Глава 11
Страшное известие произвело на Рэтбоуна ошеломляющее впечатление. Случившееся казалось ему нелепостью, не говоря уже о том, что являлось во всех отношениях настоящей трагедией. Ему еще никогда не приходилось сталкиваться с подобными происшествиями, и такое просто не укладывалось у него в голове.
Монк продолжал стоять неподвижно, и лицо у него сделалось совсем мрачным.
– Идемте, – тихо сказал Оливер, – все кончено.
Детектив не сдвинулся с места.
– Нет, – пробормотал он. – Я этого не понимаю.
У Рэтбоуна вырвался короткий смешок.
– Вот как? Да понимает ли тут вообще хоть что-нибудь любой из нас? – развел он руками. – Если он, по-вашему, собирался рассказать, что сделал с Энгусом, или объяснить, почему убил его именно сейчас, а не на несколько лет раньше, вы просто предались мечтам, и всё. Этот негодяй был сумасшедшим. Боже мой, кто теперь в этом усомнится? Зависть сделала его безумцем. Как еще это можно объяснить?
– Но почему он напал на Рэйвенсбрука сейчас? – спросил в свою очередь Уильям, а потом, повернувшись, зашагал вверх по лестнице. – Чего он рассчитывал этим добиться?
– Ничего! – нетерпеливо бросил в ответ Оливер, торопливо направившись следом. – Ради чего он убил Энгуса? Только для того, чтобы дать выход собственной ненависти. Может, он точно так же ненавидел и Рэйвенсбрука. Ему было нечего терять. Его бы не повесили дважды.
– Его пока никто не собирался вешать! – резким тоном возразил Монк, распахнув двери и направляясь в вестибюль. – Гуд еще не приступал к делу. А он на редкость способный юрист.
Они прошли мимо группы негромко переговаривающихся мужчин в темных костюмах, едва не столкнувшись с торопливо шагавшим навстречу секретарем.
– Нам известно, что Кейлеб убил Энгуса, – продолжал сыщик. – По крайней мере, мне… потому что я слышал это от него собственными ушами. Он даже похвастался тогда. Однако это не доказательство. У него еще оставалась надежда.
– Возможно, он считал иначе. Я тоже на редкость способный юрист, – заявил Рэтбоун в пику собеседнику.
– Вы этого желали? – поинтересовался Монк, едва поспевая за Оливером, идущим по коридору столь стремительно, что у него развевались полы пальто. – Не в силах доказать его вину, вам захотелось заставить этого несчастного совершить еще одно убийство, прямо в камере, чтобы его наверняка повесили? Теперь его не смог бы спасти даже Эбенезер Гуд!
Рэтбоун с трудом сдерживался, чтобы не ответить столь же желчно. Однако заглянув Уильяму в глаза, он увидел в них смущение. Выражение его лица казалось скорее не злобным, а исполненным сомнения и боли.
– Что? – спросил он, резко остановившись.
– Вы что, оглохли? Я сказал… – начал Монк.
– Я слышал, что вы сказали! – бросил юрист. – Это было достаточно глупо. Мне не следует обращать на ваши слова внимания. Я лишь пытаюсь вникнуть в их скрытый смысл. Что-то вызывает у вас недоумение, причем речь идет не о вопросах, которые мы задавали раньше и на которые теперь почти наверняка так и останутся без ответа.
– Рэйвенсбрук утверждает, что Кейлеб на него напал, – проговорил сыщик, вновь зашагав по коридору. – И ему пришлось защищаться. В завязавшейся схватке Кейлеб был убит… случайно.
– Я это слышал, – согласился Рэтбоун, прежде чем начал спускаться по ведущей к камерам лестнице. – Почему вы об этом вспомнили? Как по-вашему, он действительно совершил самоубийство или Рэйвенсбрук что-то скрывает? И если скрывает, то почему?
Некоторое время им пришлось идти одному за другим по узкому коридорчику, а потом, на нижнем этаже, Монк снова поравнялся с Оливером.
– Это не поддается объяснению, – продолжал тот. – Зачем ему так поступать? Негодяй мертв и признан виновным, пусть даже у нас нет прямых улик против него. С какой стати он будет его выгораживать? Или кто-то другой на его месте?
– По закону он невиновен, – хмуро возразил детектив. – Вина его пока не доказана, какими бы сведениями мы ни располагали – ни вы, ни я. Наше мнение не принимается в расчет.
– Ради бога, Монк, это известно всем! Когда суд возобновится, его обвинят еще и в попытке убийства Рэйвенсбрука.
Они подошли к двери, ведущей в другой коридор, где находились камеры.
– Но как самоубийцу, его похоронят в неосвященном месте, – заметил Уильям. – Он не был осужден, ему только предъявили обвинения. Люди вольны думать что угодно, но он так и останется невиновным.
– На мой взгляд, Рэйвенсбрук лжет от начала до конца, – возразил Рэтбоун. – Он, скорее всего, не желает, чтобы его обвинили в умышленном невоспрепятстовании совершению самоубийства. С точки зрения морали, это достойно осуждения всегда, но является противозаконным лишь в случаях, когда человек находится под арестом или судом.
– Верно, – согласился детектив.
– Благодарю, – ответил его спутник. – По-моему, в том состоянии, в котором он сейчас находится, он просто говорит о том, что ему удалось узнать, а заодно и том, что он только предполагает. Ему пришлось пережить огромное потрясение, и он наверняка очень переживает, бедняга.
Ничего не сказав в ответ, Монк резко постучал в дверь.
Их пропустили не слишком охотно. Рэтбоуну пришлось напомнить о своих правах представителя судебной власти, а Уильяму охранник, очевидно, позволил войти, поскольку неоднократно встречался с ним раньше, когда тот служил в полиции, инстинктивно привыкнув подчиняться стражам порядка.
Рядом с камерой находилось небольшое помещение для отдыха конвойных. Рэйвенсбрук сидел в нем, наполовину согнувшись, на деревянном стуле с жесткой спинкой. Его волосы и одежда казались теперь неопрятными, а руки, грудь и даже лицо были забрызганы кровью. Он, по всей видимости, находился в сильнейшем шоке, глаза его глубоко запали в глазницы, и взгляд их оставался рассеянным. Он тяжело дышал, с шумом втягивая воздух ртом, и его сделавшееся напряженным тело била крупная дрожь, словно в комнате стоял жестокий холод.
Около него стоял конвойный, крепко прижимавший скомканный носовой платок к ране на груди у Майло, в то время как другой охранник держал в руке стакан с водой, настойчиво предлагая сделать хотя бы глоток. Однако Рэйвенсбрук, похоже, не слышал его слов.
– Вы врач? – спросил конвойный с платком, увидев Монка. Парик и одежда Рэтбоуна, по всей видимости, не вызывали у него сомнений насчет того, кем он являлся.
– Нет. Но здесь находится медсестра, она, наверное, еще не уехала. Пошлите кого-нибудь за ней! – ответил сыщик. – Ее зовут Эстер Лэттерли. Поищите ее в карете леди Рэйвенсбрук.
– Сестра здесь не поможет, – безнадежно заявил охранник.
– Здесь не за кем ухаживать. Боже мой! Сами посмотрите! – добавил его коллега.
– Это военная медсестра, – объяснил Уильям. – Врача вы тут не найдете и на милю в округе. К тому же у нее все равно больше опыта в таких делах, чем у большинства здешних врачей. Отправляйтесь за нею. Не тратьте времени на споры!
Охранник удалился, вероятно обрадовавшись возможности уйти.
Монк вновь обернулся к Майло, но, приглядевшись к его лицу, обратился не к нему, как хотел вначале, а к оставшемуся конвойному.
– Что случилось? – спросил он. – Расскажите поточнее, и в том порядке, как развивались события. Начните с того момента, как здесь появился Рэйвенсбрук.
Охранник не стал интересоваться, кто Уильям такой и по какому праву он требовал объяснений. Его голос звучал достаточно властно; к тому же конвойный испытал огромное облегчение, увидев, что ему представилась возможность свалить ответственность на другого, если за случившееся вообще придется кому-то отвечать.
– Их светлость прошел сюда, после того как наш начальник разрешил ему встретиться с обвиняемым, – стал рассказывать конвойный. – Он приходится ему родственником или кем-то вроде того, а подсудимого, как нам казалось, можно вскоре было опять доставить в зал, потому что он опять успокоился.
– Где сейчас ваш старший? – перебил его Оливер.
– Он собирался переговорить с судьей, – ответил охранник. – Я не ожидал, что такое может случиться. Мне еще не приходилось видеть, чтобы подсудимый убил кого-то прямо во время суда; во всяком случае, пока я здесь служил, такого не было. – Ему не удавалось скрыть охватившую его дрожь. Трясущейся рукой он поднес к губам предназначавшийся для Рэйвенсбрука стакан, расплескав при этом воду.
Рэтбоун поспешно взял стакан у конвойного и вновь поставил его на стол.
– Значит, вы открыли камеру и пропустили Рэйвенсбрука? – напомнил Монк нервному мужчине.
– Да, сэр, – кивнул тот. – И, конечно, тут же снова запер ее, потому что так положено, когда арестованного обвиняют в насильственном преступлении.
– Естественно, – согласился детектив. – А потом что произошло?
– Сначала ничего, где-то минут пять или около того все было тихо.
– Вы ждали, находясь здесь?
– Конечно.
– А спустя пять минут?
– Их светлость милорд Рэйвенсбрук постучал в дверь и попросил его выпустить. Я решил, что он управился чересчур скоро, но это меня не касалось. Я позволил ему выйти. Но это было еще не все. – Охранник по-прежнему прижимал платок к груди Рэйвенсбрука, и сквозь его пальцы сочилась кровь. – Он сказал, что арестованный хочет написать последнее заявление, и спросил, найдутся ли у меня бумага и чернила, – продолжал мужчина хриплым голосом. – У меня, конечно, не было их в кармане, однако я сказал ему, что могу за ними послать, что потом и сделал. Я правильно говорю, милорд? – Он вопросительно посмотрел в сторону Рэйвенсбрука, но тот, похоже, почти не замечал его.
– Вы попросили принести чернила и бумагу. Кого вы за ними отправили? – продолжал расспрашивать Монк.
– Джимсона, моего напарника. Это тот парень, которого вы послали за медсестрой.
– И вы снова заперли дверь камеры?
– Запер, а как же? – ответил конвойный, недоуменно возмутившись.
– А лорд Рэйвенсбрук ждал здесь, рядом с вами?
– Да, он оставался здесь.
– Он вам что-нибудь сказал?
Сидящий на стуле Майло по-прежнему не двигался и не издавал ни звука.
– Кому, мне? – удивленно переспросил охранник. – О чем их светлость будет со мною разговаривать?
– Значит, вы ждали молча? – еще раз уточнил Уильям.
– Да. Совсем недолго, минуты три или четыре. Потом Джимсон принес бумагу с чернилами. Я отдал их его светлости, открыл камеру, он прошел туда, и я опять ее запер.
– А потом?
Рассказчик скривился, стараясь сосредоточиться.
– Я хочу вспомнить, не слышал ли чего-нибудь, но мне в голову ничего не приходит, – объяснил он. – Я, наверное…
– Почему вы думаете, что могли что-то слышать? – прищурился сыщик.
– Ну, должны же они были о чем-то говорить, правда? – резонно заметил охранник. – Потому что через пять минут их светлость постучал в дверь и позвал на помощь – он кричал очень громко, словно с ним случилась беда. Как потом выяснилось, так оно и было на самом деле. – Он тяжело вздохнул, по-прежнему глядя на Монка. – Мы с Джимсоном тут же бросились к двери. Джимсон отпер ее, а я стоял наготове, не представляя, что сейчас увижу.
Он бросил взгляд в сторону чуть приоткрытой двери камеры, от которой их отделяло около десяти футов.
– Их светлость стоял, шатаясь, и стучал в дверь кулаками, – продолжал конвойный напряженным голосом. – Он был весь в крови, так же, как сейчас. А арестованный лежал на полу, и крови на нем было еще больше. Я не помню, что тогда сказал и что говорил Джимсон – тоже. Он помог их светлости выйти, а я подошел к арестованному. – Охранник пристально смотрел детективу в глаза, словно пытаясь угадать его мысли. – Я опустился на корточки и принялся его ощупывать, чтобы узнать, жив он или нет. И ничего не почувствовал. Впрочем, меня, честно говоря, так трясло, что я все равно бы ни в чем не разобрался. Но мне показалось, что он уже был мертвый. Я еще никогда не видел столько крови.
– Понятно. – Монк невольно перевел взгляд в сторону полуприкрытой двери, но тут же заставил себя вновь обратиться к стоявшему рядом человеку: – А что произошло потом?
Конвойный посмотрел на Рэйвенсбрука, словно тот мог ему что-то подсказать. Однако лорд, судя по застывшему выражению его лица, едва ли вообще слышал разговор находящихся в комнате людей.
– Мы спросили у их светлости, что случилось, – горестно проговорил охранник. – Хотя нам сразу стало ясно, что произошла ужасная схватка, ставшая для арестованного последней.
– Что ответил лорд Рэйвенсбрук на ваш вопрос?
– Он сказал, что арестованный набросился на него, когда он достал перочинный нож, чтобы заточить перо. И хотя он изо всех сил отбивался, арестованному удалось ударить его ножом. Их схватка длилась всего несколько секунд. Лорд Рэйвенсбрук перерезал подсудимому вену на шее, и тот сразу умер! – Конвойный тяжело сглотнул, продолжая сверлить Уильяма пристальным взглядом. – Поймите меня правильно, сэр, мне еще не приходилось такого видеть, но может, в этом есть своя справедливость. Тот, кто убил родного брата, не должен остаться безнаказанным. Однако я против того, чтобы людей вешали. Джимсон считает меня слюнтяем, но такой смерти не заслуживает никто.
– Спасибо. – Сыщик не стал высказывать собственное мнение на этот счет, однако его молчание и спокойный тон свидетельствовали о том, что он в некоторой степени согласен с такой точкой зрения.
Затем Монк, наконец, обернулся к Майло и заговорил подчеркнуто ясно и выразительно:
– Лорд Рэйвенсбрук, пожалуйста, расскажите нам, что случилось. Это очень важно, сэр.
Раненый очень медленно поднял взгляд, с трудом сосредоточив его на детективе. Он напоминал человека, только что пробудившегося после глубокого сна.
– Простите? – проговорил он слабым голосом.
Монк повторил свой вопрос.
– Да. Конечно… – Набрав полную грудь воздуха, Рэйвенсбрук тяжело выдохнул, но больше не проронил ни слова и лишь спустя довольно долгое время снова попытался заговорить: – Прошу прощения. – После этого он опять замолчал на несколько секунд, и Рэтбоун уже собрался поторопить его, когда он, наконец, снова заговорил: – Кейлеб находился в весьма странном расположении духа, – медленно сказал Майло – так, словно у него плохо двигались губы, а язык с трудом ему подчинялся. Голос его звучал на удивление бесстрастно. Оливеру уже приходилось сталкиваться с таким раньше, разговаривая с находящимися в шоке людьми. – Сначала он как будто обрадовался, увидев меня, – продолжал Рэйвенсбрук, – почувствовал что-то вроде облегчения. Несколько минут мы разговаривали о незначительных вещах. Я спросил, не нужно ли ему чего-нибудь и могу ли я для него что-то сделать.
Он с усилием сглотнул, и Рэтбоун заметил, как у него натянулась кожа на горле.
– Он тут же заявил, что нуждается в моей помощи. – Лорд, казалось, обращался исключительно к Монку, совершенно не замечая Оливера. – Ему захотелось написать заявление, и, возможно, он решил изложить все как есть, сознаться ради Женевьевы. Сообщить, где находится тело Энгуса. – Внезапно он отвел глаза от сыщика, и взгляд его сделался немного отрешенным, словно Майло погрузился в собственные мысли, продолжая питать какие-то надежды.
– А чего именно он хотел? – спросил Рэтбоун, абсолютно не веря, что такое действительно могло произойти. Кейлеб, по его мнению, мог пойти на это лишь в самом крайнем случае. И что бы, вообще, дало его признание, кроме того, что Женевьева, возможно, получила бы более ясное представление о случившемся? Стало бы ей потом легче или нет? Что, если правда была столь жестокой, что, узнав ее, она бы предпочла остаться в неведении?
Рэйвенсбрук, наконец, впервые взглянул на обвинителя.
– Нет… – задумчиво проговорил он. – Нет, он, по-моему, вообще не собирался ничего писать. Но я поверил ему. Я вышел и попросил у охранников письменные принадлежности, и их вскоре принесли. Я взял их в камеру. А он взял перо, обмакнул его в чернильницу, которую я поставил на стол, и попробовал что-то им написать. Мне кажется, он нажал на него слишком сильно. Потом поднял голову и заявил, что перо тупое, вдобавок еще и расщепилось, и попросил меня его заточить. – Плечи Майло едва заметно шевельнулись, словно он хотел ими пожать. – Я, конечно, согласился. Он протянул мне перо. Я вытер его, чтобы как следует рассмотреть его кончик, потом достал нож, раскрыл…
Все, кто находился в комнате, неподвижно замерли, а охранник и вовсе выглядел так, словно его кто-то загипнотизировал. Сквозь тяжелую железную дверь, отделявшую камеры от остальной части здания, не проникало ни единого звука.
Рэйвенсбрук снова перевел взгляд на Монка. Его темные глаза казались исполненными ужаса после пережитого им кошмара. Потом, словно в голове у него опустился какой-то занавес, взгляд его опять сделался отсутствующим, а голос зазвучал более звонко, как будто горло ему сдавил спазм:
– В следующую секунду я почувствовал сильный толчок и ударился спиной о стену, а Кейлеб тут же набросился на меня. – У Майло вырвался тяжелый вздох. – Завязалась схватка, продолжавшаяся еще несколько секунд. Я изо всех сил старался вырваться, но он оказался на удивление силен. Он, похоже, решил меня убить, и мне с трудом удалось отвести нож от горла, собрав все силы, которые у меня только были. Я наверное, сумел это сделать лишь потому, что увидел смерть на острие ножа. Я точно не знаю, как это случилось. Он стремительно подался назад, а потом, оступившись, потерял равновесие и упал, из-за чего я тоже повалился на него.
Рэтбоун попытался мысленно представить эту схватку, страх, жестокость и смятение. Это удалось ему довольно легко.
– Когда я высвободился и поднялся на ноги, – продолжал тем временем милорд, – он лежал на полу с воткнувшимся в горло ножом, а из раны потоком лилась кровь. Я уже ничего не мог поделать. Теперь он, по крайней мере, успокоился. Да поможет ему Господь! Ему уже… – Рэйвенсбрук опять медленно, с усилием, втянул в себя воздух, а потом тяжело выдохнул: – … не вынесут приговора.
Взглянув на лицо Уильяма, Оливер увидел на нем такое же горестное выражение, а также сознание того, что у Майло не оставалось другого выхода.
– Спасибо вам, – поблагодарил Рэйвенсбрука Монк. После этого он, вместе с последовавшим за ним Рэтбоуном, направился к двери камеры, широко распахнул ее и прошел туда. Кейлеб Стоун лежал на полу, залитый кровью, образовавшей алую лужу вокруг его головы и плеч. Перочинный нож, изящная серебряная вещица с гравировкой, валялся рядом. Острие его смотрело прямо в шею погибшего, словно он выпал из раны от собственной тяжести. В том, что Кейлеб мертв, не было никаких сомнений. Красивые зеленые глаза остались широко раскрытыми, но они уже ничего не видели. На его лице застыло выражение какой-то отрешенности, словно он, наконец, к немалому для самого себя удивлению, избавился от одержимости и его страдания теперь прекратились.
Уильям окинул камеру пристальным взглядом, в поисках каких-либо мелочей, свидетельствующих об обстоятельствах, о которых не упомянули Рэйвенсбрук или охранник. Однако ему не удалось обнаружить ничего, что противоречило бы их словам или допускало другие предположения, ничего, что нельзя было объяснить иначе, чем обычным проявлением безумной склонности к насилию. Единственным, что заставило детектива задуматься, был вопрос о том, произошло ли все на самом деле неожиданно, в порыве всепоглощающей злобы, возможно напоминавшем тот, который закончился гибелью Энгуса, или речь шла о заранее продуманном способе самоубийства, показавшемся Кейлебу более легким выходом, чем ожидание того момента, когда палач, наконец, лишит его жизни после долгой и изощренно-мучительной процедуры признания виновным, вынесения приговора и подготовки к казни.
Обернувшись к Рэтбоуну, Монк по выражению его лица догадался, что мысли юриста заняты тем же вопросом.
Прежде чем кто-либо из них сумел выразить собственные сомнения словами, позади послышался шум, а потом – лязг железного дверного засова, после чего они услышали голос Эстер. Стремительно повернувшись, сыщик вышел из камеры в смежную комнату, едва не втолкнув туда Оливера.
– Лорд Рэйвенсбрук! – Взглянув на охранника, по-прежнему прижимавшего окровавленный платок к груди Майло, медсестра приблизилась к нему вплотную и опустилась на колени. – Куда вас ранили? – спросила она, словно обращалась к ребенку: успокаивающим, но в то же время довольно властным тоном. – Куда вас ранили? – повторила она, осторожно взяв конвойного за руку и медленно убрав платок. Вопреки опасениям всех присутствующих, кровь не ударила фонтаном: она, очевидно, уже запеклась, плотно склеив края раны. – Пожалуйста, позвольте мне снять с вас сюртук, – сказала мисс Лэттерли. – Мне необходимо посмотреть, прекратилось кровотечение или нет. – Ее слова показались неуместными, поскольку лорд, судя по всему, продолжал медленно истекать кровью.
– Может, не стоит, мисс? – неуверенно заметил Джимсон. Вернувшись вместе с Эстер, он теперь смотрел на Майло с явным сомнением. – Вдруг ему станет еще хуже? Давайте лучше дождемся врача, за ним уже послали.
– Снимайте! – Не обращая внимания на его слова, девушка принялась тянуть на себя плечи сюртука, стараясь высвободить из него Рэйвенсбрука. Он по-прежнему оставался неподвижным, и ей пришлось самой убрать его руку с груди. – Берись за другую! – велела она Монку. – Я быстро сниму сюртук, если ты подержишь ее прямо.
Уильям сделал все, что от него требовалось, и мисс Лэттерли осторожно потянула сюртук вниз. Соскользнув с плеч, он упал сыщику на руки. Сорочка Рэйвенсбрука оказалась на удивление белой и не столь окровавленной, как опасался Монк. Ему удалось заметить на ней лишь четыре кровяных пятна: одно на левом плече спереди, другое – на левом предплечье и еще два – на правой стороне груди. Ни одно из них не показалось ему свежим – кровь на них уже запеклась. Лишь на плече, за которое детектив держал Майло, она еще оставалась сырой.
– Похоже, рана не слишком опасная, – бесстрастно заявила Эстер, после чего обернулась к первому конвойному: – У вас, наверное, нет бинтов? Конечно, я так и знала! Может, у вас найдется какая-нибудь материя?
Охранник замялся.
– Ладно, – кивнула медичка. – Снимайте рубашку. Она вполне подойдет. Я оторву от нее полы. – Она сухо улыбнулась. – И вы тоже, мистер Рэтбоун. Ваша белая сорочка мне тоже понадобится. – Монка и его безупречно чистой льняной рубашки она как будто не замечала – даже при таких обстоятельствах девушка не забывала о его стесненном материальном положении.
Оливер набрал полную грудь воздуха, подумав о пышных нижних юбках Эстер. Однако затем, оставив эту мысль, он молча повиновался.
– У вас есть спиртное? – спросила медсестра у охранника. – Скажем, немного бренди для поддержания духа? – Не дожидаясь ответа, она перевела взгляд на Рэйвенсбрука: – Вы не носите с собой фляжку, милорд?
– Я обойдусь без бренди, – ответил раненый, едва заметно качнув головой. – Скорее делайте ваше дело!
– Я не собираюсь давать его вам, – ответила мисс Лэттерли. – Так есть у вас бренди?
Майло смотрел на нее непонимающим взглядом.
– Вам нехорошо, мисс? – с тревогой проговорил один их конвойных.
Губы Эстер искривились в легкой улыбке.
– Нет, не беспокойтесь. Я хотела промыть раны, – объяснила она. – В крайнем случае, подойдет и вода, но бренди все-таки лучше.
Рэтбоун протянул ей стакан с водой, от которого отказался Рэйвенсбрук. Монк, приблизившись, осмотрел карманы сюртука Майло, извлек оттуда серебряную фляжку с гравировкой и, отвинтив крышку, поставил ее так, чтобы девушка могла до нее дотянуться.
Потом они молча наблюдали, как Эстер обрабатывает рану. Сначала она удалила запекшуюся кровь с помощью кусков материи, оторванной от грубой рубашки конвойного, затем смочила рану бренди, что, наверное, оказалось весьма болезненным, потому что с губ ее пациента сорвалось тихое проклятие и он судорожно сглотнул, крепко стиснув зубы.
Однако даже Монк заметил, что его раны оказались не слишком глубокими: они больше напоминали порезы, чем следы сильных ударов ножом.
Наконец мисс Лэттерли перевязала все раны бинтами, почти целиком истратив на них сорочку Рэтбоуна, сшитую из тонкого египетского шелка, которую она изорвала с поразительной небрежностью и немалой сноровкой, испытав при этом, как показалось Уильяму, что-то вроде удовольствия. Исподволь взглянув на Оливера, он заметил, как тот вздрагивает при каждом звуке разрываемого полотна.
– Спасибо, – с трудом проговорил Рэйвенсбрук после того, как Эстер закончила перевязку. – Я вновь оказался вашим должником, мисс Лэттерли. Вы прекрасно знаете ваше дело. Где сейчас моя жена?
– Я оставила ее в вашей карете, милорд, – ответила девушка. – Сейчас она, наверное, уже дома. Я взяла на себя смелость приказать кучеру отвезти ее. Она рисковала снова заболеть, если бы ей пришлось ждать вас на холоде. А для вас наверняка кто-нибудь немедленно остановит кеб.
– Да, – ответил лорд спустя несколько мгновений, – конечно. – Затем он перевел взгляд на Рэтбоуна: – Если я вам зачем-нибудь понадоблюсь, вы сможете найти меня дома. По-моему, здесь больше ничего нельзя сделать и не о чем говорить. Я полагаю, судья выполнит все необходимые, на его взгляд, формальности и положит конец этой истории. Всего доброго, джентльмены. – Поднявшись, Майло направился к выходу, стараясь держать спину прямо и в то же время слегка покачиваясь. В дверях он обернулся и снова посмотрел на Оливера. – Надеюсь, я смогу устроить ему достойные похороны? Как бы то ни было, его не признали виновным, и у него больше нет родственников, кроме меня. – При этом лорд с горестным видом сглотнул.
– Я не вижу причин отказывать вам, – согласился Рэтбоун, неожиданно испытав ощущение ошеломляющей потери, гораздо более глубокой, чем просто смерть, – это было чувство духовной утраты, связанной как с прошлым, так и с будущим. – Я возьму на себя все формальности, милорд, если вы пожелаете.
– Да. Да, спасибо вам, – согласился Рэйвенсбрук. – Всего доброго. – С этими словами он вышел за дверь, которая, оставаясь теперь незапертой, захлопнулась за ним с тяжелым ударом.
Эстер устремила взгляд в сторону камеры.
– Не ходите туда, – загородил ей дорогу юрист. – Это неприятное зрелище.
– Я ценю ваше внимание, Оливер, – мрачно проговорила медсестра, – однако мне приходилось видеть покойников гораздо чаще, чем вам. Со мною ничего не случится.
С этими словами она вошла в камеру, задев Рэтбоуна плечом. Он вновь надел сюртук, в котором, оставшись без сорочки, выглядел теперь довольно странно.
Некоторое время мисс Лэттерли стояла неподвижно, глядя на скорчившееся тело Кейлеба Стоуна. Спустя несколько секунд она чуть нахмурилась, а потом, тяжело вздохнув, выпрямилась и вышла из камеры. Взгляд ее встретился со взглядом Оливера.
– Что вы собираетесь делать? – тихо спросила она.
– Поеду домой и надену рубашку, – ответил юрист, криво усмехнувшись. – Мы больше ничего не сможем сделать, дорогая. Теперь нам некого обвинять или защищать. Если миссис Стоунфилд попросит меня проследить за тем, чтобы ее мужа официально признали умершим, я, конечно, этим займусь. Но сначала нам предстоит покончить с этой историей, что, как мне кажется, и сделает судья, когда суд вновь соберется завтра утром.
– Тебя что-то беспокоит? – неожиданно спросил Монк, пристально посмотрев на Эстер. – Что именно?
– Я… Я не совсем уверена… – Медсестра сосредоточенно нахмурилась, но, похоже, не собиралась добавить что-либо еще.
– Тогда давайте поедем ко мне и пообедаем, – предложил ей Рэтбоун, жестом приглашая сыщика тоже присоединиться к ним. – Конечно, если вам не нужно возвращаться к леди Рэйвенсбрук или опять ехать в Лаймхаус.
– Нет. – Мисс Лэттерли покачала головой. – Эпидемия теперь пошла на убыль. К нам уже два дня не поступает новых больных, а многие из тех, кто заболел раньше, начали поправляться. Я… Мне бы хотелось как следует подумать о том, что случилось с Кейлебом Стоуном.
* * *
Прежде чем вновь посвятить себя интересующему их делу, все трое насладились исключительно вкусным обедом. Дом Рэтбоуна с его подчеркнуто скромной обстановкой, выдержанной в стиле начала века, встретил их теплом и тишиной. Ряды великолепных стульев времен Регентства придавали комнатам уют и создавали впечатление обширного пространства.
Эстер не предполагала, что ей вообще захочется есть, но когда им подали обед, в приготовлении которого ей не пришлось принимать абсолютно никакого участия, она, неожиданно для себя самой, убедилась, что как следует проголодалась.
Покончив с последним блюдом, хозяин дома откинулся на спинку стула и устремил взгляд на сидящую напротив девушку.
– Так что же вас все-таки беспокоит? – спросил он. – Вы опасаетесь, что это не самоубийство? Но даже если так, какое это имеет значение? Кто выиграет от того, что мы это докажем, даже если такое окажется нам под силу?
– С какой стати он покончил с собой именно сейчас? – спросила мисс Лэттерли, мысленно перебирая теснившиеся у нее в голове впечатления и вспоминая раны, которые она только что видела, а также маленький, очень острый нож, напоминающий скальпель, кончик которого вонзился Кейлебу в шею, а серебряная рукоятка поблескивала в окружавшей труп луже крови. – Ведь адвокат еще не начинал его защищать!
– Может, это заранее казалось ему безуспешным? – предположил Монк.
– Очень маловероятно, – тут же ответил Рэтбоун.
– Что, если он свел счеты с жизнью, не выдержав угрызений совести? – предположила медсестра. – Их могли пробудить у него показания свидетелей. Или, что более вероятно, они вновь стали преследовать его, когда он увидел, как страдает Рэйвенсбрук и, конечно, Женевьева.
– Женевьева? – У Уильяма удивленно приподнялись брови. – Он ее ненавидел! Она для него олицетворяла все то, что он так презирал в Энгусе, – приятная, благочестивая жена, вечно улыбающаяся и благодушная, не имеющая абсолютно никакого понятия о той ужасной жизни, которую он вел, о нищете, лишениях и грязи.
– Вы ничего не знаете о Женевьеве, да? – Посмотрев на обоих собеседников, Эстер по выражению их лиц убедилась, что до них совершенно не доходит смысл ее слов. – Нет, вам, конечно, ничего о ней не известно. Она выросла в Лаймхаусе…
Оливер не смог скрыть своего удивления. Слушая гостью, он сидел не двигаясь и чуть приоткрыв рот.
Сыщик, в противоположность ему, недоверчиво хмыкнул и коротко взмахнул рукой, словно отметая такое предположение, как совершенно нелепое, толкнув при этом локтем пустой винный бокал, так что тот со звоном ударился о другой, стоящий рядом.
– Да, это действительно так! – упрямо заявила мисс Лэттерли. – Я провела в Лаймхаусе почти месяц и познакомилась с людьми, знавшими ее в детстве. Они хорошо ее помнят. Раньше ее звали Джинни Мотсон.
Теперь пришел черед удивиться Монку. Эта новость произвела на него столь ошеломляющее впечатление, что его лицо, казалось, потеряло всякое выражение.
– Я полагаю, вы бы не стали этого утверждать, не будучи абсолютно уверенной на этот счет, – угрюмо заметил Рэтбоун. – Это точно не какая-нибудь сплетня?
– Нет, конечно, нет, – ответила Эстер. – Женевьева рассказала обо всем сама, когда убедилась, что я кое о чем догадываюсь.
Несколько минут собеседники сидели молча, обдумывая столь удивительное известие. Дворецкий тем временем убрал со стола посуду и подал портвейн, предложив бокалы Монку и Рэтбоуну. Учтиво поклонившись мисс Лэттерли, он тем не менее не подал ей вина. Ее присутствие здесь явно вызывало у него недоумение, из-за чего выражение его лица казалось несколько озадаченным.
– Это объясняет довольно многое, – заявил, наконец, Уильям. – Прежде всего, ее страх перед бедностью. Ни одна женщина, которой не пришлось жить в нищете, не станет бояться ее так, как она. Я принял это за обычную любовь к удобствам, и теперь я рад, что ошибся.
Эстер не смогла сдержать улыбки. Она знала, сколь уязвимым становился сыщик, когда речь заходила о некоторых дамах. Незадолго до этого ей пришлось убедиться в том, что он на удивление плохо разбирается в женском характере, однако медичка предпочла не упоминать о том случае, казавшемся ей слишком деликатной темой.
– Тогда Энгус или, может быть, Кейлеб научили ее держаться и разговаривать, как настоящая дама, – высказал предположение Рэтбоун. – Если эта заслуга принадлежит Кейлебу, могло получиться так, что именно из-за нее его соперничество с Энгусом переросло в ненависть. Она познакомилась с Энгусом, когда тот пришел к брату, и полюбила его, – или, возможно, что выглядит менее привлекательно, поспешила за него ухватиться, увидев шанс выбраться из нищеты и убожества Лаймхауса.
– Вы считаете, что раньше Кейлеб любил ее? – спросила мисс Лэттерли, приподняв брови. – Испытывал к ней настолько сильное чувство, что решил убить Энгуса, чтобы она принадлежала только ему, а потом, увидев ее в суде, почувствовал такие угрызения совести, что предпочел покончить с собою, не дожидаясь его окончания? А лорд Рэйвенсбрук не стал ему мешать и теперь готов держать истинные обстоятельства их встречи в тайне? Нет. – Девушка резко покачала головой. – По ее словам, она никогда не поддерживала близких отношений с Кейлебом, и я ей верю. Ей было незачем врать, и она, по-моему, всегда говорила правду. Как бы то ни было, в таком случае его самоубийство не имеет смысла. Если бы ваше предположение соответствовало истине, он бы написал заявление, которое собирался сделать, для чего и попросил принести бумагу и чернила. Если, конечно, милорд Рэйвенсбрук не взял его письмо потом. Только зачем ему это нужно?
Оливер пристально разглядывал бокал с портвейном, при свете свечей казавшимся красно-рубиновым, однако даже не пригубил его.
– Вы правы, – согласился он, – это не имеет смысла.
– Честно говоря, я не верю, что Кейлеб Стоун лишил себя жизни из-за угрызений совести, – добавил Монк. – Он испытывал не одну только ненависть. Мне неизвестно, какое другое ужасное чувство разъедало ему сердце или живот, или, может быть, и то, и другое, но он точно находился в каком-то неистовом расположении духа, переживал какую-то боль, куда более утонченную, чем простое сожаление. Но разве это что-нибудь значит теперь? – Он обвел собеседников медленным взглядом. Тень, набежавшая на его глаза, и весь его горестный вид отвечали на этот вопрос лучше всяких слов.
Никто из присутствующих не пожелал выразить вслух свое согласие с детективом. Но оно, казалось, витало в воздухе, наполненном неярким светом стоящих на столе свечей, отражавшимся от серебряной посуды и переливавшимся кроваво-красными оттенками в бокалах с вином, к которому до сих пор не притронулся ни один из них.
– Если это не было самоубийством, значит, речь идет либо о несчастном случае, либо об убийстве, – заявил Рэтбоун, взглянув в сторону Эстер. – Вы полагаете, все произошло так, как говорил Рэйвенсбрук?
– Нет, – уверенным тоном ответила девушка. – Возможно, все получилось случайно, но если так, то почему он не закричал, когда Кейлеб набросился на него?
– Действительно, – медленно проговорил юрист. – Он просто не мог не закричать. К тому же, если верить его словам, они какое-то время боролись – возможно, всего несколько секунд, но между ними явно произошла схватка.
– Во время которой лорд Рэйвенсбрук пытался помешать Кейлебу ударить его ножом, – вступил в разговор Уильям. – И ему в принципе это удалось. Его раны не назовешь тяжелыми. А вот Кейлеб погиб по какой-то странной случайности… – Лицо его исказилось в гримасе.
– Если Кейлеб напал на него, почему Майло не закричал сразу? – вновь спросила мисс Лэттерли.
– Не знаю. Может, он до последней минуты надеялся, что справится с ним один и конвойные ничего не узнают? – предположил Рэтбоун. – Если б об этом случае узнали в суде, он обернулся бы неопровержимой уликой против Стоуна, причем для этого даже не потребовалось бы официального заявления: характер нанесенных Рэйвенсбруку ранений говорит сам за себя.
– При данных обстоятельствах это выглядит неразумно, – возразил Монк.
– Люди часто ведут себя неразумно, – ответила медсестра. – Но, по-моему, никто не будет заниматься столь хитроумными умозаключениями в пылу неожиданной схватки. Если б на вас кто-то ни с того ни с сего набросился, вы бы стали размышлять о подобных вещах? О чем еще могли бы вы подумать, кроме как о самозащите? Если нападающий вооружен, значительно моложе и сильнее, к тому же вам известно, что ему уже приходилось убивать и ему нечего терять, потому что его могут повесить, если он попадется, – стали ли бы вы вообще о чем-то задумываться, вместо того чтобы бороться за собственную жизнь?
Оливер прикусил губу.
– Если бы Кейлеб Стоун напал на меня, мне бы в голову не пришло никаких других мыслей, кроме как о том, как остаться в живых, – согласился он, скривившись. – Но я ведь не прихожусь ему отцом…
Детектив пожал плечами, но взгляд его выражал теперь какое-то болезненное воодушевление.
– Когда я гнался за ним по берегу реки, я вообще ни о чем не думал. Мной целиком овладела лишь слепая решимость поймать его, – рассказал он. – Я почти не обращал внимания даже на боль от ушибов и вывихов до тех пор, пока не закончилась погоня.
Рэтбоун перевел взгляд на Эстер.
– Вы уверены, что он не закричал сразу вслед за тем, как у него прошло потрясение после внезапного нападения Кейлеба? – уточнил он. – Возможно, ему сначала пришлось отбиваться, прежде чем он пришел в себя.
– Я обнаружила у него шесть отдельных ран, – ответила девушка. – Но все они остались чистыми. Через день или два у него, возможно, появятся еще и синяки, а одежда была немного изорванной, как будто после схватки. Но Кейлеб получил лишь одну настоящую рану – порез поперек горла, ставший для него смертельным.
– К чему вы клоните? – подался вперед хозяин дома. – По-вашему, Рэйвенсбрук ошибся или солгал, когда речь шла о важных подробностях?
– Мне так кажется. Да, я думаю, он солгал, – ответила мисс Лэттерли довольно уверенно. – Я только не понимаю зачем.
Слушая их, Уильям не торопясь потягивал портвейн, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
– Вы хотите сказать, что он сначала довольно долго боролся с Кейлебом, а лишь потом позвал на помощь? – настойчиво спросил Рэтбоун свою гостью. – Но по какой причине? Если речь идет не о самоубийстве и не о несчастном случае, то получается, что вы обвиняете Рэйвенсбрука в умышленном убийстве. Зачем ему это понадобилось? Уж не для того ли, чтобы спасти Кейлеба от виселицы? Это же нелепо!
– Значит, в этой истории что-то остается неизвестным для нас, – ответила Эстер. – Что-то такое, что придает ей смысл… или хотя бы делает ее понятной с точки зрения человеческих чувств.
– Люди совершают убийства в силу разных причин, – задумчиво проговорил Оливер, – из алчности, страха, ненависти… Если они действуют неразумно, значит, их поступками может руководить обычный порыв чувств, но если их действия носят разумный характер, то они идут на убийство из-за того, что случилось раньше, или стараясь не допустить каких-то новых событий, уберечь от какой-либо потери или страданий самих себя или тех, кого они любят.
– Какой же вред мог принести Рэйвенсбруку Кейлеб, кроме того, что его могли повесить? Это, несомненно, является позором, однако он и без того уже достаточно опозорил себя, – покачал головой Монк. – Эстер права. Нам неизвестно что-то весьма важное, возможно, мы не имеем об этом даже отдаленного представления. – Он обернулся в сторону Рэтбоуна: – Что должно было произойти потом, если б Кейлеб остался жив?
– Завтра ожидалось выступление защитника, – медленно ответил юрист, неожиданно сосредоточившись на каких-то собственных мыслях и уже не обращая внимания на бокал с вином. – Может, нам следует обратиться к Эбенезеру Гуду? Я, кажется, знаю, что он собирался делать; но что, если я ошибаюсь?
Сыщик пристально посмотрел на Рэтбоуна:
– А что он мог сделать? Доказывать, что его подзащитный безумен? В лучшем случае он постарался бы представить дело так, словно все произошло случайно и Кейлеб не собирался убивать Энгуса, а потом, убив его, запаниковал. Кроме того, он еще мог попытаться убедить суд в отсутствии улик, достаточных для того, чтобы даже просто признать Энгуса умершим. Но я сомневаюсь, что он преуспел бы в этом.
– Может, именно так оно и есть. – Руки Оливера, лежащие на белой скатерти, сжались в кулаки. – Что, если он собирался сообщить факты, выставляющие Энгуса не столь порядочным, каким он до сих пор всем нам казался? В таком случае Кейлеба стоило убить, чтобы защитить доброе имя Энгуса и Женевьевы, не позволить ему разгласить какую-нибудь неприглядную тайну. Это вполне может оказаться той неизвестной нам причиной.
– Вы полагаете, Рэйвенсбрук стал бы убивать Кейлеба ради Женевьевы? – скептически покачал головой детектив. – Наблюдая за их отношениями, я убедился, что они в лучшем случае остаются весьма прохладными.
– Тогда – чтобы защитить самого себя, – тут же возразил Рэтбоун, еще больше подавшись вперед. – Или чтобы защитить Энгуса, память о нем. Как бы то ни было, он стал для него почти родным сыном. Человек способен любить собственного ребенка странной, горячей и похожей на одержимость любовью, словно он является частью его самого. Мне приходилось наблюдать весьма своеобразные проявления родительских чувств.
– А как тогда быть с Кейлебом? Он ведь тоже был Рэйвенсбруку как сын? – спросил Монк, поджав губы в мрачной улыбке.
– Кто знает? – тяжело вздохнул Оливер. – Наверное, милорд хотел помочь ему избежать смертного приговора. Я не пожелаю никому умереть на виселице. Это отвратительная смерть. Весь ее ужас не в том, что человеку надевают петлю, которая, затянувшись, ломает шею после того, как палач откроет люк, а в медленном, час за часом, минута за минутой, ожидании назначенного срока. Эта утонченная жестокость заставит потерять человеческий облик кого угодно.
– Тогда, может быть, нам следует спросить у мистера Гуда? – пришла к заключению Эстер. – Если уж мы решили это узнать. Но хотим ли мы этого на самом деле?
– Да, – решительно заявил Уильям. – Я желаю это узнать, даже если потом мне не захочется этим заниматься.
У Рэтбоуна расширились глаза.
– Неужели вы способны… бездействовать, что-либо узнав? – недоверчиво спросил он своего гостя.
Детектив открыл было рот, собираясь ему ответить, но в последний момент передумал. Пожав плечами, он одним глотком опорожнил бокал, не глядя ни на Оливера, ни на Эстер.
Хозяин дома позвонил в колокольчик, и в столовую тут же вошел дворецкий.
– Я прошу вас немедленно передать записку Эбенезеру Гуду, – распорядился Рэтбоун. – Нам необходимо встретиться до того, как завтра состоится новое заседание суда. Полагаю, он сейчас дома, но если его там не окажется, все равно обязательно постарайтесь его разыскать. Одевайтесь, а я пока напишу записку. Возьмите кеб.
На лице у дворецкого не шевельнулся ни один мускул: выражение его осталось абсолютно непроницаемым, словно хозяин попросил его принести еще одну бутылку портвейна.
– Да, сэр. Мне следует отправиться на Вестборн-плейс, сэр? – уточнил он невозмутимо.
– Да. – Оливер поднялся из-за стола. – И прошу вас, поторопитесь.
Спустя немногим более полутора часов в его доме появился Эбенезер Гуд. Полы его пальто развевались от быстрой ходьбы, а из-под широких полей низко надвинутой шляпы смотрели поблескивающие от нетерпеливого ожидания глаза.
– Ну? – бросил адвокат, не успев переступить порог гостиной, где Оливер и его друзья отдыхали перед камином. Поклонившись Эстер, он тут же перестал обращать на нее внимание, устремив пристальный взгляд на Рэтбоуна с Монком. – Что за дело появилось у вас ко мне, которое нельзя отложить до завтрашнего утра, чтобы я мог скромно пообедать? Вы обнаружили тело?
– И да, и нет. – Хозяин указал на большой удобный стул с высокой спинкой и мягкой обивкой. – Вы знакомы с мисс Эстер Лэттерли? Она наверняка знает вас.
– Мисс Лэттерли. Очень приятно. – Гуд отвесил ей формальный поклон. – За каким дьяволом я вам понадобился, Рэтбоун? Вы нашли труп Энгуса Стоунфилда или нет?
– Нет, не нашли, но обстоятельства гибели Кейлеба теперь кажутся нам не столь простыми, как мы раньше предполагали, – рассказал ему Оливер.
Эбенезер замер на полпути к стулу.
– Как? В каком смысле? Рэйвенсбрук получил более серьезные ранения, чем мне сказали?
С этими словами он, наконец, опустился на стул.
– Нет, – ответила Эстер, – у него несколько совсем небольших порезов в верхней части предплечья и на плечах. Они не сразу заживут, но ни одну из этих ран не назовешь серьезной.
Гуд бросил в ее сторону пронзительный взгляд.
– Мисс Лэттерли медсестра, – довольно поспешно объяснил Монк. – Она побывала в Крыму, и через ее руки прошло больше раненых, чем было у вас дел. К счастью, она оказалась неподалеку от здания суда и оказала помощь лорду Рэйвенсбруку.
– Понятно. – Теперь лицо Эбенезера выражало живой интерес. – Мисс Лэттерли, судя по вашему тону и весьма любопытному выбору слов, мне, очевидно, следует догадаться, что вы предполагаете еще что-то, кроме того, что сейчас сказали.
– Речь просто идет о том, мистер Гуд, – объяснил Уильям, – что нам не удается найти какое-либо объяснение, соответствующее всем известным нам фактам. Поэтому нам кажется, что должен существовать по крайней мере еще один чрезвычайно важный факт, о котором мы не имеем понятия.
Брови адвоката стремительно взлетели вверх.
– И вы решили, мне что-то известно? – спросил он с нескрываемым удивлением. – Но я абсолютно не понимаю, зачем Кейлебу понадобилось нападать на лорда Рэйвенсбрука. Он вполне мог ненавидеть его за то, что тот отдавал столь явное предпочтение Энгусу, и, возможно, эта ненависть зародилась уже давно, – однако ничего, кроме этого, мы не знаем, что совершенно очевидно. Кстати, каким фактам вам не удалось найти объяснения? – Он опять взглянул в сторону девушки.
– Почему лорд Рэйвенсбрук не закричал до тех пор, пока не получил шесть небольших ран? – ответила она вопросом на вопрос. – Он позвал на помощь, только когда Кейлеб, получивший единственный удар, в результате чего у него оказалась перерезанной яремная вена, был уже мертв.
Гуд подался вперед, не сводя с Эстер пристального взгляда.
– Вы утверждаете, мадам, что смерть Кейлеба наступила не без умышленного пособничества лорда Рэйвенсбрука, будь то самоубийство или убийство? – уточнил он с удивлением.
– Не совсем так. Нам кажется маловероятным, что Кейлеб мог пойти на самоубийство. С какой стати? Ведь его защита в суде еще даже не начиналась. – Медсестра внимательно посмотрела на защитника Стоуна. – У него имелись реальные шансы избежать обвинительного приговора – в крайнем случае, шансы на то, что его могли осудить лишь за недонесение о несчастном случае со смертельным исходом. Если бы мне пришлось его защищать, – мисс Лэттерли не обратила внимания на то, как удивился Гуд, услышав ее слова, – я бы постаралась свести дело к тому, что Энгус погиб в завязавшейся схватке – к примеру, упал в реку или ударился головой, – а Кейлеб побоялся об этом заявить, поскольку не располагал необходимыми доказательствами, подтверждающими несчастный случай, сознавая, что между ними произошла ссора и ему никто не поверит, зная о его репутации. В любом случае никто из свидетелей не сумел бы опровергнуть такое заявление.
Откинувшись на спинку стула, Эбенезер поудобнее вытянул длинные ноги.
– Вы на самом деле стали бы на это ссылаться? – спросил он девушку.
– Да, – решительно ответила та. – А вы разве нет?
Неожиданно лицо Гуда осветила ослепительная улыбка.
– Да, мадам, – согласился он, – стал бы, особенно если учесть показания свидетелей обвинения. По-моему, попытка опровергнуть их из-за отсутствия доказательств не произвела бы должного впечатления. Присяжные сразу невзлюбили Кейлеба, тогда как миссис Стоунфилд удалось снискать немалое сочувствие.
– Вы строили ваши планы именно таким образом? – поинтересовался Рэтбоун. – И собирались завтра допросить Кейлеба?
– Конечно, – ответил его оппонент. – На чьи еще показания мне оставалось рассчитывать? А что? Разве это может пролить свет на обстоятельства его гибели?
– Нет, если мы не узнаем, что он собирался сказать, – заявил молчавший до сих пор Монк. – Для большей ясности, не хотелось ли ему сообщить что-либо насчет Энгуса, из-за чего его следовало убить ради сохранения тайны?
– Значит, Рэйвенсбрук?.. – Голос Эбенезера поднялся почти до фальцета. – По-вашему, милорд Рэйвенсбрук убил Кейлеба в камере, чтобы заставить его молчать?
– Очевидно, нет, – сухо заметил Оливер. – Значит, мы напрасно предполагали, что вы о чем-то знаете.
– Или ему неизвестно, к чему это могло привести. – Уильям явно не собирался легко отступаться от намеченной цели. – Возможно, он знает, о чем идет речь, но не понимает значения слов и не догадывается о том, какую роль они способны сыграть. – Стремительно обернувшись, он заглянул Гуду в лицо. – Что он собирался сказать?
Адвокат чуть прикусил губу.
– Имей я дело с обычным клиентом, я бы заранее знал ответ или вообще не стал бы задавать такой вопрос. Но со Стоуном мне приходилось лишь довольствоваться догадками, – признался он. – Он, конечно, сказал, что собирается представить все как несчастный случай, что их ненависть носила обоюдный характер и что он причинил Энгусу не больше вреда, чем тот собирался причинить ему. – Положив ногу на ногу, юрист оперся локтями на подлокотники, соединив ладони на манер островерхой крыши. – Поймите, его речь изобиловала недомолвками и парадоксами, а часто он просто смеялся. Если б я счел, что это ему поможет, я бы постарался представить его сумасшедшим. – Он по очереди посмотрел на каждого из собеседников, и лицо его при этом казалось исполненным сожаления и в то же время выражало немой вопрос. – Но кому хочется провести остаток дней в Бедламе? Я бы предпочел, чтобы меня повесили. И потом, иногда Кейлеб вел себя как вполне разумный человек. Он, безусловно, был достаточно умен и получил хорошее образование. Когда ему хотелось, его речь становилась даже изысканной. Впрочем, потом он снова начинал говорить, как любой другой негодяй с Собачьего острова.
– То есть вам действительно неизвестно, что он мог сказать на суде? – сделал из его рассказа вывод Рэтбоун.
– А как вы думаете? Мне известно лишь то, о чем я собирался его спросить.
– О чем? – в один голос поинтересовались Оливер с Уильямом.
– О ссоре с Энгусом, конечно, и том, по какой причине она возникла.
– Об Энгусе! – Монк с силой хлопнул себя по коленям, а потом резким движением обернулся к Эстер: – Тогда мы должны выяснить, о чем он собирался заявить, что на самом деле представляла собой их ссора, если нам действительно хочется узнать, по какой причине его следовало убить. Мы ведь хотим этого, так?
– Я хочу! – тут же заявил Гуд. – Виновен он или нет, он был моим клиентом. Если его убили в силу каких-то причин, я желаю не просто знать об этом, но и располагать необходимыми доказательствами.
– Кому же вы намерены их предоставить? – спросил Рэтбоун. – Суд не станет заседать до тех пор, пока мы не восстановим события жизни Энгуса вплоть до самого детства.
– Речь идет о насильственной смерти, – напомнил ему Эбенезер. – В этом случае производится коронерское дознание.
– Это всего лишь формальность, – возразил Оливер. – Рэйвенсбрук даст показания, конвойные их подтвердят… Врач установит причину смерти, и дело представят как достойный сожаления несчастный случай. Все скажут вслух: «Какой позор!», подумав про себя: «Какое облегчение!» Дело будет закрыто, и суд займется рассмотрением следующего.
– А нам потребуется несколько дней, а может, и недель, чтобы узнать, какое важное заявление собирался сделать Кейлеб, – сердито заметил Монк и повернулся к хозяину дома: – Вы не сумеете отложить суд?
– Возможно, лишь ненадолго. – Оливер взглянул на сидящего напротив Гуда. – Каково ваше мнение?
– Мы можем попробовать. – Голос адвоката зазвучал чуть громче. – Да, нам наверняка стоит попробовать! – Он стремительно обернулся: – Мисс Лэттерли?
– Да? – встрепенулась девушка.
– Вы поможете нам? Постарайтесь проявить как можно большую несговорчивость, выступая в качестве свидетельницы на дознании, давайте неопределенные и противоречивые показания. Пусть у суда появится пища для размышлений, возникнут вопросы и сомнения.
– Конечно, – согласилась медсестра, – но кто поможет Монку восстановить жизненный путь Энгуса? Ему не сделать этого в одиночку.
– Этим займемся мы все, прежде чем начнется дознание, – без обиняков заявил Гуд. – К тому времени у нас наверняка появится представление о том, что нам следует выяснять и у кого.
– Нам необходимо убедить коронера, что речь может идти об умышленном убийстве, – продолжал Рэтбоун все более энергичным тоном. – Если он решит, что произошел несчастный случай или самоубийство, то просто закроет дело. А не дать ему это сделать будет, черт побери, совсем непросто! Поскольку в таком случае все подозрения лягут на Рэйвенсбрука, ни один коронер не пожелает добровольно согласиться с нашей точкой зрения.
– Поэтому нам следует начинать прямо сейчас, – решительно заявил Уильям, глянув при этом в сторону Эбенезера. – Я полагаю, вы потребуете проведения всеобъемлющего коронерского дознания по факту смерти вашего подзащитного с предоставлением времени, необходимого для сбора улик? – Потом он обернулся к Рэтбоуну: – А вы, как прокурор, заявите о своем участии в расследовании в качестве представителя королевской власти. – Наконец сыщик устремил взгляд на Эстер, заранее предположив, что она согласна ему помочь, и уже не спрашивая ее об этом. – Мы с тобой покопаемся в прошлом Энгуса. Нам придется действовать порознь, потому что для совместной работы просто не остается времени. Тебе уже известно о Женевьеве гораздо больше, чем мне. – На лице у него на мгновение появилось выражение какого-то грустного веселья, словно детектив насмехался над самим собой. – И ты, похоже, куда как лучше меня разбираешься в ее характере. Выясни у нее все, что сможешь, насчет Энгуса, в том числе где, когда и при каких обстоятельствах они познакомились, а также все, что ей известно о его отношениях с Кейлебом и Рэйвенсбруком. И на этот раз – правду. Ну, а я отправлюсь в сельское имение Рэйвенсбрука и посмотрю, что можно узнать. Там, судя по всему, братья жили в детстве.
– А как насчет Собачьего острова и Лаймхауса? – спросил Рэтбоун.
– Туда отправлюсь я, – тут же заявила медсестра, – после того, как увижусь с Женевьевой и, возможно, с Тайтусом Нивеном.
Гуд не смог скрыть невероятного удивления.
– Лаймхаус – это не для вас, мисс Лэттерли! – воскликнул он. – Вы не имеете ни малейшего представления о нем, иначе подобная мысль даже не пришла бы вам в голову. Такой благородной женщине, как вам, придется…
– Весь прошлый месяц я выхаживала там тифозных больных, мистер Гуд, – спокойно объяснила Эстер. – Кому, как не мне, заниматься расследованием в тех местах? Я полагаю, никто другой не знает тех, кто там сейчас живет, лучше меня. Я могу назвать вам не меньше двух сотен имен, сразу рассказав о семьях этих людей и их предках. И вдобавок могу сообщить, кто у них умер в последнее время. Даю слово, они ни с кем не станут говорить так же доверительно, как со мной!
Слова девушки ошеломили Эбенезера и произвели на него огромное впечатление.
– Понятно, – протянул он изумленно. – Мне, наверное, не следовало совать нос не в свое дело. Надеюсь, вы не сочли за дерзость это проявление беспокойства за вашу безопасность?
– Ни в коем случае, но вы, право, напрасно так беспокоились, – ответила медичка, великодушно улыбнувшись. – Теперь, когда Кейлеб мертв, никто не станет защищать его столь упорно, как раньше, или опасаться, что пострадает, рассказав о нем правду.
Рэтбоун поднялся со стула.
– По-моему, нам нужно хорошо выспаться, прежде чем приступать к делу, – заявил он. – Давайте снова встретимся здесь через три дня и обсудим то, что нам удастся узнать к тому времени.
– Договорились. – Гуд поднялся следом за ним. – Мисс Лэттерли, вы не возражаете, если я найду вам кеб и отвезу вас домой?
– Спасибо, – любезно согласилась Эстер. – Я буду вам весьма признательна. Сегодня у меня выдался на редкость тяжелый день.