Глава 3

Дело Стоунфилда вызывало у Монка недоумение, причем не потому, что он всерьез сомневался в том, что случилось с Энгусом Стоунфилдом. Сыщик очень опасался, что Женевьева оказалась права и ее муж, на самом деле получив известие от Кейлеба, тут же отправился на встречу с ним. Вероятнее всего, именно поэтому он захватил с собой те пять фунтов, двенадцать шиллингов и шесть пенсов, о которых вспомнил Арбатнот и на которые был выписан чек. Сложность стоящей сейчас перед Уильямом задачи заключалась в том, чтобы найти достаточно убедительные доказательства смерти Энгуса, после чего власти предоставят Женевьеве законный статус вдовы с правом наследования имущества мужа. Потом она, возможно, продаст его дело, прежде чем компания разорится из-за спекуляций и нерадивости работников. Кроме того, соперники наверняка воспользуются его отсутствием в собственных интересах.

Детективу сейчас не помешало бы увидеться с Калландрой Дэвьет. Согласно их договору ему следовало делиться с ней подробностями любого сложного или особо интересного дела.

Он сомневался насчет того, что она проявит интерес к этому случаю, однако по собственному опыту знал, что сам процесс объяснения ей подробностей расследования прояснит его разум. Такое нередко случалось раньше. Калландра задавала вопросы по сути дела, и Уильяму не удавалось уклониться от ответа с помощью обобщений и недомолвок. Ее проницательность по отношению к людям, особенно к женщинам, зачастую оказывалась гораздо более острой, чем его собственная. Эта леди обладала способностью разгадывать взаимоотношения и заставляла Монка понять с определенной долей боли и по-новому ощущаемого одиночества, насколько мало ему известно о таких чувствах, как взаимная зависимость и верность давним дружеским узам и семейным связям. Жизнь самого сыщика изобиловала белыми пятнами, и он не знал, действительно ли ему не довелось испытать ничего подобного, или воспоминания об этом просто начисто изгладились у него из памяти. И если он и раньше жил абсолютно одиноким, являлась ли такая жизнь результатом сделанного им самим выбора или каких-либо вынужденных обстоятельств, не зависящих от него? Что с ним все-таки произошло, и главное, чем он занимался все эти годы, ставшие для него потерянными?

Конечно, перед его мысленным взором возникали иногда проблески разрозненных воспоминаний, вызванные какой-либо картиной или звуком из его сегодняшней жизни или заставившим обратить на себя внимание человеческим лицом. О некоторых событиях собственного прошлого детективу удалось догадаться. Однако в его памяти по-прежнему оставались обширные неизведанные пространства, лишь изредка освещаемые короткими проблесками света, часто показывающими совсем не то, что могло бы ему понравиться. Уильям обладал злым языком, отличался резкостью суждений, однако при этом проявлял недюжинный ум… он всегда был умен.

Но он никого по-настоящему не любил, и другие люди платили ему взаимностью. Только по какой причине? Какие призраки бродили в этой тьме? Какие обиды могли там скрываться и узнает ли он о них когда-нибудь? Что, если все это вернется к нему и заставит его страдать от сознания вины… или он получит возможность искупить собственные прегрешения? Или, может быть, он в конце концов узнает о совершенных им благородных поступках, о теплоте и дружбе, воспоминания о которой доставят ему удовольствие, о нежности, которой он станет дорожить, несмотря на то что все это случилось в прошлом.

Но как бы усердно Уильям ни обшаривал собственную память, его старания не приносили результатов. Ему не удавалось отыскать ни единого клочка воспоминаний, ни одного лица, запаха или звука, которые показались бы ему знакомыми. Его единственными друзьями оставались люди, с которыми он познакомился относительно недавно, а все остальное представлялось сыщику незаполненной пустотой.

Возможно, именно по этой причине он ощутил какое-то нелепое разочарование, когда, добравшись до дома Калландры, услышал от служанки, что хозяйка ушла.

– Когда она вернется? – требовательно спросил гость.

– Не могу сказать, сэр, – ответила девушка довольно мрачным тоном. – Возможно, сегодня вечером, но, скорее всего, нет. Может быть, завтра, мне точно неизвестно.

– Это просто смешно! – вспылил Монк. – Ты должна это знать. Ради бога, скажи мне правду! Ведь я не какая-нибудь подружка, которую она не желает видеть и в то же время не хочет оскорблять.

Служанка набрала в грудь воздуха, а потом вздохнула, изо всех сил стараясь оставаться вежливой. Она уже много раз видела Уильяма в этом доме.

– В Лаймхаусе эпидемия брюшного тифа, сэр, – рассказала девушка. – Леди Калландра отправилась туда вместе с доктором Беком и, наверное, еще с несколькими женщинами. Я на самом деле не знаю, когда ее ждать обратно. Это никому не известно.

Брюшной тиф… Монку не приходили в голову какие-нибудь воспоминания на этот счет, связанные с его жизнью, но он мог ощутить страх и жалость в голосах других людей, а также заметить отражение этих чувств на лице стоявшей перед ним служанки.

– В Лаймхаусе? – переспросил он.

Это, наверное, была та самая вспышка тифа, о который говорил кучер. Именно брюшного, а не сыпного. Теперь сыщик вспомнил и недавнее упоминание леди Рэйвенсбрук об этой болезни. Он знал, где это случилось. Вниз по реке, неподалеку от Рич.

– Спасибо. – Монк уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг спохватился: – Ах да…

– Я слушаю вас, сэр, – отозвалась служанка.

– Может, мне захватить для нее что-нибудь, смену одежды?

– Ну… Да, сэр, если вы туда поедете, она будет вам очень признательна. Может, вы возьмете и вещи мисс Эстер тоже?

– Мисс Эстер?

– Да, сэр. Она уехала вместе с леди Калландрой.

– Конечно.

Ему следовало бы знать, что она собирается в те места. Этот поступок мисс Лэттерли вызывал у Монка чувство гордости и был для него вполне понятен с точки зрения ее профессиональной подготовки. Тогда почему же он так рассердился? А ведь его действительно охватило раздражение! Стоя на крыльце в ожидании, пока служанка собирала вещи, складывая их в саквояж с мягкими боками, Уильм почувствовал, как его тело напряглось, а руки едва не сжались в кулаки. Эстер бросилась туда очертя голову! Собственное мнение оставалось для нее дороже всего. Она никогда не прислушивалась к чьим-либо советам, оставляя их без внимания. Монк до сих пор не встречал столь властной и своевольной женщины, которая часто колебалась там, где следовало проявить твердость, и оставалась непреклонной, когда возникала необходимость действовать с определенной гибкостью. Он пытался образумить ее, но все его усилия приводили лишь к ссорам. Детектив уже не мог вспомнить, сколько раз между ними возникали стычки по той или иной причине.

Служанка вскоре вернулась с саквояжем в руках. Монк ловко подхватил его и, торопливо поблагодарив девушку, вновь вышел на улицу, направляясь к площади, где, как было ему известно, он мог нанять кеб.

Оказавшись в Лаймхаусе, Уильям быстро узнал, где находится склад на Парк-стрит, превращенный теперь в больницу для тифозных. Стоило ему спросить о ней у какого-нибудь прохожего, как лицо у местного жителя сразу делалось испуганным, а голос начинал звучать тише.

На всю оставшуюся у него сдачу сыщик купил полдюжины горячих пирожков с мясом. Со свертком с этими пирожками под мышкой и саквояжем в руке он прошел через широкий дверной проем и поднялся по низким ступенькам. Запах человеческих испражнений, сырого дерева, угольного дыма и уксуса ударил ему в нос, прежде чем он успел достичь главной комнаты, которая раньше, вероятно, использовалась в качестве хранилища для тюков шерсти, хлопка или других подобных товаров. Теперь это помещение слабо освещалось несколькими сальными свечами, а его пол был целиком устлан соломой, накрытой одеялами, под которыми Монку удалось разглядеть фигуры не менее восьмидесяти лежащих людей, отличающихся друг от друга, похоже, лишь разной степенью измождения и страданий.

– Вы принесли ведра? – донесся до него чей-то голос.

– Что? – Стремительно обернувшись, Уильям увидел смотревшую в его сторону женщину с усталым, испачканным сажей лицом. Ее немного сальные светлые волосы были собраны в пучок, сбившийся теперь на затылок. Монк обратил внимание на ее широкую грудь и мощные бедра, но вот плечи незнакомки показались ему опущенными, и он не мог определить, была ли тому причиной привычка или усталость. Лицо женщины почти ничего не выражало. Она видела слишком многое, чтобы волноваться из-за чего-либо еще, кроме надежды или печали. И тем более не стоило переживать из-за незнакомца, у которого могло не оказаться ведер. Она давно привыкла к разочарованиям.

– У вас есть ведра? – повторила женщина свой вопрос уже не так громко, поскольку убедилась, что услышит отрицательный ответ.

– Нет, я пришел к леди Калландре Дэвьет. Извините. – Детектив бросил саквояж на пол. – Хотите горячий пирожок?

Женщина раскрыла глаза чуть шире.

Развернув газету, Монк протянул ей один из пирожков. Он еще сохранил тепло, а тесто оказалось рассыпчатым. Маленький кусочек отломился и упал на пол.

Женщина колебалась совсем недолго – ноздри у нее расширились, стоило ей уловить приятный аромат.

– Хочу. – Она торопливо взяла угощение и откусила кусок, словно опасаясь, что гость, чего доброго, передумает. Она уже забыла, когда в последний раз пробовала такой деликатес, тем более чтобы его предлагали ей в качестве угощения.

– Леди Калландра здесь? – спросил сыщик.

– Да, – ответила незнакомка с набитым ртом. – Я сейчас ее позову. – Она даже не поинтересовалась у Монка, как его зовут. Пирожки с мясом послужили ему лучше любых верительных грамот. Неожиданно для себя самой женщина улыбнулась.

Калландра не заставила себя долго ждать, появившись с противоположного конца склада, столь же усталая и грязная, однако передвигавшаяся легкой походкой и с оживленным выражением в глазах.

– Уильям, – тихо проговорила она, приблизившись к Монку, – что случилось? Зачем ты сюда пришел?

– Хотите теплый пирожок? – предложил тот.

Калландра торопливо вытерла руки о фартук и с благодарностью приняла угощение. Потом она устремила на детектива пристальный взгляд, ожидая, когда он все-таки объяснит цель своего визита.

– Мне поручили сложное дело, – наконец ответил Уильямс. – У вас есть время выслушать меня? Это займет не больше десяти минут. Вам хотя бы изредка нужно отдыхать. Присядьте и съешьте пирожок.

– У тебя останется один для Кристиана? – спросила леди Дэвьет, чуть надкусив пирожок, который она только что взяла. – А для Эстер и Энид? И еще для Мэри, конечно…

– Я не знаю, кто здесь Энид, а кто – Мэри, – ответил Монк, – но я угостил молодую женщину с длинными волосами, которая решила, что я принес ведра.

– Это и есть Мэри. Отлично. Она, бедняжка, едва держится на ногах от усталости. Так у тебя есть еще пирожки? Если нет, я поделюсь с кем-нибудь моим.

– Есть. – Сыщик развернул газету. – Здесь еще целых четыре.

Торопливо улыбнувшись, Калландра взяла пирожки и понесла их каким-то людям в глубине склада, чьи фигуры Уильям с трудом различал в полумраке. Худощавая, очень стройная женщина с прямыми плечами и приподнятым подбородком оказалась его старой знакомой Эстер. Монк узнал бы ее по фигуре где угодно. Никто другой не сумел бы держаться с такой осанкой, как она. Единственный среди них мужчина был не кем иным, как Кристианом Беком, едва достигавшим среднего роста, узкоплечим и вместе с тем сильным. Еще одна женщина показалась Монку похожей на кого-то, с кем он совсем недавно встречался, однако плохое освещение, выбивающийся из плит дым и разъедающие глаза испарения не позволяли ему определить, кто же это.

Калландра вернулась обратно, доедая пирожок, пока тот не успел остыть. Она провела своего друга в небольшую боковую комнату, где раньше, когда здание использовалось по своему первоначальному назначению, вероятно, находилась контора. Теперь там стоял стол с лежащей на нем грудой одеял, три запечатанные и одна наполовину пустая бутылки джина, несколько бочонков с уксусом и плоская бутыль с венгерским вином. На двух ветхих стульях тоже были навалены одеяла. Сбросив их на пол, леди Дэвьет предложила Монку присесть.

– Зачем вам джин? – поинтересовался он. – Чтобы залить горе?

– Тогда бы мы распечатали все бутылки, – печально ответила женщина. – Расскажи мне о твоем деле.

Сыщик некоторое время раздумывал, стараясь решить, что говорить о Женевьеве. Возможно, ему следовало сообщить Калландре одни лишь факты, опустив при этом свои собственные впечатления.

– Мы промываем в джине некоторые предметы, – ответила, наконец, собеседница на его вопрос. – Спирт в этом смысле лучше воды, особенно если ее берут из здешних колодцев. Полы мы им, конечно, не моем – для этого у нас есть уксус. Я имею в виду тарелки и ложки.

Такое объяснение вполне удовлетворило Монка.

– Дело… – проговорил, наконец, он, грузно опустившись на один из стульев, который, закачавшись под тяжестью его тела, немного покосился набок.

Детектив осторожно пересел на другой, который выдержал его вес, хотя и издал угрожающий скрип.

– Пропал один мужчина, бизнесмен, владелец процветающего дела и пользующийся всеобщим уважением, – начал Уильям. – У него, судя по всему, хорошая семья, пятеро детей… Ко мне обратилась его жена.

Калландра смотрела на него, не проявляя пока сколько-нибудь заметного интереса.

– По словам жены, у него есть брат, – продолжил Монк, чуть заметно улыбнувшись, – полная ему противоположность. Он жестокий, безжалостный и живет где-то неподалеку отсюда…

– В Лаймхаусе? – удивленно спросила Дэвьет. – Почему именно здесь?

– Видимо, он сам так захотел. Он живет сам по себе, получая иногда подачки от Энгуса – так зовут его пропавшего брата. Несмотря на то что они столь разные люди, Энгус не захотел прекращать с ним отношений, хотя его жена утверждает, что он боялся Кейлеба.

– Значит, Энгус – это тот, кто пропал?

Огонек стоявшей на столе свечи вдруг замигал. Свечку воткнули в пустую бутылку из-под джина, и теперь по стеклу стекали капли сала.

– Да. Его жена очень опасается, что Кейлеб убил ее мужа. По-моему, она просто убеждена в этом, – рассказал детектив.

Калландра нахмурилась.

– Ты сказал, Кейлеб? – Она машинально протянула руку и поправила свечу.

– Да. А что? – спросил Монк.

– У него необычное имя. Не то чтобы совсем неизвестное, но и не слишком распространенное. Всего несколько часов назад мне рассказали об одном жестоком человеке по имени Кейлеб Стоун, который живет в этом районе. Он изувечил мальчишку и порезал лицо женщине.

– Это он и есть! – тут же заявил Уильям, чуть подавшись вперед. – Брат Энгуса Стоунфилда. Но Кейлеб запросто мог укоротить собственную фамилию, отбросив ее вторую половину. Все это очень похоже на то, о чем говорила Женевьева. – Сказав эти слова, Монк неожиданно осознал, как ему до сих пор хотелось, чтобы его предположение оказалось ошибочным, а представление Женевьевы о девере – неверным. Но теперь всем сомнениям наступил конец.

Миссис Дэвьет покачала головой.

– Боюсь, если все это так, твоя задача окажется не только важной, но и исключительно трудной, – заметила она. – Возможно, Кейлеб Стоун действительно виновен, но это будет очень тяжело доказать. Здесь его мало кто любит, но страх перед ним может заставить людей молчать. Я думаю, ты уже проверил более обычные причины его исчезновения?

– Как деликатно сказано, – заметил сыщик довольно резко. Раздражение у Монка вызывала не сама Калландра, а сложившиеся обстоятельства и собственное бессилие. – Вы имеете в виду долг, кражу или другую женщину?

– Что-то в этом роде…

– Они кажутся мне маловероятными, хотя я и не сбрасываю их полностью со счетов. Я проследил за всеми его передвижениями в тот день, когда его видели в последний раз. Он добрался до Юнион-роуд – это примерно в миле отсюда.

– Ах…

Прежде чем Уильям успел еще что-то сказать, он краешком глаза заметил какое-то движение и, обернувшись, увидел стоявшую в дверях Эстер. Хотя до этого он уже видел ее издали в полумраке склада, эта встреча лицом к лицу оказалась для него неожиданной. Сыщик, наверное, не меньше дюжины раз обдумывал, что скажет ей, когда они увидятся, и как сделает вид, словно между ними ничего не изменилось после решения суда в Эдинбурге. Сейчас, обратив взор к прошлому, Монк неожиданно ощутил желание вновь вернуться в те, несомненно лучшие для них, времена. Им обоим с трудом удавалось держаться так, будто бы тогда ничего не произошло. Если мисс Лэттерли вновь вспомнит о Фэррэлайнах, Уильям вполне сумеет это понять, хотя эта тема способна вызвать у нее прилив самых разных чувств, и ему не следует забывать об этом.

Она, наверное, не станет напоминать ему, как они оказались запертыми в небольшой комнате, словно в ловушке, или о том, что тогда произошло между ними. Это будет настолько бестактно, что для ее слов не найдется оправдания. Мисс Лэттерли должна понимать, что тот порыв был вызван прежде всего сознанием того, что их ждет неминуемая смерть, а не каким-либо глубоким чувством, способным сохраниться в дальнейшей жизни. Упоминание о том случае поставит их обоих в неловкое положение и причинит им боль.

Однако женщина становится странным созданием, когда речь идет о чувствах, особенно о тех, которые так или иначе связаны с любовью. Она начинает вести себя непредсказуемо и нелогично.

Откуда Монк об этом узнал? Благодаря каким-нибудь подспудным воспоминаниям или просто собственным предположениям?

Эстер не отличалась особой женственностью, иначе показалась бы Уильяму более привлекательной. Она не владела искусством очарования и не умела выставить себя в выгодном свете, что при ближайшем рассмотрении оказывалось всего лишь способностью тщательно выбирать и преувеличивать действительно существующие черты характера. Эта девушка держалась с излишней прямотой… зачастую граничащей с вызовом, и не представляла, когда следует принимать решения самой, а когда – послушаться чужого совета. Женщины с развитым интеллектом всегда непривлекательны. Если ты всегда права, особенно в таких вопросах, как логика, суждения об обществе или военная история, это качество не доставит тебе большой радости. Постоянно проявляя незаурядные умственные способности, мисс Лэттерли в то же время обращала на себя внимание собственной глупостью.

– У тебя что-то случилось? – Услышав ее голос, Монк прервал размышления. Медсестра перевела взгляд с Калландры на него, а потом вновь посмотрела на свою старшую подругу.

– По-твоему, мне нельзя просто так здесь появляться? – проговорил сыщик так, словно хотел оправдаться, прежде чем поднялся со стула.

– Здесь? – У Эстер приподнялись брови. – Да, нельзя.

– Тогда ты ответила на собственный вопрос, да? – колко заметил Уильям.

Его старая знакомая была права. Никто не придет в заразный барак в Ист-Энде без самой крайней нужды. Кроме таких неприятных факторов, как отвратительный запах, холод, неприглядный вид, сырость и сопровождающие человеческие страдания звуки, в таком месте любому посетителю плюс ко всему ничего не стоило заразиться самому. Монк заглянул Эстер в лицо. Она выглядела совсем изможденной. Кожа ее лица настолько побледнела, что казалась серой, волосы успели засалиться, а в своем слишком тонком платье она наверняка мерзла в этом плохо отапливаемом помещении. В таком состоянии у нее едва ли хватит сил, чтобы противостоять болезни.

Медичка раздраженно прикусила губу. Ее всегда охватывало чувство досады, если кому-нибудь удавалось победить ее в словесной схватке.

– Тебе понадобилась помощь Калландры? – Голос ее сделался язвительным. – Или моя?

Уильям понимал, что теперь в ней говорил сарказм. Он также не забыл, как часто она ему помогала – например, во время их первой встречи, когда он сам находился в отчаянном положении, а его жизни угрожала опасность. Он часто вспоминал, как ее смелость и вера в него придала тогда ему силы для борьбы.

В голову Монку пришло сразу несколько ответов, причем большинство из них казались ему самому довольно грубыми. В конце концов, главным образом ради Калландры, он предпочел сказать правду или, по крайней мере, что-то весьма близкое к ней.

– Я занимаюсь делом, следы которого, похоже, теряются где-то за пару улиц отсюда, – проговорил он, бросив на Эстер холодный взгляд. – Человек, которого я ищу, был братом одного из хорошо известных здесь типов и, похоже, как раз направлялся на встречу с ним. Поэтому я решил, что ты сумеешь мне помочь.

Какие бы мысли ни будоражили сейчас разум медсестры, а она казалась не только смертельно усталой, но вдобавок еще и раздражительной и огорченной, Эстер предпочла проявить ложный интерес к словам Монка.

– О каком типе ты говоришь? Нам здесь некогда особенно разговаривать, но мы можем поспрашивать о нем. – Мисс Лэттерли опустилась на стул, на котором только что сидел Уильям, не позаботившись даже о том, чтобы оправить юбки.

– Кейлеб Стоун, или Стоунфилд. Не думаю, чтобы… – начал детектив и осекся. Он собирался сказать, что девушка наверняка ничего о нем не знает, однако изменившееся выражение ее лица сразу заставило его понять, что этот человек ей известен, причем далеко не с лучшей стороны. – Что? – требовательно спросил сыщик.

– Я знаю только, что он очень жесток, – ответила мисс Лэттерли. – И Калландра может сообщить тебе не больше моего. Мы с нею разговаривали об этом прошлой ночью. Кого ты разыскиваешь?

– Энгуса Стоунфилда. Это его брат.

– И почему ты его ищешь?

– Потому что он пропал! – резко бросил Монк.

Ему казалось нелепым позволить этой девушке заставить его почувствовать себя неловко, почти виноватым, как будто ему приходится отрицать какую-либо часть собственной личности. И дело заключалось не только в этом. Эстер нравилась Монку, и он восхищался многими чертами ее характера, однако другие вызывали у него сожаление и всякий раз приводили к приступам раздражения. Он никогда не пытался этого скрывать – впрочем, точно так же, как и она. Они оба чувствовали себя так, словно их объединяли взаимные долги чести, но не более того. И мисс Лэттерли, судя по всему, также испытывала желание возвратить свои долги. Однако, возможно, Монку все же следовало предупредить ее об опасностях, которым она подвергает себя, находясь среди заразных больных…

– Его кто-нибудь разыскивает? – нарушила Эстер его размышления.

Больше сдерживаться Уильям не мог.

– Конечно, его разыскивают, – ответил он. – Его ждут жена и дети, он нужен своим работникам… Что за идиотский вопрос!

На бледных щеках медсестры выступил румянец. Она сидела, чуть сжавшись от холода, однако плечи у нее оставались прямыми.

– Я хотела узнать, не ищут ли его как преступника, – ледяным тоном объяснила девушка. – Я успела позабыть, что ты вдобавок охотишься за беглыми мужьями по заданию их жен.

– Он не сбежал от жены, – ответил Монк не менее ядовито. – Этот бедняга почти наверняка уже мертв. И я бы сделал это ради кого угодно… Его жена готова лишиться разума от тоски и тревоги. Она заслуживает сострадания ничуть не меньше, чем любой из лежащих здесь несчастных.

Сыщик сердитым жестом выбросил вперед палец, указав в сторону складского зала, застланного накрытой одеялами соломой, хотя сам он, несмотря на собственные слова, испытывал гораздо более сильную жалость к находившимся там людям. Не многим из них суждено было остаться в живых. Понимая это, Монк сердился не на них, а на Эстер.

– Если муж этой женщины погиб, ты, Уильям, ничем не сможешь ей помочь. Ты можешь только доказать это, – послышался спокойный голос вмешавшейся в разговор Калландры. – Даже если Кейлеб его убил, ты, возможно, не сумеешь найти этому свидетельства. Что требуется полицейским, чтобы засвидетельствовать смерть? Им нужно увидеть тело?

– Нет, если мы сумеем найти свидетелей, которые подтвердят, что он мертв, – ответил детектив. – Они отлично знают, что труп может унести отливом и его уже никогда не найдут.

Он посмотрел на леди Дэвьет, словно не замечая Эстер. Тусклый свет и проникающий всюду запах свечного сала, джина, уксуса и сырого камня вызывали у него тошноту, а мысль о том, что рядом находятся люди, пораженные заразной болезнью, заставляла Уильяма держаться еще более напряженно. Разум подсказывал ему оставить опасения: он бы стал презирать себя, если бы испытал сейчас страх, ведь Калландра и Эстер проводили здесь дни и ночи! Однако его организм, казалось, сам чувствовал опасность, и инстинкт побуждал Монка поскорее уйти оттуда, пока тиф не добрался до него и он не заболел. Мужество мисс Лэттерли вызывало у него чувства, которых он вовсе не желал, считая их болезненными, противоречивыми и пугающими. И теперь сыщик ненавидел ее за то, что стал по ее вине столь уязвимым.

– Если мы что-нибудь узнаем, мы тебе об этом сообщим, – пообещала Калландра, с заметным усилием поднявшись на ноги. – Боюсь, судя по тому, что здесь говорят о Кейлебе Стоуне, твои предположения более чем обоснованны. Извини.

Монк сказал не все, что ему хотелось. Детектив с удовольствием остался бы со своей покровительницей подольше, однако он, похоже, выбрал не совсем подходящее время для визита. Поблагодарив ее немного сухо, Уильям кивнул Эстер, но так и не произнес ни единого слова из тех, которые собирался ей сказать. А потом удалился с таким ощущением, как будто ему не удалось довести до конца какое-то дело, которое впоследствии окажется для него важным. При этом Монк не ощутил ни малейшего просветления разума, на что он так надеялся.

Расставшись с Калландрой, сыщик заставил себя направиться в подразделение водной полиции, находившееся в участке Тэнс неподалеку от Вэппинг-Стэрс, чтобы выяснить, не извлекали ли в течение последних семи дней из воды трупов, чьи приметы могли бы совпадать с описанием Энгуса Стоунфилда.

Принявший Монка сержант смотрел на него довольно терпеливым взглядом. Уильям, как обычно, не узнал его, однако он и сам не понял, знает ли его полицейский или нет. Ему уже не раз приходилось убеждаться в том, что он знаком собеседнику и что тот не питает к нему расположения. Сначала Монк недоумевал, чем это вызвано. Но мало-помалу ему стало ясно, что его острый разум и злой язык заставляли относиться к нему с опаской менее одаренных людей, не способных постоять за себя или вступить с ним в словесную дуэль. Такое открытие показалось ему не слишком приятным.

Сейчас сыщик пристально смотрел на сержанта, скрывая с помощью упорного немигающего взгляда собственную неуверенность.

– Опишите его, – со вздохом предложил детективу сержант. Если ему приходилось встречаться с Монком раньше, он, похоже, не помнил об этом. Конечно, Уильям тогда ходил в форме. Именно в этом, наверное, и заключалось все дело. Сам сыщик ни за что бы не узнал этого человека, если бы встретил его через некоторое время в другой одежде.

– Рост почти как у меня, – тихо ответил он. – Темные волосы, крупные черты лица, зеленые глаза. Он был хорошо одет – отличный покрой, дорогая ткань.

Сержант, наконец, моргнул.

– Он ваш родственник, сэр? – На его равнодушном лице на мгновение промелькнула тень сочувствия, и Монк неожиданно осознал, насколько описание Стоунфилда походило на его собственное, за исключением, может быть, цвета глаз. И все же Энгус не выглядел так, каким изобразила его Энид Рэйвенсбрук. Выражение лица на портрете казалось немного распутным, что никак не вязалось с тем, что говорили об Энгусе Стоунфилде Женевьева и Арбатнот – это, скорее, сочеталось бы с характером его брата Кейлеба. Неужели Энид, сама того не подозревая, придала портрету сходство с Кейлебом? Или Энгус на самом деле не такой степенный человек, каким считали его близкие и работники? Может, он вел другую, тайную жизнь?

Его собеседник тем временем ждал.

– Нет, – ответил сыщик. – Я веду расследование по поручению его жены. Женщине не следует заниматься подобными делами.

Сержант поморщился. Ему слишком часто приходилось видеть побледневших напуганных женщин, жен, матерей и даже дочерей, стоявших перед ним так же, как стоял сейчас Монк, охваченных страхом и вместе с тем ожидающих, что теперь настанет конец неопределенности, которая мучила их столь долго.

– Сколько ему лет? – спросил страж порядка.

– Сорок один год.

Полицейский покачал головой.

– Нет, сэр. У нас не было никого с такими приметами, – ответил он. – Мы извлекли тела двух мужчин: одному не больше двадцати лет, а другой – толстяк с рыжеватыми волосами. Правда, этому бедняге на вид где-то около сорока.

– Спасибо. – Неожиданно Монк почувствовал облегчение, и это показалось ему нелепым. Если Энгус Стоунфилд мертв, ему нужно доказать его гибель ради Женевьеы. А если он просто сбежал, то ее ждет еще большее потрясение. Тогда она останется не только без средств к существованию, но вдобавок лишится даже воспоминаний, которые могли бы успокоить ее хоть немного. – Спасибо, – повторил детектив более мрачным тоном.

Сержант нахмурился, не понимая, за что его благодарят.

Уильям не хотел ничего ему объяснять. Однако, с другой стороны, когда-нибудь ему снова могла понадобиться помощь этого человека. Иметь друга всегда лучше, чем врага. Монк поморщился, осознав, насколько неразумно он поступал раньше.

Заносчивость еще никому не приносила пользы. Прикусив губу, детектив взглянул на сержанта с суровой улыбкой.

– Я думаю, этот человек мертв, – объяснил он. – И мне будет в определенной степени легче, если удастся отыскать его тело… Конечно, хотелось бы, чтобы он остался жив, но это, по-моему, маловероятно.

– Понятно, – со вздохом проговорил полицейский. По выражению его глаз Монк догадался, что его слова на самом деле дошли до его собеседника. Ему, вероятно, не раз приходилось сталкиваться с подобными случаями.

– Я еще зайду к вам, – коротко бросил Уильям. – Его ведь могут еще обнаружить.

– Как пожелаете, – согласился сержант.

Из Ист-Энда сыщик вновь направился в западную часть Лондона, собираясь проверить другие возможные варианты. Чем больше он обдумывал сделанный Энид Рэйвенсбрук рисунок, тем больше ему казалось, что он допустил оплошность, приняв на веру утверждения Женевьевы насчет порядочности Энгуса и его респектабельной жизни, едва ли не граничившие с занудством. Сержант из водной полиции в какой-то момент принял Стоунфилда за родственника Монка, настолько они походили друг на друга, если судить по словесному портрету. Какими бы словами воспользовался Уильям для описания собственной внешности? Как вообще следует передавать характерные черты любого человека? Наверняка не только указав цвет его глаз, возраст, рост или вес. Самому детективу его лицо казалось немного бесшабашным. Он не забыл, какое потрясение испытал, впервые посмотрев в зеркало после возвращения из больницы. Уильям увидел тогда лицо незнакомого человека, о котором не имел ни малейшего представления. Однако форма носа, очертания щек, плотно сжатые губы и твердость во взгляде свидетельствовали о его сильном характере.

Чем Энгус Стоунфилд отличался от него настолько, чтобы их не принимали за братьев? Монк чувствовал это отличие, однако не мог определить его точно. Оно, как ему казалось, заключалось в большей уязвимости Стоунфилда.

Относилось ли это к самому Энгусу, к его личности? Или только к наброску Энид Рэйвенсбрук?

Остаток этого дня и половину следующего Уильям пытался составить более ясное представление о человеке, которого искал. Благодаря тому, что ему удалось выяснить, у детектива сложилось о нем впечатление не только уважаемого всеми человека, но и пользующегося искренней любовью окружающих. Если Энгус и причинил кому-либо зло, Монку не удалось найти никаких доказательств этого. Стоунфилд регулярно посещал церковь. Сотрудники отмечали его великодушие, а конкуренты – безупречную порядочность. Даже те, кому он нанес немалый ущерб, не могли обвинить его в чем-нибудь серьезном. Если кто-то и высказывался о нем критически, то лишь за то, что он не обладал достаточно развитым чувством юмора. С женщинами Энгус держался чересчур официально, вероятнее всего, по причине излишней застенчивости. Иногда он баловал детей и не наказывал их так, как это принято. В общем, этот мужчина обладал типичными недостатками заботливого, добропорядочного человека.

Затем Монк отправился к Тайтусу Нивену. Он не представлял, что принесет ему эта встреча, однако решил не пренебрегать такой возможностью. Что, если этот человек поделится с ним такими сведениями о личности Энгуса Стоунфилда, которые остальные предпочли сохранить в тайне?

Женевьева сообщила ему адрес Нивена, проживавшего примерно в миле от Мэрилебон-роуд. Она казалась немного встревоженной, однако не стала спрашивать, надеется ли детектив что-либо узнать у конкурента ее мужа.

Когда сыщик пришел туда в первый раз, дома не оказалось никого, кроме служанки – миниатюрной девушки, заявившей, что мистер Нивен ушел и она не имеет понятия, где он и в котором часу вернется.

Домашняя обстановка, выражение лица служанки, лежащий на полу пеньковый коврик, царящий в доме холод и пропитанный запахом сажи сырой воздух свидетельствовали о нужде, которую терпел хозяин этого жилища. Район, где он жил, не принадлежал к числу бедных, – невзгоды обрушились лишь на дом, куда сегодня пришел Монк. Стоило ему здесь оказаться, как его охватили какие-то смутные воспоминания: он вдруг ощутил прилив гнева и сожаления, почти не почувствовав страха.

В этот вечер дверь сыщику открыл сам Тайтус Нивен. Он оказался высоким худощавым господином с довольно длинным носом и живым умным лицом, одновременно выражавшим пренебрежение к себе самому и борющуюся с отчаянием надежду. Этот человек понравился Монку с первого взгляда, однако разум заставил его отнестись к новому знакомому с подозрением. Нивен оставался единственным из тех, кого теперь знал Уильям, кто имел причины – и, возможно, вполне обоснованные, – чтобы держать зло на Энгуса Стоунфилда. Насколько хорошо шли у него дела, Монк мог определить, лишь переступив порог его дома, однако сейчас Тайтус явно находился в бедственном положении.

– Добрый вечер, сэр, – с заметным недоумением проговорил хозяин дома, глядя гостю прямо в лицо.

– Мистер Тайтус Нивен? – спросил детектив, хотя и так точно знал, кто перед ним стоит.

– Да, сэр?

– Меня зовут Монк. Миссис Стоунфилд поручила мне выяснить, где в настоящее время находится мистер Стоунфилд. – Говорить недомолвками теперь не имело смысла. Ограничиваться лишь подобными вопросами, как и избегать их, было бы непростительной потерей времени, которого и так оставалось мало. Прошло уже восемь дней, как Энгуса видели в последний раз, а все усилия сыщика пока оставались тщетными.

– Проходите, сэр. – Нивен широко распахнул дверь и отступил на шаг, пропуская Уильяма. – В такую погоду не стоит разговаривать на крыльце.

– Спасибо.

Монк прошел внутрь и почти сразу увидел, сколь жестокая неудача постигла Тайтуса Нивена. Дом отличался изяществом архитектурных форм, и строитель явно прочил ему лучшее будущее. Предметы обстановки, изготовленные не раньше двух лет назад, обращали на себя внимания своей добротностью. Великолепные портьеры хозяин, судя по всему, собирался в последнюю очередь принести в жертву нужде, поскольку они не только охраняли дом от посторонних взглядов, но и создавали ощущение тепла, закрывая покрытое дождевыми каплями холодное стекло. Картин на стенах не было, хотя Монк наметанным глазом сразу определил, где раньше находились крюки, на которых они когда-то висели. Сыщик также не заметил каких-либо украшений, кроме простых дешевых часов, которые, если судить по портьерам, вовсе не соответствовали вкусу Нивена. Мебель отличалась добротным качеством, однако ее явно не хватало. Взгляд то и дело останавливался на пустых пространствах, а в большом камине едва тлела пара кусков угля, брошенных туда скорее по традиции, чем ради того, чтобы согреть помещение.

По выражению лица Тайтуса Монк убедился, что слова сейчас излишни, а Нивен догадался, что гостю все ясно. Любые замечания или оправдания были бы бесполезны: они лишь заставили бы хозяина, которому и так нелегко, страдать еще больше.

Уильям остановился в центре комнаты, посчитав невежливым садиться без приглашения и решив, что хозяин, чего доброго, воспримет это как неуважение к нему из-за того, что он теперь разорился.

– Осмелюсь предположить, что вы знаете, – начал Монк, – или предполагаете, что Энгус Стоунфилд пропал. Причины его исчезновения никому не известны. Сейчас его необходимо как можно скорее найти ради блага его близких. Миссисс Стоунфилд, естественно, очень переживает, полагая, что он мог неожиданно заболеть, стать жертвой нападения или что с ним случилась еще какая-нибудь неприятность.

Нивена, казалось, охватило неподдельное беспокойство. Если он сейчас притворялся, то в нем пропадал незаурядный актер. Но это тоже не следовало сбрасывать со счетов. Монку приходилось видеть подобные сцены и раньше.

– Мне очень жаль, – тихо проговорил Тайтус. – Бедный мистер Стоунфилд! Плохо, что мои возможности не позволяют теперь оказать ему помощь. – Он пожал плечами, чуть улыбнувшись. – Как видите, я сам едва свожу концы с концами. Я не видел Энгуса после… восемнадцатого числа. Я тогда приходил к нему в контору. Но вам наверняка об этом известно.

– Да, мистер Арбатнот мне говорил. Вы тогда не заметили в поведении мистера Стоунфилда ничего необычного? Как он с вами держался?

Нивен сделал жест в сторону дивана и сам сел на один из двух оставшихся в комнате больших стульев.

– Как обычно, – ответил он, увидев, что Монк устроился на диване. – Уравновешенно, вежливо… Он всегда умеет держать себя в руках, и собственные дела тоже. – Нахмурившись, неудачливый коммерсант с беспокойством посмотрел на детектива: – Понимаете, я не вкладываю в свои слова какой-либо отрицательный смысл; я вовсе не хочу сказать, что он вел себя словно деспот. Ничего подобного. Он всегда оставался очень обходительным. Любой из его работников скажет, что он был великодушен и никогда не поступал несправедливо или грубо.

– Что вы имеете в виду, мистер Нивен?

Уильям внимательно следил за собеседником, однако не замечал в нем ни смущения, ни малейшего намека на уклончивость. Тот лишь тщательно подбирал слова, и выражение его лица свидетельствовало о прежнем настроении и чуть насмешливом отношении к самому себе.

– Я имел в виду… Я хотел сказать, Энгус превосходно распоряжался собственной жизнью. Он почти никогда не допускал ошибок и не терял контроль над собой и над окружающей обстановкой, – объяснил Тайтус. – Он, похоже, всегда проявлял должную компетенцию.

– Вы знали его брата? – спросил Монк, и его неожиданно охватило любопытство.

– Брата? – Нивен явно удивился. – Я и не подозревал, что у него есть брат. Он занимается тем же делом, что и Энгус? Наверняка нет, иначе бы я узнал о нем. Женевьева… Миссис Стоунфилд… – Он чуть покраснел, тут же догадавшись, что выдал себя. – Миссис Стоунфилд никогда не говорила ни о каких его родственниках, кроме лорда Рэйвенсбрука, который был его опекуном в детстве, – продолжал Тайтус. – И если мне не изменяет память, она вспоминала о нем только раз или два. Им, похоже, вполне хватало собственной семьи для общения.

По лицу у него скользнула легкая тень страдания. Или он просто завидовал Стоунфилду? Это с новой остротой напомнило Монку, какой привлекательной показалась ему Женевьева, какой живой она была. Эта женщина не отличалась чрезмерной словоохотливостью и непоседливостью, но весь ее облик был проникнут какой-то особой чувственностью, делавшей других скучными в сравнении с нею.

– Да, – проговорил Уильям, не сводя с Нивена пристального взгляда, – у него был брат-близнец. Его зовут Кейлеб, и это жестокий и непорядочный человек, которому ничего не стоит пойти на преступление, если только этого уже не произошло. – Сыщик произнес эти слова так, словно он что-то недоговаривал, но ему хотелось увидеть, как отнесется к этому собеседник.

– По-моему, вы ошибаетесь, сэр, – тихо сказал тот. – Если б такой человек действительно существовал, об этом узнали бы в Сити. Репутация Энгуса наверняка пострадала бы из-за того, что на свете есть кто-то другой с такой же фамилией, ведущий себя столь неблаговидно. Я вращаюсь в кругах Сити уже пятнадцать лет и могу точно сказать: там неизбежно поползли бы слухи. Тот, кто рассказал вам об этом, хотел ввести вас в заблуждение, или вы неправильно поняли его слова. И потом, почему вы говорите «был»? Этот его брат умер? Как бы там ни было, зачем объявлять во всеуслышание, как зовут этого человека, если Энгус от этого только пострадает? – Нивен опустился в большое кресло рядом с погасшим камином и замер в напряженной позе. – Или вы опасаетесь, что с Энгусом тоже могло случиться серьезное несчастье?

– Я оговорился, – признался Монк. – Переживания миссис Стоунфилд передались и мне тоже. Она, похоже, опасается, что ее мужа больше нет в живых, иначе он вернулся бы домой или, в крайнем случае, сообщил, где находится.

Некоторое время Тайтус молчал, погрузившись в глубокое раздумье.

Детектив ждал.

– Зачем вы заговорили о его брате, мистер Монк? – спросил, наконец, Нивен. – Он – плод вашего воображения или вам кажется, что он существует на самом деле?

– Да, он существует, – заверил его сыщик. – На этот счет нет никаких сомнений. Вы не встречались с ним лишь потому, что он не работает в Сити и не живет в его окрестностях. Он не появляется за пределами Ист-Энда и называет себя Стоун, а не Стоунфилд. Но Энгус поддерживал с ним отношения. Старые связи, судя по всему, рвутся с трудом.

Тайтус ответил с улыбкой:

– Это похоже на Энгуса. Он не смог бы оставить друга, тем более брата. Вы, наверное, уже встретились с этим человеком и он ничего не смог вам сообщить?

– Я пока не нашел его, – ответил Монк. – Он очень скрытный, и мне кажется, он является главным виновником случившегося – по крайней мере, это не обошлось без его участия. Но я также проверяю и все прочие возможности. Очень сожалею, но у меня есть и другие предположения.

– В каждом из нас кроется немало неожиданного для окружающих, – согласился Нивен. – Но тем не менее, по-моему, вы вряд ли обнаружите, что у Энгуса были проблемы с деньгами или что он завел себе любовницу или вторую жену где-нибудь еще. Если б вы знали его так, как я, ни одна этих мыслей даже не пришла бы вам в голову. – Лицо бизнесмена приняло серьезное сосредоточенное выражение. – Я считаю Энгуса исключительно порядочным человеком, причем не только в делах, но даже и в мыслях. Я многому у него научился, мистер Монк. Цельность его натуры стала для меня предметом зависти, и мне очень хотелось бы подражать ему в этом смысле. Он принадлежал к числу тех людей, для кого истинная добродетель является главной целью, кто ставит ее выше собственного благосостояния, положения в обществе, удовольствий или успеха. – Тайтус чуть наклонился к Уильяму. – И он понимал, что такое настоящая добродетель! Он достиг ее не на пути человеческих недостатков и неприкрытого порока. Она снизошла на него благодаря его чести, великодушию, преданности, терпимости к людям и редкому дару благодарности без малейшего намека на высокомерие.

Монка удивили не столько сами слова хозяина дома, сколько глубина охватившего его порыва.

– Вы очень лестно о нем отзываетесь, мистер Нивен, если учесть, что он в немалой степени повинен в постигшей вас неудаче, – проговорил детектив, поднимаясь с дивана.

Его собеседник тоже встал, и лицо у него залилось краской.

– Я лишился состояния и положения в обществе, но я сохранил честь, сэр. То, что вы от меня услышали, – результат моих собственных наблюдений.

– Я в этом не сомневаюсь, – согласился сыщик, чуть склонив голову. – Спасибо, что вы уделили мне время.

Монк не стал объяснять Нивену, что не рассчитывал выяснить от него что-либо насчет Энгуса, а лишь собирался прощупать его на предмет того, не мог ли тот причинить своему конкуренту зло. Тайтус Нивен, судя по всему, обладал острым умом и в то же время отличался некоторой наивностью во взглядах. Говорить ему об этом показалось детективу ненужной жестокостью.

Уильям приложил еще немало усилий, стараясь узнать что-нибудь новое об Энгусе от его знакомых и деловых коллег, однако ему так и не удалось добавить какие-либо заметные штрихи к уже нарисованному им портрету. Стоунфилды поддерживали теплые дружеские отношения с несколькими людьми, но развлекались не слишком много. Они, казалось, получали удовольствие, оставаясь в кругу семьи и лишь изредка посещая вечерние концерты или театр. Жизнь, которую они вели, несомненно, соответствовала находящимся в их распоряжении средствам. Впрочем, эти средства могли серьезно поубавиться из-за того, что миссис Стоунфилд теперь стало нельзя пользоваться доходами от дела мужа. А поскольку он номинально оставался владельцем этого бизнеса, она не могла каким-то образом распорядиться его собственностью или заявить права на наследство.

– Как мне быть дальше? – с отчаянием спросила она, когда Монк пришел к ней домой в конце долгого и бесплодного дня, девятого с тех пор, как пропал ее супруг. – Что, если вы так и не найдете… тело Энгуса? – Голос Женевьевы теперь звучал с надрывом, и она сохраняла самообладание с заметным усилием.

Уильяму очень хотелось успокоить ее, и все же он не мог лгать. Сыщик стал тянуть время и перебирать в уме самые разные возможности, всерьез обдумывая каждую из них. И все же ему не удавалось заставить себя произнести нужные слова.

– Существуют другие способы доказать властям гибель человека, миссис Стоунфилд, – ответил он наконец. – Особенно если речь идет о такой реке с приливами и отливами, как Темза. Однако они потребуют, чтобы мы проверили все другие возможные версии.

– Вы ничего не найдете, мистер Монк, – без обиняков заявила его нанимательница. Они стояли в нетопленой гостиной. Огонь в камине не горел, лампы тоже были погашены. – Я понимаю, зачем вам это нужно, но вы только напрасно потратите время, ваше и мое, – продолжала Женевьева. – А у меня с каждым днем остается все меньше и меньше денег. – Отвернувшись, она отвела взгляд в сторону. – Я боюсь тратить их на что-нибудь еще, кроме самого необходимого, кроме продуктов и угля. И не представляю, сколько еще все это продлится. Я теперь не могу даже мечтать о новой обуви для детей, а Джеймсу уже малы ботинки. У него пальцы упираются в мыски. Я как раз собиралась купить ему новые… – Она осеклась на полуслове; Монк понял, что ей чего-то не хотелось договаривать до конца.

– А что, если вам, хотя бы на некоторое время, принять предложение лорда Рэйвенсбрука? – спросил детектив. Он понимал, почему эта дама не желает оказаться в зависимости от чьей-либо милости, но сейчас ей не следовало идти на поводу у собственной гордости.

Женевьева тяжело вздохнула. Мышцы ее шеи и плеч настолько напряглись, что голубая клетчатая ткань платья натянулась, так что Уильям различил линию стежков на шве.

– По-моему, Энгусу это вряд ли пришлось бы по вкусу, – проговорила миссис Стоунфилд в ответ – так тихо, что Монк едва услышал ее слова. Женевьева, похоже, обращалась в первую очередь к себе самой, а уже потом – к собеседнику. – С одной стороны, – продолжала она, сосредоточенно нахмурившись, – ему не хочется, чтобы мы терпели нужду. – По телу женщины пробежал озноб, скорее от собственных мыслей, чем от холода.

– Прошло только чуть больше недели, миссис Стоунфилд, – заметил Монк как можно более вежливым тоном. – Я не сомневаюсь, милорд Рэйвенсбрук одолжит вам необходимую сумму под залог имущества, если вы не желаете принять деньги в подарок. У вас вряд ли возникнет необходимость в больших расходах, которые нельзя пока отложить. Если ботинки до сих пор можно было носить…

Женевьева стремительно обернулась к сыщику, бросив на него испуганный взгляд и сжав кулаки.

– Неужели вам непонятно?! – воскликнула она неожиданно высоким, исполненным страха голосом. – Энгус больше не вернется! Кейлеб все-таки убил его, и мы остались брошенными на произвол судьбы, не имея средств к существованию! Сейчас нам придется экономить на еде. Никакого мяса, за исключением воскресных дней, немного селедки или копченой рыбы, а еще лук, овсяная каша и иногда – сыр. Яблоки, если посчастливится. – Она бросила взгляд на горящий в камине огонь, а потом вновь обернулась к Монку: – Мы будем беречь уголь. Нам придется сидеть на кухне, где горит плита, вместо того чтобы затопить камин в гостиной, а вместо восковых свечей покупать сальные и не зажигать огня до тех пор, пока совсем не стемнеет. На одежду придется ставить заплатки, и она будет переходить от старших детей к младшим. Покупать для них новую я уже не смогу. – Голос ее становился все резче, по мере того как ее все больше охватывал панический страх. – Но это еще не самое худшее. У меня нет родственников, которые могли бы нам помочь. Я буду вынуждена продать дом, пока мое положение еще позволяет мне поторговаться и не отдать его за бесценок. Мы переедем в съемные комнаты – в лучшем случае нам удастся снять квартиру из двух комнат. Придется обходиться хлебом и чаем. Иногда, если повезет, я буду покупать свиную или баранью голову… наверное, раз в месяц… или требуху с мясными обрезками. Дети больше не будут учиться в школе; им придется работать по мере сил, так же как и мне. – Она судорожно сглотнула. – Я теперь не могу даже надеяться, что все они вырастут. В бедных семьях это обычное явление. Возможно, взрослыми станут лишь один или двое, и это можно будет считать счастьем, потому что я, по крайней мере, не останусь одинокой. Только Богу известно, что их теперь ждет!

Сыщик смотрел на разволновавшуюся женщину с удивлением. Собственное воображение едва не довело ее до истерического припадка. Уильям убедился в этом по выражению ее глаз и движениям тела. С одной стороны, он испытывал к ней острую жалость; охватившая Женевьеву тоска была неподдельной, а тревога – вполне обоснованной. Но этот неожиданный приступ неистовства, абсолютно не вязавшийся с ее характером, вызвал у него отвращение.

– Вы слишком забегаете вперед, миссис Стоунфилд, – заявил детектив, отбросив прежний вежливый тон. – Вы…

– Я этого не допущу! – злобно перебила она. – Не позволю!

На глазах у нее выступили слезы, и Уильям убедился, насколько хрупкой оказалась она под личиной мужества. Ему никогда не приходилось нести ответственность за других, тем более за доверявшихся ему беззащитных детей. Во всяком случае, ничего подобного не приходило ему на память. Даже сама мысль об этом представлялась Монку необычной. Он лишь смутно догадывался об этом, словно посторонний, случайно увидевший в окне сцену из чужой жизни.

– Такого никогда не случится, – тихо проговорил Уильям, на шаг приблизившись к Женевьеве. – Я не пожалею сил, чтобы выяснить, что произошло с вашим супругом, и доказать это властям с достаточной убедительностью. А потом к вам либо вернется муж, либо перейдет по наследству его дело, которое приносит неплохой доход. В этом случае вы сможете нанять управляющего, и тогда вам, по крайней мере, уже не придется заботиться о материальной стороне жизни. – Заявляя так, Монк, конечно, преувеличивал, но сейчас он не сожалел о собственных словах. – А пока пусть о вашей семье позаботится лорд Рэйвенсбрук, так же как он заботился об Энгусе и Кейлебе, когда они оказались брошенными на произвол судьбы. Как бы там ни было, он сам сделал всех вас своими близкими родственниками. Он был вашему мужу как отец, значит, ваши дети приходятся ему внуками. И он, вполне естественно, желает их обеспечить.

Женевьева с заметным усилием попыталась взять себя в руки, вновь распрямив спину и высоко подняв подбородок. Затем, тяжело вздохнув, опять сглотнула и сказала более ровным голосом:

– Конечно, я не сомневаюсь, вы сделаете все, что сможете, мистер Монк, и молю Бога, чтобы ваших сил оказалось достаточно. Однако вам неизвестно, насколько хитер и жесток Кейлеб, иначе вы не заявляли бы об этом с такой уверенностью. А что касается лорда Рэйвенсбрука, то мне самой хотелось бы заставить себя воспользоваться его помощью. – Она попыталась улыбнуться, но улыбки у нее не получилось. – Вы, наверное, считаете меня очень неблагодарной, но мне нет дела до того, чем вызвано его желание нам помочь, и я не могу с легкостью поручить ему воспитание моих детей. – Теперь Женевьева не отрываясь смотрела на сыщика. – Когда человек живет в чужом доме, мистер Монк, ему приходится отказаться от некоторых прав и возможности самому принимать решения, как он делал это раньше. Там он сталкивается с сотней мелочей, каждая из которых сама по себе тривиальна, но все вместе они создают впечатление потерянной свободы, а это очень тяжело.

Сыщик попытался представить то, о чем она говорила, однако не сумел этого сделать. Он никогда не жил с кем-либо вместе, разве только в детстве – во всяком случае, насколько ему было это известно. Дом представлялся ему местом уединения, убежища, но в то же время он находился там в изоляции от окружающего мира. Мысль о свободе никогда не ассоциировалась у него с домом.

Женевьева чуть передернула плечами.

– Вам, наверное, кажется, что я веду себя глупо. Я догадываюсь об этом по вашему лицу. Наверное, так оно и есть. Однако мне не нравится, когда я не вправе решать, открыть мне окно или закрыть, когда вставать, а когда ложиться спать и в котором часу есть. Это, конечно, нелепо, если в противном случае мне, возможно, придется вообще сидеть голодной, я это понимаю. Однако для меня сейчас гораздо серьезнее то, как я буду воспитывать детей, что им позволят делать, а что – нет, разрешат ли моим девочкам заниматься тем, что им нравится, или станут учить их музыке, рисованию и шитью. И самое главное, я привыкла сама выбирать, что мне следует читать. Это для меня очень важно. Этот дом принадлежит мне! Я здесь единственная хозяйка.

Лицо ее снова выражало гнев и силу духа, на которую Монк обратил внимание во время их первой встречи.

Детектив улыбнулся.

– Это вовсе не нелепо, миссис Стоунфилд. Мы превратились бы в жалкие создания, если б стали равнодушно относиться к таким вещам. Возможно, вы сумеете убедить лорда Рэйвенсбрука выплачивать вам что-то вроде пособия. Тогда вы смогли бы жить здесь, хотя и в несколько стесненных обстоятельствах, однако вам удалось бы сохранить независимость.

Женевьева спокойно улыбнулась, ничего не сказав в ответ, однако ее молчание и напряженное выражение лица казались красноречивее всяких слов.

Уильям продолжал проверять версии, не связанные с насильственными действиями Кейлеба. Он решил выяснить, чем занимался Энгус в течение нескольких недель, предшествующих его исчезновению. Арбатнот вел деловой дневник и предоставил его в распоряжение Монка, а также поделился тем, что ему удалось вспомнить. А от Женевьевы сыщик узнал, куда Энгус отлучался из дома.

Один раз супругов Стоунфилд пригласили на обед к знакомым, и дважды они посещали театр. Энгус также несколько раз уезжал куда-то один, главным образом для того, чтобы встретиться с новыми партнерами в делах.

Детектив тщательно сложил эти разрозненные сведения, так что у него получилась общая картина, в которой, как он убедился, оставались еще один или два пробела. Встречался ли Энгус на самом деле с Кейлебом, как считала Женевьева? Или этот человек вел двойную жизнь, о другой стороне которой она не имела понятия, обладал каким-либо пороком, настолько постыдным, что он не посвящал в него абсолютно никого из близких?

Наиболее вероятной Монку представлялась связь с другой женщиной, хотя даже при самом скрупулезном изучении бухгалтерских документов ему не удалось обнаружить ни одного недостающего фартинга. Чем бы Стоунфилд ни занимался, это, очевидно, не требовало от него денежных расходов.

Уильям понимал, что расследование все больше заходит в тупик, и это вызывало у него раздражение. Однажды, продолжая проверять места, где бывал Энгус Стоунфилд в течение последнего месяца, он оказался в Географическом обществе, находящемся на Сэквилл-стрит. Энгус, по его собственным словам, являлся его членом, однако Монку не удалось обнаружить каких-либо свидетельствующих об этом записей. Он уже уходил, погруженный в тревожные мысли, когда столкнулся с поднимавшейся по лестнице молодой девушкой. Ее спутники обогнали ее и уже вошли в подъезд.

Сыщик рассеянно посмотрел на нее, собираясь извиниться, но потом взгляд его сделался более пристальным. Девушка оказалась миниатюрной и весьма хрупкого телосложения, однако лицо ее светилось каким-то необычным очарованием, и она внимательно смотрела на Уильяма, словно стараясь запомнить его внешность.

– Извините, – проговорил он, удивившись искренности собственных слов. – Я смотрел себе под ноги. Прошу прощения, мадам.

Юная дама улыбнулась – как показалось Монку, с неподдельным удивлением.

– Вы слишком углубились в собственные мысли, сэр. Надеюсь, они не такие мрачные, как можно подумать, глядя на вас. – Голос у нее оказался очень приятным, с чуть пробивавшейся хрипотцой.

– Боюсь, все как раз наоборот. – Зачем он это сказал? Ему следовало сохранять осторожность, вместо того чтобы проявлять излишнюю откровенность. Неужели теперь уже поздно идти на попятную? – Мне дали неприятное поручение, – добавил детектив, чтобы объяснить, что имел в виду.

– Извините. – Лицо девушки сразу сделалось озабоченным. – Надеюсь, вам удалось его выполнить.

Сейчас, во второй половине дня, Монк не мог позволить себе прекратить намеченные на сегодня поиски, хотя это занятие нравилось ему все меньше и меньше. Даже если Энгус Стоунфилд оставался абсолютно невинен, как утверждала его жена, в его жизни, несомненно, существовали неизвестные стороны. Некоторые из них, возможно, имели отношение к визитам к Кейлебу, но только ли к нему одному?

– Я не выполнил его, – грустно ответил Уильям, – я лишь опять оказался в тупике.

Девушка не спешила уходить. Стоя на лестнице под неяркими лучами зимнего солнца, она производила восхитительное впечатление. Цвет ее густых вьющихся волос напоминал цвет свежего меда. Сыщик решил, что они у нее, наверное, мягкие и от них приятно пахнет – возможно, едва уловимым ароматом цветов или мускусом. У нее были большие светло-карие глаза, прямой и довольно крупный нос, наводивший на мысли о твердом характере, и полные губы.

Спускавшийся по лестнице дородный джентльмен с багровым лицом приподнял перед ней шляпу. Улыбнувшись в ответ на приветствие, незнакомка вновь обернулась к Монку.

– Вы что-нибудь ищете? – с пониманием спросила она.

Уильям вполне мог сказать ей правду.

– Вы никогда не встречались с человеком по имени Энгус Стоунфилд? – спросил он у нее.

Девушка приподняла похожие на два крыла брови.

– Здесь? Он состоит в обществе? – удивилась она.

Монк едва успел передумать.

– По-моему, да, – сказал он уклончиво.

– Как он выглядит? – в свою очередь спросила его собеседница.

– Примерно одного роста со мной, темноволосый, с зелеными глазами…

Детектив собирался еще добавить, что Энгус, вероятно, хорошо одевается и отличается уравновешенным характером, однако вовремя догадался, что в этом случае он рискует потерять интересные сведения. Поэтому просто достал из кармана сделанный Энид Рэйвенсбрук рисунок и протянул его женщине.

Та взяла его затянутой в тонкую перчатку рукой и принялась изучать с задумчивым видом.

– Какое интересное лицо, – наконец сказала она, подняв взгляд на Монка. – Зачем вы его разыскиваете? Или я задала бестактный вопрос?

– Он ушел из дома, и его близкие беспокоятся, – вновь уклончиво ответил Уильям. – Вы видели его? – Он втайне надеялся, что эта девушка действительно встречалась со Стоунфилдом, и не только в интересах расследования, но еще и из-за того, что тогда он сумеет провести некоторое время в ее обществе.

– Я не могу этого утверждать с полной уверенностью, – медленно проговорила незнакомка. – Он мне кого-то напоминает, но я точно не знаю, где видела этого человека. Не правда ли, странно, когда человек кажется тебе знакомым, но ты понятия не имеешь, откуда его знаешь… С вами этого никогда не случалось? Извините, что я не сказала ничего определенного. Я постараюсь покопаться в памяти, даю вам слово, мистер…

– Монк, – быстро ответил сыщик. – Уильям Монк. – Его голова чуть склонилась в легком поклоне.

– Друзилла Уайндхэм, – в свою очередь представилась его собеседница. При этом улыбка появилась у нее не только на губах, но и в глазах.

Будучи привлекательной, она знала о собственной красоте, но это не делало ее ни высокомерной, ни холодной. Весь ее облик как будто говорил о теплоте и умении смеяться, что показалось детективу не просто привлекательной, но и довольно приятной чертой. Она держалась весьма уверенно: такой девушке не нужно, чтобы ей постоянно льстили и уделяли мелочное внимание. И точно так же она не станет стремиться любой ценой выйти замуж. С ее внешностью она может позволить себе выбирать и не спешить в ожидании настоящей любви.

– Рад с вами познакомиться, мисс Уайндхэм, – ответил Монк.

Мимо них торопливо проскользнул джентльмен в темном костюме. Усы у него воинственно топорщились. Сам не зная почему, Уильям бросил взгляд на Друзиллу и заметил блеснувший у нее в глазах веселый огонек. И она, и этот мужчина улыбнулись, словно поняв какую-то им одним известную шутку.

– У вас там какие-нибудь дела? – спросил сыщик, горячо надеясь, что ошибается. Он уже обдумывал, как ему снова встретиться с новой знакомой в более спокойной обстановке.

– Да, но все это не так уж важно, – легкомысленно ответила она, а потом опустила ресницы, явно сделав это намеренно, и засмеялась одновременно над собой и над Монком.

– Тогда, может быть, вы позволите мне пригласить вас на чашку кофе или горячего шоколада? – порывисто предложил Уильям. – Здесь чертовски холодно, а в сотне ярдов отсюда находится вполне приличная кофейня. Мы можем сесть возле окна, чтобы нас все видели.

Веселье и обаяние Друзиллы оказались настолько заразительными, что подействовали на детектива, словно запах пищи на голодного человека. Ему невероятно наскучило постоянное ощущение человеческого горя и сознание того, что все его усилия в конечном счете обернутся для кого-то несчастьем. Что бы ему ни удалось выяснить насчет Энгуса Стоунфилда, это все равно станет трагедией для Женевьевы и ее детей. У этой истории не могло быть счастливого завершения.

Кроме того, сейчас ему меньше всего на свете хотелось занимать ум мыслями об Эстер, не покладая рук работавшей в импровизированной тифозной больнице в надежде хоть ненамного облегчить страдания, которые окружали ее, словно бурное море. Ее желаниям изменить участь этих прозябающих в грязи и отчаянии людей никогда не суждено сбыться. Даже если они не умрут от тифа, их все равно убьет нищета, голод или какая-нибудь другая болезнь. Одни только размышления об этом вызывали у Уильяма чувство злобы и собственного бессилия. Мисс Лэттерли ему сейчас не нравилась. Она определенно не относилась к числу тех людей, общение с которыми доставляет удовольствие. Каждое их свидание неминуемо заканчивалось ссорой, за исключением той встречи в Эдинбурге. Но тогда им обоим угрожала, казалось, неминуемая гибель, поэтому их тогдашние чувства никак нельзя было назвать подлинными.

– Я не сбиваю вас с пути истинного? – весело поинтересовалась Друзилла.

– Сбиваете, – согласился Монк. – И я готов с радостью с него свернуть. Сейчас он кажется мне самой несчастливой и неблагодарной дорогой.

– Тогда давайте свернем с нее вместе. – Молодая леди стремительно повернулась, так что подол ее широких кринолинов из красивой клетчатой ткани коснулся ступенек лестницы.

Уильям согнул руку, и она тут же взяла его под локоть.

Они двинулись по тротуару. Порывистый ветер дул им в лицо. Детектив шел ближе к дороге, чтобы брызги от проезжающих экипажей не попадали на его спутницу. Он старался идти медленнее, и ей не приходилось торопливо поспевать за ним.

– Жаль, что мне так и не удалось вспомнить, где я видела этого человека, – сказала Друзилла, слегка покачав головой. – Вы хорошо его знаете, мистер Монк?

Сыщику пришло в голову сразу несколько ответов, способных произвести на нее соответствующее впечатление, представить его именно в таком свете, как ей самой хотелось. Однако ложь повиснет на нем мертвым грузом, а Уильяму хотелось провести в ее обществе не только ближайшие несколько часов. Чтобы не рисковать будущими отношениями, он решил сказать правду.

– Я совсем его не знаю, – ответил сыщик. – Ко мне обратилась за помощью его жена. Я раньше служил в полиции.

– И потом оставили службу? – спросила мисс Уайндхэм с неожиданным интересом. – Почему? Чем вы занимаетесь сейчас?

От вихря, поднятого проехавшим мимо кебом, у Монка затрепетали полы пальто, а Друзилле пришлось наклонить голову и отвернуться в сторону.

– Из-за принципиальных расхождений, – коротко объяснил детектив.

Девушка бросила на него восхищенный взгляд: лицо ее выражало одновременно удивление и недоверие.

– Прошу вас, больше не искушайте меня так. По поводу чего же были эти расхождения? – спросила она умоляющим голосом.

– Одного человека обвинили в преступлении, которого он не совершал, – ответил Монк.

– Я не хотела… – тихо проговорила его спутница, и на лице у нее сразу промелькнуло отражение целой дюжины разных противоречащих друг другу чувств. – Это касается только вас! И ваш уход со службы как-нибудь помог этому человеку?

– Нет.

После этого Друзилла около двадцати ярдов прошла молча. Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. А потом девушка неожиданно обернулась, заглянув в лицо Уильяму. Глаза у нее светились, а лицо вновь сделалось спокойным.

– А чем вы занимаетесь сейчас, мистер Монк? Вы мне так и не сказали. Помогаете несчастным дамам, от которых сбежали мужья? – Голос ее казался сыщику весьма приятным, он так не походил на голоса других людей…

– И этим тоже. – Остановившись, детектив указал в сторону кофейни, а потом прошел вперед и распахнул перед своей спутницей дверь. Внутри оказалось тепло и шумно, в воздухе ощущался приятный аромат размолотых кофейных бобов и сладость шоколада, а также проникающий всюду запах сырой одежды, шерсти, мехов и влажной кожи обуви.

Им тут же показали свободный столик. Узнав, чего желает Друзилла, Монк заказал для нее и для себя горячий кофе. Когда им его принесли, они возобновили прерванный разговор, хотя девушка, по правде говоря, смотрела на сыщика с таким удовольствием, что не стала бы возражать и против молчания. Он тоже обратил внимание на легкий шепот среди окружавших их посетителей и на восхищенные взгляды многих из них. Друзилла, если она это заметила, судя по всему, настолько привыкла к подобным вещам, что сделалась к ним совершенно равнодушной.

– По-моему, у вас очень интересная работа, – сказала она, отпив немного кофе. – Вам, наверное, приходится встречаться с самыми разными людьми, да? Ну да, иначе просто и быть не может! Я задала глупый вопрос. – Девушка сделала еще глоток. – Вы, должно быть, даже не вспоминаете о них после завершения дела. Жизнь со всеми ее страстями и тайнами проходит перед вашими глазами, словно картинки в волшебном фонаре. А когда все заканчивается, вы забываете об этой истории, потому что вас уже ждет новая.

– Я бы вряд ли стал описывать это подобными словами, – с улыбкой ответил Монк, глядя на Друзиллу поверх чашки, которую он еще только собирался поднести ко рту.

– Вы ошибаетесь. Это так восхитительно и совсем не похоже на мою жизнь, когда мне из года в год приходится иметь дело с одними и теми же скучными людьми. А теперь, пожалуйста, расскажите мне что-нибудь еще об этом пропавшем человеке. Что он собой представляет?

Уильям охотно поделился с мисс Уайндхэм всем, что не являлось тайной, с наслаждением наблюдая за выражением ее лица, умным и в то же время спокойным, как будто она старалась вникнуть в смысл услышанного, не позволяя, однако, чтобы трагедия другой женщины испортила удовольствие и непринужденность, сопутствующие их встрече.

– Мне кажется, – задумчиво проговорила юная леди, допивая остатки кофе, – что вам прежде всего следует выяснить, не обладал ли он каким-нибудь тайным пристрастием, будь то другая женщина или какое-нибудь еще порочное увлечение. Или, как опасается его жена, не отправился ли он в Ист-Энд, где стал жертвой собственного брата.

– Вполне разумно, – согласился Монк. – Именно поэтому я прилагаю все возможные усилия, чтобы проследить за его действиями в течение трех недель перед тем, как он пропал.

– И начали вы с Географического общества, – кивнула Друзилла. – Где бы еще вам поискать?.. Может, я как-нибудь сумею вам помочь? – Она прикусила губу. – При условии, конечно, если вы не сочтете меня излишне самонадеянной. – Выражение ее широко раскрытых светло-карих глаз казалось не только совершенно искренним, но, кроме того, увлеченным и доверчивым. Детектив понял, что если он откажет ей, она не воспримет это как обиду или оскорбление, а просто отнесется к отказу философски и займет свое внимание чем-либо другим.

Он не стал колебаться ни минуты.

– Спасибо. Ради миссис Стоунфилд расследование необходимо провести как можно скорее, поэтому я готов с благодарностью принять любую помощь, – заверил он свою собеседницу. – Как вы только что заметили, прежде всего следует проверить наиболее вероятные возможности. Коммерческие дела Энгуса, похоже, находятся в образцовом порядке, и он не испытывает затруднений с деньгами. Поэтому я сомневаюсь, чтобы он увлекался азартными играми или каким-нибудь пороком, за которой нужно было платить. Вы не желаете еще кофе?

– Спасибо, я бы с удовольствием выпила еще чашку, – согласилась Друзилла.

Монк сделал знак официанту, подзывая его к столику, а потом, когда тот подошел к ним, заказал еще кофе и расплатился. Вскоре им принесли еще по чашке кофе, такого же дымящегося и свежего, как в первый раз.

– Может быть, ему везло в игре? – приподняла брови мисс Уайндхэм.

– Тогда почему он исчез? – в свою очередь спросил детектив.

– Ну да, я понимаю… – Девушка взглянула на него, сморщив нос. – Тогда… какие-нибудь непристойные представления? Пип-шоу? Какой-нибудь запрещенный культ? Сеансы черной магии?

Монк рассмеялся. Он даже позавидовал такой способности уйти в царство абсурда и позабыть о нищете, болезнях и отчаянии, свидетелем которых он недавно был.

– Мне представляется маловероятным, чтобы этот человек – такой, каким я, по крайней мере, знаю его сейчас – стал бы придаваться столь фривольным увлечениям, – откровенно заявил Уильям.

Друзила тоже засмеялась.

– Вы считаете черную магию фривольной?

– Честно говоря, я не имею о ней понятия, – признался сыщик. – С моей точки зрения, подобное занятие уводит человека от действительности и помогает ему забыть об ответственности и ежедневных обязанностях, особенно если речь идет о мужчине, который целыми днями изучает цены на зерно и другие товары.

– И молится во главе собственной семьи, – добавила Уайндхэм, – за свою добрую жену, пятерых детей и домашних слуг, сколько их там у него есть, не говоря уже о том, что он ходит в церковь каждое воскресенье и свято чтит его как день отдыха.

За соседним столиком раздался взрыв смеха, но собеседники не обратили на него внимания.

– Может, вы узнали, что у них принято есть только холодную пищу, запрещается петь, свистеть, играть в любые игры, читать художественную литературу, класть в чай сахар, а также есть сладости и шоколад, поскольку это способствует развитию непозволительной любви к роскоши? – предположила девушка. – И смеяться у них, конечно, тоже нельзя?

Монк неопределенно хмыкнул. Женевьева представлялась ему совсем не такой. Но, возможно, Энгус действительно был умеренным и добропорядочным человеком. Жена говорила о нем с жаром, однако слова ее казались формальными и чересчур почтительными.

– Бедняга, – сказал сыщик вслух, – если он на самом деле так жил, нет ничего удивительного в том, что он предпочел сбежать от действительности, когда ему подвернулся подходящий случай, и выкинул какую-нибудь неожиданную штуку. Иначе он просто сошел бы с ума.

Друзилла допила вторую чашку кофе и откинулась на спинку стула.

– Тогда позвольте мне выяснить о таких обществах все, что мне удастся. Заодно я поспрашиваю у знакомых, не встречался ли им там человек по имени Энгус Стоунфилд. – Она опустила глаза, а потом вновь взглянула на Монка. – И, конечно, существует еще одна возможность, упоминать о которой считается неприлично, но ведь мы с вами говорим начистоту, и мне изрядно надоели условности; вы, наверное, уже обратили на это внимание, так? Он мог повстречать другую женщину, способную подарить ему радость и нежность, не потребовав взамен ничего, кроме того же самого. Возможно, с нею ему хотелось обрести свободу, забыть об ответственности за детей, об умеренности и внешних приличиях семейной жизни. Во многих случаях мужчина способен стать самим собой в обществе другой женщины, а не собственной жены, лишь потому, что ему не приходится каждый день завтракать с нею за одним столом. И если мужчина сваляет дурака, может получиться так, что ему придется навсегда расстаться с женой.

Уильям смотрел, как улыбается эта юная дама, сидя напротив, и любовался ее узкими плечами, казавшимися ему на редкость изящными и женственными, ее густыми блестящими волосами и живым лицом с широко раскрытыми глазами. Она казалась ему окруженной неким ореолом сдержанного веселья, словно ей был известен секрет счастья. Детектив вполне мог понять, почему такая девушка могла стать неотразимой для Энгуса Стоунфилда или любого другого мужчины. В их сознании она ассоциировалась с желанной свободой от ограничений домашней обстановки, от жены, которая слишком углубилась в заботы о семье и детях и никогда не улыбнется какому-нибудь пустяку и не станет смеяться слишком громко, которая исполнена сознанием долга перед супругом и зависимости от него и, весьма вероятно, знает его настолько хорошо, что ей нетрудно заранее предугадать, что он станет делать и как себя поведет.

Да, может быть, Энгус Стоунфилд поступил именно так. И если это действительно произошло, Монк, с одной стороны, относился к нему с осуждением, однако с другой – совершенно неожиданно ощутил острый укол зависти, вызвавший у него недоумение. Высказывала ли Друзилла собственное предположение или она сама была той необычной восхитительной «другой женщиной» для Стоунфилда или кого-то еще? Подтвердись это опасение, детектива, наверное, охватило бы глубокое негодование, казавшееся ему одновременно болезненным и нелепым. Однако если оставаться честным с самим собой, точно так же, как с другими, ему следовало признать, что такое все же вполне могло случиться.

– Конечно, – проговорил Уильям, наконец допив вслед за Друзиллой кофе. – Это я тоже не оставлю без внимания.