6
К Волге вышли глядя на ночь. (В версте выше Царицына.)
Начали спускать на воду струги и лодки. Удобное место спуска указал бежавший из Царицына посадский человек Степан Дружинкин. Он же советовал атаманам, Разину и Усу:
— Вы теперича так: один кто-нибудь рекой пусть сплывет, другой — конями, берегом… И потихоньку и окружите город-то. Утром они проснутся, голубки, а они окруженные, ххэх… — Дружинкин не мог скрыть радости, охватившей его. — Стены, вороты — они, конечно, крепкие. Да надолго ли! Кто их держать-то шибко будет?..
— Воеводой кто сидит? — спросил Степан. — Андрей?
— Тимофей Тургенев. На своих стрельцов, какие в городе, у его надежа плохая, он сверху других ждет. Да когда они будут-то! Они пока без признака…
— Много ждет?
— С тыщу, говорят. С Иваном Лопатиным идут. Надо бы, конечно, до их в городок-то войтить. Ах, славно было бы, Степан ты наш Тимофеич, надежа ты наша!.. Отмстились бы мы тада!..
— Родионыч, поплывешь со стругами, — велел Степан. — Я с конными и с пешими. Шуму никакого не делай. Придешь, станешь, пошли мне сказать.
— Ладно, — сказал Ус. И пошел к месту, где сволакивали на воду струги. Все же тяготило его подначальное положение, не привык он так. Однако — терпел.
Когда стало совсем темно, двинулись без шума к Царицыну водой и сушей.
Утром, проснувшись, царицынцы действительно обнаружили, что они надежно окружены с суши и с воды.
Воевода Тимофей Тургенев и с ним человек десять стрельцов (голова и сотники, да прислуга, да племянник, да несколько человек жильцов) смотрели с городской деревянной стены, как располагается вдоль стен лагерь Разина.
— Сколь так на глаз? — спросил воевода у головы.
— Тыщ с семь, а то и боле.
Воевода вздохнул.
— Неделю не продержимся… Пропали наши головушки!
В городе гудел набат.
Степан, Ус, Федька Шелудяк, Сукнин, Черноярец, Ларька Тимофеев, Фрол Разин, Матвей Иванов — эти внизу тоже оценивали обстановку.
— Ну? — спросил Степан. — Какие думы, атаманы?
— Брать, — сказал Шелудяк, — чего на его любоваться-то.
— Брать?.. Брать-то брать, а как?
— Приступом! Навяжем лестниц, дождем ночки — и с Исусом Христом!..
— Исус что, мастак города брать? — спросил Ус.
— А как же! Он наверху — ему все видать, — отрезал занозистый Шелудяк.
— Хватит зубатиться, — оборвал Степан. — Родионыч, Иван, какие думы?
— Подождать пока, — сказал Иван Черноярец. — Надо как-нибудь в сговор с жильцами войтить.
— Умное слово, — поддержал Матвей Иванов. — Стены стенами, да ведь и их оборонять надобно. А есть ли у их там такая охота? Оборонять-то. А и есть, так…
Подъехал казак, доложил:
— Царицынцы, пятеро, желают Степана Тимофеича видать.
— Давай их.
Подошли пять человек посадских с Царицына.
— Как же вышли? — спросил Степан.
— А мы до вас ишо… Вчерась днем, вроде рыбачить уплыли, да и остались… Нас Стенька Дружинкин упредил. Поговорить к тебе пришли, атаман.
— Ну, давайте.
Стырь с оравой зубоскалов переругивался с царицынскими стрельцами. Те скучились на стене, подальше от начальных людей, с большим интересом разглядывали разинцев.
— Что, мясники, тоскливо небось торчать там? Хошь, загадку загадаю? — спросил Стырь. — Отгадаешь, будешь умница.
— Загадай, старый, загадай, — откликнулись со стены.
Сидит утка на плоту,
Хвалится казаку:
Никто мимо меня не пройдет:
Ни царь, ни царица,
Ни красная девица!
— Отгадаешь, свою судьбу узнаешь.
— То, дед, не загадка. Вот я тебе загадаю:
Идут лесом,
Поют куролесом,
Несут деревянный пирог
С мясом.
— Стрельца несут хоронить! — отгадал Стырь.
Казаки заржали.
Стырь разохотился:
— А вот — отгадай. Отгадаешь, узнаешь мою тайную про тебя думу.
Поймал я коровку
В темных лесах;
Повел я коровку
Нимо Лобкова,
Нимо Бровкова,
Нимо Глазкова,
Нимо Носкова,
Нимо Щечкова,
Нимо Ушкова,
Нимо Роткова,
Нимо Губкова,
Нимо Ускова,
Нимо Бородкова,
Нимо Шейкова,
Нимо Грудкова,
Нимо Ручкова,
Нимо Плечикова;
Привел я коровку
На Ноготково,
Тут я коровку-то
И убил.
Кто будет?
— Скажите в городе, — наказывал Степан пятерым царицынцам, — войско, какое сверху ждут, идет, чтоб всех царицынцев изрубить. А я пришел, чтоб отстоять город. Воевода ваш — изменник, он сговорился со стрельцами… Он боится, что вы ко мне шатнетесь, и хочет вас всех истребить, для того и стрельцов ждет; у их тайный уговор, мы от их гонца перехватили с письмом.
Пятеро поклонились.
— Передадим, батюшка, все как есть. И про воеводу скажем.
— Скажите. Пусть дураками не будут. Не меня надо бояться, а воеводу. Чего меня-то бояться? Я — свой… чего я сделаю?
Пятеро ушли.
Степан позвал Уса:
— Родионыч!..
Ус подошел.
— Останисся здесь. Стой, зря не рыпайся. Я поеду едисан тряхну. За ими должок один есть… И скота пригоню: можа, долго стоять доведется, жрать нечего. Гулять не давай. Не прохлаждайтесь. Караул все время держи. Иван, Федька Шелудяк со мной поедут. А в городе, смотри, чтоб не знали, что я отъехал. Караул держи строго.
— Не долго там.
— Скоро. Они в один перегон отсюда, я знаю где.
Ночью Степан во главе отряда человек в триста, конные, тихо отбыл в направлении большого стойбища едисанских татар. Должок не должок — у атамана с ними дела давние, — а жрать скоро нечего, правда; надо думать об этом.
На другое утро в лагерь к Усу явилась делегация от жителей города. Двое из тех, что вчера были. Всех — девять человек.
— Батька-атаман, вели выходить из города воду брать. У нас детишки там… Какой запаслись, вышла, а они просют. Скотина ревет голодная, пастись надо выгонять…
— А чего ко мне-то пришли? — спросил Ус.
— К кому же больше?
— А как вышли?
— Воевода выпустил под залог — у нас там детишки… А выпустил, чтоб с тобой уговориться — по воду ходить. Детишки там, батька-атаман.
— Скажите воеводе, чтоб отпер город. А заартачится, возьмите да сами замки сбейте. Мы вам худа не сделаем.
— Не велит, поди. Воевода-то…
— А вы — колом его по башке, он сговорчивый станет. С воеводами только так и надо разговаривать — они тада все враз понимают.
— Мы уж и то кумекаем там… По совести, для того и пришли-то — разузнать хорошенько, — признался старший. — Вы уж не подведите тада. Мы там слушок пустили: стрельцы-то, мол, на нас идут, ну — задумались… Вы уж тоже тут не оплошайте…
— Идите и делайте свое дело. Мы свое сделаем.
— Народишко-то, по правде сказать, к вам приклониться желает. А чего ж Степана Тимофеича не видать? Где он?
— Он на стружках, — ответил Федор Сукнин.
Жители ушли, еще попросив напоследок, что «вы уж тут… это…».
— Всех есаулов ко мне! — распорядился Ус. — Быть наготове. Начинайте шевелиться — вроде готовимся к приступу: пусть они стрельцов своих на стены загонют. Пусть сами тоже суда глядят, а не назад. Двигайте пушки, заряжайтесь… Шевелись, ребятушки! Глядишь, даром городок возьмем!
Задвигался лагерь. Пошли орать бестолково и двигаться и с тревогой смотрели на стену. Таскали туда-сюда пушки, махали прапорами… И с надеждой смотрели на стену и на въезжие ворота. На стене ладились к бою стрельцы.
Ждал Ус с есаулами: они стояли возле коней, чуть в стороне от угрожающего гвалта. Василий Родионыч то ли вздыхал тихо, то ли тихо матерился, глядя на тяжелые въезжие ворота.
Долго ждали.
Вдруг за воротами возникла возня, послышались крики… Дважды или трижды выстрелили. Потом зазвучали тяжкие лязгающие удары железа по железу — похоже, сбивали кувалдой замки. Шум и крики за стеной усилились; выстрелы — далеко и близко — захлопали чаще. Но кувалда била и била в затворы.
Казаки с воем бросились к воротам. Перед носом у них ворота распахнулись…
Казаки ворвались в город.
Царицынцы встречали казаков, как братьев, обнимались, чмокались, тут же зазывали в гости. Помнили еще то гостеванье казаков, осеннее. Тогда поглянулось — хорошо погуляли, походили по улицам вольно, гордо… Люди это долго помнят.
Казачье войско прогрянуло по главной улице города и растекалось теперь по переулкам… Кое-где в домах уже вскрикивал и смеялся Праздник.
Ус сидел в приказной избе, распоряжался, перетряхивал судьбы горожан и служивых людей.
Ему доложили:
— Воевода с племянником, прислуга его, трое жильцов да восемь стрельцов заперлись в башне городской стены.
— Стеречь их там дороже глаз, — велел Ус. — Скоро пойдем к им.
— Поп до тебя, Василий Родионыч, — снова вошел в избу казак.
— Чего ему? — удивился Ус.
— Не сказывает. Атаману, говорит, скажу.
— Давай.
В избу вошел тот самый поп, у которого Степан грозился в храме отрезать космы. Вошел — широкий, гулкий.
— Как зовут? — спросил Ус. — Чего ты до меня?
— Где же атаман-то? — громыхнул поп, как в бочку.
— Я атаман. Что, оглазел? — обиделся Ус.
— Ты, можа, и атаман, только мне надобно наиглавного, Разю, — высокомерно сказал поп.
— Зачем?
— Хочу послужить православному воинству во славу свободного Исуса Христа.
— Молодец! — сердечно похвалил его Ус. — Поп, а смикитил. Как зовут?
— Авраам. А ты кто?
— Ктокало, — ответил Ус со смехом. — Пойдем пить.
