильского трона было лишь данью традиции.

Король покосился на сидевшую подле него Катерину. Она выглядела неважно, сильно исхудала, кожа имела нездоровый желтоватый оттенок; но голову в громоздком от нашитых каменьев пятиугольном чепце она держала с истинно королевским достоинством. А то, что она так выглядит – это ничего. Может, в этом повинна эта, так тяжело протекавшая беременность, или переживания самой Катерины насчет того, что брак Мэри с Людовиком окончательно испортит отношения Тюдоров с её родней. Но Генрих все равно испытывал к ней теплые чувства. Правда, теперь они были скорее сродни жалости, нежели любви. Сейчас он даже чуть пожал пальцы Катерины, лежавшие в его ладони и остался доволен, ощутив ответное пожатие. Что ни говори, Катерина была хорошей женой, всегда поддерживающей его, даже тогда, когда ей это было неприятно. Она не обмолвилась ни словом с испанским послом Карозой, который сегодня также был приглашен ко двору с неприятной миссией – быть свидетелем расторжения помолвки, дабы доложить о ней принцу Кастильскому. Сейчас Кароза стоял без головного убора, ссутулившись и поникнув. Это был момент его позора, позора его повелителей. А герцог Лонгвиль, нарядный, надушенный и улыбающийся, наоборот, словно символизировал торжество Франции, которую он представлял. Сейчас, когда в Ванстед было приглашено столько знатных особ, что он даже решился привести с собой Джейн. Ведь Генрих, довольный покладистостью сестры и, желая сделать ей приятное, позволил общаться с любимой фрейлиной. Он пошел и на большее. Чтобы с сестрой был человек, который может поддержать ее, он вызвал из Кента её прежнюю гувернантку, леди Мег Гилфорд, и был вознагражден радостной улыбкой сестры. Теперь леди Гилфорд стала статс-дамой будущей королевы; сейчас она тоже стояла в душном сияющем зале, немного позади первых лордов – Норфолка, Суррея, епископов Фокса и Фишера, даже поспешившего вернуться ко двору Бэкингема, приветливо принятого королем как представителя древней аристократии. О происшедшей ранее ссоре никто из них не упоминал. Бэкингем потому, что был доволен тем, что дерзкий выскочка Брэндон оказался в Тауэре. Генрих – оттого, что Бэкингем более не распускал язык и был как никогда почтителен. А Вулси даже намекал, что именно Бэкингем надеется получить титул Саффолка. И это забавляло Генриха. Он представлял, какой щелчок по носу получит надменный Эдвард Стаффорд, когда узнает, что именно его недруг является этой кандидатурой!

Но сейчас Генрих думал не об этом. Главное – Мэри и её замужество, а эта церемония являлась первым шагом к нему.

– ...И моя твердость в вопросе расторжения контракта с Габсбургом, – говорила принцесса, – не является ни капризом, ни угрозой, ни обманом, а просто проявлением моей собственной разумной воли. Поэтому я прошу моего брата-короля, а также лордов и примасов Англии быть милостивыми и уладить сей вопрос.

Да, она справилась превосходно и, когда с поклоном окончила речь, все зааплодировали. Только Мэри не улыбалась. Она отказывалась от одного жениха, когда уже всем было известно, что она обещана старому больному Людовику Валуа, и, будь на то её «добрая воля», она бы ни за что не согласилась на подобный альянс.

После оглашения разрыва помолвки были устроены карточные игры, показ пантомим и прочие развлечения. Генрих пел, как всегда чудесно, а Мэри аккомпанировала ему на лютне, и вокруг них сразу собрался кружок веселой молодежи, потом все устроили состязания стихов в честь принцессы. Потом делали ставки на дворцовых спаниелей, заставляя их гоняться за мячами по залу. Было очень поздно, когда королева и пожилые лорды уже удалились, а танцы только начинались. Одному Богу было известно, что стоило Мэри выдержать все это. Она уже не боялась за Брэндона, она верила Вулси, сама удивляясь своему доверию, но она с ужасом думала о предстоящем, надвигающемся браке с Людовиком. Однако продолжала улыбаться, танцевала в паре с братом, хотя порой судорога смеха и рыданий сжимала ей горло.

Лишь вечером она позволила себе поплакать в колени Гилфорд, совсем как в детстве. Слава Богу, что рядом был человек, которому она могла довериться.

– Ах, Мег, это все ужасно. Как бы я хотела отречься от всего этого, вернуться в Хогли, в Саффолк, чтобы мной никто не распоряжался, чтобы я могла делать все, что мне вздумается: бегать, дурачиться, заниматься тысячью неприметных дел, которые казались мне таким важным тогда. Возилась бы на грядках, ездила верхом, удила рыбу во рву, подоткнув юбки и болтая ногами в воде...

Мег погладила её по голове, попыталась развеселить:

– Но чтобы рядом непременно была пара-тройка молодых людей, которые бы млели от счастья, заглядываясь на красивые ножки красивой девушки. Мэри все же улыбнулась, вытирая стекавшие по щекам слезы.

– Нет, Мег. Не трое. Один-единственный, и ты знаешь кто.

Та горестно вздохнула.

– Да уж, знаю, и всегда знала. Даже странно, вы казались всегда такой резвушкой, веселой, беззаботной девочкой – и вдруг такое постоянство. Вы ведь всегда хотели только Чарльза Брэндона. Что за нелепость... или злой рок.

Теперь они говорили без церемоний – не как гувернантка с подопечной, не как статс-дама с принцессой, а как подруги. Ибо Гилфорд не могла не заметить, как неожиданно повзрослела Мэри. И поняла, что её девочка, а для Мег Гилфорд августейшая принцесса всегда оставалась её девочкой, очень несчастна. Достойная дама всячески старалась утешать ее, обещая все что угодно, вот и сейчас Мэри вдруг стала просить Мег выполнить то свое обещание, какое та дала ей перед церемонией, чтобы приободрить.

– Мег, давай поплывем по реке к Тауэру? Ты ведь обещала. Мне бы только поглядеть. Ты ведь сама говорила, что его с наступлением темноты выводят на стену.

Гилфорд поначалу заупрямилась, но в конце концов уступила. Ведь Мэри сейчас в особом положении, даже в более выгодном, чем ранее, ибо её охраняло положение будущей невесты короля.

Во мраке женщины быстро спустились к реке и подозвали одного из вечно ожидавших у причала лодочников, которые жгли факелы на носу своих посудин, в знак того, что они свободны и ожидают пассажира. Но едва они сели в лодку, как по приказу Мег факел погасили, чтобы никто не узнал в одной из укутанных в плащ фигур сестру короля.

Мэри не сводила глаз с громады крепости. В глубине души она была разочарована – стояла темная, безлунная ночь, мрак, духота. И, даже если Брэндона и выводили на прогулку, она не могла бы его рассмотреть. Неужели же её брат прав и она до отъезда так больше и не увидит его? Но у неё оставалось обещание Вулси – и надежда на то, что она может сама заключить свой второй брак.

– Человек глуп, если перестает надеяться, – негромко сказала она в темноту. Гилфорд услышала:

– И что это значит? Принцесса вздохнула.

– Надежда – это то, чем мы живем. И сделала знак грести назад.

Они не заметили, как следовавшая за ними лодка свернула в тень пристани.

– Ну что я вам говорил, государь, – шепнул тучный пассажир своему спутнику. – Мы совершим оплошность, если освободим Брэндона до отъезда леди Мэри.

– Ты, как всегда, оказался прав, мой верный Вулси, – негромко ответил король, но в его голосе таилась грусть. – Бог мой, неужели она так любит его?

Он даже пожалел ее:

– Бедная глупышка Мэри.

Ничьи чувства для канцлера Вулси не играли роли там, где предстояло решить государственную задачу. А то, что Генрих стал жалеть Мэри, более того, заскучал по Брэндону, шло в разрез с его планами. Прежде всего – цель, и даже желания самих Тюдоров должны быть подчинены этому. Канцлеру всегда нравилось направлять в нужное русло судьбы людей, даже самого Генриха, нравилось играть роль Провидения. Во-первых, он планировал брак Мэри с Людовиком XII, ибо с него Вулси имел приличные дивиденды, а Англия получала королеву-соотечественницу за морем; во-вторых, возвышение Брэндона до титула герцога Саффолка, чтобы иметь в его лице поддержку среди аристократии; в третьих, и это главное – развод Генриха с Катериной Арагонской, которая, несмотря на всю её мягкость, была тонким политиком и могла влиять на короля вопреки интересам Вулси и интересам Англии. А главное, Вулси хотел возвыситься до самых немыслимых пределов – стать кардиналом, папским легатом в Англии, а однажды (кто знает...) и самим папой. И он заранее планировал каждый свой шаг, уверенно идя по узкой, но верной дорожке...

То, что вскоре после ареста Брэндона Вулси стал получать записки от пленника, польстило канцлеру. Ведь не к своему венценосному приятелю Генриху Тюдору, а к нему, «мясницкой дворняжке», обратился этот хлыщ! Но надо отдать должное проницательности Брэндона – он быстро сообразил, кто приложил руку к его аресту, как и то, кто сможет ему помочь. Но пока Вулси не спешил выручать Чарльза. То есть не спешил, пока не получил от него странную записку, где Чарльз намекал, что имеет нечто, что небезынтересно было бы получить канцлеру в интересах его же здоровья. Гм... Здоровья. И Вулси призадумался. Брэндон что-то нашел против него! Что-то столь серьезное, что счел нужным даже припугнуть этим всесильного канцлера. Глупец! Хотя, не такой уж и глупец... Чарльз оказался бы глупцом, если бы не имел в запасе оружия как против недругов, так и против союзников. Но, так или иначе, следует переговорить с ним, хотя и не сейчас. Сейчас Вулси был до предела занят приготовлениями к свадьбе леди Мэри. По желанию Генриха это должно было быть чем-то грандиозным. Конечно, старый больной Людовик вряд ли приедет за своей невестой, поэтому в договоре предусматривалось, что первоначально брак сестры короля состоится по доверенности здесь, в Англии. Жениха будет представлять Лонгвиль, но после этой церемонии Мэри Тюдор уже будет считаться королевой Франции. И с этой церемонией следует поспешить, ибо в самой Франции родственники Людовика, Ангулемы, делали все возможное, чтобы отговорить больного старика от предосудительного союза с молоденькой девочкой. Ангулемы, как наследники трона после Валуа, были весьма заинтересованы, чтобы брак не состоялся, а Англии этот союз был необходим. Поэтому Вулси вплотную занялся этим делом и оставил Брэндона там, где он находился, – в Тауэре. Однако чтобы окончательно не разозлить последнего и не заставить его совершить какие-либо необдуманные поступки, он велел перевести его из полуподвальной камеры, где пока содержали Чарльза, в более комфортабельное помещение тауэрской башни Бэлл.

Для Брэндона перевод в Белл все же сулил кое-какие надежды и удобства. Ибо теперь он не страдал от духоты в жару и не дрожал ночью на соломе в сыром помещении. Теперь в его распоряжении имелась вполне приличная кровать, даже с неким подобием балдахина, стол, кресла, к нему прислали прачку и улучшили рацион. Но все же он оставался узником уже более месяца. За это время Чарльз многое передумал. Поначалу, когда его только арестовали, он просто впал в панику, ожидая прихода палачей со дня на день. И хотя они не появлялись, его душило холодное, безграничное отчаяние. Как же он корил себя, как злился на Мэри! Он понимал, что из-за нее потерял все, чего достиг в жизни, чего добился умом и хитростью. И вот он, шталмейстер двора, виконт Лизл, милорд королевского Совета, лишился вмиг всего из-за этой легкомысленной, настырной девчонки! Но и он-то хорош. Поддался на её уловки, глупец. Его ждало такое великолепное будущее, он был в фаворе у короля. И рисковать всем этим ради хорошенькой кокетки, пусть даже она трижды королевских кровей? Хотя разве именно это и не притягивало его к ней, не затрагивало его гордости? Быть возлюбленным самой завидной женщины Англии! Это вносило в его отношения с Мэри Тюдор определенную остроту, к тому же, было в Мэри нечто, что заставляло рисковать ради неё... И вот теперь он пленник.

К нему никто не приходил, им никто не интересовался, и Брэндон впал в меланхолию. Теперь ему не леденили кровь воспоминания о камерах пыток и криках, что раздавались оттуда, он уже понял, что раз его не тронули сразу, то его вина не доказана, а нынешнее положение вызвано скорее гневом короля. Правда, от этого не становилось легче. Но теперь он часто вспоминал рассказы о людях, которые провели в Тауэре всю жизнь, о которых все просто забывали, и если они не умирали под сводами Тауэра, то выходили оттуда уже глубокими стариками. Тауэр недаром всегда вызывал в Брэндоне трепет, как и у всех, кто входил в круг лиц, окружающих королевских особ.

И все же Чарльз Брэндон не принадлежал к числу людей, которые долго предаются отчаянию. Разве он не был баловнем судьбы, человеком без роду, без племени, который возвысился до того, чтобы восседать в королевском Совете и именоваться милордом? Возможно, он посягнул на большее – на сестру своего повелителя, однако, положа руку на сердце, он все же удержал себя в рамках и, по сути, остался слугой Генриха, не предав его.

А потом настал день, когда Брэндон услышал пушечную пальбу и шум в городе. Стражник, принесший ему пищу, не удержавшись, поведал, что пальба по поводу знаменательного события – сегодня, тринадцатого августа, леди Мэри Тюдор выехала из Вестминстера в Гринвич, где состоится её брак по доверенности с Людовиком Валуа, которого представляет герцог Лонгвиль.

Когда страж вышел, Брэндон какое-то время сидел, уставившись в пространство. Никаких доводов рассудка, никаких мыслей, что это было предопределено с самого начала – одна боль. Все его обиды и злость на Мэри исчезли, осталось лишь неразумное и леденящее чувство утраты. Все кончено. Они сломили ее, они вынудили её подчиниться. Он же... Какое кому дело до него? Его устранили, сделав узником, и Мэри смирилась. Бедная девочка, она так опасалась этого брака, так боролась за себя, за свое счастье... «Я хочу быть вашей женой» – так она сказала ему, и это шокировало его и пьянило неведомым доселе ощущениями. Возможно, он сам хотел этого, и даже более страстно, чем признавался сам себе. Сейчас он словно не видел стен своей темницы, он, конченый эгоист, забыл вдруг оплакивать свое горестное положение и винить в нем её; он лишь жалел Мэри, болел её болью.

– Чудесная моя...

Ему следовало осознать, что изначально их чувства были обречены на неудачу, они не смели бросать вызов всему свету. Да он и не бросил... Он подчинился существующему порядку. А вот Мэри... Она особенная. Она не такая, как все мы – льстецы и лицемеры в королевском кругу. Для нас этот круг будто заколдован, она же смогла вырваться из него, смогла разомкнуть этот круг. И её сломали, болью и унижениями заставив подчиниться.

Чарльз вдруг додумал о своем нынешнем положении и понял, что его безопасность и, возможно, будущая свобода зависели именно от её покорности. Как нелепо – она надеялась на него, искала в нем поддержку, но именно из-за него вынуждена была уступить! «Это закономерно», – говорил разум. «Это ужасно», – стонало сердце. Брэндон не сразу смог совладать с собой. Однако, когда к утру следующего дня его неожиданно навестил Томас Вулси, Чарльз уже взял себя в руки, даже подшучивал над канцлером, иронично жалея о том, что заставил милорда архиепископа навестить его в такую рань, когда даже птицы ещё не проснулись.

– Я просто ещё не ложился, – сказал Вулси, достойно располагаясь на жесткой скамье у стены и с интересом разглядывая Брэндона, который, если судить по его измятому виду и кругам под глазами, тоже провел бессонную ночь.

– Я прибыл сюда прямо из Гринвич-Плейс, – продолжал он. – Свадебное пиршество там затянулось до рассвета, но едва гости стали расходиться, я немедленно отбыл к вам.

Брэндон поклонился, игриво улыбаясь.

– Я польщен вашим вниманием. Надеюсь, вы не настолько утомлены, чтобы не поведать мне о свадьбе по доверенности? Было бы любопытно услышать ваш рассказ, ибо я здесь совсем лишен новостей извне.

Вулси окинул его испытующим взглядом и заметил, как бы между прочим, что Брэндону некого винить в своем нынешнем бедственном положении, кроме себя. И лишь от него самого зависит, останется ли он и далее узником Тауэра, или выйдет на свободу. Из всего сказанного Чарльз сделал вывод, что Вулси и впрямь приложил руку к его заключению и, раз он прибыл столь срочно, то либо и впрямь опасается того, что имеет он против него, либо у него есть приказ от Генриха. Но Брэндон не спешил открывать свои карты, ему было необходимо сначала прощупать обстановку. И он, ловко избегая намеков Вулси, все же настоял на повествовании о свадьбе Мэри. Вулси уступил:

– Наша принцесса была хороша необыкновенно. Она была в жемчужно-сером атласном платье и вся украшена драгоценностями, среди которых на её корсаже был и бесценный бриллиант – подарок Людовика, который называют «Неаполитанское зеркало» и который оценен в пятьдесят тысяч крон. Так что наша принцесса сияла и была так хороша, что Лонгвиль, игравший роль жениха, даже возгордился, словно забыв, что женится по доверенности.

– Вот как? – улыбнулся Брэндон.

Он чувствовал, как внимательно следят за ним маленькие глазки Вулси, и небрежно бросил колкое замечание, что, дескать, не так уж и крепка известная привязанность Лонгвиля к мисс Джейн Попинкорт, если он увлекся во время церемонии своей «невестой». Вулси же поведал, что после полуденной мессы архиепископ Лондонский совершил обряд венчания и герцог Лонгвиль, как доверенное лицо Людовика Двенадцатого, объявил о своих полномочиях вступить в брак с сестрой английского короля, а Мэри ответила согласием и даже улыбнулась при этом. Потом гремела музыка, звучали поздравления, и отныне ее высочество Мэри Тюдор надлежало именовать не иначе, как «её величество королева Франции». Конечно, когда она прибудет во Францию, произойдет подлинный обряд венчания и настоящая брачная ночь. А пока разыграли символическое заключение брака: Мэри отвели в спальню, где королева и придворные дамы одели её в роскошную кружевную сорочку, подвели к огромному ложу, где она стала поджидать «жениха». С не меньшей пышностью явился Лонгвиль, снял сапог, улегся подле Мэри на кровать и разутой стопой коснулся её обнаженной ноги. Утолив таким образом страсть, он вышел в другой покой, где оделся... Причем одна любопытная деталь – герцогу велели одеть на одну ногу, ту, которой он коснулся Мэри, красную туфлю. Вроде бы кровь девственницы... Вулси не удержался и захихикал, отметив, как весь двор потешался над этой деталью. Но Генрих ведь любит подобные церемонии. Брэндон отвернулся к окну, боясь, что не сдержится и выдаст себя. Он представлял, как стыдно было Мэри.

– Если бы я был устроителем церемонии, – сказал он, – я бы изобрел что-нибудь более занимательное... щадящее чувства юной принцессы...

– Королевы, – напомнил Вулси. – Теперь уже королевы.

– О, конечно!

Теперь Чарльз окончательно взял себя в руки и спросил напрямик, как же эти события отразятся на нем, и когда он сможет принести молодой королеве свои поздравления.

– В этом нет необходимости, – сухо заметил Вулси. – Его величество не хочет, чтобы вы виделись до тех пор, пока Мэри не покинет королевство.

Вулси тут же прикусил язык, но было поздно. Он уже дал понять Брэндону, что тому ничего не угрожает, и едва Мэри уедет, как его выпустят. Однако Чарльз ничем не выразил своего ликования – наоборот, скорчив унылую мину, стал заискивать перед Вулси, умолять, чтобы всесильный канцлер похлопотал за него перед королем.

Он видел, что Вулси хочет от него одного – чтобы он открыл, что имеет против него. Но теперь Брэндон был осторожен. Это не тот случай, чтобы отдавать в руки Вулси свое оружие против него. Наоборот, он вел себя учтиво, обещал, что едва его освободят, как тут же уедет в провинцию, уладит свои отношения с леди Лизл и...

Лорд-канцлер не мог этого допустить. Элизабет Лизл принадлежала к роду Говардов, и брак с ней сразу же делал Брэндона причастным к этому клану, с которым у Вулси сложились натянутые отношения. И канцлер прямо потребовал, чтобы Брэндон открылся ему, а тогда он выхлопочет его освобождение.

Все же Вулси был крайне утомлен, и действовал напрямик. Но у него на то были свои причины: Генрих скучал без Брэндона, и теперь, когда Мэри уже фактически стала леди Валуа, он хотел видеть его при себе.

Они проговорили ещё часа три. Брэндон увиливал. Нет, у него ничего нет против Вулси, как тому в голову пришло – ведь они же союзники! Да, он готов для своего приятеля Томаса на все, даже расторгнуть вышеупомянутую помолвку с леди Лизл, если его преосвященство сочтет её неуместной.

«Каков хитрец, – размышлял Вулси. – Он хочет изобразить, что прямо-таки рвется породниться с Говардами. Но мне не следует забывать, что Мэри и в самом деле рассчитывает на скорое вдовство и, значит, ставки этого парня в самом деле могут вырасти».

И вместо того чтобы запугивать Брэндона, канцлер намекнул, что готов не только посодействовать его освобождению, но даже выставить его кандидатуру на получение титула герцога Саффолка.

Он добился своего: вместо врага он сделал Брэндона своим должником, они вновь составляли одну партию. Брэндон выглядел ошарашенным, изумленным – ему ещё мерещилась плаха, и вдруг его поманили герцогской короной. Он рухнул перед Вулси на колени.

– Ваше преосвященство, теперь я навеки ваш должник. На его лице блуждала растерянная, счастливая улыбка. Но Вулси не удержался, чтобы не разбавить чувство эйфории Брэндона доброй ложкой дегтя.

– Но пока Мэри Тюдор в Англии, вам и не светит покинуть пределы Тауэра.

Когда он ушел, Брэндон долго ходил из угла в угол. Ему бы следовало испытывать смятение, надежду, удовлетворение. Он ничего не потерял, а лишние пару недель в заточении – ничто, когда за ними могут последовать такие события. И прежний Брэндон, возможно, был бы счастлив. Но сейчас он думал совсем о другом. О том, что Мэри потеряна для него навсегда.

* * *

Мэри же, наоборот, жила надеждой, что сможет обмануть судьбу и добиться своего. Забавно: ей выбрали девиз «La volonte de Dieu me suffit», но Мэри предпочитала трактовать его по-своему. Она не считала волю других людей волей Всевышнего, наоборот, именно то страстное чувство, которое она испытывала к Брэндону, принимала как ниспосланное свыше и готова была за него бороться. Брэндон отрекся от неё – теперь, когда он в Тауэре, принцесса видела все совсем в ином свете. Она стала многое понимать и решила, что её путь к счастью куда более долог и извилист, чем ей мечталось поначалу. Как сказал Вулси: отойди подальше, чтобы дальше прыгнуть? Что ж, она готова это сделать. И пока Мэри принимала послов из Франции, получала дары и писала письма Людовику, она думала лишь об одном – об обещании Генриха, что в случае, если овдовеет, она сама сможет выбирать себе мужа. Только одно тревожило Мэри. Эта самовлюбленная и излишне самоуверенная девочка хотела убедиться – так ли любит её Чарльз? Он ведь ни разу не признался ей в любви. Да, он честолюбив, да, он хочет ее, как мужчина хочет женщину, но ей этого мало! Стоит ли её борьба и упорство того, чтобы добиваться этого человека, который оказался отнюдь не таким безупречным рыцарем, каким она представляла его себе поначалу?

Эти мысли печалили её сильнее, чем она хотела себе признаться. Однако именно эти сомнения, как ни странно, с новой силой всколыхнули её чувства к Чарльзу. В ней проснулся азарт охотника, выслеживающего дичь. Их разделяло все: обычаи, положение, воля государей, зависимость от неё самого Чарльза, но именно это и будило в Мэри желание добиться своего. Только одного она не простила бы Чарльзу – известия, что он полюбил другую. Леди Лизл? Порасспросив герцога Норфолка о его внучке, она немного успокоилась, поняв, что та ещё ребенок, и физически не созрела для выполнения супружеских обязанностей. Маргарита Австрийская? Проект этого брака уже канул в лету. Кто-нибудь еще? Мэри прислушивалась к сплетням о романе Брэндона с Нэнси Керью. Нэнси, фрейлина Катерины, была очень хорошенькой и остроумной, порой Мэри отмечала, что ей самой нравится эта бойкая девушка. И вот, когда Мэри уедет... Мысль о том, что Брэндон в её отсутствие увлечется другой, становилась ей невыносима. И она даже вздохнула облегченно, когда мисс Нэнси по повелению самого Генриха услали от двора. Однако Мэри ни разу в голову не пришла мысль, что она сама, уезжая в другую страну, к новому двору, может увлечься кем-то. Для неё отъезд, прежде всего, означал встречу с постылым супругом и уже сейчас пугающие брачные обязанности.

В начале сентября Генрих проводил сестру в Дувр, где к её отправлению была приготовлена целая флотилия из четырнадцати кораблей. Состав её свиты впечатлял, как никогда, – ведь в кои-то веки английская принцесса стала королевой Франции! Поэтому её сопровождали герцог и герцогиня Норфолкские, их сын граф Суррей, маркиз Дорсет с супругой и другие члены семейства Говардов, причем две представительницы этого рода – Анна и Элизабет Грей, входили в личную свиту Мэри. В общем её штат составляли восемьдесят придворных дам во главе с леди Гилфорд, отряд из четырехсот рыцарей и лучников и целая гвардия камеристок, пажей и прочей прислуги. Штат набирал именно Вулси, и король был доволен – он хотел удивить этих лягушатников за Ла-Маншем. В конце концов, он отправлял к ним свою любимую сестру!

В Париж для подготовки встречи уже отбыли Лонгвиль, старый дипломат граф Вустер и опытный царедворец Томас Болейн. Старшая дочь Болейна, Мэри, тоже числилась в числе фрейлин королевы, и вскоре окружающие стали замечать, что Генрих, прибывший с принцессой в Дувр, уделяет этой красивой девушке особое внимание. У него было время для ухаживания – отплытие во Францию откладывалось из-за непогоды. Море сильно штормило, порой волны бились даже о стены замка, отчего стекла и двери в старой крепости дребезжали. Но именно это и веселило невесту Людовика XII.

– Кажется, само небо противится вашим планам, Хэл, – говорила она, указывая на бурное море. – Не захотите же вы меня и всех этих людей отдать на волю разбушевавшейся стихии?

Королю приходилось смиряться. Поначалу он по-прежнему пытался скоротать ожидание, устраивая пиры и маскарады, но эта так некстати, по его мнению, наступившая непогода влияла даже на празднества. Проливные дожди и ветер делали невозможным любую прогулку, камины нещадно дымили, и придворные, начиная чихать и кашлять, невольно прерывали увеселения. Некоторые стали болеть, в общем, атмосфера в Дуврском замке царила самая безрадостная.

В конце концов, Генрих, устав от ожидания, решил оставить Мэри с её двором в Дувре и вернуться к своим делам в Лондоне. Однако сейчас, когда добрая треть знати и большая половина хорошеньких женщин отсутствовали, в его лондонских резиденциях царила скука. Генрих начал скучать, становясь раздражительным и злым... И именно теперь Вулси решил, что настало время вернуть Брэндона ко двору. Два с лишним месяца заточения – достаточный срок, чтобы сбить с Чарльза спесь и приучить к покорности. Генрих даже оживился, и был несказанно рад, когда к нему прибыл Брэндон, который тут же обрушил на короля целый шквал шуток, забавных историй, веселых задумок, помогавших королю избавиться от хандры.

Брэндон явился к нему словно не из заключения, а из занимательного путешествия, и моментально вновь оказался в фаворе. Даже его недруг Бэкингем вынужден был раскланиваться с ним. А Генрих, словно извиняясь, наградил Брэндона земельными угольями в Саффолкшире, отдав в его распоряжение замки Ла Полей, и даже стал открыто намекать, что его дорогой Чарльз достоин высокого титула. Теперь Брэндона часто видели вместе с Генрихом и Вулси, что-то оживлённо обсуждающих. А ведь злые языки по-прежнему смаковали интрижку Брэндона с сестрой короля, особенно потому, что, стоило Брэндону отстать от общества короля, как он становился непривычно молчаливым, задумчивым, почти мрачным. Такого Брэндона они ещё не знали, и это порождало новые слухи.

Генрих и сам вскоре заметил, что с его другом что-то творится. Он ни о чем не спрашивал, хотя порой пристально наблюдал за Чарльзом. И ни разу за этот дождливый сентябрь не взял его в свою свиту, когда ездил в Дувр, чтобы повидаться с сестрой.

Погода по-прежнему не благоприятствовала её отъезду, но с этим уж Генрих ничего не мог поделать. Однако вскоре он получил приятную весть из Эссекса, где в имении Иерихон проживала Бесси Блаунт. Бесси была беременна. И хотя в последнее время Генрих начал терять к ней интерес – её ребячья оживленность и необузданная чувственность стали ему приедаться, и он больше внимания стал уделять королеве, чьи ученые вечера и тонкие рассуждения более импонировали ему, но все же эту новость он воспринял как нельзя более благожелательно.

– Чарльз, мы едем в Эссекс! – заявил он Брэндону, – Там нас ждет пикантное приключение с хорошенькими женщинами. Одна из которых твоя добрая знакомая Нэнси Керью. Ты ведь всегда был с ней в приятельских отношениях, не так ли?

Он хитро подмигнул Брэндону, пояснив, что он недавно отправил Нэнси в Иерихон, дабы его малышка Бесси не сильно там скучала.

Они приехали в усадьбу вымокшими до нитки. И были приятно поражены, оказавшись в уютном помещении с резными панелями на стенах, большими окнами-фонарями, в которые хоть и стучал бесконечный дождь, но от большого камина веяло теплом и уютом... А перед огнем их ожидал прекрасно сервированный стол, за которым болтали и хихикали две хорошенькие женщины, так и вскинувшиеся от радости, когда их навестили мокрые, но довольные мужчины.

Их сырые плащи тут же развесили на экране перед камином. Генрих скинул верхний камзол, с деловым видом поднял крышку серебряной супницы, с наслаждением вдыхая ароматный пар.

– Ваш любимый раковый суп, государь, – заметила мисс Нэнси, когда Бесси буквально прыгала вокруг Генриха, вешалась ему на шею, стремилась поцелуем дотянуться до губ своего рослого августейшего любовника. Бесси была здоровой девушкой, и беременность никак не сказывалась на её самочувствии и внешности, что делало её особенно привлекательной Для короля, особенно когда он сравнивал её румяные щечки и оживленность с измученным видом законной супруги. И если к Катерине, опасаясь очередного срыва, он боялся и прикоснуться, то Бесси просто просила всем своим видом – возьми же меня, мне это будет только на пользу!

Генрих вскоре уделил ей внимание, и она почти утащила его наверх в их спальню. Брэндон подумал, что если бы она поменьше открывала рот и не несла несусветную чушь, которую не могли сгладить даже остроумные, вовремя вставленные фразы Нэнси, то Бесси была бы очень мила. Но он уже понял: кого бы ни родила мисс Блаунт, она долго не удержит возле себя такого человека, как король. Их ставка с Вулси на неё оказалась неудачной, и... Да не все ли равно! Ему был в тягость этот вечер, раздражала обязанность шутить, восхищаться Бесси, поддерживать непринужденный разговор. Мэри все ещё находилась в Англии, а он не мог её увидеть – это все, что занимало его мысли. И ему все труднее удавалось скрывать свою депрессию, свою болезненную тоску по ней...

Предполагалось, что едва Генрих уединится с Бесси Блаунт, как и он отправится предаваться тем же утехам с мисс Нэнси. По сути, для этого и взял его с собой король. Но, хотя Нэнси в своем отороченном золотистым кружевом пятиугольном чепчике смотрелась весьма очаровательно, а у Брэндона давно не было женщин, он вдруг уловил себя на мысли, что не хочет ее. Глядя на неё какое-то время через уставленный изысканными блюдами стол, он видел игривый вызов в её взгляде, но раздраженно отвернулся, подошел к камину и сел перед ним, сутулясь, порой вороша кочергой рассыпающиеся поленья. Нэнси явно была озадачена.

– Чарльз?

Он даже не повернулся. Мысли его витали далеко, в Дувре, рядом с той, что тоже сейчас глядела на бушующее море, тоскуя о нем. Он не сомневался, что так и было, и хотел хранить ей верность. Хотел только ее. Когда же Нэнси приблизилась и присела на скамеечку у его ног, Брэндон лишь виновато улыбнулся ей.

– Прости, Нэн. Но мой парень сегодня не в настроении.

– Но ведь именно этого желает от тебя король! Что с тобой, Чарльз? Все будет хорошо. Я помогу тебе, а ты отвлечешься...

– Но я не хочу отвлекаться! – ответил он раздраженно и зло.

Нэнси замолчала, разглядывая Чарльза с каким-то новым, пристальным вниманием. Он изменился: исчезла веселая чертовщинка в глазах, а в линии рта появилась горькая складка. Перед ней словно сидел какой-то другой, чужой и незнакомый человек, и Нэнси не могла понять, нравится ли ей этот новый Чарльз Брэндон. Но неожиданно ощутила, что стала больше уважать его, даже несмотря на обиду за то, что он пренебрег ею.

– Знаешь, милый, я ведь согласилась торчать с этой дурехой здесь только потому, что надеялась с её помощью освободить тебя. Я очень беспокоилась, Чарльз.

Не глядя, он чуть пожал ей руку.

– Ты всегда была мне хорошим другом, Нэн. Возможно, мне бы следовало жениться на тебе.

Она деланно засмеялась.

– Нет, на это ты никогда не пойдешь. Маргарита Австрийская, внучка Норфолка леди Лизл, или даже... Мэри Тюдор. Вот предел твоих мечтаний. Я же... Ты прав, Чарльз. Я только твой друг.

Они долго сидели в тишине, пока дрова почти не прогорели. Потом Брэндон подбросил в огонь новые поленья из стопки сложенных у камина. Огонь осветил его лицо, дорогую цепь с подвеском ордена Бани. Красивый лорд – и такой далекий. Нэнси было обидно, но она не имела права обижаться. Она всегда знала, что её связь с Чарльзом ни к чему не приведет, разве что он способствовал продвижению при дворе её братьев, а она доставляла ему нужную информацию, поэтому она и приняла с таким спокойствием его роман с сестрой короля. И все же сейчас ей стало грустно. Она вздохнула, словно всхлипнула. Брэндон ласково, но бесстрастно привлек её к себе и устало склонил голову ей на плечо – без желания, без чувств. И Нэнси ощутила к нему почти материнскую жалость, ласково погладив по голове.

– Да, Чарльз, если тебе действительно даже не нужна женщина – значит, ты и в самом деле любишь ее. Это так безрассудно...

А через несколько минут она с удивлением ощутила, что он плачет. Как ребенок, негромко всхлипывая в своей отрешенности и беспомощности. Нэнси была поражена. Она никогда не знала этого насмешника и интригана таким.

– Мне бы только увидеть ее, – почти простонал он. – Только бы проститься! Я ни на что больше не рассчитываю.

Они не заметили, как на деревянной галерее, опоясывающей этот небольшой зал, появился Генрих, в разметавшейся одежде, растрепанный, шнуровавший на ходу надетую кое-как куртку с разрезами. Как всегда, его свидание с Бесси прошло бурно, но быстро, и он покинул ее, ибо, удовлетворив желание, он не испытывал к любовнице ничего. Король велел Бесси не провожать его – её упреки и нытье его раздражали. И вот Генрих нечаянно увидел плачущего Брэндона, услышал его последние слова... Король стоял на галерее, задумчиво глядя вниз. Он стоял довольно долго, не желая смутить своим появлением Чарльза, поскольку понимал, что, несмотря на всю браваду последнего, тот на пределе. Казалось бы, заключение в Тауэре должно было смирить его, а нежность и привлекательность Нэнси отвлечь... И вот он видит, как сломлен и измучен тот, кто всегда казался ему неуязвимым, идущим по жизни с легкой беспечностью! Наверное, Генрих, зная о причине его страданий, должен был разгневаться – он ведь ещё не забыл, как злился на сестру и Брэндона, как возмущался их недозволенными чувствами. Но сейчас Мэри была покорна, а Брэндон измучен. Он, Генрих, победил, и это правильно. Но неожиданно король подумал, что рад за младшую сестру оттого, что её кто-то так искренно полюбил.

Недопустимые мысли! Генрих шумно задышал, кашлянул, привлекая к себе внимание парочки внизу. Нэнси испуганно ахнула, стала тормошить Брэндона, и тот немедленно поднялся, быстро вытер лицо, встав спиной к камину в надежде, что Генрих не увидит его слез.

Король нарочно долго спускался, поправляя одежду и давая им возможность совладать с собой.

– Быстро же ты управился с ней, Чарльз, – как ни в чем не бывало, отметил он, хотя отлично понимал, что меж ними ничего не было. – Кажется, дождь утих. Думаю, мы можем возвращаться.

Через несколько дней из Дувра пришло известие, что море уже немного успокоилась и, возможно, английская флотилия сможет переправиться на континент. Генрих выехал проститься с сестрой и велел Брэндону ехать с ним.

* * *

В Дуврском замке по стенам от сырости сочилась влага, и по-прежнему ветер вгонял в каминные трубы густые клубы дыма. Но море и в самом деле если не было спокойным, то, по крайней мере, не штормило, как ранее.

Об этом и заявил громогласно Генрих, входя в полутемный зал, где его сестра и придворные, кутаясь в шали и накидки, уныло сидели возле огня. Генрих, как всегда, принес с собой волну кипучей энергии и веселья: шутил, хлопал по плечам вельмож, ласково трепал за щечки хорошеньких леди, подмигнул синеокой Мэри Болейн. Но сам краем глаза внимательно следил за сестрой. Она стояла, замерев, сжимая у горла мех накидки, и во все глаза глядела на идущего за королем Чарльза Брэндона. Потом принцесса опомнилась и поспешила склониться в реверансе перед братом. Он поднял ее, ласково поцеловал в лоб.

– Я вижу, вы здесь совсем приуныли, – оглянулся король. – Эй, велите позвать музыкантов, внесите побольше огней, отставьте кресла к стенам. Я желаю, чтобы мой последний вечер с сестрой прошел в веселье.

Уже ведя Мэри во главе шеренги танцующих, он сообщил, что с рассветом она отбудет, ибо ветер стихает и им надлежит воспользоваться затишьем.

– Как прикажете, ваше величество, – спокойно ответила принцесса.

– Ну же, малышка, приободрись, – обвел её в танце вокруг себя Генрих. – Дерзкая девчонка! Я не хочу, чтобы ты появлялась во Франции со столь унылой физиономией. Что подумают о тебе твои новые подданные?

Мэри очень хотелось оглянуться туда, где в середине шеренги танцевал с Лизи Грэй Брэндон. Слова Генриха она воспринимала как нечто отстраненное, лишь мимоходом заметив Генриху, что не стоит обзывать «дерзкой девчонкой» королеву Франции. Генрих довольно расхохотался:

– Видишь, Мэри, твое положение супруги Людовика уже приносит свои выгоды. А сейчас, мисс зануда, выше нос! Или я пожалею, что привез с собой милорда Брэндона.

Она бросила на него быстрый взгляд. Но в это время они разошлись – шеренга кавалеров, исполняя поклон с притопом, шеренга дам – вращение с поднятыми руками и поклон. Дымные факелы заметались, бросая красноватые отсветы на танцующих, и в этот миг Мэри встретилась глазами с Чарльзом, даже найдя в себе силы улыбнуться, когда он ей подмигнул. Да, Генрих добился своего, – у неё стало улучшаться настроение.

Леди и кавалеры меняли партнеров, скользя друг против друга и касаясь ладонями. В какой-то миг Мэри оказалась рядом с Брэндоном. Мгновение – и пальцы их сплелись в легком пожатии. Мэри прерывисто вздохнула. Они все же увиделись! Её брат позволил им проститься...

К концу танца она уже улыбалась.

Генрих все это время наблюдал за ней. Когда внесли угощения, король перекусывал на ходу, болтая с Мэри Болейн.

– Вы рады отправиться во Францию?

– Мне это любопытно. Ведь там меня ждет встреча с отцом и младшей сестрой.

– Кажется, её зовут Анна?

– О, ваше величество так внимателен. Моя младшая сестра была фрейлиной при дворе регентши Маргариты. Сейчас она вместе с отцом подготавливает все к приезду новой королевы. Она всегда была такой разумницей, наша Анна.

– Что ж, я буду только рад, если и она войдет в штат моей сестры.

Он на какое-то время отвлекся от Мэри и Брэндона, любуясь Мэри Болейн, которая сейчас с восторгом глядела на своего короля. Какая белая кожа, а глаза – чистые сапфиры! Генрих опустил взгляд туда, где над вырезом корсажа вздымались полушария её груди, и у него неожиданно пересохло в горле. Король с жадностью допил вино в бокале. Черт знает что такое! Он богобоязненный и нравственный человек. Его вожделение смущало его, он поспешил отвернуться и увидел сестру, беседующую с Брэндоном, но даже не разгневался. Мэри держалась с достоинством, к тому же они были не одни, рядом стояли герцогиня Норфолк, леди Гилфорд, маркиз Дорсет. Но главное, Мэри улыбалась. Чертовка, все, что ей нужно – это её Чарльз. Однако им не следует забываться...

Генрих подошел к ним и Мэри, улыбаясь брату, нежно взяла его под руку.

– О, ваше высочество, вы так давно не услаждали наш слух пением! Доставьте мне напоследок такое удовольствие.

Генрих согласился и велел принести лютню или рэбек. Он любил эти мгновения, когда его окружали придворные, и он пел. Ибо пел он действительно очень хорошо. Не обязательно быть королем с таким голосом и слухом. Но Генрих от природы был очень музыкален, сочиненные им песни распевали и во дворцах, и в домах простых людей. Для него же это была возможность самовыражения.

Звуки лютни казались особо мелодичными и изысканными в этом холодном зале с грубыми стенами.

Генрих запел:

– Всех птиц без труда побеждает орел, А жаркий огонь расплавляет металл. И блеск самых ярких и нежных очей Не может затмить блеска солнца лучей. Есть средства, способные камень пробить, Но смелому рыцарю принцем не быть!

Мэри вздрогнула и невольно поглядела туда, где, облокотись о стену, стоял Брэндон. Да и не только она – множество взглядов было приковано к нему. Даже дивно, что он остался столь невозмутимым.

– Кажется, дождь прекратился, – заметил Генрих, чтобы как-то разрядить наступившую тишину. – Мэри, сестрица, не желаете ли вы подняться со мной на башню, чтобы поглядеть на море?

Среди толстых стен старого замка мелькали отблески света и тени. Из помещения, которое они покинули, ещё доносились звуки музыки, а здесь кругом царила предотъездная суета. Слуги носили сундуки и баулы, бегали писцы и учетчики, клерки и горничные.

– Вы выйдете в море ещё затемно, – сказал Генрих, когда они поднялись на стену.

Ветер растрепал выбивавшиеся из-под чепца пряди волос Мэри. Даже за высоким парапетом из мощных каменных зубьев их обдало ветром и запахом морской соли.

– Безрадостная картина, – сказал король, указывая на водное пространство, покрытое барашками пены, слабо белевшими в ночи.

– Уж какое безрадостное, – грустно поддержала Мэри. – Я никогда ранее не видела моря, но для меня теперь оно всегда будет символом разлуки и печали.

Ему бы следовало ещё раз переговорить с ней о высокой чести её долга, но все было сказано уже не раз, и король молчал. Он видел, как сестра во мраке смотрит на него.

– Генрих, – слабо окликнула его она. – Я обещаю, что сделаю все, что от меня требуется... и для тебя, и для Англии. Я пройду через все с честью, не уронив имени Тюдоров. Я покорюсь своей судьбе. Но, Бога ради, не лишай меня последней надежды. Ведь ты поклялся, если Людовик умрет...

– Я помню, – сухо оборвал её король. – Но Валуа ещё жив. А пути Господни неисповедимы.

Она поникла, и ему стало так жаль ее, что на глаза навернулись слезы. По сути, Генрих был очень сентиментальным человеком.

Неожиданно он заметил, что зря не захватил теплой накидки и заявил, что сходит за ней, а Мэри пусть его подождет. Она была несколько удивлена – ему ведь стоило только крикнуть приказ, и любой из вертевшихся внизу слуг с радостью выполнил бы это поручение. А так... Она продолжала глядеть на море, приникнув к мощному зубцу стены, и когда сзади раздались торопливые шаги, даже не оглянулась.

– Мэри!

Она почти испугалась.

– О Боже, Чарльз! Сейчас вернется Генрих, и... Неожиданное счастье волной нахлынуло на неё. Он здесь, вопреки всему! Они вместе! И когда он опустился перед ней на колени, сжав её руки, покрывая их поцелуями, она не выдержала и тоже упала перед ним на колени, обняла.

– Чарльз, давай убежим! Сейчас, ещё есть время. В этой суматохе нас никто не хватится... А когда хватятся – мы будем уже далеко. Здесь море, мы сможем сесть на любое рыбацкое суденышко, мы уедем, мы будем вместе...

Она целовала его и он, как безумный, отвечал на её поцелуи, боясь слышать её шальные, безумные слова. В какой-то миг он и в самом деле едва не поддался порыву. Но Мэри так молода и по-юношески безрассудна, Брэндон же был человеком взрослым и реалистом. Ему стоило немалого труда отстраниться от неё, сжав её предплечья, чтобы удержать на расстоянии.

– Это невозможно, Мэри. Нас бы скоро поймали... И это стало бы позором для Генриха. А он... Ведь это Генрих позволил нам проститься. Он лучший друг, какого я мог бы себе пожелать. Я не предам его.

Говорить о том, что их ждало, поддайся он её порыву, Брэндон не стал – в эмоциональном напряжении принцесса бы просто не поняла ни один из его доводов. Он мог лишь одним способом привести её в чувство – указать, что его преданность Генриху значит для него более его любви к ней. И Мэри опомнилась.

– Ах, да! Вулси говорил мне, что ты честолюбец. Это все, что тебе нужно в жизни.

Она отошла. Да, его ждет титул герцога Саффолка, почести, богатство. Это стоит того, чтобы не рисковать. Она все понимала и теперь даже стыдилась своего порыва.

Брэндон стоял за ней близко-близко. Он даже коснулся её плеча, но отдернул руку, словно опасаясь, что вновь заключит её в объятия.

– Ты хоть любишь меня, Чарльз? Что я для тебя?

«Да, я люблю тебя, – подумал он. – Мой мир стал иным, когда появилась ты. Я не знал ранее такого горя и такой радости, и я боготворю тебя, моя принцесса, моя чудесная златокудрая девочка».

Но Брэндон ничего не сказал вслух. Он не хотел давать ей надежду там, где её не было.

– Я восхищаюсь вами, леди Мэри, – с поклоном ответил он. – И понимаю, что не достоин вашей любви.

Опять он отказывался от неё... Мэри слабо кивнула. Хорошо, что во мраке он не видит слез в её глазах.

– Проводите меня, сэр Чарльз, – церемонно сказала она. – Мне следует готовиться к отплытию.